ты, Виктор?
 А он мне в ответ:
 - Я, Иван Николаевич!
 - У меня тут Александра Евгеньевна, - кричу ему. - Завтра поговорим!
 Паренек догадливый, сообразил.
 - Ладно, - кричит. - Завтра так завтра.
 Вижу - успокоилась старушка.
 - Вы бы пошли погуляли с ним, - говорит.
 - Я бы пошел, - отвечаю, - да простудиться боюсь.
 - А все-таки неприятный ребенок этот Виктор,  -  говорит она.  - Грубый
какой-то...
 - Ничего не поделаешь, - отвечаю, - без гувернантки воспитывается.
 - И не мешает он вам? - спрашивает она.
 - А если мешает - я постучу ему: мол, занят, не мешай, он и уйдет!
 И даже набрался нахальства, думаю: не может же эта старуха азбуку Морзе
знать, и выстукал Виктору: "Приходи попозже".
 Пожелала она мне приятного сна, ушла к себе.
 Слышу: Виктор снова стучит, тихо-тихо: "Пришел я".
 "Приходил сегодня кто-то к старухе,  -  выстукиваю я,  - не могу к тебе
выйти".
 "Понимаю", - отвечает Виктор.
 "Пока все", - стучу я и опять остаюсь в одиночестве.
 Спать нельзя -  мало ли  что  может случиться,  читать надоело,  делать
нечего.  Когда,  думаю,  эта мука кончится?  За окном дождь, а в доме тишина
такая, что впору удавиться.


VIII

 Когда же это случилось,  дай бог памяти...  Десятого октября, вот когда
это случилось.
 Хоть и похвалился я,  что не спал в ту пору,  все-таки случалось иногда
вздремнуть,  -  вполглаза, как говорится, но случалось. Проснулся я утром, в
комнате прохладно.  Взглянул в окно -  стекла запотели. Выглянул наружу - на
улице серенький туман.  Совсем погода испортилась, настоящая осень на дворе,
грязь, слякотно, а люди по улице все идут, идут.
 В   те   дни  чувствовалось  необычайное  оживление.   Решалась  судьба
Петрограда.  Город готовился к  обороне.  На случай вторжения белогвардейцев
отряды рабочих рыли окопы и  складывали баррикады из  дров,  на перекрестках
устанавливали артиллерийские орудия, в окнах домов делали из мешков с землей
бойницы.  Белогвардейцы грозили  разграбить  город  и  перерезать рабочих  и
работниц,  красноармейцев и матросов,  и все население Петрограда готовилось
дать врагу жестокий отпор.
 Встал я, самому хочется на улицу, поближе к товарищам, а уйти не могу -
вдруг здесь враги закопошатся?
 Шаркает, слышу, старуха в коридорчике, туда и сюда, туда и сюда. Думаю:
чего это она разбегалась?
 - Иван Николаевич, вы спите? - спрашивает она меня из-за двери.
 - Проснулся, Александра Евгеньевна, - отвечаю.
 - Что-то холодно, - говорит она из коридорчика.
 Ага, думаю, пробрало, то-то она разбегалась, согревается.
 - Неужто холодно? - говорю. - А я что-то не замечаю.
 - У вас кровь молодая,  -  говорит она.  -  Не принесете ли дров,  Иван
Николаевич?
 А  надо  сказать,   что  дрова  находились  на  моем  попечении.  Я  их
заготовлял, я их берег и даже ключ от подвала держал у себя в кармане.
 - Зачем запирать?  -  говорит мне как-то старуха.  -  Мы с  вами в доме
одни.
 - А для порядка, - объяснил я, - чтобы крысы туда не забежали.
 Спокойнее мне как-то было, что подвал заперт и ключ у меня находится. А
то заберется туда кто-нибудь -  была у меня такая мысль - да еще пристукнет,
когда пойдешь за дровами.
 Сунул револьвер в  карман -  я  никогда оружия без  себя  в  комнате не
оставляю, - затянул ремень, одернул гимнастерку, выхожу.
