ро эту жизнь сложено,  а
говорить их боялись.  Не ровен час,  услышит гад какой и донесет приказчику.
Вот одну из них я и сказываю.
 Сидят все,  слушают. Едой так, между прочим, занимаются. Я тоже ковыряю
свой студень и к соседям приглядываюсь. Все здоровые мужики и хитрые, видно,
- должно быть, подрядчики или десятники. Рассматриваю и сам соображаю: дошел
Виктор или еще не дошел? А Кирьяков продолжает рассказывать:
 - Вот раз вытолкнули кузнеца из  кабака.  "Иди,  чертяка страхолюдный!"
Пошел кузнец по улице,  идет и думает:  "Хоть я и не черт, а с удовольствием
согласился бы стать чертом и в аду жить.  Пускай черт на моем месте поживет,
узнает,  как здесь сладко". А черт - известно, черт. О нем скажешь, а он тут
как тут.  Услыхал,  как кузнец чертыхается,  и думает:  "Постой,  друг,  ты,
видать,  не знаешь моего житья,  вот поведу я  тебя в  ад,  будешь помнить".
Приходит черт к  кузнецу и  говорит:  "Здорово,  кузнец,  давно я тебя хотел
видеть".  Спрашивает его кузнец:  "А ты кто такой?" Черт покрутил хвостиком,
подмигнул глазом и  говорит:  "Не узнаешь,  что ли?  Ты  же  со мной местами
меняться хочешь.  Вот я черт и есть".  Кузнецу что - черт так черт. Не любил
кузнец словами зря бросаться и  говорит:  "Давай меняться.  Я  к  тебе в  ад
пойду,  а ты ко мне в кузницу.  У тебя лучше".  Черт и говорит: "Ты в аду не
бывал,  смерти не видал,  потому так и говоришь". Одним словом, черт свое, а
кузнец свое.  Тут  черт осерчал на  кузнеца за  то,  что тот ему перечит,  и
поволок  в  ад,  показывать,  как  мученики да  грешники жарятся в  смоляных
котлах.
 Тем  временем  я   продолжаю  рассматривать  своих  соседей  по  столу,
приглядываюсь к  ним и  запоминаю.  С  одного на  другого глаза перевожу,  и
только приезжего этого не удается рассмотреть. Сидит он в тени и низко-низко
склонил лицо  над  записной книжечкой,  все  пишет  -  сказку,  должно быть,
записывает.  Долго он  так сидел,  но  вижу я,  что чувствует он на себе мой
взгляд.  Поднял голову.  Не стану хвастаться,  мерзко стало у  меня на душе,
будто сам я  в  смоляном котле очутился.  Узнал я его.  В девятнадцатом году
знал как учителя из-под Пскова,  в  двадцатом году принял за красноармейца с
заставы...  Неужели,  думаю,  обманет он меня и на этот раз?  Где же, думаю,
наши? Чего они медлят? А Кирьяков все рассказывает.
 - Пришли в ад, повел черт кузнеца по геенне огненной, показывает все, а
сам думает,  что кузнец устрашится и назад запросится.  А кузнец идет и хоть
бы что ему, как дома себя чувствует. "Кому ад, а мне рай", - говорит. Ходили
они,  ходили,  черт и  спрашивает кузнеца:  "Ну как,  страшно?  Видишь,  как
грешники в  смоле кипят?"  Осерчал кузнец и  говорит черту:  "Иди ты к своей
чертовой матери,  не морочь мне голову. Вот я тебе покажу настоящий ад. Идем
обратно на землю".
 Делаю  я  вид,  что  слушаю сказку,  а  сам  совсем об  ином  думаю,  и
удивительно мне теперь,  как я  эту сказку на всю жизнь запомнил.  Смотрю на
своего знакомца и вижу -  узнал он меня. Не только узнал, но и понимает, что
я его тоже узнал.  Смотрим мы друг на друга, точно ждем чего-то, и думаю я -
кто первый из нас не выдержит?
