чески подкован. Плохого,
наверное, в аспирантуру не приняли бы, да еще в Ленинградский университет.
Так я говорю или нет? - Я пожал плечами. - Аспирантура, она требует... -
он постучал пальцем по лбу.
   - Требует, - согласился я.
   - Вот именно. - Он посмотрел на меня долгим взглядом, вздохнул. Как бы
согласился: хочешь не хочешь, от тебя, видимо, не отвертеться.
   Я его понял. И предложил мировую:
   - Возможно, понадобится ваша помощь.
   - Группу создавать не будем, - сказал он твердо. - Людей нет.
   - Ив управлении внутренних дел?
   - Это - ради бога. - Кукуев взялся за телефон.
   - Одна только просьба. Кого-нибудь из тех, кто уже принимал участие в
следствии... Все-таки в курсе дела.
   Он кивнул:
   - Ладно, организуем. Старший лейтенат Ищенко.
   Двадцать лет в угрозыске. Хороший работник. Пойдет?
   Я прикинул в голове - лет сорок - сорок пять. Опытный, наверное. Во
всяком случае, учить не придется.
   - Пойдет. Из местных?
   - Нет. Но вы на это не смотрите. Край знает как свои пять пальцев...
   Наверное, рыболов или охотник, подумал я. Обычно именно они хорошо
знают местность.
   В УВД края ответили, что Ищенко в командировке.
   - С чего думаете начать? - спросил замначальника следственного отдела.
   - Поеду в совхоз.
   - Правильно, - одобрил он, - езжайте. Работайте. Может, и мы у вас
кое-чему поучимся. - В его последних словах промелькнула едва уловимая
ирония. - А Ищенко догонит. Это мы обеспечим, - закончил он.
   Уладив в Барнауле еще несколько дел, я вылетел в тот же день в
Североозерск.
   Кукуев сам проводил меня в аэропорт. Пожелал успеха. На этот раз без
иронии. Хотя положение его, прямо скажем, было щекотливое. Дело согласился
прекратить именно он. И если мое расследование опровергнет результаты
предыдущего, неприятностей не оберешься.
   Правда, наперед не угадаешь. Я тоже могу не найти ничего нового. Могу и
ошибиться. Все мы люди, как говорится...
   Человек, который придумал изречение "любое тайное станет явным", вряд
ли имел отношения к следовательской работе. А если и имел, то был
зарвавшийся оптимист или просто-напросто хвастун. Надо знать, как дорого
дается каждый процент раскрываемости. Есть, остаются еще за скобками
благополучных цифр неумолимые единицы... Папки, которые лежат в архиве с
грифом: "Хранить до..."
   Это значит, что кто-то из моих коллег потерпел неудачу. Преступник
оказался хитрее, или ему здорово помогли обстоятельства...
   Конечно, когда я летел в Североозерск на тихоходном Ан-2, у меня и в
мыслях не было, так сказать, программировать на всякий случай возможную
неудачу.
   Собственно, я себе еще и не представлял людей, с которыми столкнусь во
время расследования. Ведь через них, их поступки, поведение ищешь истину.
   Но одно я чувствовал. И это не мистика и не шестое чувство. Я даже не
знаю что. У меня пропадала уверенность в том, что следователь,
занимавшийся раньше делом о самоубийстве в Крылатом, поставил все точки
над i. Мне вспомнился совет Ивана Васильевича: вести дело так, словно не
было до меня никакого расследования. Но я и в самом деле не забывал о том,
что оно было.
   Выходило, что Залесская покончила с собой в результате угрызений
совести или боязни разоблачения в измене.
   Не бог весть какая редкая причина. Вину во всем она брала на себя.
   Но может быть, ее довели до самоубийства? Тогда это преступление.
Тяжкое л сурово наказуемое. В принципе следователь шел по правильному
пути. Он расследовал именно эту линию. Но, внимательно изучив все
материалы, я чувствовал, что мой предшественник, возможно несознательно,
доказывал версию, изложенную в предсмертном письме самой Залесской.
   Мне самому случалось встречаться с подобными случаями: с первых шагов
факты до того завораживают, что отделаться от их убедительности или
непреложности стоит огромного труда. Помимо этого, увы, кое-где проступали
следы спешки. Пусть едва-едва заметно. Я их видел...
   Еще. Очевидцев происшествия не было. В таком случае проверка версии
убийства, по-моему, обязательн-а. Как бы невероятно это ни выглядело...
Любое невероятное может оказаться вполне вероятным, что нередко случается
в нашей профессии, берущей начало чуть ли не в Древнем Риме...