 - Отчего не принести дровишек, - говорю, - благо они у нас не по ордеру
выдаются.
 Иду к парадной двери. Старуха около меня семенит.
 - Вы охапочки две дайте мне, Иван Николаевич, - просит она.
 - Что ж, - говорю, - можно.
 Спускаюсь вниз по  лесенке,  отпираю дверь,  захожу в  подвал,  набираю
охапку дров,  и вдруг дверь хлоп -  и закрылась.  Я к двери, надавил, а там,
снаружи, слышу, задвижка щелкает.
 "Попался, Ваня, к ведьме в лапы", - говорю я сам себе.
 В  подвале темно,  ничего не видно.  Нашел ощупью дрова,  присел на них
около стенки, думаю: что делать? Стрелять в дверь? Замок такой, что никакими
пулями не пробьешь, да и пули поберечь надо. Вступить: в переговоры? Черта с
два договоришься с этими гадами, да и переговариваться не с кем. Аховое твое
положение,  Ваня,  думаю.  Но волноваться себе не позволяю.  Хватит,  думаю,
погорячился уже раз, толку от этого мало.
 Немного прошло времени,  по-моему,  слышу -  шаги над  головой,  голоса
смутно доносятся и будто двигают вверху что-то тяжелое, грузное. Вдруг сразу
стихло все,  еле-еле какие-то  звуки доносятся.  Сообразил я:  ход в  подвал
сверху еще задвинули или заставили чем-то. Вступишь тут в переговоры...
 Темно и невесело.  Задохнешься еще,  думаю. Но дышать легко. Вспомнил я
тут,  как старуха рассказывала,  что в погребах для хранения вин обязательно
вентиляция устраивается,  да  и  раньше  об  этом  слышал.  И  точно,  будто
откуда-то свежим воздухом потянуло.  Значит,  есть здесь какие-то отверстия.
Куда же  они выходят?  На  улицу,  конечно.  Но старуха рассказывала,  что в
подвале всегда должна быть  ровная температура и  поэтому затейливо и  хитро
эти ходы для воздуха устроены.  Однако раз отдушины на улицу выходят, думаю,
поищем их.
 Ясно,  что отдушины в  подвалах всегда под потолком делаются,  а мне до
потолка рукой не  дотянуться.  Сложил я  дрова вдоль одной стены ступенькой,
встал на них,  ощупываю стену. На словах-то это просто получается. Правильно
говорится:  скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Ползаю я по
стене,  мгла кромешная,  руками пыль обтираю.  Нашел одну отдушину. Отлично,
думаю,  поползем дальше.  Сложил я  на полу два полешка крест-накрест в  том
месте,  где наверху отдушина,  и дальше руками шарю. Обследовал одну стену -
нет  больше в  ней  отдушин.  Переложил дрова вдоль другой стены.  Еще нашел
отдушину.   Устал,  присел  ненадолго,  передохнул  и  вдоль  третьей  стены
заползал.  Короче говоря,  нашел три  отдушины:  в  той  стене,  где  дверь,
никакого отверстия не оказалось.
 Присел у двери,  вспоминаю расположение дома.  Дверь,  вспоминаю, стоит
прямо к улице, стена напротив обращена ко двору, левая - в сторону парадного
крыльца,  правая...  Правая-то и есть та сторона,  куда окно из моей комнаты
выходит,  -  палисадник,  значит,  направо.  Ну, думаю, была не была, ничего
другого делать не остается...
 Пошел от двери до правого угла,  оттуда ощупью вдоль стены до сложенных
накрест полешек, сложил в этом месте дрова поплотнее, взобрался на них, беру
в руки полено и начинаю выстукивать по краю отдушины: "Виктор... Виктор..."
 Рука затекает.  Будь ты  проклято все на  свете,  думаю.  Досада сердце
щемит:  а что, если вся эта работа впустую? Время идет. Медленно ли, быстро,
я  этого понять не могу.  Рука немеет.  Но ведь вся моя надежда только в том
случае  и  может  осуществиться,  если  я  ни  на  секунду  не  прерву  свое
постукивание.  Над  головой какие-то  звуки,  чудятся мне  какие-то  голоса.
