Жаждой романтики, подвига? Или он не
отдавал себе отчета в том, что организм - штука материальная, имеющая
пределы прочности? Ведь для таких случаев существует техника безопасности,
нормы, которые тысячи и тысячи раз проверены в специальных медицинских
учреждениях, проверены на людях.
   Увы, на жизнях тоже... В мирное время риск не всегда оправдан.
   Дальше мы ехали молча. Я думал о предстоящей беседе в райкоме.
   Прежде чем заговорить со мной о крылатовском деле, секретарь райкома
сухо сказал:
   - Я понимаю, товарищ Чикуров, вы имеете право вызывать на допрос кого
угодно, невзирая на ранг и звание.
   Но все-таки Павел Евдокимович этого не заслужил.
   - Простите, я не понимаю, о чем речь, - удивился я.
   Червонный вынул из стола и протянул... мою повестку, в которой была
вписана корявым почерком и с ошибками фамилия Зайцева. А секретарь райкома
продолжал:
   - Человек он немолодой. Между прочим, обязательный и аккуратный. Могли
бы позвонить ему. Вручить такую неграмотную повестку...
   Да, выкинул Савелий Фомич штуку. Вот до чего доводит излишнее рвение.
   - Прошу прощения. Тут, товарищ Червонный, ошибка вышла. Поверьте, не по
моей вине. Впрочем, я тоже виноват. Не разъяснил толком товарищам...
   Я сунул повестку в карман, намереваясь устроить моему не в меру
ретивому помощнику нагоняй.
   - Надо как-то исправить неловкость, - сказал Червонный уже мягче.
   - Я извинюсь перед Павлом Евдокимовичем.
   - Что ж, считаем этот вопрос исчерпанным, - охотно согласился секретарь.
   Нашей беседе не мешали. Червонный попросил секретаршу ни с кем его не
соединять.
   Я поинтересовался, каким образом Николай Ильин попал в совхоз "Маяк"?
   - Я уже говорил об этом следователю, который до вас вел расследование.
Но если надо, могу повторить. Вышегодский сельскохозяйственный институт
является как бы нашим шефом, - секретарь райкома улыбнулся. - По старой
дружбе.
   - В каком смысле - дружбе?
   - Неисповедимы пути господни. С кадрами у нас негусто. Тут уж пускаешь
в ход все, что можно... Не подумайте плохо. Просто мы с ректором института
учились в Тимирязевке. Вот он и старается по мере сил снабжать нас
специалистами.
   - Охотно едут сюда?
   - Кое-кто работает. Хотелось бы побольше молодых, энергичных парней.
   - Почему только парней?
   - И девчат, пожалуйста. Ради бога. У нас ведь равноправие. Кроме шуток,
по моему мнению, у Кулунды большое будущее. Молодому специалисту есть где
развернуться. Размах.
   - Значит, Ильин приехал в Крылатое как бы по направлению?
   - Да, считайте так. Мне кажется, он на своем месте.
   Правда, за один год о его работе судить трудно. Но показатели совхоза
"Маяк" выше средних по району. Это уже о чем-то говорит. И Мурзин в этом
году что-то молчит об уходе на пенсию.
   - У меня сложилось такое впечатление, что они ладят, - острожно сказал
я и вопросительно посмотрел на Червонного.
   Он засмеялся:
   - Ильин, говорят, испортил нынче осенью футбольный парад маяковцам.
Чуть ли не всю команду уговорил пойти в школу механизаторов. Так что
крылатовцы остались в этом году без приза. Не знаю, как это пережил
Емельян Захарович. Уж сколько лет в числе лидеров, а тут... Но * прежде
всего, как говорится, дело. - Секретарь райкома задумался. - В общем,
неплохо начал Ильин. Главное, смотрит вперед. Люди - основной резерв в
хозяйстве. А футбольные награды - наживное.
   Прощаясь с Червонным, я сказал:
   - Отнял, наверное, у вас время. Что поделаешь, такая работа.
   - У нас перед законом все равны. Так? Почему же вы считаете, что мое
время должно оберегаться больше, чем время других? А то вот местные
товарищи из народного суда постеснялись, видите ли, вызвать меня на
разбирательство дела в качестве свидетеля. О хулиганстве возле кинотеатра.
Хотя все происходило на моих глазах. Так что прошу с моим постом не
считаться... Если надо - всегда найду для вас время.