   Еще Цицерон заявлял: "Даже честные граждане, не смущаясь, прибегают к
подлогу".
   Опять же - письмо директора совхоза Мурзина. Уверен, забот и хлопот у
него, как говорится, полон рот. И если этот занятый человек, депутат
Верховного Совета республики, берет на себя смелость и, что очень важно,
ответственность обращаться к прокурору Российской Федерации с просьбой
пересмотреть прекращенное дело, тут уж действительно стоит о чем
задуматься.
   И пишет он не только от своего имени. Видимо, общественность совхоза
тоже хочет разобраться в этой трагической истории.
   Ехать в совхоз с таким настроением, чтобы, подобно Цезарю, воскликнуть
"пришел, увидел, победил", я не имел никаких оснований. В конце концов,
если я докажу, что мой предшественник прав, моя миссия будет выполнена.
   Но так, чтобы никто не мог задать такого вопроса, на который я бы не
ответил...
   Самолет опустился на зеленое поле. Аэропорт Североозерска - изба. Рядом
- традиционная полосатая колбаса.
   Меня встретил милицейский "газик". Часа полтора хорошей гонки по не
совсем хорошей грунтовой дороге. Мимо бесконечных полей, разделенных
ровными квадратами лесозащитных полос.
   В Крылатое добираемся в сумерки.
   Большое село посреди степи, продуваемое со всех сторон. Домики из
кирпича. Кое-где деревянные, финские. Утопают в садах. Главная улица
хорошо освещена. Как везде - центральная площадь, обрамленная двухэтажными
домами.
   Одинокий пес поднялся с крыльца конторы совхоза, вяло шевеля хвостом.
   Прощаюсь с водителем, чтобы попасть под опеку участкового инспектора.
   Евгений Линев - молодой парень, с умным, внимательным лицом. Совершенно
непохожим на те, которые канонизированы в фильмах.
   Участковый проводил меня в дом для приезжих. Пристройка к зданию
конторы. Сторож, Савелий Фомич, сам открыл чистенькую, теплую комнату с
двумя койками.
   - Вы будете жить один, товарищ следователь, - поспешил заверить Линев.
   - Верно, - подтвердил сторож. - Вон там у нас санузел, умывальник.
Рядом - кухонька. Газу, правда, в баллонах нету. Никак не сменяют...
   - Ничего, обойдусь. Столовая есть?
   - А как же! - ответил Савелий Фомич.
   - Но сейчас поздно, закрыто. - Линев посмотрел на ручные часы.
   - Это точно, - сказал сторож. - Деревня. С курями спать ложатся. А чаек
у меня готов. На плиточке. С устатку не мешает, а?
   - Не мешает, - сказал я. - Спасибо.
   Участковый инспектор спросил:
   - Я вам нужен, товарищ следователь?
   - На сегодня нет. Благодарю за хлопоты...
   Он пожал плечами:
   - Какие там хлопоты. Служба. - И, откозыряв, ушел.
   - К молодой жене. Секретарша директора, - подмигнул сторож. - Две
недели, как свадьбу сыграли... За ради нее и напросился сюда из района.
   - А прежний?
   - Тю-тю. Подался далече... Перевели.
   "Жаль, - подумал я. - Одним помощником, знающим село и его обитателей,
меньше..."
   Сторож, прежде чем сходить за чаем, почесал затылок:
   - Не знаю, понравится ли вам моя заварка... С мятой. По-стариковски.
Для суставов полезно.
   - Понравится. Моя мать тоже любила заваривать с мятой.
   - Могу и чистого. Индийский у меня.
   - Давайте с мятой.
   Савелий Фомич принес маленький чайничек с запаянным носиком. Поставил
на стол.
   - Стаканы в тумбочке. - Он собрался деликатно ретироваться.
   - Присаживайтесь. Вдвоем веселее.
   Он подумал, потоптался. Подсел к столу.
   Я нарезал краковской колбасы (что делали бы без нее командированные?).
   Старик от угощения отказался. Прихлебывал из стакана, макая в чай
кусочек рафинада.
   Говорить о деле я с ним не собирался. Но старику не терпелось выложить
московскому следователю свои соображения.
   - Да, - вздохнул сторож, - в старое время девки от любви на себя руки
накладывали. Если парень на другую заглядывался. Теперь проще на все
смотрят. Телевизор с толку сбивает. Что ни картина, обязательно самый
главный герой в другую влюбляется. А жена, значица, ему не хороша. Или
наоборот, бабе мужик ее не в милость. Так, ежели распущать, кажный
куролесить захочет. Мало ли что, пригожих парней да девок вона сколько
ходит. Недаром говорят: в чужую бабу черт меду положил. Но соблюдать себя
надо. Грех - он всегда боком выйдет...