"Терпи, Ваня", - говорю себе и постукиваю.
 "Виктор... Виктор..."
 И  вдруг откуда-то  издалека еле-еле  доносится до  меня  тоже какое-то
постукивание. Замер я, прильнул к стене.
 "Я тут... Я тут..."
 Как же это он, думаю, догадался?
 "Жди и слушай,  - выстукал я, опустил руку, передохнул и опять стучу: -
Слышишь меня?"
 Потом снова слушаю.
 "Слышу", - доносится до меня.
 Стучу: "Меня заперли в подвале".
 "Сейчас соберу народ", - отвечает Виктор.
 "Не смей, - стучу. - Беги в ЧК, вызови Коврова, расскажи все как есть".
 "Сначала тебя освобожу", - отвечает Виктор.
 "Подчиняйся приказу, - выстукиваю. - Подчиняйся приказу".
 "Иду", - отвечает Виктор.
 "Иди, иди", - выстукиваю.
 Стихло все. Ушел.
 Ну,  тут  приходится признаться,  сам я  произвел нарушение дисциплины.
Может быть, устал, может быть, переволновался, но прилег на дровах и заснул.
Может быть это и чудно и невероятно покажется,  но - заснул. Спал, вероятно,
недолго,  минут пять-десять,  не больше, но после сна как-то сразу посвежел,
отдохнул и  опять встал на свой пост.  Стою и  теперь уже только слушаю:  не
спросит ли чего Виктор? Довольно долго простоял, но так ничего и не услышал.
Зато вдруг над головой снова раздался шум и  стук,  и показалось мне,  будто
наверху даже стреляют.
 Потом снова что-то отодвигают,  кто-то спускается по лестнице,  щелкает
задвижка. Я на всякий случай достаю револьвер. Открывается дверь, и в подвал
входит Ковров.
 - Наконец-то ты, товарищ Пронин, - говорит он, - оказался на высоте.
 - Это в подвале-то? - говорю я.
 - Вот именно в подвале,  -  говорит Ковров и смеется.  -  Не сразу тебя
нашли, каким-то шкафом заставили они вход сюда.
 - Кто они-то? - спрашиваю.
 - "Синие мечи",  -  говорит Ковров.  -  Давно мы за этими заговорщиками
охотимся. Существовала такая организация белых офицеров у нас в Питере.
 - Существовала? - спрашиваю.
 - Да,  -  отвечает Ковров.  -  И  всего  лишь  полчаса назад прекратила
существование.  Собрались мы ее на этих днях захватить,  а ты нас поторопил.
Всех взяли.  Часть отстреливалась,  а  часть через потайную дверь из угловой
комнаты на двор пыталась выбраться, но мы их и на дворе ждали.
 - А мальчишка цел? - спрашиваю.
 - В  машине сидит,  -  отвечает Ковров.  -  Все  сюда  рвется,  о  тебе
беспокоится, только шоферу не велено его отпускать.
 - Это ведь благодаря ему заговорщики пойманы,  - говорю. - Без него мне
бы несдобровать. Не понимаю только, как он отдушину сумел отыскать.
 - Догадливый парень,  - говорит Ковров. - Чекист из него выйдет. Пришел
он  к  тебе  в  сумерки под  окно,  постучал,  а  ему  в  ответ тоже  что-то
пробарабанили.  Он  опять  постучал,  а  ему  опять  в  ответ  стучат что-то
бессвязное,  и старуха в форточку кричит,  что ты, мол, ушел из дому и пусть
он  завтра приходит.  Встревожился Виктор,  от  окна отошел,  а  от  дома не
отходит,  слоняется вдоль стены и все надеется, не позовешь ли его. Ну, ты и
позвал.
 Вышли мы с Ковровым на крыльцо. На улице дождь, слякоть, ветер.