   ...В Крылатое я возвратился затемно. Пес, всегда, и в снег, и в дождь,
спящий калачиком у входа в контору совхоза, поднялся, повилял хвостом, как
своему, и с тоской поглядел на дверь. В здание его не пускали. Савелий
Фомич боялся, что собака напустит блох.
   Первая злость на сторожа у меня перекипела. Но всетаки выговор ему
следовало сделать основательный.
   Старик открыл изнутри и снова запер за мной.
   - Савелий Фомич, - сказал я сурово, - есть разговор.
   Он с достоинством и выдержкой графского камердинера последовал в мою
комнату.
   - Садитесь, - предложил я.
   Не умею я ругать людей. И если приходится это делать, мне почему-то
более неловко, чем тем, кого я распекаю.
   - Вот что, так дело не пойдет, - сказал я. - Вы меня здорово подвели...
   Старик сделал недоуменное лицо.
   - Как же я могу вас, Игорь Андреич? Все, как полагается... И авторитет
ваш поднимаю, и все справно исполняю... - Он искренне обиделся.
   - Зачем вы вручили повестку Зайцеву? Начнем с того, что вы не имеете
права без моего разрешения трогать бланки повесток...
   - Я ж для дела! И ежели по правде, так вы сами просили вызвать Павла
Евдокимовича. Или запамятовали?
   - Я просил сообщить мне, когда он будет здесь. А как с ним встретиться,
решал бы сам. И давайте так: впредь никакой инициативы не проявляйте.
   Савелии Фомич что-то пробормотал. Он все еще не взял в толк, что
подложил мне свинью.
   Потом вдруг сказал:
   - Ладно, Игорь Андреич, не обессудьте, если что не так. Я же хотел, как
лучше. Для дела...
   В конце нашего разговора сторож дал слово, что больше самоуправством
заниматься не будет. Мне показалось, не -хотелось ему, чтобы я поручил
носить повестки кому-нибудь другому.
   И когда мы расставались, он сказал:
   - Какой-то корреспондент приехал. Из Москвы. Вас спрашивал.
   - А где он?
   - Спать уж завалился. - Савелии Фомич показал на стенку. - Рядом в
комнате. Просил разбудить, если рано приедете. Ничего, поговорите завтра.
А вы отдыхайте...
   Это уже была забота обо мне. Или замаливание грехов?
   Ушел от меня старик подавленный.
   Я был не прочь поболтать с новым соседом. Но встречу с земляком отложил
на завтра. Здорово устал после поездки в Североозерск,
   Моя радость от предстоящей беседы с московским корреспондентом была
преждевременной.
   Как это называется рубрика - "Письмо позвало в дорогу"?.. Он приехал по
какому-то сигналу с завидной оперативностью, которая так приятна, когда
это касается других, и совсем не радует, если задевает вас лично.
   Фамилия корреспондента - Златовратский. Она довольно часто мелькает на
страницах центральных газет.
   Он пишет на моральные темы. Злободневно и остро. И опять же хорошо -
когда о совсем незнакомых тебе людях.
   Он встал позже моего и появился в кабинете главного зоотехника.
   - Товарищ Чикуров, - сказал Златовратский, предъявив свое
удостоверение, - я, собственно, по вашу душу.
   Сказано это было шутливо, но тон мне сразу не понравился. Несколько
покровительственный.
   - Пожалуйста, я готов вас выслушать.
   Корреспондент обозрел мое крылатовское пристанище.
   - Довольно символический призыв, - указал он на плакат, который я сумел
сберечь, несмотря на посягательства секретарши Мурзина.
   Буренка, приказывающая содержать свое рабочее м"сто в чистоте, стала
привычным и неотделимым атрибутом моей жизни в совхозе.
   - Игорь Андреевич, мне бы хотелось поговорить с вами как можно
откровеннее... - Он потоптался возле сгула, на котором обычно сидят
допрашиваемые, и мне показалось, что ему больше импонирует беседа в
креслах, за журнальным столиком.
   - Весь внимание, - ответил я, приглашая сесть всетаки на стул.
   Златовратский расположился прочно, с подчеркнуто независимым видом.
   - Трудное у вас сейчас дело? - спросил он, прокладывая первые мостки
для разговора.
   - Не могу сказать ничего определенного, оно еще не закончено.
   - И как скоро будет закончено? Вы понимаете, для меня это не праздный
вопрос...
