яркий,
полный жизни  и света  солнечный мир.  Теперь  из окон  можно было осмотреть
машину. На ней множество незначительных вмятин и на больших участках слетела
окраска.
     -- Вот  вам  нежданно-негаданно  провели  испытания  на  прочность,  --
говорит командир. -- Выдержала. Живучая!.. Теперь можно и добриться.
     Он снова включил  автопилот и  успел вовремя закончить туалет, не забыв
надушиться одеколоном. Внизу -- ближние подступы к аэродрому.
     Командир издали узнал свой черный лакированный легковой "додж" и весело
сказал:
     -- Так и знал, что приедут встречать!
     Он провел ладонью по щекам и остался доволен:
     -- А выбрился ведь совсем неплохо!
     Гул моторов стал мягче. Сейчас будет посадка.

        Летчик у микрофона
     Густой  туман  обложил  аэродром,  перекрасив  его  из  ярко-зеленого в
блекло-серый. Но синоптики утешали, обещая вскоре хорошую погоду. Ожидая ее,
летчики развлекались, кто как мог. Одни играли в кости, другие, поглядывая в
окна,  не  проясняется  ли  небо,  спорили  о  преимуществах   разных  марок
мотоциклов,  третьи  сражались  в шахматы.  Голофастов,  не участвуя в игре,
молча  наблюдал за доской,  --  он человек  деловой, немногословный  и любил
поразмыслить про себя.
     Но случилось так, что Голофастову пришлось непривычно много поговорить.
В тот момент, когда один из игроков решительно объявил "шах" неприятельскому
королю,  зазвонил  телефон,  и  дежурный  сообщил, что Голофастова  вызывает
генерал.
     Одернув  на  ходу гимнастерку и по привычке потрогав щеки -- бриты  ли,
летчик минуту спустя доложил генералу, что прибыл.
     -- Какое у вас сложилось мнение о "Кобре"? -- спросил начальник.
     -- Неплохое, -- ответил летчик. -- Она хоть и с норовом, но работать на
ней вполне можно.
     --  А  вот  в  энской  части  решили,  что  нельзя. Часто и  самовольно
срывается, говорят,  в штопор, плохо из него выходит.  Штурвал вырывается из
рук,  бьет  летчика  по  ногам  и не  дается  ему  обратно.  Короче  говоря,
расписывают настоящие "страсти-мордасти". Слетайте туда и разубедите их.
     Когда  во  второй  половине дня  рассеялся  туман и  засветило  солнце,
Голофастов вместе с бригадой вылетел в энскую часть. Под вечер  показался ее
аэродром. Издали  были хорошо видны два ряда "Эйракобр", затянутых  чехлами,
будто  для того, чтобы их не смущала манящая красота бездонного южного неба.
На следующее утро командир части созвал летчиков и представил им гостя.
     Летчики  стали рассказывать Голофастову  о  "Кобре",  сопровождая  свои
слова  той выразительной жестикуляцией,  которую  всегда применяют  летчики,
желая передать острые ощущения.
     Голофастов  молчал,  слушал,   и  тем  внимательнее,   чем  больше  они
горячились, вновь переживая поведение строгой машины в штопоре.
     Таким  образом  он узнал то,  чего они не  знали.  Он  обнаружил  в  их
рассказах  один  существенный пробел,  чему  не  удивился,  так как в  таких
случаях всегда вспоминал себя молодым и неопытным.
     Голофастов заговорил после того, как все высказались. У него был тихий,
спокойный голос. Когда он кончил, поднялся молодой вихрастый парень.
     -- Все это мы читали в инструкции, -- немного возбужденно сказал он. --
Но одно дело прочесть, другое -- выполнить.
     --  Вот  зачем  меня  и  прислали,  --  негромко,   но  твердо  ответил
летчик-испытатель: -- чтобы  разъяснить  написанное. --  И,  повернувшись  к
командиру, он сказал ему, что людей можно распустить.
     Остальную  часть  дня  Голофастов  вместе  с  другими  членами  бригады
занимался странными  на первый взгляд делами.  Они возились  с приемниками и
репродукторами,  и  это немного  напоминало приготовления  к вечеру танцев в
доме отдыха, когда устанавливают радиолу и адаптер,  чтобы лучше было слышны
пластинки. Потом репродуктор, меняя громкость, заговорил:
     --  Раз,  два,  три, четыре!..  Как меня  слышно?.. Пять,  шесть,  идет
проверка, алло, алло! Как меня слышно?