 - Вот и кончилась моя работа, - говорю я Коврову.
 - Эти офицеры,  -  отвечает Ковров,  -  собирались телеграф захватить и
другие правительственные учреждения.
 Вижу,  хмурится он,  застегивает кожаную куртку,  а  сам вглядывается в
темноту.
 - Юденич опять в наступление против нас пошел,  -  говорит. - Вот они и
пытались ему помочь.  -  Протягивает мне руку,  пожимает.  -  До свиданья, -
говорит, - товарищ Пронин, надеюсь, еще увидимся.
 Распрощался я с ним, подхожу к машине, зову Виктора.
 - Пойдем,  -  говорю,  -  приятель, отведу тебя домой, заступлюсь перед
матерью.
 Дохожу с  ним до  его дома,  поднимаюсь на второй этаж,  останавливаюсь
против  двери,  на  которой  блестит медная  дощечка с  надписью "Барон  фон
Мердер", звоню.
 Открывает дверь женщина, простая с виду, молодая еще.
 - Где ты,  - кричит на Виктора, - пропадаешь? Отец на фронт собирается,
а он под дождем по улицам слоняется.
 Тут выходит отец.
 - Вы, - спрашивает он меня. - Пронин?
 - Пронин, - говорю. - Только как это вы признали?
 - Рассказывал о вас Виктор.
 Познакомились мы.
 - На фронт? - спрашиваю.
 - Да, - говорит, - против Юденича.
 - И я завтра на фронт думаю, - говорю.
 - А пока что, - приглашает он меня, - поужинаем чем бог послал.
 Ну, я не отказался - люди свои. Так вот и началось наше знакомство.


ЗИМНИЕ КАНИКУЛЫ

 Юденич  был  разбит,  спокойствие  Петрограду  обеспечено,  и  я  опять
вернулся в  распоряжение Коврова.  Он  было не хотел тогда отпускать меня на
фронт, но тут уж я заупрямился.
 - Мои товарищи жизни не жалеют, а я отсиживаться буду?
 - Чудак,  чекисту в тылу опасность грозит не меньше, чем солдату в бою,
- говорит Ковров.  - Каждую минуту из-за угла пристрелить могут, да и самого
тебя Борецкая едва не отравила.
 Ну да,  как говорится,  если что Ваньке втемяшится,  так ты хоть кол на
голове у него теши. Настоял, отпустили меня на фронт.
 Вернулся я, Ковров мне и говорит:
 - Опасности тебе подавай?  Что ж,  иди,  брат,  на оперативную работу в
таком случае.
 Тут уж действительно жаловаться на тихую жизнь не приходилось Охотились
мы на бандитов,  и на спекулянтов,  и на заговорщиков.  Публика все это была
видавшая виды,  с иными приходилось в такие перестрелки вступать -  не хуже,
чем на войне. Одним словом, чистили мы Петроград, работы хватало.
 Многое можно порассказать о  тех  годах -  сейчас расскажу о  том,  как
Виктор вновь у меня в помощниках очутился.
 К  тому времени стал я себя чувствовать коренным петроградцем.  Полюбил
этот город,  привык к  нему,  завелись у  меня друзья и  знакомые -  все как
полагается.  Но больше всех дружил я с Железновыми.  Отца Виктора - не люблю
об этом вспоминать -  убили белогвардейцы в бою под Ямбургом. Остался Виктор
- как бы это сказать?  -  ну,  будто на моем попечении.  Часто захаживал я к
Железновым -  пайком поделюсь,  о  занятиях Виктора в школе справлюсь,  мать
его, Зинаиду Павловну, утешу.
 - Трудно пока нам,  конечно,  но  скоро все  образуется,  -  говорю ей,
бывало. - Вот вырастет Виктор - верная подмога, заменит отца.
 В  ту пору Виктор мне уже,  ну,  сыном не сыном,  а  как бы племянником
стал.
