У  Бурцева
возникло ощущение, что тот ждал его, хотя предупредить о приезде следователя
никто не мог.
   Если только привратник, но тогда отец Антоний точно не спал...
   Он впустил гостя в просторную, обставленную мягкой мебелью переднюю, где,
вероятно, принимал посетителей, и усадил в кресло.  Изнутри  братские  покои
напоминали  скорее  богатый  офис  или  пятизвездочный  отель,  чем  келейки
отшельников: пожалуй,  монастырь  не  очень-то  бедствовал,  как  показалось
сперва, и имел солидных грешников-спонсоров, во искупление вины перед  Богом
приносящих сюда свои капиталы.
   На столике под иконами со светящейся лампадкой стоял  телефон-коммутатор,
который более всего казался тут лишним и неестественным: чтобы позвонить  из
Оптиной пустыни приходилось ездить чуть ли не в Калугу...
   От  настоятеля  не  ускользнуло  внимание   гостя,   сосредоточенное   на
обстановке, он  открыл  дверцу  голландки  и  стал  подбрасывать  аккуратные
березовые полешки. Печь тут существовала скорее для уюта: под окнами  стояли
импортные электрические обогреватели.
   -  А  вы  надеялись  увидеть  нищету  и  убогость?  -  довольно   спросил
настоятель, усаживаясь в кресло напротив. - Между прочим, это один из первых
монастырей, вновь открытых при Советской власти.
   Чернобородый послушник  внес  чай  и  вазочки  с  вареньем,  конфетами  и
печеньем, расставил на журнальном столе, проверил  печь  и,  поклонившись  у
порога, безмолвно удалился.
   - Простите, как вас лучше называть?  -  Бурцев  положил  на  колени  свой
портфель и отстегнул замок.
   - Полагаю, официально, - мгновенно сориентировался отец Антоний. - В миру
зовут Александр Федорович.
   - Как вы понимаете, я приехал не чаи распивать. Хотя нравится тут у  вас,
уютно... - Бурцев вынул диктофон. - Не против, если для  скорости  я  запишу
нашу беседу на пленку?
   Реакция последовала неожиданная.
   - Ни в коем  случае!  Запрещаю.  Никаких  записей.  Бурцев  покосился  на
телефон,  с  сожалением  убрал  диктофон  и  достал  блокнот  с  авторучкой,
проворчал:
   - Да, в чужой монастырь со своим уставом не ходят...
   Отец Антоний тут же поправился:
   - Поймите правильно, нам запрещено. Нельзя без благословения владыки.
   Этот всесильный здесь человек еще кому-то подчинялся и чего-то  опасался,
хотя внешне не производил такого впечатления. Почему-то  в  Оптиной  пустыни
записывались на магнитофон не только старцы,  но  монахи  и  послушники,  не
считая это нарушением каких-то правил и никого не спрашивая.
   - Надеюсь, Александр Федорович, вы хорошо знали инока Рафаила?
   - Безусловно. - Настоятель вновь  стал  вальяжным.  -  Я  совершал  обряд
пострижения и дал ему имя.
   - Когда он пришел к вам?
   - Семнадцатого октября...
   - И сразу же получил иноческий сан? Без испытательного срока?
   - Это у нас называется послушание... Да, через  неделю  он  принял  малую
схиму и готовился к схиме.
   - То есть, если я приду  к  вам  и  попрошусь  в  монахи,  вы  меня  тоже
пострижете через неделю?
   Александр Федорович, не вставая, осторожно снял клобук, утвердил его  под
иконы, расправил скользкую шелковую фату.
   - Нет, вас не постригу и через год.
   - Почему же Губский удостоился такой чести? Насколько я  знаю,  это  была
привилегия царей или неугодных царевичей. Простите мою настойчивость, но мне
нужно понять, кто он,  чтобы  разобраться,  почему  его  похитили.  А  я,  к
сожалению, имею слабое представление о монастырских правилах.
   Играть с ним в поддавки следовало осторожно: настоятель тонко  чувствовал
фальшь.
   - У меня сложилось другое впечатление...
   - Кое-что успел почитать, пока ехал к вам. И это почти все мои знания.
   - Хорошо, объясню... Если  человек  обладает  духовным  опытом,  истинной
верой и нет никаких препятствий для пострига - дорога в иноческую жизнь  ему
открыта. Долгое послушание необходимо  для  людей,  по  разным  причинам  не
готовых к служению Господу.  Что  толку,  если  инок  не  служить  будет,  а
бороться сам с собой, со своей плотью, мерзкими привычками и  пристрастиями?