     --  Хорошо!  --  крикнул  громко  в  ответ радисту  техник, и  на  этом
подготовка закончилась.
     "Представление"  началось  вскоре  после  обеда.  Темно-голубое,  как в
цветном фильме, небо было той сценой, на которой выступал  Голофастов  и его
самолет "Эйракобра".
     Самолет  находился  на такой  высоте,  которая  для  подобных  целей не
считается  безопасной,  но зато с земли его  видели хорошо, а последнее было
очень  важно, так  как  все  было  подчинено  интересам  сидевших  на  траве
зрителей, которым было вполне удобно наблюдать за "действующими лицами". Для
полноты картины нехватало  лишь музыкального сопровождения. Его заменял, как
мог, ровный и непрестанный гул мотора.
     -- Алло! Алло! -- раздался вдруг тихий голос из репродуктора. -- Это я,
Голофастов. Показываю срыв в штопор с парашютирования. Убираю газ...
     И зрители увидели, как быстро летевший самолет резко уменьшил скорость,
подобно автомобилю, с полного хода въехавшему в песок, а гул мотора сменился
мелодичным свистом.
     --  Беру на себя ручку и энергично даю  левую ногу,  -- тихо, но внятно
продолжал  репродуктор, и  все увидели,  как самолет медленно пополз  вверх,
вздрогнул,  клюнул  на  нос и,  устремив его  под  углом в 60-70 градусов  к
горизонту, блеснув крыльями, сделал левый виток штопора.
     -- Один  виток есть, -- каким-то задумчивым тоном проговорило радио. --
Следующий будет энергичнее,  а третий  еще живее...  Заметьте,  как  "Кобра"
будет то замедлять, то ускорять ход: будто витки отсчитывает.
     И летчики,  сидевшие  на земле и напряженно  наблюдавшие  за  "Коброй",
убеждались, что  все происходит так, как  говорит Голофастов, а голос с неба
между тем  лаконично, но спокойно изрекал: "У меня вырвалась ручка. Она идет
назад. Бьет по левой ноге. Рвется вперед. Я ее ловлю. Она не дается. Поймал.
Даю  на  выход. Правую ногу  и  ручку  вперед,  запоздаю на  полвитка  --  и
выйду..."
     --  Командует,  как  на  уроке  радиогимнастики,  -- восхищенно  сказал
белокурый летчик, сдвигая пилотку на затылок и теребя вихор.
     --  С  той  разницей,  --  шутит другой, -- что  учитель  и конь  видны
ученикам и грешить не могут.
     Самолет тем временем прекращает  вращение, пикирует,  опускаясь  совсем
низко, потому что  на несколько витков штопора  и  на выход из него потеряна
тысяча метров. Машина  с визгом выходит из пике, мотор снова  стонет и воет,
возвращая летчику нужную высоту.
     Радио  давно  уже  молчит,  и  некоторым  начинает  казаться,  что  оно
испорчено. Но как только  самолет занимает свое прежнее место, голос летчика
приковывает к себе внимание:
     -- Теперь я покажу срыв в штопор с фигуры.
     Машина ложится в вираж, потом, замирая на  миг, поднимает  нос, рушится
вниз и аккуратно выписывает каждый виток штопора, сопровождаемый спокойными,
уверенными комментариями летчика. Он в эту минуту, наверно, не думает о том,
какое  большое  влияние  оказывает на молодых  летчиков его спокойный голос,
ровный и мягкий тон, -- едва ли меньшее, чем самый показ полета.
     -- Осталось последнее, -- говорит летчик-испытатель, набирая высоту: --
перевернутый штопор.
     Он отдает вперед ручку и продолжает:
     --  Начинаю  с  петли,  но  разгоняюсь вяло.  --  И машина в это  время
начинает очень нехотя  ползти  вверх, описывая дугу. --  Резко  тяну к  себе
ручку,  --  продолжает он и умолкает, потому  что дальше говорить нельзя. Он
висит в кабине вниз  головой на  ремнях, и  центробежная сила стремится  его
оторвать от них, но они достаточно  крепки и  через комбинезон  впиваются  в
тело. Становится трудно дышать, а  налившиеся кровью  глаза смутно различают
кружащуюся,  как юла, землю, искаженную и не похожую на  себя, потому что он
видит ее на прямо перед  собой, а  запрокинув голову назад. Потом он  делает
плавное движение рулями, переводит  машину в нормальный  штопор, выходит  из
него и после небольшой  паузы, отдышавшись, говорит монотонно и бесстрастно,
будто читая длинную  служебную инструкцию. Эти  слова, собственно говоря,  и
были из инструкции, -- он, Голофастов, составлял ее:
     --  Чтобы  выйти  из   перевернутого  штопора,  надо  его  перевести  в
нормальный. Педали  нейтрально, ручку немножко к себе. А  дальше вы  знаете,
как быть. Я уже говорил.
