ыть. Я помню слова, сказанные мне мужчиной, ставшим  _случаем_  в  моей
жизни: наш единственный господин - время.
 Прощайте, мадемуазель,
 Элоди Горд".

 Матильда дважды перечитывает это письмо в понедельник утром, после того
как два раза читала его накануне вечером, когда  Сильвен  принес  его.  На
обороте последнего листка она записывает:

 "Значит, прости-прощай?
 Не будем спешить".


 "Элоди Горд.
 Улица Монгалле, 43, Париж.
 Четверг, 15 июля.
 Мадемуазель!
 Я  была  очень  тронута  выражением  вашей   поддержки   и   понимания.
Поставленные вами новые вопросы сбивают с толку по многим причинам,  но  я
постараюсь, как могу, снова ответить вам.
 Я не знала, что в новом  полку  мой  муж  опять  повстречал  Клебера  и
помирился с ним. Последнее его письмо было датировано  Новым  1917  годом.
Если бы он встретился с Клебером до этой даты, наверняка бы мне написал.
 Я не знала, что Клебер был убит на том же участке  фронта,  что  и  мой
муж, и в те же дни.
 Говоря о "случае, который делает больно", я не имела  в  виду  женщину,
которая жила с Клебером и бросила  его  из-за  нашего  приключения.  Я  не
знакома с Вероникой  Пассаван.  О  смерти  Клебера  я  узнала  от  хозяйки
булочной с улицы Эрар, местной сплетницы. Как-то в апреле  1917  года  она
сказала: "А приятеля господина Горда, слесаря по  прозвищу  Эскимос,  тоже
убили. Мне сообщил об этом племянник, который захаживает в бар Малыша  Луи
на улице Амело".
 Раз Клебер написал Малышу Луи, что он помирился с моим мужем,  я  рада.
Не сомневаюсь, что это  было  настоящим  примирением.  Оба  они  не  слыли
лицемерами.
 Бенжамен никогда бы не воспользовался "драматической ситуацией",  чтобы
отомстить Клеберу. Это всякий, кто их знал, скажет.
 Зато уверена, что, помирившись или нет, мой муж непременно пришел бы на
помощь другу и сделал бы все для его спасения.
 Что касается  ужасного  для  меня  вопроса  об  их  обуви,  я  допускаю
возможность подобного обмена. Мой муж был  высокого  роста,  а  Клебер  не
намного ниже. Если бы у меня была охота посмеяться,  смею  уверить,  читая
эту часть вашего письма, меня бы услышали все соседи.
 Кажется, я уже писала вам о результатах розыска господина  Пира.  Но  я
тем  не  менее  охотно  позвонила  ему  сегодня  с  работы   и   разрешила
предоставить вам всю собранную им по поводу смерти моего мужа информацию.
 Желаю вам, мадемуазель, успешно завершить ваши поиски, хотя и не  очень
понимаю их цель.
 С симпатией,
 Элоди Горд".

 "Жермен Пир,
 "Хитрее мангусты", слежка и всякого рода, розыски.
 Улица Лилль, 52, Париж.
 Суббота, 17 июля 1920 года.
 Мадемуазель!
 После нашего вчерашнего разговора в галерее на  набережной  Вольтера  я
еще раз внимательно просмотрел досье Бенжамена Горда.
 Я уже сказал вам, что расследованием занимался мой сотрудник, в  данном
случае - брат Эрнест, который тщательно во всем разобрался.  Надеюсь,  вам
понятно, что все наши усилия были направлены на то, чтобы установить  факт
смерти капрала Бенжамена Горда,  не  более  того.  А  это  суживало  рамки
поисков.
 Однако могу все-таки сообщить некоторые интересующие вас вещи.
 В понедельник, 8  января  1917  года,  французская  санчасть  в  Комбле
располагалась в одной половине двухэтажного  здания  на  северной  окраине
деревни, недалеко от построенной саперами железнодорожной ветки. В  другой
половине здания находились британцы. Во время наступления  1916  года  это
место  сильно  пострадало  как  от  артиллерии  противника,   так   и   от
союзнической. В тот день между одиннадцатью часами утра и двумя  пополудни
в результате артиллерийского обстрела оказалась разрушенной часть  второго
этажа с  французской  стороны.  Под  обломками  и  окрест  было  подобрано
тридцать трупов солдат и персонала санчасти.
 Лейтенант медслужбы Жан-Батист Сантини, увы, числится среди погибших.
