,   оживленном  торговом  пункте,   всегда  бывало  много
проезжих,  и  двухэтажная каменная  гостиница отличалась поместительностью и
удобствами,  в  номерах имелись и электрическое освещение,  и водопровод,  и
даже звонки для вызова коридорных.
 Мне отвели чистенький и  щеголеватый номерок,  но я  не собирался в нем
прохлаждаться и  прямым ходом отправился на знаменитые крутогорские рудники.
Мне хотелось сразу же увидеть, в каком состоянии они находятся.
 В  рудничном управлении мне удивились -  не так скоро ждали они к  себе
комиссию,  но встретили хорошо.  Я выразил желание осмотреть рудники, и один
из техников вызвался меня сопровождать. Фамилия его была Губинский. Произвел
он  на меня впечатление человека серьезного и  вежливого,  и  только глаза у
него  были  какие-то  голодные:  все  смотрит,  смотрит,  точно хочет что-то
попросить и не решается.
 В  те  годы работа на  рудниках шла плоховато.  Разрабатывались главным
образом участки,  где  руда  лежала на  поверхности.  Большинство шахт  было
заброшено.  Работа,  по существу,  находилась в руках подрядчиков -  богатых
кулаков,  владевших девятью-десятью лошадьми,  снимавших отдельные небольшие
участки  и  от  себя  уже  набиравших  рабочих  -  обычай,  сохранившийся от
дореволюционного времени.
 Ходим мы с  Губинским по руднику,  показывает он мне шурфы,  карьеры да
отвалы,  показывает очень обстоятельно,  объясняет, как производятся работы,
жалуется на затишье.
 - Как услышал,  что вы прибыли,  -  говорил он,  - так даже вздохнулось
легче.  Вот, думаю, может, и начнется все по-старому, закипит рудник, пойдет
работа по-прежнему. Многие уж отвыкли от рудника.
 Дня  три ходили мы,  и  с  его помощью я  действительно все как следует
осмотрел, только в нижние штольни не пустил меня Губинский.
 - Обвалились они, опасно, - объяснил он. - Еще при Колчаке рухнули.
 Впечатление от осмотра сложилось у меня невеселое.  Работы -  непочатый
край,  все запущено,  порядок навести будет нелегко, трудов и денег придется
потратить сверх меры.
 Осмотрел я,  значит,  рудник,  и...  нечего мне  стало делать.  Живу  в
гостинице и  жду  у  моря  погоды.  Думаю-гадаю:  случится или  не  случится
какое-нибудь происшествие на руднике?  И,  признаться,  хотелось мне,  чтобы
случилось.
 Виктор на глаза мне не показывался,  но мельком я заметил, что он в той
же гостинице остановился и особенно прятаться от меня не старается - надоела
ему эта игра,  да и мне самому она надоела.  Рад бы его позвать, но характер
выдерживали оба,  и  никто из нас не хотел первым нарушить условие,  которое
заключили перед поездкой.
 А  тут  еще  пришло письмо от  Савина.  Передвигаются они с  рудника на
рудник и,  точно назло,  вместе с  моим отъездом кончились всякие неприятные
сюрпризы. Ни тебе обвалов, ни затопленных шахт. Настроение у Савина, судя по
письму,  превосходное,  и  принялся я  упрекать себя в склонности выдумывать
лишние страхи там, где их вовсе не существует.
 Вот  в   таком  невеселом  настроении  поужинал  я  однажды  вечером  в
ресторанчике при  гостинице,  захожу к  себе  в  номер,  зажигаю свет,  взял
какую-то книжку, лег на кровать и вдруг слышу из-под кровати голос:
 - Лежи, лежи, не ворочайся. Смотри в книжку, будто читаешь!
 Виктор!
 - Довольно тебе дурака валять,  - говорю я ему спокойно. - Хватит нам в
прятки играть.  Точно дети балуемся.  Ты  бы  еще маску пострашнее сделал да
ночью  пугать  меня   пришел.   Вылезай  да   садись  на   стул,   поговорим
по-человечески. А то, смотри, встану да вытащу за уши.