   - Не понимаю. А насчет сроков окончания предварительного следствия тоже
пока сообщить не могу.
   Он ко мне присматривался. И я пытался понять, что ему от меня надо.
Интересно, по каким моментам моего поведения пролегает маршрут его
задания?..
   - По поводу праздности, - начал он. - В нашу редакцию поступило письмо.
От лица, в известной степени заинтересованного в том, как вы ведете
расследование.
   - От кого же, если не секрет? - перебил я его.
   - Это не важно. И если хотите, пока - секрет.
   - Я считаю, честный человек дает и принимает бой открыто.
   - Это честный, уважаемый человек, - поспешно сказал журналист. - И
между прочим, прекрасно разбирающийся во всех тонкостях вашей работы и
знающий досконально букву закона...
   Я уже догадывался, кто написал письмо. Но в чем меня обвиняли?
   - Хорошо. Редакция разделяет опасения имярек по поводу методов моей
работы?
   - Видите ли, нам частенько приходится быть в роли третейских судей.
Конечно, с нравственной точки зрения.
   Бывают и такие письма, в которых имеются огульные обвинения. И
просто-напросто ложь. Вот поэтому я и здесь, чтобы вникнуть в суть
вопроса...
   - Вы могли меня не застать, - усмехнулся я.
   - Нет, не мог. Меня отлично информировало ваше руководство, и я знал,
что вы здесь, в Крылатом.
   Интересно, кто же его информировал? Эдуард Алексеевич, Иван Васильевич?
И как они вообще отнеслись к такому "вниманию" со стороны прессы?
   - Чем могу быть полезен?
   - Чтобы вынести мнение и ответить автору, мне нужно знать само дело...
   - То есть?
   - Очень просто. Ознакомьте меня с материалами дела Залесской.
   - До окончания следствия я этого не могу сделать, - сказал я твердо.
   - Почему? - удивился он.
   - Потому что это будет противозаконно.
   - Я тоже уважаю закон. Но ведь он создан, чтобы уберегать прежде всего
человека от несправедливости, чтобы помогать оступившемуся, лечить его
социальные болезни.
   Таким образом, все, что хорошо человеку, хорошо и закону...
   - Ле луа се ле луа, как говорят в Париже, - попытался я отделаться от
его просьбы шуткой.
   - Понимаю, понимаю: закон есть закон. Но опять же, человек - превыше
всего. Действенность законоположений проверяется их гуманизмом, их
моральной отдачей.
   - Совершенно с вами согласен, - улыбнулся я.
   Златовратский тоже расплылся в ослепительной улыбке:
   - Очень рад, что мы близки к взаимопониманию. Видите ли, Игорь
Андреевич, пресса - это прежде всего общественное мнение. В какой-то
степени у нас с вами одна задача: выявлять виновных и защищать невиновных.
Я немного упрощаю, но суть остается. Вы меня поняли, надеюсь?
   - Понял. А теперь поймите меня. Как мне кажется, вы хотите вынести на
суд общественности еще не законченное дело?
   - Ну, если это будет крайне необходимо. Да и то, в самых общих чертах.
Я же понимаю, что работа ваша тонкая.
   Многое вы не имеете права разглашать.
   - Как же общественность вынесет свое мнение, если она не знает
конечного результата расследования?
   - Я же вам говорю: общие черты, направление, в конце концов, моральная
подоплека случившегося. Потом, не обязательно материал всплывает на
страницах печати. Мы посмотрим, может быть, автор письма не прав.
   - Значит, вы хотите уже дать определенную оценку работе следователя?
   - В какой-то мере.
   - И как же мне после этого заниматься расследованием дальше?
   - Ради бога, никто в ваши секреты не лезет.
   - Я говорю не только о себе. Вообще. Как сохранить следователю
объективность, если его берутся направлять, когда он еще сам не дошел до
истины, и направлять люди некомпетентные?
   - Позвольте, - запротестовал Златовратский. - Конечно, я не
следователь. Но, если вы следите за центральными газетами, могли читать
мои корреспонденции о судебных делах.
   - Я читал.
   - Ну и что скажете?
   - После суда - пожалуйста. Когда вынесен вердикт:
   виновен или не виновен подсудимый. Тогда опубликование материалов, их
нравственная, социальная и общественная оценка в печати правомерна. До
этого, на мой взгляд, - противозаконна. Вы законы знаете?