 - А что, - вдруг прерывает он хозяина, - конец этой сказке скоро?
 - Почему не скоро?  -  отвечает хозяин.  -  Близко конец. Самую малость
досказать осталось.  Потащил кузнец черта  в  кузницу.  Идут,  пришли,  а  в
кузнице ночь черная от пыли да от сажи.  Сто горнов горят, четыреста молотов
стучат.  Рабочие ходят,  рожи у них как полагается: нет кожи на роже. Кузнец
впереди,  черт позади.  Тут  начали железо из  горна доставать и  мастеру на
лопате подавать. У черта искры из глаз посыпались, он уже и дышать не может.
А тут еще беда:  увидал хозяин кузнеца и закричал:  "Ты что,  черт, без дела
расхаживаешь,  морду побью!"  Испугался черт,  спрашивает кузнеца:  "Что это
он?" Покосился кузнец на черта.  "Морды всем бить хочет,  и тебе побьет",  -
говорит.
 Слышу я - стоит кто-то позади меня, дышит в затылок.
 Неужели,  думаю,  заметили что-нибудь?  Неужели наши  не  могут подойти
тихо? А сам смотрю на Кирьякова.
 - Собрался черт  уходить.  Кузнец и  говорит ему:  "Куда  ты?  Ты  хоть
погляди,  как  хозяин  с  нами  расправляется,  поучись с  грешниками в  аду
обращаться". Но черт от страха говорить разучился, крутнул хвостиком, только
его и видели.
 Взглянул Кирьяков на меня -  глаза у самого смеются,  пригладил ладонью
бороду, слегка кивнул и сказал:
 - Вот вам и конец.
 И  тут  на  меня обрушилось что-то  тяжелое,  перед моими глазами точно
встал лиловый туман, и показалось мне, что у меня раскалывается голова.
 Нет, не показалось мне это, а на самом деле произошло. Очнулся я спустя
неделю в больнице.  Оказалось,  ударили меня по голове поленом. Удивительно,
как выжил.
 Вызвали ко мне Виктора.
 - Что было? - спрашиваю.
 - Услышали, что мы подъезжаем, вот и хлопнули тебя, - рассказал Виктор.
- Двое пытались отстреливаться, да увидели, что нас - отряд, и тоже сдались.
 - А шахта?
 - С утра все облазили.  Сколько они динамита туда нанесли! Теперь все в
порядке. Рудничное управление собирается в шахтах работы возобновить.
 - Все взяты?
 - Конечно, все. Их тут целая банда оказалась.
 - Особенно смотрите за Роджерсом.
 - За каким Роджерсом? - спрашивает Виктор.
 - Как  за  каким?  -  говорю.  -  У  Кирьякова,  кроме местных жителей,
находился еще приезжий?
 - Был там один,  -  говорит Виктор. - Какой-то научный работник. Всякие
песни да  сказки собирает.  Так он  как кур во щи попал.  Зашел к  Кирьякову
сказки послушать,  а тут такая история...  Его,  конечно, тоже задержали, но
документы у него оказались в порядке, сам он страшно возмутился, потребовал,
чтобы относительно его послали в  Москву телеграмму,  и  в ответ сам Базаров
телеграфировал: немедленно освободить.
 - Ну?
 - Ну его и отпустили...
 Даром что я был болен,  а хотел встать и бежать. В третий раз ушел! Был
в руках и ушел.
 В  общем,  наша  комиссия поехала,  и  враги  наши  тоже  послали  свою
комиссию.
 Когда  стало  известно,  под  какой личиной он  ездил,  не  трудно было
проследить,  где  бывал и  с  кем встречался этот фольклорист.  Целые гнезда
бывших  промышленников и  торговцев,  кулаков  и  колчаковцев удалось  тогда
выловить.
 О самом Роджерсе сейчас же сообщили в Москву, но он успел уже удрать за
границу.  Один иностранец-коммерсант,  весьма похожий на Роджерса, заявил об
утере  паспорта,  -  правда,  подозрительно поздно заявил,  когда тот  успел
перемахнуть с его паспортом через рубеж. Тут уж ничего нельзя было поделать.