 - Я тебе говорю -  лежи, - отвечает Виктор. - Потерпи минутку. За тобой
следят.
 - Как так?  - спрашиваю и на всякий случай раскрываю книгу и делаю вид,
будто ее читаю.
 - А  так,   очень  просто,   -  отвечает  Виктор.  -  Небось  и  сейчас
какой-нибудь  дядька  против твоих  окон  торчит и  следит за  тем,  что  ты
делаешь.
 - Ты не ошибаешься? - спрашиваю.
 - Ошибаешься,  как же!  -  бормочет Виктор под кроватью.  -  Куда ты ни
идешь,  за тобой обязательно какой-нибудь тип следует. Второй день наблюдаю.
Он  за  тобой,  а  я  за  вами.  Вчера ты  зашел в  номер,  спустил на окнах
занавески, так он чуть носом к стеклу не приплюснулся.
 - А где же ты был? - спрашиваю.
 - А я во втором этаже помещаюсь. Открыл окно и дышу свежим воздухом...
 - Какие они из себя? - спрашиваю.
 - Да простые такие, по виду рабочие. Где же мне все узнать! Боялся тебя
оставить. Еще убьют...
 - Ладно,  посмотрю,  -  говорю.  -  Пойду пройдусь по городу. Ты покуда
выбирайся, а завтра часам к трем прошу на это же место.
 - Проверь, проверь, - шепчет Виктор. - Свет погаси, а дверь не запирай,
мой ключ что-то не очень к твоей двери подходит.
 Мне,  конечно, и в голову не приходило, что в Крутогорске будут за мной
следить!
 Вышел на  улицу,  пошел...  Нет,  никого не  замечаю.  Пошел быстрее...
Никого!  Тогда  решил действовать старым испытанным способом.  Пошел потише,
чтобы тот,  кто за  мной следует,  отстал,  внезапно свернул за угол -  и  в
ближайшие ворота.  Слышу -  остановился кто-то на углу,  а  потом мимо ворот
пробежал.  Выглянул я:  какой-то  мужчина в  ватной куртке.  Вышел обратно в
переулок,  иду вслед за ним.  Добежал мужчина до угла,  смотрит по сторонам,
оборачивается -  увидел меня.  Растерялся,  явно  видно.  Стоит  на  месте и
смотрит.
 - Эй,  гражданин!  - кричу я ему. - Где тут Емельяновы живут? Заходил в
тот дом, говорят - нету.
 - Какие Емельяновы? - спрашивает он.
 - Как какие? - говорю. - Назар Егорыч Емельянов!
 - Не слышал, - отвечает мой преследователь. - А вам зачем они?
 - Да свататься к его дочке хочу, - говорю, поворачиваюсь и иду обратно.
 И  что  бы  вы  думали!   Помедлил  он,   помедлил  и  пошел  за  мной.
Действительно, думаю, неопытные - нашли кого посылать!
 Пораскинул я  тогда мыслями.  Коли  кто-то  мной  интересуется,  думаю,
может, и Губинский не зря ко мне привязался. Ей-богу, думаю, не зря...
 Выхожу утром из гостиницы - опять за мной какой-то хлюст тащится. Дошли
до рудника. У конторы Губинский уже дожидается.
 - Куда сегодня? - спрашивает.
 Обернулся я -  исчез мой спутник.  Фигурально выражаясь, передал меня с
рук на руки.
 - Сейчас надумаем, - отвечаю. - Только сперва минут на пять в рудничный
комитет зайдем.
 Народ  там  постоянно толпится.  Поговорили мы  с  людьми,  посмеялись,
Губинский с  кем-то поспорил,  а я отозвал в сторону председателя рудничного
комитета и говорю ему вполголоса:
 - Даю тебе задание как коммунисту и красному партизану. Сослужи службу,
задержи Губинского часа  на  два.  Только деликатно,  чтобы  комар  носу  не
подточил... Понятно?