   - Разумеется.
   - Значит, вы должны были усвоить: виновность определяет только суд. На
основании предварительного и судебного следствия. Разобраться во всех
сложностях дела очень трудно.
   Златовратский не хотел сдаваться:
   - Но ведь никто не застрахован от ошибок,
   - Верно.
   - Если общественное мнение поможет избежать ошибки, что тогда?
   - А если еще больше запутает?
   Корреспондент пожал плечами:
   - Истина рождается при столкновении мнений. Вам не кажется, что мы
немного абстрагировались от предмета разговора?
   - Нисколько.
   - Как же нам разобраться, прав автор письма, из-за которого я здесь,
или нет? Я ведь тоже на работе. Войдите в мое положение. - Он с мольбой
посмотрел на меня. - Ведь это и в ваших интересах.
   - Без знакомства с материалами дела разве можно разобраться во всем?
   - К сожалению, нельзя. Если вы уверены в своей правоте, то должны пойти
мне навстречу, - настаивал корреспондент.
   - Не могу. Поймите: это было бы против закона... Не говоря уже о тайне
следствия. Нам вверяют судьбы людей...
   - Так ведь и мы, журналисты, - перебил он, - тоже имеем дело не с
деревяшками.
   - Простите, ничем не могу в данном случае помочь...
   Разговор наш закончился сухо и официально. Но Златовратский дал мне
понять, что все равно своего добьется.
   Видимо, он "добивался", потому что в тот же день я получил телеграмму
за подписью замначальника следственного управления Эдуарда Алексеевича с
категорическим вызовом в Москву "для объяснения".
   Я прилетел домой ночью. И все равно Наде позвонил.
   Потому что чувствовал: ее появление в Крылатом и визит Златовратского
чем-то связаны.
   На всем протяжении пути я обдумывал, как начну этот телефонный
разговор. Сдержанный, чуточку холодный, может быть, даже суровый.
   Но когда после долгих гудков услышал ее голос, у меня непроизвольно
вырвалось:
   - Надюша, милая, как ты?
   И она - несколько взволнованней, чем обычно:
   - Я сразу поняла, что это ты. Откуда, Игорь?
   - Из Домодедова. Что ж ты, голубок, махнула на Алтай, не согласовав?
   - Дурочка, - честно призналась она. И карающий меч вывалился из моих
рук. - Хотела сюрпризом... Представляешь, обратно ехала поездом. Все равно
отпуск без содержания пропадал.
   - Ну и как?
   - Еле выдержала. На третьи сутки чуть не пересела на самолет...
   - Ну спи. До завтра.
   - До завтра.
   После этого я готов был давать объяснения кому угодно и по какому
угодно поводу.
   И все же, направляясь на следующий день на работу - а я вышел из метро
на станции "Тургеневская", чтобы, подольше пройтись и собраться с мыслями,
- я ощущал, как по мере приближения к прокуратуре у меня все сильнее
скребли на душе кошки.
   Шел мокрый, тяжелый снег. Тротуар был покрыт чавкающим месивом, которое
не успевали убирать дворники.
   Я никого не замечал вокруг. Вдруг меня окликнули по имени-отчеству. И
передо мной возник зампрокурора Иван Васильевич. Уж если и тяготила меня
предстоящая встреча с начальством, так это прежде всего с ним. С Эдуардом
Алексеевичем, думалось, будет проще. Друзья. Однокашники...
   То, что я повстречал Ивана Васильевича, меня не удивило. Он жил где-то
поблизости, у Главпочтамта.
   Несколько озадачил его вид: авоська, в ней - пара бутылок кефира,
кулечки, батон белого хлеба.
   Он улыбнулся. Весело поздоровался. Для зампрокурора, всегда
сдержанного, необычно.
   Неужели я потерял уверенность в себе под напором корреспондента из
газеты и обыкновенную деловую телеграмму принял за угрожающую?
   Что означает приветливая улыбка Ивана Васильевича?
   Грозного "Ива-Ва"?
   - Ну, как трудимся?
   - Трудимся, - сказал я, косясь на авоську. - Вчера прилетел из
Барнаула... Ответ держать...
   Что я ему объясняю? Ему лучше знать, зачем меня вызвали.
   - Закончил дело? - Он подхватил меня под руку. Задержал перед
автомобилем, сворачивающим в проулок.
   - Вот, хочу доложить...