 Базаров тогда был  вне  подозрений -  его  разоблачили много позже и  в
связи с другими событиями, и рассказывать об этом надо особо.
 Партия большевиков дала решительный отпор всем,  кто  предлагал сдать в
концессию иностранным капиталистам важнейшие отрасли  нашей  промышленности,
мы сами навели порядок на уральских рудниках.


 * ЧАСТЬ ВТОРАЯ *
 КУРЫ ДУСИ ЦАРЕВОЙ


I

 Виктор только что  закончил следствие по  делу  об  убийстве нескольких
советских  работников  в  одной  из  национальных республик,  подготовленном
врагами Советской власти.  Об  этом деле Виктор не  любил вспоминать.  Не то
чтобы оно было очень сложно, но целый ряд тяжелых обстоятельств не вызывал у
Виктора охоты лишний раз перебирать подробности.
 Сдав  отчет  и  доложив  о  результатах поездки,  Виктор  направился  к
Пронину, но не застал его в кабинете.
 - А где Иван Николаевич? - спросил он.
 - Дома, - ответили ему. - Взял на неделю отпуск и просил не беспокоить.
 Виктор позвонил к Пронину домой,  но к телефону подошла Агаша, домашняя
работница Пронина и самая верная хранительница его покоя.
 - Это я, тетя Агаша, - сказал Виктор. - Здравствуй.
 - Здравствуй, здравствуй, - отозвалась Агаша.
 - Иван Николаевич занят? - поинтересовался Виктор.
 - Книжки читает,  -  миролюбиво ответила Агаша,  и  по  ее  тону Виктор
догадался,  что  Пронин все  эти  дни  сидел  дома  и  Агаша полностью могла
проявлять свои опекунские наклонности, большей частью пропадавшие втуне.
 - Ну, так я сейчас приеду, - сказал Виктор и поехал к Пронину.
 В  комнате все находилось на  знакомых местах.  Стол,  как обычно,  был
пуст, на нем не было ничего, кроме маленького гипсового бюста Пушкина, стену
сзади   письменного  стола  закрывала  карта  страны,   возле  двери  висела
потемневшая от времени гитара,  подарок Ольги Васильевой,  цыганской певицы,
спасенной некогда  Прониным,  у  окна  стояла  тахта,  на  которую спускался
дорогой текинский ковер, украшенный старинными саблей и пистолетами, и среди
них  терялся невзрачный короткий кривой кинжал -  единственное напоминание о
давнем деле, едва не стоившем жизни самому Пронину.
 Сам  хозяин лежал на  тахте,  а  вокруг него  валялись десятки книжек и
брошюр,  и,  судя по расстегнутому вороту гимнастерки и ночным туфлям,  Иван
Николаевич был всерьез увлечен чтением.
 - Долго,  брат,  пропадал, - добродушно упрекнул он Виктора, не вставая
ему навстречу. - Чаю хочешь?
 - Судите сами,  Иван Николаевич, - пожаловался тот. - Вокруг небольшого
дела навертели столько...
 Питомец Пронина чуть ли  не с  тринадцати лет,  Виктор прежде говорил с
ним  на  "ты",  но,  выросши  и  начав  работать  под  руководством Пронина,
обязанный по  службе обращаться к  нему на "вы",  невольно усвоил эту манеру
обращения.  Так теперь всегда они и  разговаривали друг с другом:  Пронин на
"ты", а Виктор на "вы".
 - Слышал,  слышал о твоих подвигах,  - остановил его Иван Николаевич. -
Даром что на диване лежу,  а  о  твоих похождениях осведомлен.  Ты мне лучше
скажи, какие насекомые паразитируют на домашней птице?