 - Вот  это  правильно,   -   отвечает  председатель.  -  Губинский  при
отступлении колчаковцев неведомо где недели три пропадал.  Мы хоть и приняли
его обратно в горный отдел, но сам я мало ему доверяю.
 Отошел я к Губинскому.
 - Пошли, что ли?
 - Погоди,  Викентьич,  -  обращается тогда председатель к Губинскому. -
Мне с  тобой по одному делу надо посоветоваться.  Тут ребята насчет расценок
волынят. Давай проверим?
 - Не  могу  я,   -  отвечает  Губинский.  -  Меня  к  товарищу  Пронину
прикомандировали. Вечером пожалуйста...
 - А  вы не стесняйтесь,  -  говорю я.  -  Я пока в рудничное управление
схожу. Там вас и подожду.
 - Останешься? - спрашивает председатель Губинского.
 - Ладно,  -  согласился он. - А захотите пройтись куда-нибудь - пошлите
за мной, - говорит мне. - Одному-то вам несподручно...
 Оставил я  Губинского в  рудничном комитете,  ни  в  какое  управление,
конечно,  не  пошел  -  и  скорее к  шахтам,  тем  самым,  которые Губинский
отсоветовал мне осматривать.
 Нашел себе по дороге попутчика -  и вниз. Дошли до самых нижних штолен.
Никаких разрушений!  Так... Что же за смысл был, думаю, ему врать? Все равно
обман  откроется.   Приедет  комиссия,   будет  осматривать  все  шахты,   и
разрушенные и затопленные... Интересно! Теперь только не зевать.
 Нашел меня Губинский в рудничном управлении.
 - Еле  высвободился,  -  говорит.  -  Чуть  у  наших  организаций какая
заминка, всегда ко мне обращаются.
 - Я все-таки думаю, - говорю ему, - спуститься в нижние штольни, может,
можно пройти.
 - Что вы!  -  смеется Губинский.  - Клети не поднимаются, и стремянки в
колодцах поломаны.  Вот через недельку, к приезду комиссии, починим, тогда и
спустимся.
 Уговорил он,  конечно, меня, отказался я от своей затеи. Походили мы по
открытым разработкам и разошлись по домам.
 После обеда прилег я отдохнуть.
 - Ты здесь? - спрашиваю.
 Парень мой, разумеется, на посту.
 - Вот и  кончилась наша игра,  -  говорю.  -  Теперь,  брат,  держи ухо
востро.  Обо мне можешь не беспокоиться,  я предупрежу кого следует.  А тебе
следующее поручение.  Последи за  всей  этой  публикой,  которая у  меня под
окнами околачивается и  за  мной  по  пятам  ходит.  Кто  они,  откуда,  где
встречаются. Излишнего рвения не проявляй, ни в коем случае не дай заметить,
что мы ими интересуемся.  А завтра вечером,  как стемнеет, жди меня у церкви
за телеграфом.
 Поутру я не без удовольствия привел Губинского в замешательство.
 - Ну вот, скоро расстанемся, - сказал я. - Получил телеграмму. Комиссия
решила сократить срок своего пребывания на Урале.  Все более или менее ясно.
Дня через два, через три приедет в Крутогорск, осмотрит здешние рудники, тем
дело и кончим.
 Губинский явно  почувствовал себя неспокойно.  Он  задал мне  несколько
ничего не значащих вопросов, все время порывался уйти и вскоре действительно
покинул меня,  убедившись,  что я  полностью поглощен мыслями об  устройстве
приезжающих товарищей.
 Я  и  в  самом  деле  проявил все  то  беспокойство,  какое  полагается
обнаруживать в подобных случаях. Предупредил рудничное управление о том, что
комиссия собирается ускорить свой приезд,  поговорил в  гостинице о номерах,
зашел   к   уполномоченному   Государственного   политического   управления.
Откровенно говоря,  только он и  был мне нужен.  Я  договорился с ним о том,
чтобы люди были наготове и в любой момент могли произвести операцию.