- Он потрогал серебряный крест на своей груди каким-то заученным,  привычным
движением. - Рафаил обладал огромным духовным опытом, и душа его была  чиста
и непорочна, что в наше время великая редкость. Вероятно, за это  коммунисты
упрятали его в психиатрическую лечебницу. И можно сказать,  щуку  бросили  в
реку: он  еще  более  укрепился  там  в  вере.  Поэтому  я  с  благословения
Всевышнего совершил над ним три обряда в один день. Постриг в мантию,  затем
в рясу и малую схиму. А он хотел идти дальше, к великой схиме, то есть  стал
бы истинным живым мертвецом. Я ему благоволил.
   -  Может,  поэтому  у  него  появились  завистники?  Допустим,  в   среде
послушников? Такое случается у вас?
   Антоний помедлил несколько секунд,  отведя  взгляд  к  иконам,  сказал  с
легким вздохом:
   -  Откровенно  сказать,  да...  Что  там  греха   таить?   Послушники   -
обыкновенные мирские люди со всеми земными страстями, а их не так-то  просто
выскрести из души.  Но  в  случае  с  Рафаилом  ничего  подобного  не  было.
Напротив, братия отнеслась к нему с любовью, а  послушники...  почитали  его
как блаженного молельника. Ведь он по собственной воле  поселился  в  башне,
совсем пустой и холодной башне. Убрал мусор, сколотил  нары  из  нестроганых
досок и молился по двадцать три часа. И спал один час. Для  послушников  это
подвиг, объект для подражания... Рафаил  оживил  нашу  жизнь,  внес  желание
подвижничества во имя веры, традицию Серафима Саровского.
   Бурцев  никак  не  мог  понять,  что  его  настораживает   в   Александре
Федоровиче, какая ускользающая деталь появилась в лице, как только  он  снял
клобук и обнажил густые седеющие волосы, связанные  в  косичку.  В  головном
уборе он казался строже, неприступней, и внешний вид его  как  бы  полностью
соответствовал внутренней сути.
   - В ночь похищения кто его видел в последний раз?
   - Я видел. Ушел из его кельи в двадцать три пятнадцать.
   Эта точность и  какая-то  военная  привычка  называть  время  -  штатский
человек скажет "пятнадцать минут" или "четверть  двенадцатого"  -  несколько
поразил Бурцева, но он не стал сосредотачивать на этом внимание.
   - Что он делал, когда вы уходили?
   - Попросил благословения и встал на молитву.
   - А монастырь не охраняется ночью? Ведь у вас стена разрушена...
   - Тогда не охранялся, - посожалел Антоний. - Вечная наша  безалаберность.
Пока гром не  грянет...  Сейчас  охраняется  послушниками  и  собакой.  Одна
паломница привезла сенбернара...
   - Почему решили, что он похищен? А, допустим, не ушел куда-нибудь?
   -  Это  произошло  практически  на  моих  глазах!  -  слегка   возмутился
настоятель. - И нечего тут допускать... В три двадцать пять я пошел в храм и
увидел, как двое неизвестных что-то тащат к пролому в стене. Подумал,  воры.
Мне и в голову не пришло, что несут человека. Было очень темно, снег еще  не
выпал... Я закричал, поднял тревогу и тогда заметил, что ноша у них в  руках
шевелится. Брат Ефрем с послушниками побежал за похитителями, но они сели  в
машину и уехали. Машина стояла у холма... А меня Господь надоумил - бросился
к башне Рафаила, а там дверь нараспашку...
   - Вы тоже спите один час?
   - Нет, я сплю три часа, - ответил настоятель.
   - У Губского  есть  близкие  родственники?  -  Бурцев  сделал  пометку  в
блокноте.
   - Эта версия отпадает.  Родственники  есть,  но  дальние,  связь  с  ними
утеряна. Вырос без отца, у матери был единственным сыном. - Антоний помедлил
и добавил самое главное: - После того как с ним  случилось  несчастье,  мать
наложила на себя руки.
   - Печально... А какое же несчастье с ним случилось?
   Вообще-то разговаривать с настоятелем было одно удовольствие: ответы были
заготовлены заранее, и, кроме того, он словно предугадывал ход беседы и  все
ее повороты.
   - Несчастье для матери - сын попал в закрытую психлечебницу. У  безбожной
женщины вырос истинно верующий сын. Разве это не Божий промысел?