 Виктор  наклонился к  разбросанным повсюду  брошюркам.  "Птицеводство",
"Промышленное птицеводство",  "Устройство  инкубаторов",  "Куры  и  уход  за
ними", "Уход за домашней птицей", "Куриные глисты и борьба с ними", - прочел
он названия нескольких книжек.
 - Агаша, чаю! - весело закричал Иван Николаевич и хитро прищурился. - А
известно  ли   тебе,   Виктор   Петрович,   чем   отличаются  плимутроки  от
род-айлендов?  Какая  температура  поддерживается в  инкубаторах?  Чем  надо
кормить вылупившихся цыплят?
 Агаша  внесла стаканы с  чаем,  и  хотя  Пронин собирался отпраздновать
десятилетний юбилей  пребывания Агаши  на  служебном посту  и  знал  всю  ее
подноготную,  он никогда не говорил в ее присутствии о делах,  и Агаша знала
об этом и давно уже перестала обижаться на хозяина.  Она расставила на столе
варенье,  печенье,  закуски,  вопросительно взглянула на  Пронина и  не  без
колебаний достала коньяк -  она так и не могла понять, работает Пронин, сидя
все эти дни дома,  или отдыхает, а Пронин, любитель коньяка, во время работы
не позволял себе прикоснуться к рюмке.
 Агаша вышла. Пронин придвинул к Виктору стакан с чаем.
 - Налить? - спросил Виктор, берясь за бутылку.
 - Себе,  -  сказал Пронин.  -  Мы непьющие.  - Он достал из письменного
стола стопку ученических тетрадок и положил их перед Виктором. - Любуйся.
 - Ничего не понимаю,  - с досадой сказал Виктор, перелистав тетрадки. -
Куры, куры, куриные сердца, куриные желудки. Зачем это вам понадобилось?
 - Вся разница в  том,  -  наставительно объяснил Пронин,  -  что обычно
любой гражданин для  того,  чтобы стать в  какой-либо  отрасли специалистом,
должен проучиться года три-четыре,  а  то и  больше,  а  чекист должен уметь
стать  специалистом  в  неделю.  Конечно,  -  усмехнулся  Пронин,  -  такому
недельному врачу я бы не посоветовал браться за лечение людей, но в обществе
других врачей он должен вести себя так,  чтобы те не могли заподозрить в нем
сапожника.
 - Значит...
 - В течение недели я намерен стать сносным орнитологом.
 Виктор задумчиво мешал ложечкой в стакане.  В продолжение двух десятков
лет  он  не  переставал  удивляться  работоспособности  и  прилежанию  этого
человека,  не  учившегося ни в  одном учебном заведении.  Надо было обладать
способностью Пронина за короткий срок так знакомиться с изучаемым предметом,
чтобы потом вызывать специалистов на споры и  подчас выходить из этих споров
победителем.
 - Так  какие же  это куры заставили вас заняться орнитологией,  если не
секрет? - спросил Виктор.
 - Для  тебя  не  секрет,   тем  более  что  тебе  придется  помочь  мне
разобраться во  всей  этой куриной истории,  -  сказал Пронин.  -  Не  знаю,
известно тебе или не  известно,  но  неподалеку от...  -  он  назвал один из
городов центральной России,  - находится крупный птицеводческий совхоз. Были
там,  конечно,  и  недостатки и пробелы в работе,  но в общем числился он на
хорошем счету.  И  вдруг множество кур погибает в  течение нескольких часов.
Злокачественная куриная холера! В чем дело, отчего, откуда - никто не знает.
Установили карантин,  изолировали заразный птичник и  как будто локализовали
опасность.  Проходит неделя,  и вдруг опять та же история: других кур как не
бывало.  Проходит еще неделя, все спокойно, и вдруг опять какая-то невидимая
рука опустошает птичник.  Куриная холера,  говорят специалисты.  Но  откуда?