     Голофастов заходит на посадку.  Из крыльев  и носа машины выползают три
ноги шасси. Самолет планирует и садится так плавно, что момент касания его к
земле почти неуловим. Снимая парашют, Голофастов ищет глазами того  горячего
парня, который был убежден, что "одно дело прочесть,  другое -- сделать". Но
тот сам,  покоренный  мастерством летчика, виновато улыбаясь, проталкивается
вперед и просится в воздух. Голофастов  живет здесь  несколько дней, пока не
убеждает всех, что не так страшен штопорный "черт, как его малюют".
     И  когда все с этим соглашаются  на деле, он,  тепло  провожаемый почти
всем составом части, летит домой. Всю дорогу он по обыкновению молчит, будто
не о чем говорить, будто ничего особенного не произошло.

        Тайна одного корабля
     Как-то  раз  в  небольшой  компании,  на  одном  юбилейном   торжестве,
известный  полярный деятель  Ш. с  полусерьезным видом бросил  Краснокутневу
упрек:
     -- Что-то неважно стал ваш брат летчик-испытатель самолеты испытывать!
     -- Как  так? -- искренне удивился летчик, которому не часто приходилось
слышать подобное.
     -- Не доводите работу до конца.
     -- Ну, знаете, -- ответил летчик, которого  задело  это  замечание,  --
такие заявления полагается подкреплять фактами!
     --  Фактами? --  переспросил полярник.  -- Пожалуйста! Самолет "N"  вы,
кажется, испытывали?
     -- Да, -- подтвердил летчик. -- Я с ним больше года возился.
     --  Так  вот  послушайте,  что произошло  с  одной из таких  машин,  --
интригующим  тоном сказал полярник,  и все присутствующие на вечере сдвинули
стулья поближе.
     --  Это случилось около двух  месяцев  назад. В тот  день я вернулся  с
работы  домой  в  обычное  время,  то  есть  довольно  поздно.  Поужинав,  я
просмотрел  газеты,  лег спать  и сразу  же уснул. Но очень скоро проснулся.
Телефонный  звонок  трещал  не  переставая. Я снял трубку  и  услышал  голос
дежурного. Он сообщил  мне, что  случилось нечто из ряда вон выходящее и мое
немедленное присутствие  на службе необходимо. Через  пятнадцать минут я был
уже  в своем кабинете,  и дежурный подал мне взволновавшую его  радиограмму.
Пост ПВО сообщал  в  ней, что  над  пунктом "А"  (условно назовем  его  так)
пролетел  четырехмоторный  корабль такого  типа, который  пока  что  имеется
только в нашем соединении. Самолет  не был заявлен  по этому маршруту, и его
неожиданное появление над пунктом "А" вызвало соответствующее внимание точек
ПВО,  которые просили  меня дать  по  этому  поводу срочное разъяснение. Для
большей уверенности я навел справки и установил, что корабль, действительно,
наш и накануне вечером вылетел в специальный полет по дальнему маршруту. Над
пунктом "А" самолет мог оказаться только в том случае, если он заблудился. Я
приказал немедленно  связаться  по  радио  с  экипажем  и  дать  ему  нужные
указания. Однако все попытки установить связь  ни к чему не  привели: экипаж
не отвечал.
     Двадцать минут спустя поступила радиограмма из пункта "Б", а  еще через
несколько минут  -- из пункта  "В". В них  сообщалась  разная высота  полета
нашего  корабля,  и  я заключил, что он  летит  с небольшим снижением. Кроме
того, найдя все три пункта на карте, я обнаружил, что самолет описывает дугу
весьма большого радиуса. Прошло еще немного времени, и на этот раз поступило
сообщение  из   пункта  "Г".  Оттуда  доносили,  что  самолет   был  освещен
прожекторами, в воздух поднялись ночные истребители  и летчики, очень близко
подлетев  к нему,  сигналили  всевозможными средствами, предлагая произвести
посадку. Но корабль продолжал лететь своим курсом, ина  нем  не было заметно
никаких признаков жизни.