   - Александр Федорович, а вы все знали о прошлом Губского? О  его  службе,
знакомствах, связях, увлечениях?
   - Все, - уверенно заявил настоятель. - Но, простите,  о  многом  не  могу
говорить, потому что это тайна исповеди.
   - Да, понимаю...
   - Должен сказать единственное: там нет ничего, чтобы  заслуживало  вашего
внимания.
   - Откуда вы знаете? -  осторожно  спросил  Бурцев,  внутренне  изумившись
уверенности собеседника. - В нашем деле бывает  важна  самая  незначительная
деталь...
   - Я сплю по три часа, но тоже имею кое-какой  духовный  опыт,  -  нашелся
Антоний. - К тому же меня окружают самые разные люди, а не только братия.
   Он явно скромничал. Его  опыту  можно  было  позавидовать,  и  это  вдруг
натолкнуло Бурцева на неожиданную, но много что объясняющую мысль.
   Что, если игумен Антоний из тех самых сотрудников КГБ, которых внедряли в
среду духовников в хрущевские да  и  в  брежневские  годы?  Эдакий  монах  с
погонами?
   Правда, по опыту Бурцев знал, что часть этих  агентов  секретной  службы,
попав  в  духовную  среду,  проникались  светом  православия  и  становились
священниками. Ведь не так важно, каким путем пришел человек к  Богу.  Важно,
что пришел...
   Может, и открытие монастыря в безбожные годы Андропова  каким-то  образом
связано с его прошлым?
   - А не было звонков или писем с предложением выкупа? - Вопрос был лишним,
однако следовало оттянуть время, чтобы осмыслить неожиданный  вывод.  -  Это
очень современное преступление...
   - Рафаила похитили не для того, чтобы заработать, - отрезал Антоний.
   - О возможности ритуального убийства я слышал. Но это не имеет под  собой
никаких оснований.
   -  Вы  так  считаете?..  А  напрасно.  Идет   всеобщее   наступление   на
Православную Церковь. Сатанисты выбирают самых  чистых  и  самых...  истовых
молельников ангельского чина и проливают их кровь. А  кровь,  как  известно,
имеет сакральную суть и силу, ибо она и есть душа.
   - Тонкая материя? - похвастался своими знаниями Бурцев.
   - Совершенно верно, тончайшая!  Пора  бы  отойти  от  материалистического
понимания  мира,  иначе  не  понять  происходящих  в  человеческом  обществе
процессов. Можно навсегда остаться слепым орудием в чужих руках, а  если  вы
еще претендуете на право судить и карать...
   - Я не  претендую,  -  вставил  Сергей.  -  Я  не  судья  и  не  судебный
исполнитель.
   - Разумеется, и все-таки,  все-таки...  Что  стоят  ваши  писаные  законы
против Божественного законоуложения?
   - Да, согласен. Человек предполагает, а Бог располагает...
   Слушая его, Бурцев почти уже утвердился в  мысли,  что  настоятель  носил
погоны, и причиной тому была не только та чисто светская, военная логика,  с
которой он делал свои умозаключения, но и  деталь,  раньше  ускользавшая,  -
отец Антоний не смотрел собеседнику в глаза. Куда угодно - в  переносицу,  в
брови, но ни разу прямо  и  открыто.  Их  так  учили,  чтобы  не  завязывать
взглядами сердечных контактов,  возникающих  помимо  воли  собеседников,  не
пускать в свою душу.
   - Пожалуй, вы правы, - покаялся и повинился Сергей. -  Есть  такой  грех.
Издержки материалистического воспитания... Можно задать вам один щепетильный
вопрос? Как церковнику?
   - Конечно же можно, - разрешил настоятель. - Задавайте.
   -  Однажды  я  услышал  новую  теорию...  Будто  в  третьем   тысячелетии
православие поставит во главу угла не Христа, как  мужское  начало  Бога,  а
Богородицу. И это будет новый путь развития веры.
   - Безусловно это ересь,  -  отрезал  Антоний.  -  Где  это  слышали?  Кто
говорил?
   - Одна женщина, - интуитивно уклонился Бурцев,  чувствуя  его  сильный  и
хваткий интерес. - В поезде, попутчица...
   - Об этом уже говорят в поездах? - отчего-то возмутился настоятель.
   - Слышал, говорят. - Следовало резко сменить  тему.  -  Могу  я  получить
список людей, посетивших монастырь с октября этого года? Меня интересуют все
- паломники, богатые спонсоры, реставраторы или случайные прохожие.