Откуда,  черт  побери!  Управление птицеводством отнеслось к  этому довольно
спокойно -  ничего не  поделаешь,  эпидемия,  торговли,  мол,  без усушки не
бывает.  Ну а  мы подумали-подумали,  да и решили,  что не мешает этим делом
заинтересоваться.  Сейчас  бактериологи производят много  опытов  в  поисках
средств для  борьбы с  эпидемиями.  Но  ведь  наши  враги  могут  заняться и
экспериментами обратного порядка.  Одним словом,  профилактика не  помешает.
Поэтому в совхоз выедет еще один обследователь.
 - И этот обследователь?..
 - Сидит, как видишь, перед тобой.
 - Да,  чем  только нашему брату не  приходится заниматься...  -  Виктор
вздохнул. - Когда думаете двинуться?
 Иван Николаевич взглянул на книжки.
 - Вот дочитаю... Дня через три, пожалуй.
 - Ну а что придется делать мне?  - спросил Виктор и кивнул на брошюрки.
- Тоже читать все это?
 - А  ты  не  огорчайся...  -  Пронин  усмехнулся.  -  Я,  знаешь,  даже
увлекся...
 Но тут беседу их прервала Агаша.
 - Иван Николаевич,  спрашивают вас,  -  сказала она, входя в комнату. -
Пакет со службы. Говорят, срочный.
 Пронин  вышел  в  переднюю,  расписался в  получении пакета и  вернулся
обратно.  Он не спеша распечатал конверт,  вытряхнул на скатерть телеграфный
бланк,  прочел бумажку. Брови его сдвинулись, глаза потемнели, и он медленно
протянул листок Виктору.
 Это  была телеграмма из  совхоза.  Текст ее  был краток:  "Вчера умерла
признаками отравления мышьяком птичница совхоза Царева начато следствие".
 - Да,  -  задумчиво протянул Иван Николаевич,  не  глядя больше на свои
книжки.  -  Не придется, видно, дочитывать эту беллетристику. Выеду в совхоз
сегодня.


II

 Пронин  вышел  из  поезда.   На  перроне  было  солнечно  и   пустынно.
Приземистое кирпичное здание  станции утопало в  зелени.  Начальник станции,
стоявший в  конце  платформы,  быстро проводил поезд,  и  не  успел еще  тот
скрыться за  поворотом,  как  Пронин услышал попискиванье каких-то  пичужек,
шелест листвы,  производимый слабым летним ветерком,  и  прерывистые хриплые
выкрики петуха,  должно  быть  нечаянно вспугнутого,  и  сразу  ощутил,  что
находится в деревне.  Он прешел через станционный зал.  Там было прохладно и
скучно.  Несколько женщин сидели на  деревянных скамьях и,  прикорнув друг к
другу,  сонно  ожидали прихода местного поезда.  Пронин вышел на  вымощенную
площадь.   Четыре   повозки  стояли  возле   забора.   Разнузданные  лошади,
привязанные к  изгороди,  лениво жевали сено,  охапками положенное прямо  на
землю. Возчики собрались у крайней повозки и попыхивали папиросками.
 - Здравствуйте,  товарищи,  - сказал Пронин, подходя к ним. - Попутчика
мне не найдется?
 - А  вы  откуда?  -  спросил  его  низенький  паренек,  с  любопытством
рассматривая приезжего.
 Пронин и  на самом деле выглядел необычно возле этой побуревшей станции
и пыльных телег.  В добротном костюме,  мягкой фетровой шляпе, с перекинутым
через  руку  пальто,  особенно  бросающимся в  глаза  благодаря вывороченной
наружу блестящей шелковой подкладке, с небольшим чемоданом в другой руке, он
казался здесь чуть ли не иностранцем.
 - А я из Москвы,  -  сказал Пронин.  -  Мне -  в птицеводческий совхоз,
знаете?  -  И так как ему никто не ответил, добавил: - Совхозов-то тут у вас
вообще много?
 - Совхозов-то?  -  переспросил все тот же низенький паренек. - Есть тут
совхозы... - И замолчал, так и не договорив фразы.
 - А вы,  собственно,  туда зачем?  - спросил пожилой крестьянин с рыжей
бородкой.