 Вот, значит, вызывает меня однажды Ковров и говорит:
 - Спрятан здесь, в Петрограде, архив одного иностранного агента. В этом
архиве имеются документы о  связи  бывшего Временного правительства с  одной
державой и  о субсидировании этой державой всяких белогвардейских заговоров.
Как ты  сам понимаешь,  эти документы представляют немаловажное значение для
нашего государства.  В свое время вывезти эти бумаги из Петрограда не успели
и,  как нам стало известно,  пытаются это сделать теперь. Так вот, нам нужно
этот  архив  найти.  Тебе,  товарищ Пронин,  могу  напомнить,  что  в  числе
контрреволюционных организаций,  которые  субсидировались  этим  иностранным
агентом,  были и "Синие мечи". Небось не забыл еще своего знакомства с ними?
Вот  тебе  и   придется  восстановить  в  памяти  все,   что  касается  этой
организации, и пойти по ее следам.
 - Да,  задал ты мне задачку, товарищ Ковров, - говорю я в ответ - Легко
сказать:  найди.  Пачка бумаг в Петрограде!  Иголку в стоге сена я бы нашел,
пожалуй.
 - А ты не бумаги ищи, - говорит Ковров. - В портфеле архив не повезут.
 Тут Ковров достает из  шкафа дугу с  подвязанным к  ней колокольчиком и
спрашивает.
 - Лошадей запрягать умеешь?
 - Брось,  брось!  - говорю я, догадываясь о каком-то подвохе со стороны
Коврова,  внимательно осматриваю дугу и ничего особенного, конечно, в ней не
нахожу.
 - Можно сломать? - спрашиваю Коврова.
 - Но  ведь другие не  ломали?  -  отвечает он,  берет со стола стакан и
подает мне.
 - Держи, - говорит.
 Взял  я  стакан,  Ковров  держит  один  из  концов дуги  над  стаканом,
повертывает колокольчик,  и  сразу  из  дуги  полилась в  стакан  бесцветная
жидкость Ковров  опять  быстро повернул колокольчик и  закрыл этот  странный
резервуар.
 - Выпей, - говорит он мне.
 - А что это? - спрашиваю я с опаской.
 - Ничего, ничего, попробуй, - угощает он.
 Поднял я стакан, понюхал, выпил - и с удивлением смотрю на Коврова.
 - Спирт? - спрашиваю.
 - Он самый,  -  подтверждает Ковров. - Вот так его и переправляют через
границу.
 Я молчу.
 - Подумай теперь о бумагах,  - говорит Ковров. - Постарайся, поищи, где
их прячут.
 Задумался я, но если приказано...
 - Есть, - говорю, - товарищ начальник.
 Пошел  домой  думать.  А  думать в  те  времена еще  не  умел.  Думаю и
тревожусь:  а ну как,  пока тут думаю, бумаги в это время из города вывозят?
Внутреннее спокойствие -  самое важное,  я считаю, во всяком деле. Мы должны
действовать, как математики: решить задачу надо, и чем скорее, тем лучше, но
не спешить,  не нервничать,  не метаться. Пока себя к этому приучил, сколько
ошибок, сколько промахов сделал - вспомнить страшно!
 Сижу дома,  думаю и  ничего придумать не  могу.  Не развито у  меня еще
тогда было  воображение,  чтобы самому дома  сидеть,  а  мысленно весь город
обойти.
 Отправился тогда к себе на службу,  пересмотрел дела контрреволюционных
организаций,  которые были нами раскрыты, отметил на карте города все дома и
помещения,  где эти заговорщики обитали. Сунул этот адрес-календарь в карман
и зашагал по городу.
 Трудно еще жилось Питеру.  Топлива не хватало, продовольствие подвозили
плохо.   Но  настроение  у  жителей  было  приподнятое.  Приближение  победы
чувствовалось всеми так же явственно, как ощущается наступление весны.
 Хожу,  присматриваюсь к  отмеченным  мною  домам,  в  иные  заглядываю,
беседую с  жильцами,  и  все  это будто мимо меня,  ничего не  останавливает
внимания.  Чувствую,  что без толку хожу,  а с чего начать -  не знаю. Так в
своих скитаниях по городу прошел я  раза два или три мимо особняка Борецкой.