     Последнее  сообщение совершенно сбило меня с толку. Я вызвал двух своих
помощников,  и  мы  вместе  ломали,   что  называется,  головы  над  разными
догадками. Немного прошло  времени, и мы получили новую  радиограмму, уже из
пункта "Д". В ней коротко говорилось, что около села  "К" на большой  поляне
приземлился четырехмоторный самолет такой-то.
     Я бросился к карте, нашел село "К", которое оказалось не так  далеко от
нас,  потому что,  как  я говорил раньше,  самолет описывал дугу, в  которой
местонахождение наше как бы являлось центром.
     Я распорядился подготовить  самолет, и,  едва рассвело, мы  вылетели  к
месту  посадки нашего  блудного корабля. Мы увидели его сверху, издалека. Он
лежал на  животе посреди  большой заснеженной поляны. Возле  него копошились
люди. Мы приземлились рядом, и  представители местных властей  сообщили нам,
что, примчавшись к месту посадки, они  были  очень обеспокоены  тем,  что на
снегу вокруг самолета не было никаких человеческих следов. Тогда они решили,
что экипаж  находится без  сознания и  никто из  его состава не в  состоянии
выйти  наружу. Но каково было их удивление, когда в самолете не оказалось ни
единой  души. Все это походило на  кадры из  фильма "Человек-невидимка".  Мы
тоже удивились не меньше  рассказчиков, молча обошли и осмотрели самолет. Он
был цел, если не считать  некоторой  помятости  моторных  гондол  и погнутых
лопастей винтов, которые  неизбежно страдают при  посадке с убранными шасси.
Кроме того, мы заметили, что один из моторов и значительный участок крыла за
ним  несколько  обгорели.  В  моей  голове  зашевелились  кое-какие  смутные
догадки. Так как со мной  прилетела ремонтная бригада и  запасный экипаж, то
мы исправили повреждения, выпустили шасси, поставив машину  на ноги, и через
несколько дней оба самолета  благополучно перелетели на свою базу. Здесь  мы
застали в  полном составе  исчезнувший  было экипаж таинственного корабля. И
моя догадка подтвердилась.
     Командир  экипажа  рассказал,  что  у  него  в  полете  начался  пожар:
загорелся  один из моторов. Все  меры, принятые летчиком, чтобы сбить огонь,
не помогли, пламя распространялось  все дальше, приближаясь  к  бензобакам и
угрожая взорвать их. Тогда  командир отдал экипажу приказание выброситься на
парашютах.  Убедившись  в том,  что  все семь человек  выпрыгнули,  командир
корабля включил автопилот  и, передав ему  управление  машиной, сам  влез на
сиденье,  последний  раз  взглянул на самолет  и  кинулся  головой  вниз,  в
темноту, в холод. Экипаж  разбросало на несколько километров, и им  пришлось
посигналить  друг  другу  из пистолетов, чтобы собраться  вместе.  Потом они
посмотрели на карту и двинулись на юг. Шагали остаток ночи и весь  следующий
день, пока не добрались до железной дороги. Они добрели до станции и дали  о
себе  знать, сообщив,  что  самолет погиб,  а весь  экипаж  спасся.  За ними
прислали  самолет  и  отвезли домой. В действительности, как вы уже  знаете,
самолет   не  погиб.  Пламя  погасло,  и  самолет   сам  почти  благополучно
приземлился.  Вот видите,  какие  у  вас бывают  недоработки!  -- неожиданно
оборвал рассказ полярник.
     -- Из вашего рассказа следует как раз обратное, -- сказал Краснокутнев.
--  Машина  сделана такой  устойчивой,  что почти полтораста километров  без
экипажа пролетела, а вы еще жалуетесь!
     -- Я ведь не говорил, что машина плохо сделана. Я в самом начале сказал
-- Noне доведена до конца".
     -- Опять-таки непонятно -- чем? -- спросил летчик.
     --  А тем,  что  сама шасси не  выпустила, идя на посадку! -- под общий
смех присутствующих закончил рассказчик.

        На посту
     Морозное  утро.  Из  окон  пункта управления полетами  виден бескрайний
заснеженный аэродром. Его гладко укатанная поверхность отсвечивает тусклыми,
матовым блеском, и порой кажется, что вы где-то в Арктике, среди бесконечных
просторов ледяных полей.