   - Вы же сами говорили, что теперь, проще.
   - Кому проще, а кому... Конечно, если говорить о воспитательнице, не
все у нее, наверное, тут было благополучно, - он повертел пальцем у виска.
- Кто же в наше время себя до этого доводит? Совесть подешевела...
   - Не угодило вам нынешнее поколение, - улыбнулся я. - Ох, не угодило.
   - Мне-то что. Я свое пожил. Пусть сами разбираются.
   Нас все равно никто не слушает.
   - А вы?
   - Слушали. Попробуй я отцу слово поперек сказать,
   Снимет штаны и за милую душу поддаст горячих. Уважение было. Дети
родителей почитали. Жены - мужьев. Батька мать мою не бил, но зато его
слово - закон. С малолетства приучена.
   - Тоже не сладко. Горькая женская доля, - подзадорил я старика. -
Рабство семейное, рабство общественное...
   - Ишь, словечки понасочиняли, - усмехнулся ен. - Да вы-то почем знаете?
Думаете, бабы только хрячили?
   И веселиться не смели? Еще как! На масленицу, на иванов день, на троицу
какие гулянки заводили! Работали, верно, работали до семи потов. С зари до
зари. Но уж если гуляли-на всю железку. И пели и плясали... А нынче...
   Вона, насмотрелся в клубе. Подрыгаются" друг подле дружки и айда по
домам. Какие раньше пляски были! Обчие и поодиночке. Русская, камаринская.
А кадриль! Хе-хе. Одно загляденье. Не только для девок. И замужние от души
веселились. И не так заглядывались на сторону, как нынче.
   Всяк свое гнездо берег. А тем более от такого парня, как завклубом...
   (Муж Залесской работал в Крылатом завклубом.)
   - Интересный?.
   - Симпатичный. Артистом прозвали. Галстук такой надевал... Ну,
махонький, поперек торчит...
   - Бабочка?
   - А шут его знает. В обчем, культурный, обходительный. Девки по углам
шептались, вздыхали вс„... И что ей еще надо было, не понимаю...
   - Может, ей было плохо оттого, что другие вздыхали?
   - Он - мужик. Ничего здесь особенного нету. Тем паче парней у нас не
хватает. Главное, он на эти охи-вздохи не обращал внимания.
   - Не удостаивал?
   - Говорят, шуры-амуры не крутил.
   - А она внешне как?
   - Что теперича толковать? Нету человека... Приятная была. Вежливая.
Городская, одним словом. Жалко...
   Я невольно посмотрел на часы. Дед пожелал доброго сна. И ушел в свой
закуток, в помещение совхозной конторы. Я остался один на один с тишиной.
   Утром меня разбудил директор совхоза. Было рано. А в Москве сейчас -
глубокая ночь.
   Он вошел прихрамывая. Крупное, почти квадратное тело, большая голова,
бритая наголо, густые черные брови и такие же усы. Пиджак слегка помят на
спине, наверное от постоянного сидения на стуле и в машине. Брюки галифе
заправлены в хромовые сапоги.
   - Мурзин, Емельян Захарович, - представился он. - Прошу извинить.
Забежал пораньше, а то если понадоблюсь, не поймаете, в поле закачусь.
Поверите, сплю тричетыре часа в сутки. Уборочная...
   Я стоял посреди комнаты в трусах и майке и со сна не мог сообразить,
что мне надевать в первую очередь.
   - Ничего, я понимаю... - пробормотал я, берясь то за рубашку, то за
брюки, то за пиджак.
   - Так вы ко мне сейчас зайдете?
   - Да-да, конечно.
   ...Несмоуря на ранний час, в конторе было много народу, хлопали двери,
стучала пишущая машинка, кто-то громко требовал по телефону ветеринарную
лечебницу,
   В кабинете Мурзина прохладно и чисто. Погода осенняя, но все окна
настежь. На столе - алый вымпел "За первое место в соревнованиях по
футболу Североозерского района Алтайского края".
   - Устроились ничего? - спросил он, когда я сел.
   - Нормальнр.
   - Правда, у нас не такой комфорт, как в городе... Но думаю, наверстаем.
Ванную соорудим, телевизор поставим. Хорошо, правда?
   - Правда, - кивнул я.