 - А я из Москвы,  - повторил Пронин. - Обследовать. Я заплачу, конечно,
- добавил он поспешно. - В обиде не останетесь.
 - Да ведь там карантин, - сказал паренек.
 - Не слышали?  - спросил другой паренек, повыше, с лиловым мундштуком в
зубах. - Или по этому самому делу и едете?
 - По этому самому и еду. - Пронин усмехнулся. - Так как же?
 - Вы что же, врач будете? - спросил крестьянин с рыжей бородкой.
 - Да, - признался Пронин. - Вроде.
 Но везти его все дружно отказались.
 - Отвезти отвезешь,  а  там возьмут и  задержат в совхозе,  -  объяснил
паренек с лиловым мундштуком. - Попадешь в карантин, не скоро вырвешься...
 Пришлось Пронину идти  в  совхоз  пешком.  Пылила укатанная проселочная
дорога,  легким  слоем  оседала  пыль  на  коричневые ботинки,  по  сторонам
зеленели овсы, и Пронин напоминал дачника, случайно попавшего в поле.
 Да  он  и  на  самом деле  чувствовал себя легко и  покойно и  искренне
наслаждался случайной этой прогулкой.
 Когда  позволяли  обстоятельства,   Пронин  умел  забывать  о  делах  и
полностью отдаваться отдыху,  чтобы с  еще большей энергией и ясностью снова
приниматься за работу.


III

 Он пришел в совхоз засветло. Легкая изгородь, огораживая со всех сторон
службы,  дома  и  огороды совхоза,  была  вынесена далеко в  поле.  Издалека
виднелись выбеленные постройки, бросаясь в глаза много раньше, чем сероватые
избы соседней деревни, вереницей разбросанные на рыжем пригорке.
 У  низких  ворот,  сбитых из  длинных жердей,  Пронина остановил старик
сторож, не по сезону обутый в серые валенки.
 - Куда идешь,  мил человек?  В совхозе карантин,  а на деревню стороной
надо...
 И  Пронину пришлось долго убеждать сторожа,  покуда тот  согласился его
пропустить,  хотя карантин был весьма условный, - стоило отойти в сторону, и
можно было без спросу в любом месте перелезть через изгородь.
 Тянулись инкубаторы и  птичники,  почти  черным казался в  лучах заката
кирпичный  холодильник,   поодаль  находились  сараи,  склады,  коровники  и
конюшни, а еще дальше стояли жилые дома рабочих и служащих.
 По пути Пронину встречались рабочие и  работницы,  подростки и дети,  и
все они с любопытством рассматривали необычного посетителя.
 Он  миновал  огороженные  загоны,  где  гуляли  тысячи  квохчущих  кур,
спустился к  пруду,  обсаженному корявыми  ветлами,  и  по  земляной  насыпи
поднялся  к  бревенчатому  двухэтажному  флигелю,  в  котором  помещались  и
контора, и квартира директора.
 Пронин нашел директора в конторе.  Звали его Коваленко. Это был усталый
и,  должно  быть,  резкий  человек со  строгими голубыми глазами,  одетый  в
зеленую выцветшую гимнастерку.  Вместе со счетоводом и  зоотехником он занят
был составлением отчета о расходовании кормов.
 Узнав,  что Пронин приехал из Москвы, Коваленко принялся рассказывать о
мерах,  принятых в совхозе для борьбы с инфекцией, спрашивать советов и даже
предложил собрать работников совхоза на  совещание.  Но Пронин отклонил это.
Он  решил уподобиться самому заурядному обследователю и  заявил,  что прежде
всего хочет ознакомиться с анкетами рабочих и служащих.  Так поступали почти
все обследователи. Чтение анкет результатов давало немного, и директор сразу
разочаровался в  приезжем.  Совхоз нуждался в  помощи опытного птицевода,  а
вместо  него  приехал  присяжный канцелярист,  меньше  всего  интересующийся
птицей.