 В  запасе у меня оставалось несколько часов.  Читая книжки,  написанные
сотрудниками различных иностранных разведок,  я всегда с недоверием отношусь
к их рассказам о необыкновенной выдержке и спокойствии одних или обостренной
нервной чувствительности других. Даже в самых исключительных обстоятельствах
люди,  как и всякие прочие живые существа,  ведут себя естественнее и проще.
Разумеется,  я нервничал,  но пересилил себя,  пообедал и заснул,  хотя спал
недолго.  В  сумерках проснулся и,  выглянув в  окно,  увидел на  ступеньках
гостиничного  крыльца  какого-то  подозрительного типа,  тщетно  пытающегося
изобразить на  своей  физиономии полное равнодушие.  Я  походил по  комнате,
позевал,  бросил на подоконник фуражку, повесил на спинку стула брюки, взбил
одеяло так,  чтобы казалось,  будто на  кровати спит  человек,  и  незаметно
выскользнул в коридор.  Хотя я и не очень верил в предусмотрительность своих
противников,  но все же допустил возможность того,  что и  у заднего крыльца
дежурит какой-нибудь субъект.  Поэтому я прошел в конец коридора,  распахнул
выходящее в  переулок окно  и  быстро перемахнул через  подоконник,  прикрыл
раму,  нырнул  во  двор  стоящего  напротив  дома  и  через  несколько минут
находился вне досягаемости своих надзирателей.
 Как  и  было  условлено,  я  нашел  Виктора за  церковью.  Он  сидел на
скамеечке у чьей-то высокой могилы, уныло поглядывая на густой дерн.
 - Ну, как твои успехи? - спросил я, садясь с ним рядом.
 - Так  себе,  -  сказал  он,  чертя  каблуком  землю.  -  Все  какие-то
подрядчики. Глотов, Кирьяков, Бочин... Их там, по-моему, человек пятнадцать.
Сыновья,   а  может,  и  работники  ихние...  Чаще  всего  они  у  Кирьякова
собираются. Приходят, уходят. Прямо штаб там у них какой-то...
 - А Губинский бывает?
 - Техник, который с тобой ходит? Нет, не замечал.
 - Сейчас пойдем на рудник,  -  сказал я.  -  Я  спущусь в  шахту,  а ты
останешься наверху.  По  моим соображениям,  сегодня там  обязательно должны
быть посетители.  Ты  по-прежнему не  виден и  не слышен.  Но как только они
вылезут обратно,  отправишься за ними, узнаешь, куда они пойдут, и вернешься
сюда.
 Виктор взглянул на меня исподлобья.
 - А что с тобой будет?
 - Я  тоже вернусь сюда.  А  если до двенадцати не приду,  отправишься в
наше отделение, спросишь Васильева и расскажешь все, что тебе известно.
 - А если я с тобой вниз?
 Виктор зацарапал ногтем по скамейке.
 - В следующий раз, - сказал я. - Понятно?
 Низом, от реки, прошли мы к руднику, миновали уступы карьеров и подошли
к той самой шахте, которую рабочие прозвали Богатой и куда особенно не хотел
допустить меня Губинский.
 - Ну, марш...
 Я прикоснулся к плечу Виктора,  он послушно отстранился и сразу растаял
в ночном, внезапно сгустившемся мраке.
 Я ощупал в карманах револьверы, достал электрический фонарик, но зажечь
не рискнул.  Постепенно освоился.  Подошел к колодцу. Прислушался. Все тихо.
Ну,  была не была!  Пополз вниз по стремянкам. Темь. Тишь. Только слышу, как
сердце колотится.
 Спустился кое-как вниз,  чуть отошел в сторону и притаился. Ночь. Будто
во всем мире наступила вечная ночь и  я остался один.  Тихо-тихо.  Только из
каких-то  бесконечных глубин доносятся чьи-то вздохи.  Страшно?  Немного.  И
очень-очень  грустно.  И  такое  ощущение,  будто  время мчится,  неудержимо
сменяются минуты,  часы,  сутки.  Сердце  в  груди  бьется быстро-быстро,  и
кажется, точно сам ты несешься стремглав куда-то.