   - Значит, с жильем в порядке?
   - Да, конечно.
   - Ну, тогда приступим к делу.
   - Я слушаю.
   - Вы скажите, что вас интересует. Постараюсь ответить.
   - Прежде всего: у вас должны быть основания, если вы написали письмо в
прокуратуру... Какие?
   Он хмыкнул, провел пятерней по гладкой голове-от затылка ко лбу и
обратно.
   - Трудный вопрос вы задали. Так сразу и не ответишь.
   - Вас не удовлетворили результаты проведенного следствия?
   Мурзин покачал головой:
   - С одной стороны, сомневаться в вашей работе я как бы не имею права.
Вы свое, я свое. Но если подумать, конь о четырех ногах и то спотыкается.
Верно я говорю?
   - Все мы люди, - развел я руками.
   - Вот именно. Я тоже человек. Но и руководитель. Депутат к тому же.
Ходят слухи в совхозе, что нечисто тут дело. Болтают даже, будто
следователя подкупили... Который месяц пошел со дня смерти Залесской, а
все успокоиться не могут. Судачить людям я запретить не могу, верно я
говорю? - Я кивнул. - Ну, я скажу, что это все сплошная чепуха, выдумка,
парторг скажет, Иванов, Петров, Сидоров. Так ведь не поверят. Надо им
убедительно доказать, на фактах: воспитательница действительно покончила с
собой или нет. И если да, то почему. Мало ли бывает ошибок. Одна комиссия
приедет - вроде гладко, другая приедет - все наоборот, сплошные непорядки.
Верно я говорю? - Я опять кивнул. - И еще. Руководитель совхоза кто?
   Я. А может быть, что-то проглядел, упустил? Может быть, человеку худо
было, а мы прошли мимо, вовремя не поддержали. Видите, сколько аспектов в
этом вопросе?
   - Ну что ж, я вас понимаю...
   - Погодите. Ну, несознательный элемент - это одно.
   Им, может, объясняешь, объясняешь, и все попусту. Вбили в голову. Но
когда к вам приходят сознательные люди, коммунисты, комсомольцы, и
говорят: не верим, что Залесская могла пойти на самоубийство. Я им должен
ответить что-то конкретное. Верно я говорю?
   - Вы можете сказать, кто именно приходил?
   - Конечно. Заведующая детским садом, кандидат в члены КПСС, раз. - Он
загнул палец. - Воспитательница того же детсада Завражная, два.
Комсомолка. Между прочим, ближайшая подруга Залесской. Мамаши приходят,
чьи дети воспитывались у Залесской. Да-да, приходят. Среди них хорошие,
честные работницы. Это не какие-нибудь бабки с завалинок. Я одной говорю,
что органы следствия свою работу знают, не доверять им мы не имеем права.
   Другой...
   В дверь заглянула секретарша. Ей-богу, прямо девчонка из
седьмого-восьмого класса. Вот ради кого Женя Линев осел в совхозе. Да и
сам участковый выглядел очень молодо.
   - Емельян Захарыч, район, - виновато произнесла она.
   Мурзин сказал мне "извините" и схватил трубку одного из трех телефонов.
   - Да, слушаю. Какое утро? Я уже скоро обедать собираюсь. Это вы там
только что встали... Идет нормально.
   Надо справиться у Ильина. Он даст самый точный процент, - до сотых
включительно. - Мурзин некоторое время поддакивал в трубку, изредка
поглаживая бритую макушку. Про себя я уже назвал его Котовским. - А нельзя
без меня? Если вам все равно, пошлю Ильина. Будь здоров.
   Он с треском опустил трубку и стал вертеть диск другого аппарата.
   - Объясняю... Кто это? - спросил он по телефону. - Николай Гордеевич у
вас не объявлялся? Куда уехал? - Директор нажал на рычаг и снова стал
набирать номер. - Выходит, надо заново все поднять. Чтобы люди наконец
успокоились. Верно я говорю? - Он махнул рукой: сейчас, мол, продолжим...
- Николай Гордеевич, насилу тебя разыскал. Ты уж не в службу, а в дружбу,
надо быть в районе к часу у второго секретаря. Я бы мог, да ты им выложишь
все как на тарелочке. Не забудь про транспорт.
   Рогожин, анафема, опять будет клясться, что выслал двенадцать, а
прибыли восемь. Сам проверял сегодня. И один шофер пьян в стельку. Кто его
знает, со вчерашнего или уже с утра успел приложиться? Это подчеркни
особо. Уже третий случай. Шенкелей этому Рогожину, шенкелей. Я заеду, не
беспокойся. - Он закончил телефонный разговор. - Вы спросите почему? Много
я видел. И войну прошел. Как бы худо ни было, а человек стремится прежде
всего жить.