   - Доложить... Зайдем ко мне, если есть время.
   - Конечно. - Я был сбит с толку и покорно двинулся за ним, свернувшим
вслед за машиной.
   А квартира у него действительно в двух шагах. Мы поднялись на третий
этаж одного из старинных домов, что приютились в небольших двориках,
выходящих на улицу Кирова. Он порылся в карманах. Незло выругался:
   - Вот непутевая башка... - И позвонил.
   Открыла нам аккуратная старушка в стеганом халате, однако претендующем
на шик: атласные отвороты, обшлага...
   - Мамуля, прости, пожалуйста. Опять забыл ключ.
   Вот, познакомься, Игорь Андреевич.Мы с ним проработали пять лет, нет,
шесть лет...
   Старушка протянула мне сухую теплую ручку:
   - Екатерина Павловна. Милости прошу, входите.
   Приняв от Ивана Васильевича авоську, она пошла на кухню, стуча модными
домашними туфлями без задников, на небольших каблучках.
   Мы разделись в коридоре и прошли в просторную комнату, увешанную
картинами. Недалеко от окна стоял мольберт. На нем - незаконченный холст.
Иван Васильевич подозвал меня к нему, приподнял тряпицу, закрывавшую
работу, и приложил палец к губам:
   - Над ней она сейчас работает. Только - тс-с-с.
   - Кто? - спросил я.
   - Мама.
   Из коридора раздался голос Екатерины Павловны:
   - Ванюша, а простокваши не было?
   - Нет, мамуля, только кефир. - Он испуганно прикрыл картину и шепотом
предложил пройти в другую комнату.
   Она тоже оказалась просторной. Письменный стол.
   Сплошные стеллажи с книгами. И мягкий кожаный диван.
   - Ну рассказывай, - предложил Иван Васильевич, когда мы присели на
диване.
   Я подробно изложил все факты и сведения, что добыл за время пребывания
в Североозерском районе и Вышегодске.
   Иван Васильевич слушал меня внимательно. Изредка поправлял на голове и
без того тщательно уложенные волосы, разлиновавшие лоснящуюся плешь.
   Впервые я видел его в домашней обстановке. Насколько внушительно он
выглядел в служебном кабинете, настолько простым и обыденным представлялся
тут, на старинном, просиженном диване. Он так же больше молчал, говорил
негромко, но я не мог отделаться от того образа своего начальника, с
которым привык общаться в прокуратуре. Пока дойдешь до него по большому
кабинету, сядешь возле стола, уставленного телефонами, возникает сознание,
сколь большой властью облечен этот человек и как ничтожен ты caм со,
своими делами и полномочиями.
   И еще меня всегда подавляла манера Ивана Васильевича говорить по
телефону.
   Находясь в круговерти дел, частенько знаешь, с какой просьбой, по
какому делу ему звонят. Ведь иногда одно слово, полфразы могут пролить
свет на суть разговора.
   Иван Васильевич никогда не произносил "нет". Но по дальнейшему ходу
событий я мог изредка узнавать, что он никогда не делал того, что хоть
ничтожно противоречило закону или не касалось служебных дел...
   Выслушав меня, Иван Васильевич сказал своим ровным, тихим голосом:
   - Скушное дело, не правда ли?
   Он попал почти в точку. Но я не хотел сдаваться:
   - Пока сказать трудно. Я не собрал еще достаточно фактов.
   Зампрокурора медленно встал с дивана, подошел к стеллажу. Достал
пожелтевшую от времени книжицу, перелистал ее:
   - Вот послушай. "Ты - следователь. Государство доверило тебе
ответственный участок судебно-прокурорской работы. Ты призван для борьбы с
преступностью. Ты первый сталкиваешься с преступлением. Ты первый должен
атаковать преступника. От тебя, от твоего умения, энергии, быстроты,
настойчиьости, инициативы зависит многое... Ты-следователь. Завтра в твое
производство может поступить дело, которое доставит тебе много хлопот.
   Ты будешь проверять одну версию за другой, и ты наконец можешь устать.
Дело тебе надоест. Тебе покажется, что раскрыть его нельзя, что ты уже
исчерпал все свои силы, все догадки, все возможности. Тебе захочется в
бессилии опустить руки и сдать это дело в архив. Преодолей усталость, не
опускай рук, не складывай оружия. Ты не имеешь на это права, потому что ты
- следователь, ты поставлен на пе