 Капрала Бенжамена Горда, доставленного с передовой с черепной  травмой,
как отмечено в книге поступления  раненых,  должны  были,  перед  тем  как
начался обстрел, отправить в тыловой госпиталь.  До  нашего  расследования
труп его не был опознан, нам помогли те, кто остался в живых, -  медсестра
из Сен-Венсан-де-Поля и двое раненых, видевших Горда до того,  как  снаряд
угодил во второй этаж.
 Вы спрашивали меня об одной подробности, которая совсем вылетела у меня
из головы, если только вообще там находилась, в чем я сильно сомневаюсь, а
именно о том, в какой обуви был капрал Горд. Трое свидетелей сказали  нам,
что он был в  немецких  сапогах,  которые  надевал  в  траншее,  чтобы  не
отморозить ноги. Обстрел артиллерии застал его в них.
 В связи с этим не могу не задать себе и  вам  вопроса:  как  вам  стало
известно, что капрал Горд в тот день был в немецких сапогах?
 Мне кажется, вам не мешает быть со мной более откровенной.  Кто  знает,
может быть, я тогда быстрее разрешу ту проблему, над  которой  вы  бьетесь
самостоятельно. Я могу отыскать кого угодно. У меня есть навык.  Вопрос  о
вознаграждении, если он вас беспокоит, мы быстро уладим. Я уже сказал, как
мне нравится ваша живопись. За  исключением  поля  с  маками,  к  которому
прикреплена печальная для меня записка о том,  что  это  полотно  продано,
меня поразили мимозы  на  берегу  озера  с  тополем,  на  стволе  которого
вырезаны буквы "МЛМ". Как видите, я на все обращаю внимание.
 Я не говорю о командировочных  расходах,  разумеется.  Но  я  мало  ем,
снимаю недорогие номера, пью лишь воду, а в качестве милостыни подаю  одну
монетку.
 Подумайте.
 Даже если не  согласитесь,  прошу  вас  поверить  в  искренность  моего
уважения к вашему таланту. Отныне я  буду  внимательно  следить  за  вашей
карьерой.
 Я долго буду сожалеть, что мне не придется жить рядом с маковым полем.
 Жермен Пир".

 Это невысокий, кипучей энергии человек, с живыми глазами, густыми усами
и редкими, но тщательно причесанными волосами. Одет старомодно,  в  разгар
лета - пиджак с изображением мангусты  на  лацкане  и  рубашку  с  твердым
воротником, галстук в виде банта, котелок и белые гетры.  Вероятнее  всего
ему хочется казаться  художником.  В  дни  молодости  -  признается  он  с
некоторой ностальгической ноткой в голосе -  мсье  Пир  и  сам  "баловался
красками". Естественно, как любитель.
 Он усаживается напротив Матильды в глубине галереи, так что  их  колени
почти соприкасаются. В свою старенькую записную книжку он записывает  имя,
фамилию и дату рождения Тины Ломбарди и название мест,  где  ее  могли  бы
видеть за последние три года, - Марсель, Тулон, Ла Сиота и дом свиданий на
дороге  в  Гарданн.  И  с  игривым  видом  говорит:   "Хе-хе,   наконец-то
подвертывается расследование, непохожее на печальные военные  истории".  И
тотчас добавляет: "Но я не  выйду  из  сметы,  можете  не  сомневаться.  Я
никогда не смешиваю работу с развлечениями".
 В  уплату  за  оказанные  услуги  он  получит,   согласно   достигнутой
договоренности, одну из картин Матильды, но только не с мимозами, она  тут
висит просто для обозрения, ее Матильда оставляет себе. Он  встает,  снова
обходит галерею, нацепив на нос пенсне, вздыхает  перед  каждым  полотном.
Затем, победив сомнения, выбирает клумбу с бледно-розовыми  гортензиями  и
елями в глубине.
 Командировочные в придачу.
 Расставаясь, он говорит Матильде:  "Возможно,  вы  станете  мне  больше
доверять, когда я разыщу эту легкомысленную особу. Почему  вы  не  желаете
откровенно описать суть дела?" Матильда  отвечает,  что  как  раз  это  ей
хочется оставить для себя. Уже на тротуаре набережной он  говорит  ей:  "В
доказательство моей доброты, без дополнительного гонорара, используя  ваше
объявление в газете, я найду солдата Селестена Пу".
 Тут Матильда может ему помочь: "Насколько мне известно,  если  он  жив,
ему около двадцати пяти лет, блондин,  голубоглазый,  родился  на  острове
Олерон. Служил во взводе Бенжамена Горда".
 Занеся и эти сведения в свою книжку, которую  он  прижимает  к  витрине
галереи, мсье Пир  оставляет  в  ней  карандаш  и  перетягивает  резинкой:
"Считайте, что ваши гортензии цветут уже у меня, мадемуазель".