 Вдруг -  шорох,  и  слабый стук,  и слабый свет...  Пришли!  Спускается
кто-то в шахту!
 Я не шелохнусь.
 Так  и  есть.  Спускаются.  Двое.  Трое...  К  поясам  шахтерские лампы
прицеплены.  Я  еще подальше отполз.  Встали они,  переговариваются.  Лиц не
рассмотреть,  но слышу по голосам - нет среди них Губинского. А я надеялся в
шахте встретить его!
 - Динамит у тебя где сложен? - спрашивает один.
 - Близко, - отвечает другой.
 - Сегодня надо перенести, - говорит третий.
 Пошли они вниз, и я двигаюсь за ними в отдалении, по свету их ламп.
 Неужели, думаю, они сегодня шахту взорвать собираются?
 И шахту спасти надо,  и взять мне их здесь не удастся - в трудное попал
положение.  Оступлюсь,  думаю,  загремлю,  придушат они  меня тут,  как мышь
клетью, и пистолеты мои не помогут.
 А ночные посетители знай себе носят, переносят, устраивают что-то.
 Тут опять слышу - спрашивает кто-то из них:
 - А запаливать кто же будет?
 - Завтра Филю пошлем, - отвечает другой.
 Отлегло у меня от сердца.
 Сравнительно  недолго  возились  они  в  штольнях,  быстро  управились.
Полезли обратно.
 Недолго вам гулять да лазить осталось, думаю.
 Дал я  им время выбраться и еще переждал,  чтобы как-нибудь случайно на
них не наткнуться, и сам полез, прижимаясь к шершавым и грязным перекладинам
стремянок.
 Очутился на свежем воздухе,  вдохнул его полной грудью,  и  так мне все
показалось кругом хорошо.  Звезды светят,  девки где-то вдали песни поют,  и
даже ночь вовсе не такая темная, как была недавно.
 Дошел обратно до церкви. Виктора еще не было. Прибегает запыхавшийся.
 - У  Кирьякова они,  -  говорит.  -  Там что-то много народу собралось.
Мужиков восемь.
 - Веди-ка меня туда, - говорю.
 Повел  меня  Виктор крутогорскими переулками.  Дом  Кирьякова почти  на
окраине стоял,  и улица на городскую не походила - широкая, немощеная, как в
деревне.  За  домами поле  начинается,  а  дальше -  лес.  Дом  у  Кирьякова
одноэтажный,  деревянный,  но из доброго теса сложен, под железо, с большими
окнами и  высоким забором огорожен.  В  окнах свет  горит,  во  дворе собака
брешет.
 - Здесь они, - говорит Виктор.
 Подтянулся я  на руках,  взглянул через забор.  Собака в  глубине двора
цепью позвякивает,  не спустили ее,  посторонние в доме есть.  В окно видно,
что в комнате за столом люди сидят и закусывают.
 Эх,  думаю,  когда они еще так соберутся? Лови их потом всех порознь по
городу...
 - А ну,  - говорю Виктору, - лети к Васильеву. Пускай приезжают, берут.
А я покараулю.
 Виктор убежал, я на всякий случай к соседнему дому в тень отошел. Стою,
заглядываю через забор, нетерпение меня мучает.
 И вдруг слышу позади себя ласковый голос:
 - Интересуетесь нашей жизнью, товарищ Пронин?
 Повернулся я:  стоит передо мной Губинский и  рядом с  ним  два парня -
медведи, а не люди, каждый косая сажень в плечах.
 - Да так, - говорю, - загляделся. Гулял по городу. Именины там, что ли?
 - Да нет,  -  говорит Губинский.  - Здесь Кирьяков живет. У него всегда
люди собираются.  Он сказки сказывать любит.  А тут еще приезжий один зашел,
записать их хочет.  Нарочно для этого ездит. Песнями интересуется, былями...