   Невмоготу, кажется, уж лучше сдохнуть, чем такая жизнь, а все-таки
помирать не хочется. А тут... Или я чего-то не понимаю, или ненормальность
какая-то. Да ведь с виду нормальная, жизнерадостная. Погубил себя выходит,
человек, похоронили, а виновных нет, верно я говорю?
   - Что я могу вам сказать, Емельян Захарович?.. - Пока директор совхоза
разыскивал этого неуловимого Ильина, у меня потерялась нить беседы. - В
настоящее время я знаю не больше", чем следователь, который вел
расследование до меня. От вас слышу только общие рассуждения, хотя они мне
понятны. По-человечески, по-граждански...
   - А что? Вы хотите, чтобы я указал виновного? Я его не знаю. Может, я
виноват. Обидел чем-то ее. Не создал условии. Может, Иванов, Петров,
Сидоров...
   - Залесская обращалась к вам с какой-нибудь просьбой?
   - С просьбой - нет. А когда ее выбрали в группу народного контроля,
пришла. Говорит, не справится, мол. Я ей говорю: справишься, актив
поможет. А кто ее знает, может, она кого обидела или ее... Верно я говорю?
   - Постойте, она раскрыла какое-нибудь крупное хищение или
злоупотребление?
   - Что значит крупное? За это тянут к вам. Так, мелкие недостатки.
   - И все-таки подробнее, пожалуйста.
   - Я уж и не припомню всего.
   - Выходит, у нее были враги?
   - Не знаю. В этом как раз и следует разобраться...
   В дверях появился заспанный, растрепанный человек.
   - Звали, Емельян Захарыч?
   - Звал, Еремеев, звал. - Мурзин поморщился. - Причесался бы для
порядку. Стыдно...
   - Ладно уж, мои вороные-пристяжные не обидются...
   - Перед людьми стыдно. Вот что, если опять из Песковского пруда будешь
воду возить, поставлю навоз чистить!
   - Так эвон какого кругаля давать...
   - Надо будет, так и за двадцать верст ездить будешь!
   Это тебе не свиньи, а люди! Верно я говорю?
   Мужчина провел рукой по взлохмаченной голове и медленно вышел из
кабинета.
   - Вот так работаем, - покачал головой директор совхоза. - Пока сам
носом не ткнешь, не слушаются... Ну, какие еще у вас вопросы? Давайте уж
вс„ выяснять.
   Я улыбнулся:
   - Ну, сразу так, наверное, не получится.
   - Ясное дело.
   - Залесская упоминала в предсмертном письме о своей связи с кем-то.
Может быть, это был кто-то из работников совхоза. У вас нет никаких
предположений?
   Мурзин посуровел:
   - Хотел я и об этом. Прокурору не писал. Не по назначению, если так
можно выразиться. Но вам сказать считаю нужным... Не везет нам с главными
агрономами. Один не поладил с районным начальством. Уехал. Другой,
Пащенко, покрутился немного, посчитал, условия для него не те.
Перспективы, мол, нет. И был таков. О нем я не жалею, рад, что избавился.
Ни богу свечка, ни черту кочерга. Наконец, приехал Ильин. Николай
Гордеевич. Не жалуюсь, работник хороший. Боюсь, и его выживут. Плюнет на
все, уедет, тогда что?
   - Почему?
   - Болтают, что Залесская имела в виду именно его.
   - Предположим, вдруг действительно он?
   Мурзин ответил резко и категорически:
   - Не верю!
   - Тогда что ему бояться?
   - Сплетни могут кого угодно довести. Верно я говорю?
   Зачем человеку ронять авторитет?
   - Возможно. Я Ильина не знаю... А он давно у вас работает?
   - Сейчас скажу. С марта. С ним посевную провели. Не знаю, что там
другие, а я ему верю.
   - Если не Ильин, как вы говорите, то значит - другой. У вас подозрений
нет?
   - Не-не-не. Тут помимо наших приезжие бывают, не уследишь. Летом
студенты помогали строить. Из Томска.
   Коровник поставили. Не видели? Покажу. Чудо будет. Студенты - народ
молодой, горячий. Еще - механизаторы из других мест. Рабочих рук не
хватает...
   - Значит, местных, своих вы исключаете?
   - Об этом я не говорю. Но ес