 И решительно постучав по котелку, нахлобучивает его до бровей.


 Как-то раз Матильда знакомится в маленьком салоне на улице Лафонтена  с
Вероникой Пассаван. Возлюбленная  Эскимоса  действительно  хорошенькая.  В
шляпке из тонкой соломки, украшенной  голубым  тюлем  в  тон  платью,  она
застенчиво пьет портвейн,  видимо,  смущенная  окружающей  обстановкой,  а
может, потому, что перед ней сидит калека, хотя это  ей  было  известно  и
раньше, но тогда  казалось  чем-то  абстрактным.  Однако  молчание  длится
недолго.
 Женщина, приходившая в бутик, где она работала в марте  1917  года,  не
сообщила своего имени. Она  молода,  красива,  хотя  и  слегка  вульгарна,
темноглазая  брюнетка,  в  короткой,  до  икр,  юбке,  пальто  и  шляпе  с
широченными  полями  победительницы.  Говорила  с  южным  акцентом,  очень
быстро, сдерживая волнение.
 Из пятерых осужденных ее интересовали двое: ее парень и Клебер Буке.  О
других она не упомянула ни разу. И все повторяла: "Умоляю  вас,  не  лгите
мне. Если что-то знаете, скажите. Они где-то прячутся вместе. Я вытащу  их
обоих". Была уверена, что человек  по  прозвищу  Эскимос  выжил.  Вероника
спросила ее: "У вас есть доказательства?" И та  ответила:  "Считайте,  что
да". О втором сказала: "По тому, как мне его описали, это мой  парень.  Но
ему было совсем худо. Я боюсь думать о том, что с ним стало".
 И заплакала, не вытирая слезы, с мукой на лице и  не  отрывая  глаз  от
пола склада, куда ее завела Вероника. Наконец, в отчаянии, что  ничего  не
узнала, она бросила: "Если вы что-то знаете и  не  доверяете  мне,  то  вы
неудачница и дрянь и стоите не больше тех подонков,  которые  с  ними  так
поступили". И ушла.
 А теперь в этом маленьком салоне, так красиво украшенном Мамой,  плачет
Вероника Пассаван: "Я уверена, что, если бы Клебер остался жив, он дал  бы
мне знать. В 1917 году после посещения этой ненормальной я Бог  знает  что
подумала и все ждала, ждала, но ждать три с половиной года невозможно, она
забила мне голову явной чепухой".
 Вынув из сумочки белый платочек, она вытирает слезы  и  говорит:  "Будь
ваш жених жив, разве он бы не дал знать о себе за три с половиной года?"
 Матильда жестом показывает, что не знает.
 Ей больно вспоминать, что Манеш, когда его привели в Угрюмый Бинго, был
не в своем уме. Но это не может помешать ей вести поиски, напротив.  После
того, что она услышала от Эсперанцы, она первым долгом запросила военные и
гражданские больницы, обнаружив тридцать солдат, чьи имена так и  остались
неустановленными и которыми после перемирия никто  не  интересовался,  все
они потеряли память или разум. Десять из них были  одних  лет  с  Манешем,
семь брюнетов и только трое голубоглазых. Но ни у кого из  этих  троих  не
была ампутирована рука. Сильвен все же съездил  в  Шатоден,  Мо  и  Дижон,
чтобы посмотреть на них. Он печально называл действия Матильды  "Операцией
Шагреневая кожа", так что однажды вечером, вконец измученная, она смела на
пол тарелки и стаканы.
 Впрочем, розыски в больницах не исчерпали  всех  ее  глупых  надежд.  А
вдруг, захваченный в плен,  ничего  не  помнящий  Манеш  получил  приют  у
сочувствующих ему людей в Германии? А вдруг Манеш, с присущим ему  здравым
смыслом, просто боялся дать о себе знать из страха, что, если его схватят,
неприятности будут у его близких и у Матильды. А что, если Манеш,  потеряв
память, но не здравый смысл, побродив по дорогам,  голодный  и  бездомный,
нашел где-то приют и другую Матильду?
 Она говорит Веронике Пассаван, что, даже  если  ей  не  суждено  больше
увидеть жениха, она хочет знать обстоятельства,  при  которых  он  пропал.
Снежный воскресный день и расстояние между двумя  вражескими  траншеями  -
вот и все, что имеет для нее какой-то смысл. С остальным она смирилась, ей
кажется,  что  это  не  так  уж  важно,  а  может  быть,  и  не   было   в
действительности.