Да вам не угодно ли зайти?
 - В другой раз как-нибудь, - говорю. - Поздно уж.
 - Ничего не поздно,  -  отвечает Губинский.  -  Хозяин рад будет. Право
слово, зайдемте.
 - Спать хочется, - говорю. - В другой раз.
 - Идемте, идемте, - зовет Губинский.
 Вижу -  не уйти мне от них. Встали парни с боков у меня - не пойду, так
поднимут и унесут.
 - Если уж вы так настаиваете - пойдемте, - говорю.
 Подошли  к  калитке.  Калитка  заперта.  Застучал  Губинский как-то  не
по-простому, с перерывами. Условный стук, конечно.
 Выходит  кто-то  из  дома,   отодвигает  засов,   открывает  калитку  -
показывается невысокий человек, немолодой, с бородкой.
 - А я к тебе,  Павел Федорович,  гостя привел,  -  говорит Губинский. -
Сказки твои пришли слушать.
 - Что ж, милости просим, - отвечает хозяин. - Гостям завсегда рады.
 Запер калитку...
 Иду один в логово к зверю, не могу не идти.
 Заходим в горницу. Под потолком керосиновая лампа висит. За столом люди
сидят.  Действительно,  человек семь или восемь. Лица сытые, одеты прилично.
По  облику  зажиточные обыватели.  Среди  них  только  приезжий  этот  самый
выделяется:  и  одет по-другому,  и  лицо интеллигентное.  На  столе бутылка
водки, закуска, но по окружающим незаметно, чтобы они много выпили.
 - Вот  еще  одного  гостя  привел  -  товарищ Пронин,  -  называет меня
Губинский.
 - Вы  уж  лучше скажите нам,  как  вас  по  имени-отчеству величать?  -
спрашивает хозяин.
 - Иван Николаевич, - говорю.
 - Вот и хорошо, - отвечает он. - Будьте как дома, присаживайтесь.
 Вижу, рассматривают меня.
 - Где это вы так выгваздались?  - спрашивает Губинский с насмешечкой. -
Точно где пьяный на земле валялись. Упали, что ли?
 - Поскользнулся, - говорю, а самого досада точит - понимаю ведь, что он
надо мной издевается, сдерживаю себя.
 Поздоровался со  всеми за  руку,  как полагается,  сел.  Наливают мне в
рюмку водки, пододвигают студень.
 - Спасибо, - говорю. - Напрасно беспокоитесь.
 - Благодарить после будете, - говорит хозяин. - Кушайте.
 - А ты продолжай, продолжай, Павел Федорович, - говорит Губинский. - Мы
ведь для того и зашли, чтоб тебя послушать.
 - В таком разе я спервоначала скажу,  -  говорит Кирьяков.  - Другие не
посетуют. А то Ивану Николаевичу неинтересно будет.
 Все  идет мирно и  приятно.  Придвигаю тарелку со  студнем,  накладываю
хрена из стакана, беру ломоть хлеба... Что-то дальше будет?
 - Я тут один уральский сказ сказываю, - обращается ко мне Кирьяков. - В
старину еще  наши мастеровые сложили.  О  том,  как черт с  кузнецом местами
меняться задумали.  Вот начнет кузнец работать в кузнице, наломает себе бока
за  четырнадцать часов,  постоит у  огня,  перемажется весь  черной сажей  и
впрямь на черта станет походить. Ну а потом куда кузнецу деваться, кроме как
в  кабак?  Кто  тогда не  пил  -  тогда каждый пил.  Придет кузнец в  кабак,
напьется в  долг пьяным и начнет буянить.  Тут его кабатчик за шиворот да на
улицу: "Проваливай, черт грязный!" А сам лишнюю полтину в книжку за кузнецом
запишет.  Пойдет кузнец домой.  Болит у него сердце, на всех серчает и кроет
почем зря  приказчиков,  хозяина,  кабатчика -  одним словом,  всех  чертей,
которые у  него из жил кровь тянут.  Много побасок п