   Настоятель был готов ко всему,  ибо  тут  же  молча  взял  колокольчик  и
позвонил - вошел  чернобородый  привратник-секретарь.  Распоряжение  Антоний
отдавал совершенно иным, без всякого налета светскости тоном:
   - Сделай милость, брат Алексий, составь мне список наших гостей, за  весь
прошлый год. Инок поклонился и вышел.
   - Так от кого вы слышали об этой ереси? -  не  забыл  Антоний.  -  Какого
возраста женщина? Может, имя помните?
   - Не помню, знаете, как обычно в поезде: слова остаются, а кто говорил их
- не вспомнить... Александр Федорович, позвольте мне побеседовать с  братией
и послушниками? - попросил Бурцев в полной уверенности, что получит отказ.
   Однако настоятель и тут оказался на высоте.
   - Разумеется. Назовите мне - с кем конкретно.
   - Хотел бы поговорить со всеми, только один на один.
   - В таком случае, завтра с утра можете начать.
   - А сегодня нельзя?
   Настоятелю зачем-то требовалось время, может, чтобы провести инструктаж.
   - У нас строгий устав,  я  должен  каждого  укрепить  и  благословить,  -
объяснил невозмутимо Антоний. - Вы пришли из мира и, как бы ни  хотели,  все
равно станете искушать еще не окрепшие души. А утром отведу вам комнату  для
бесед и сразу после службы буду присылать по одному.
   И даже после этого он не забыл о ереси, когда-то  высказанной  Ксенией  в
Студеницах. Прощаясь, попросил:
   - Если вспомните лицо той женщины... С которой ехали в поезде...  Опишите
мне. Это очень важно.
   Бурцев пообещал, изъявил желание осмотреть место, где  жил  Рафаил,  и  в
сопровождении чернобородого секретаря отправился в дальний мрачноватый  угол
монастыря. Башня оказалась невысокой, с крохотным окошком на улицу. Прийти и
уйти незамеченным тут было просто, и дело  случая,  что  настоятель  заметил
похитителей. Но зачем он пошел сюда, если угол этот  совсем  не  по  пути  к
храму?
   Внутри башни слышался характерный  свист  ручного  рубанка.  Из  жестяной
трубы, выведенной в отдушину, валил дым и, разметанный ветром,  стелился  по
земле. Топили плохим каменным углем,  и  неприятный,  сернистый  запах  реял
повсюду. Бурцев не стал заходить внутрь - судя  по  всему,  там  сейчас  шел
ремонт.
   - Здесь снова будет келья? - спросил он сопровождающего.
   - Мы молимся, чтобы Господь вернул Рафаила, - сказал тот. - Но если  Богу
угодно и брат наш принял мученическую смерть, здесь будет  часовенка  в  его
честь.
   Кажется, бывший каперанг, чуть было не начавший ядерную войну, мог  стать
месточтимым святым...
   Бурцев уже хотел уходить, когда из башни вышел послушник в черном рабочем
халате и, опустив взор к земле, прошествовал мимо, к навесу возле стены, под
которым хранились доски. Что-то знакомое показалось Бурцеву и в  лице,  и  в
фигуре этого человека; пахнуло чем-то полузабытым, однако  важным,  так  что
Сергей задержался и, делая вид, будто меряет шагами расстояние от  башни  до
пролома в  стене,  дождался,  когда  послушник  пойдет  назад,  нагрузившись
досками.
   Это был Елизаров -  староста  зубцовской  кладбищенской  церкви,  который
обнаружил раскопанную могилу безвестного старца...

   2
   Предположить можно было все, все можно было объяснить хоть  со  светской,
хоть с религиозной точки зрения. Однако Бурцев никак не хотел  верить  ни  в
закономерности пути человеческого к  храму,  ни  тем  более  в  случайности.
Отсюда до Зубцовска добрых две тысячи километров через пять областей и  мимо
добрых пяти монастырей.
   Елизаров отчего-то пришел именно в этот.
   А пришел потому,  что  здесь  уже  находился  или  должен  был  появиться
Губский, инок Рафаил!
   Там, в Зубцовске, в бытность его старостой украли голову старца, здесь  -
живого человека...
   Два старых знакомых оказались в одном месте и в одно и то же время -  это
уже не случайность!
   Бурцев не показал виду, что узнал старого знакомого, а тот, сгибаясь  под
тяжестью ноши, не мог рассмотреть приезжего, да и  был  слишком  замкнут  на
себе, чтобы что-то замечать вокруг.