 Например, она часто забывает о своей  коляске,  так  что  пусть  ее  не
жалеют, что она себя к ней приковала. Она  привыкла  перемещаться  в  этом
самокате и думает о нем не больше, чем Вероника о своих ногах.  А  если  и
думает, то исключительно в связи со своими воспоминаниями о Манеше.
 Все остальное, житейские  будни  мало  ее  интересуют.  В  еще  меньшей
степени все то,  что  так  волнует  стольких  людей.  Она  не  знает,  что
происходит вокруг, появился ли другой президент после того,  как  прежний,
чье имя она забыла, упал среди ночи с проходящего поезда в  одной  пижаме.
Кто скажет,  что  это  доподлинно  было?  Вероника  находит  в  себе  силы
улыбнуться и тихо покачивает кудрявой головкой в маленькой шляпке.
 Позднее, потягивая вторую рюмку портвейна и не замечая, как  сгустились
за окном сумерки, она говорит Матильде:  "Я  готова  рассказать,  чем  был
вызван мой разрыв с Клебером, но он взял с  меня  клятву,  что  я  никогда
никому не расскажу об этом". Матильда отвечает ей почти в том  же  тоне  и
таким же голосом: "Раз  вы  дали  клятву,  не  надо  ничего  говорить".  И
серьезно добавляет:  "Мне,  во  всяком  случае,  это  известно.  Наверное,
догадываетесь, кто мне сказал?" Посмотрев на нее,  Вероника  отводит  свои
большие глаза и с видом наказанного ребенка кивает. Матильда вздыхает: "Но
это не открыло ничего существенного. Представьте, меня подчас сильно мучит
развитое воображение. Только  по  поводу  сапог  я  могу  придумать  целую
историю".
 Вероника даже не мигает  и  только  с  отсутствующим  видом  небольшими
глотками пьет вино. "Мне хорошо здесь, - говорит она,  -  если  бы  могла,
совсем бы осталась у вас".
 И это последний штрих, относящийся ко  времени,  когда  еще  оставались
какие-то иллюзии. Три дня спустя Матильда вступит в куда более  длинный  и
темный туннель, чем тот, по которому она двигалась с тех пор,  как  пришло
известие о гибели Манеша.
 По окончании выставки, собрав  багаж  и  приготовившись  отправиться  в
Кап-Бретон, в тот момент,  когда  наступает  время  перейти  к  столу  для
прощального ужина, - я вас не презираю, но охотно удушила бы  кое-кого,  -
ее просит подойти к телефону Пьер-Мари Рувьер. Она отправляется к телефону
одна. Черно-белая трубка, из тех, что так любит Мама, висит на крючке.  На
Матильду наваливается страх, по мере приближения к телефону он  нарастает,
а когда она берет трубку, становится невыносимым. Возможно,  потом,  когда
она  будет  вспоминать  это  мгновение,  она  решит,  что  придумала   это
предчувствие.
 Через своего  друга  Офицера  Пьер-Мари  узнал,  на  каком  кладбище  в
Пикардии с марта 1917 года покоится тело Манеша и четырех  его  товарищей,
каждый под своим крестом с именем. Их тела были  обнаружены  только  после
отхода немцев на том самом месте, где  они  погибли  два  месяца  назад  у
траншеи Угрюмого Бинго. В понедельник, 8  января  их  похоронили,  прикрыв
брезентом  в  воронке  от  снаряда,  в  одежде  и  с  номерными   знаками,
милосердные британцы.
 Пьер-Марн говорит: "Прости, что делаю тебе больно, моя маленькая Матти.
Ты ведь знала, что он мертв. Когда захочешь, мы с Сильвеном  отвезем  тебя
туда".
 Еще долго после того, как  он  сделал  отбой,  Матильда  сидит,  прижав
голову к настенному телефонному аппарату, и, держа в руке  трубку,  тщетно
пытается повесить ее на  крючок,  но  так  и  оставляет  ее  болтаться  на
проводе. Она не плачет. Она не плачет.



МИМОЗЫ ОССЕГОРА

 Июнь 1910 года.
 Матильде десять с половиной лет. Она уже не помнит, что это за  день  -
пятница или суббота. С четвертого того же  месяца  Манешу  тринадцать.  Он
возвращается из школы в  коротких  штанишках  и  тельняшке,  с  ранцем  за
спиной. Останавливается перед оградой виллы  "Поэма".  Матильду  он  видит
впервые, она сидит в коляске по ту сторону ограды.
 Почему он оказался в этот полдень перед виллой -  тайна.  Он  живет  за
озером Оссегор. И не было никаких причин делать такой крюк. Так или  иначе
он тут. Смотрит на Матильду через  ограду,  а  потом  спрашивает:  "Ты  не
можешь ходить?"