Памятный дом,  но хороших воспоминаний у меня с ним не связано, а иду мимо и
щемит почему-то сердце.  Не знаю почему,  но решил я  начать поиски с  него.
Во-первых,  умные люди в нем действовали,  а во-вторых, не остыла во мне еще
досада против этих умников, которые меня в дураках оставили.
 Пошел к Коврову.
 - Скажите-ка, - спрашиваю, - что нашли тогда в особняке, когда офицеров
арестовали?
 - Оружие,  валюты  сколько-то,  патроны,  -  говорит Ковров.  -  Ничего
особенного.
 - Не может этого быть,  -  говорю я ему. - Не может быть, чтобы в таком
удобном доме и  такие хитрые люди ничего не  спрятали.  Дай  мне  разрешение
произвести обыск.
 - Не поднимай паники,  - говорит Ковров. - Можно осмотреть и без ордера
на  обыск,  чтобы  не  привлечь ничьего внимания.  Допустим,  жилищный отдел
собирается  ремонтировать дом,  и  в  нем  необходимо  произвести тщательный
технический осмотр.
 Дали мне  людей,  и  пошли мы  на  мою прежнюю квартиру.  Борецкой там,
понятно,  и духу не осталось,  все ценные вещи из особняка розданы различным
музеям,  а  в  доме обитали самые обыкновенные жильцы,  вселенные по ордерам
жилищного   отдела.   Для   осмотра   дома   это   обстоятельство  создавало
дополнительные трудности:  что ни  комната,  то  новая семья,  однако жильцы
встретили нас приветливо и всячески старались облегчить нашу работу.
 В  течение двух суток обстукали мы  все  стены,  облазили и  чердак,  и
подвалы,  отдирали обои,  поднимали паркет,  каждую  ступеньку на  лестницах
ощупали,  проверили дымоходы и отдушники,  -  короче говоря, произвели такой
технический осмотр,  какого ни  один строитель в  жизни не производит,  и...
ничего не нашли.
 Попутно во  время осмотра я  от  жильцов узнавал,  кто  бывает в  доме.
Примечательного ничего не обнаружил.  В  доме ночевал иногда мужик-молочник,
но его дальше кухни не пускали, да и сам он от своих бидонов отойти боялся.
 Явились мы после обыска к Коврову.
 - Ну что? - спрашивает он.
 - Да ничего, - говорю я.
 - Вот то-то и плохо,  что ничего,  - говорит он. - Плохие вы следопыты.
Опасаюсь, как бы этот самый архив мимо нашего носа не провезли.
 Тут ясно я увидел, как мало он на меня надеется, и обидно мне стало, но
сам   понимаю:   опыта  у   меня   никакого  и   работник  я   действительно
посредственный.
 - У меня тут на примете молочник,  -  говорю и понимаю: пустяки говорю,
но ведь надо же что-нибудь сказать.
 - Старьевщики и молочники, конечно, народ интересный, - говорит Ковров,
- но  их больше писатели в  юмористических рассказах описывают,  а  ты менее
колоритными  личностями  займись,   умный   враг   всегда  самым  незаметным
обывателем выглядит.
 Поблагодарил я его за совет и решил все-таки познакомиться с молочником
и вообще со всеми, кто бывает в этом близком моему сердцу доме.
 Рассказывать,  конечно,  о  всех своих поисках и  знакомствах и долго и
скучно.  Жильцы и гости оказались самыми обыкновенными людьми,  молочник был
тоже обыкновенным мужиком,  и  в отношении его насторожило меня только одно:
что приезжал он  откуда-то  из-под Пскова.  Далеко от Петрограда,  но не это
даже меня смутило -  тогда в  Петроград многие крестьяне из самых отдаленных
деревень приезжали и  отличные вещи задешево на продукты выменивали.  Другое
смутило.  Вспомнил я, что этот самый "племянник Борецкой", который так ловко
обве