   Вернувшись из монастыря в  совхозную  гостиницу,  Бурцев  и  вовсе  покой
потерял,  хотя  следовало  бы  сесть  и  основательно   проработать   список
приезжавших  в  монастырь  гостей.  Мысли  напрочь  приковал   староста   из
Зубцовска.
   Там отчленили голову и сделали ритуальную чашу из черепа, здесь  похитили
страстного  блаженного  молельника.   Безусловно,   Елизаров   наводчик,   и
настоятель прав:  пропажа  Рафаила  тоже  связана  с  сатанистами...  Бурцев
оставил список гостей и подался  разыскивать  участкового.  Тот  оказался  в
сельсовете,  разбирался  с  каким-то  семейным  скандалом  и  при  появлении
высокого московского гостя выгнал всех из кабинета.
   Была мысль спросить о Елизарове напрямую, однако в самый последний момент
Бурцев  усомнился  в  надежности  участкового  -  здоровый,  крупный  мужик,
физиономия красная, кулаки чуть поменьше телефонного аппарата, а так  робеет
перед московским начальством. Еще не известно, какие  у  них  с  настоятелем
отношения. Ему тут жить, а московский начальник прилетел и улетел...
   - Почему у вас в списке значатся не все послушники? - спросил Сергей, чем
поверг участкового в уныние.
   - Они там приезжают, уезжают, - залепетал он. - А каждый  раз  устраивать
проверки паспортного режима неловко. Отец Антоний сердится...
   - Боишься его?
   - Я Бога боюсь. Люди приходят в монастырь  Господу  служить,  а  я  стану
тревожить их проверками... Что мне люди скажут?
   - Этот ваш список составлялся со слов Антония?
   - Так точно... Он взял  на  себя  ответственность  за  всех  насельников,
обязан регистрировать в сельсовете.
   - И не регистрирует?
   - Не всегда... То есть не вовремя.
   - Ладно, ничего страшного пока не случилось,  -  успокоил  Бурцев.  -  Но
сегодня придется поработать со мной.
   - Я готов, в полном вашем распоряжении, - заторопился участковый.  -  Мне
начальник отдела приказал всюду с вами...
   - Мне нужно поговорить с одним из насельников монастыря, с глазу на глаз,
исходя из местных условий. Но так, чтобы об этом знал  только  один  Господь
Бог.
   - Это нельзя, - сразу же заявил участковый. - В монастыре у  них  строго,
самовольно никто ни на шаг за стену.
   - Вы же в хороших отношениях с отцом Антонием?
   - Да. Он мою дочку крестил.
   - Так, значит, покумились? Участковый несмело улыбнулся.
   - Антоний со всеми тут покумился. Как монастырь открыли, он  сотни  людей
окрестил, старых и молодых.
   - Сделаем так. Сейчас же пойдете к своему  куму  вместе  с  председателем
сельсовета. Надо создать побольше шуму и суеты, мол,  из  Москвы  начальство
нагрянуло, нашли кучу недостатков, в том числе и  по  паспортному  режиму  в
монастыре.  Грозятся  с  работы  снять.  Пусть  он  сам  даст  списки   всех
насельников для регистрации. Дескать, попробуем все оформить задним  числом,
чтобы  москвич  ничего  не  узнал.  С  Генеральной  прокуратурой  лучше   не
связываться, напишут представление - никто на месте не удержится.
   Участковый ничего не понял, однако отрапортовал, натягивая шапку:
   - Будет сделано! Сей же час!
   - И еще, - остановил его Бурцев. -  Возьмешь  у  Антония  отца-эконома  и
пройдешь с ним всю территорию вдоль стен. И укажешь, где  в  первую  очередь
надо заделать проломы. Чем угодно -  кирпичом,  досками,  сеткой,  но  чтобы
забор был целый и  не  ниже  чем  два  метра.  И  пусть  сделают  проходную,
пропускной пункт, чтоб людей не воровали.
   - Все понял! - Участковый сдернул шинель с вешалки.
   Он  забыл  первую  просьбу  Бурцева  -  тайно  поговорить  с   одним   из
насельников, значит, не сосредоточил на этом внимания, не заинтересовался, с
кем именно. Это говорило о том, что отношения у него с настоятелем не  такие
уж и доверительные, не побежит докладывать своему куму, на кого положил глаз
следователь из Москвы. Слишком уж разные они  люди  -