 Матильда подтверждает это, качнув головой. Тот не находит, что сказать,
и  удаляется.  Но  спустя  минуту  возвращается  и  со   смущенным   видом
спрашивает: "У тебя есть друзья?" Матильда  отрицательно  качает  головой.
Глядя куда-то вдаль,  он,  не  без  некоторой  застенчивости,  предлагает:
"Хочешь, я стану твоим другом?" Матильда опять жестом  показывает  -  нет.
Тогда, размахивая руками, он кричит: "Ну и ладно!" И удаляется.
 Но снова возвращается, на этот раз через три минуты.  Оказавшись  снова
по другую сторону ограды и Бог знает что  проделав  со  своим  ранцем,  он
стоит, засунув руки в карманы, и хочет казаться спокойным и  значительным.
Он говорит: "Ты знаешь, я сильный. Я могу таскать тебя на себе целый день.
Я даже могу научить тебя плавать". Подумав, она отвечает:  "Неправда.  Как
ты это сделаешь?" Он отвечает: "Это мое дело. Ты сможешь держать  ноги  на
воде с помощью поплавков". Она  снова  отрицательно  качает  головой.  Тот
надувает щеки и с шумом выпускает воздух. Потом говорит: "В воскресенье  я
еду с отцом на рыбную ловлю и привезу тебе вот такого огромного  хека".  И
руками показывает рыбу размером с кита. "Ты любишь рыбу хек?" Она  головой
показывает - нет. "А лаврака?" Тот же  жест.  "А  крабовые  лапки?  Мы  их
полные сети привозим" Она поворачивает свою коляску и уезжает.  Он  кричит
ей вслед: "Ладно, парижанка! А я-то подумал! Я тебе не гожусь, потому  что
пахну рыбой?" Она пожимает плечами и как можно быстрее катит  к  дому.  Из
глубины сада доносится голос Сильвена: "Проваливай, а то получишь!"
 Вечером, лежа в постели, Матильда грезит о  том,  как  маленький  рыбак
везет ее к озеру через лес и улицы Кап-Бретона  и  все  женщины,  стоя  на
порогах своих домов, говорят: "Какие  красивые  ребята.  Какая  безбрежная
дружба!"
 Потом от Мамы она узнает, что безбрежной дружбы  не  бывает,  она  даже
разочарована,  значит,  придется   заставить   женщин   говорить:   "Какая
неразрывная дружба", а позднее: "Какая поразительная любовь".
 На другой день, в то же самое время, после полудня, он приходит  снова.
Она ждет его. На этот раз он усаживается на выступ стены по другую сторону
ограды, к ней спиной. И говорит: "У меня полно друзей в  Соортсе.  Сам  не
знаю, чего я к тебе прилип". Она спрашивает: "Это правда,  что  ты  можешь
научить меня плавать?" Он кивает. Тогда она подкатывает  к  нему  ближе  и
касается спины, чтобы он взглянул на нее. У  него  голубые  глаза,  темные
кудрявые волосы. И тогда через ограду они церемонно  пожимают  друг  другу
руки.
 У него есть собака и две кошки. У отца - рыбачий  баркас  в  порту.  Он
никогда не был ни в Париже, ни в Бордо. Самый большой город, в котором  он
был, - это Байонна. Среди его друзей никогда не было девочек.
 Может быть, в тот день или в какой  другой,  выйдя  на  порог  террасы,
Бенедикта говорит: "Что ты делаешь на улице? Ты нас за дикарей принимаешь?
Ворота открыты,  входи!"  Тот  отвечает:  "Чтобы  рыжий  дал  мне  пинка?"
Бенедикта смеется. Зовет Сильвена, и тот говорит:  "Знаешь,  я  не  люблю,
когда меня называют рыжим. Если будешь продолжать в том же  духе,  узнаешь
мою коленку у себя под задом. Ты ведь Манеш Этчевери из Соортса? Твой отец
поблагодарит меня, он явно пожалел тебе трепки в жизни. Давай заходи, пока
я не передумал".
 Говорят, что дружба, которая начинается с неприятностей,  бывает  самой
долгой. Бенедикта, Сильвен и  даже  годовалый  пес  Пуа-Шиш  очень  быстро
заразились вирусом этой дружбы. Почти ежедневно Бенедикта  кормит  Манеша.
Она считает хорошо воспитанными  тех  детей,  у  которых  хороший  аппетит
Сильвен признает, что Манеш, который через два года будет сдавать  экзамен
за среднюю школу, заслуживает похвалы,  помогая  отцу  в  рыбной  ловле  и
больной матери в домашних делах.
 Приближаются каникулы. Если Манеш не в море  или  не  занят