     Вдруг грозный  клекот  разрывает  воздух. Дребезжат  стекла  в  оконных
рамах. Над аэродромом поднимается  снежный  буран, из которого возникают два
истребителя и уносятся в небо.
     Один  --  "Фокке-Вульф-190",  последнего выпуска,  другой  --  новейший
"Яковлев". Первый ведет Антипов, второй -- Прошаков.
     Состязаясь, они испытывают качества этих  машин. Вначале они устраивают
гонки на горизонталях, и Прошаков намного обгоняет "немца".
     Потом  они  пробуют  скороподъемность.  Самолеты  почти   по  вертикали
вздымаются вверх, некоторое время  идут рядом,  но  "немец" вскоре  начинает
отставать, и разрыв между ним и "Яком" все больше увеличивается.
     "Яковлев",  превратившись в едва видимую  в  небе точку,  пропадает  из
виду.
     Затем  летчики завязывают "воздушный бой",  за которым десятки людей  с
захватывающим интересом наблюдают с земли.
     "Як" навязывает "немцу" свою  инициативу и почти беспрерывно "висит"  у
него  на хвосте. Если бы  это был  настоящий бой,  "фриц" давно горел бы  на
земле.
     Но, может быть, здесь свойства  машины ни при чем? Может быть, все дело
в  мастерстве   летчика?  Оценка  летчика-испытателя  должна  быть  точна  и
объективна.  Чтобы  отбросить  сомнение, летчики  в  другом  полете меняются
местами. Однако "Як" опять доказывает свое преимущество.
     Новая пара самолетов взвивается в небо.
     Голофастов ведет трофейный, последнего выпуска "Ме-109", Кубышкин летит
на "Ла-5".
     Самолеты проделывают  то  же, что и  предыдущая  пара.  И  эти  летчики
меняются местами, и "Лавочкин", подобно "Яку", доказывает свое  преимущество
над "немцем".
     Летчики-испытатели знали эти преимущества и по  настоящим боям.  Каждый
из  них вогнал  в землю не один  немецкий  самолет  и носит на груди не одну
боевую  награду. Но  этого  мало.  Летчики  тщательно,  до  мелочей  изучают
возможности машин, наших и  вражеских, выясняют наилучшие способы применения
нашей техники в борьбе с немецкой и свой опыт несут в действующие части.
     Немцы  выбиваются  из  сил, совершенствуя свои машины,  и все  же  наши
оказываются   впереди  в  этой  гонке.  Здесь  немалая  заслуга  принадлежит
летчикам-испытателям.
     Работа  на  аэродроме продолжается.  Стартер показывает черный  флажок.
Слышен нарастающий гул, более внушительный, чем прежде. Это Долгов поднимает
в воздух  новый самолет "Ильюшина". Враг скоро  получит новые, более  мощные
удары.
     Не  успела  улечься  поднятая самолетом  Долгова пурга,  как  возникает
новая.  Нюхтиков,  много  лет  назад "породнившийся"  со  славным семейством
"Туполевых", испытывает  почти все машины известного  конструктора, работает
над новой, очередной.
     На старт выруливает следующая машина -- одна  из тех, которым  пророчат
решающую роль в будущем развитии авиации.
     Сотни глаз  напряженно  следят  за самолетом.  В  одноместной кабине --
летчик Кочетков.
     Генерал Стефановский напутствует  товарища.  Кочетков дает полный  газ.
Непривычный рев заполняет аэродром. Изрыгая дым  и  пламя, моторы  поднимают
машину  в небо. За ее полетом едва успевает следить взор.  Потом в ее кабину
поочередно садятся  Стефановский,  Кубышкин, Голофастов  и  другие.  Летчики
многократно проверяют машину, прежде чем дать заключение о ней.
     Кончается день.  Наступают  сумерки. Над аэродромом  вспыхивает голубой
луч  прожектора. Начинает кружиться "вертушка"  --  вращающийся маяк, и свет
выхватывает из темноты  то одну, то другую часть аэродрома. Снова, как днем,
возникает гул. Работа не прекращается и ночью.
     Могучий советский  тыл, неустанно трудясь, давал нашим летчикам столько
машин и такого качества, чтобы обеспечить господство в небе.
     Среди  многих тыловых профессий есть  одна, весьма близкая к фронтовым,
важная и нужная, опасная, благородная профессия летчика-испытателя. Эти люди
отдавали нашей победе все, что могли.
     Они  самоотверженно стоят и  ныне  на посту, выполняя  свой долг  перед
родиной.