ен, доставивший Матильду в  Париж,  приезжает  за  ней,  обе
девочки  уже  вернулись  из  школы.  Восьмилетняя  Женевьева   умеет,   не
обжигаясь, гладить утюжком маленькие платки  и  очень  гордится  тем,  что
помогает матери.  Шестилетняя  Симона  принесла  с  улицы  засохшую  ветку
платана и обрывает листья. Одну из веток она отдает Матильде.
 В  отцовском  автомобиле,  большом  красно-черном  "пежо",   с   новым,
незнакомым ей шофером за рулем, Матильда сидит сзади  рядом  с  Сильвеном.
Между большим и указательным пальцами  она  зажала  ветку  и  задает  себе
вопрос, смогла бы она, имея двоих детей от Манеша, забыть его? И не  может
ответить. Говорит себе - "нет", а потом - "конечно, ведь у  Терезы  Гэньяр
нет отца, уже зарабатывавшего много денег до войны, и еще больше -  после,
восстанавливая разрушенные города".
 Они въезжают в Париж. Наступил вечер. На  Монпарнасе  идет  дождь.  Она
видит, как по стеклам машины стекает ручьями вода.
 И думает: "Бедный, бедный Си-Су. Мне бы тоже  хотелось  узнать  тебя  в
другие времена и в другом месте, как сказал капитан человеку, которого  ты
называл Надеждой. Ты, я знаю, так бы встряхнул этого Надежду,  что  он  бы
выплеснул правду всему свету".
 До отъезда Матильда написала в Кап-Бретон письмо жене  Этого  Парня  из
Дордони. Оно вернулось с пометкой: "Адресат  не  проживает".  Рожденная  в
январе, Матильда унаследовала - пусть астрологи разбираются  -  от  Тельца
упрямство, а от Рака - упорство. Она написала мэру  деревни  Кабиньяк.  Ей
ответил кюре.

 "25 сентября 1919 года.
 Дорогое мое дитя!
 Мэр Кабиньяка, господин Огюст Булю, умер в этом году. А  тот,  кто  его
сменил, Альбер Дюко, поселился у нас после войны, которую достойно  провел
на медицинской службе. Он радикал, но  тем  не  менее  выказывает  ко  мне
братские чувства. Это умный  врач,  бессребреник,  он  не  берет  денег  с
бедных, а таких немало среди моих прихожан. Я очень уважаю его.  Он  отдал
мне письмо потому, что не был знаком с Бенуа и Мариеттой  Нотр-Дам.  Я  же
обвенчал их летом 1912 года. Я знал Мариетту и Бенуа еще детьми. Бенуа  ни
за что не хотел учить катехизис. Однако, выловив его в поле, где он шел за
плугом, я заставлял его учить текст во  славу  Иисуса  и  Марии.  Они  оба
подкидыши. Бенуа нашли в нескольких километрах от  Кабиньяка  на  ступенях
часовни Нотр-Дам-де-Вертю. Отсюда его фамилия. А так как это  случилось  в
день святого Бенуа, 11 июля, - то ему дали это имя. Такой же кюре,  как  и
я, найдя ребенка, отнес на руках в монастырь, откуда потом его  не  хотели
отдавать. Пришлось вмешаться конным жандармам. Если вы когда-нибудь будете
в наших краях, старики расскажут вам эту историю во всех подробностях.
 Этим летом на площади перед моей церковью возведен  временный  памятник
погибшим на войне. На нем есть и имя Бенуа Нотр-Дам.  Шестнадцать  сыновей
Кабиньяка отдали свою жизнь за родину. В 1914 году  у  нас  было  тридцать
мужчин призывного возраста. Сами видите, какой урон нам нанесла война.
 Я почувствовал, дитя мое, в вашем письме раздражение и горечь. Никто не
знает, как погиб Бенуа Нотр-Дам. Но здесь все убеждены, что в суровом бою:
он был таким большим, таким крепким, что сломать его могла  только  чья-то
адская сила. Или - и тут я умолкаю - воля Божья.
 Мариетта получила ужасное известие  в  январе  1917  года.  Она  тотчас
повидалась с нотариусом из Монтиньяка, продала ферму, так как одна  бы  не
управилась с ней Продала все - даже мебель.  И,  сев  на  двуколку  папаши
Трие, вместе с маленьким Батистеном уехала. У  нее  было  два  чемодана  и
мешки. Взяв под уздцы лошадь, я спросил ее: "Что ты делаешь? Что  с  тобой
будет?" - "Обо мне не беспокойтесь, господин кюре, -  ответила  она.  -  У
меня есть малыш, друзья близ Парижа, я найду работу" А так как я  все  еще
держал уздечку, папаша Трие крикнул: "Пошел прочь, кюре! А то  огрею  тебя
плеткой!" Этот скряга, потерявший на войне обоих сыновей и зятя, оскорблял
всех, кто вернулся, и поносил Господа  нашего.  Это  он  откупил  ферму  у
Нотр-Дам. И, несмотря на свою жадность, дал Мариетте, по словам нотариуса,
хорошую цену Наверное, с тех  пор  как  сам  пережил  столько  горя,  стал
уважать чужое больше, чем деньги. В каждой заблудшей душе всегда  найдется
кусочек ясного неба. Я вижу в этом длань Божью.
 В апреле 1917 года пришло  официальное  извещение  о  смерти  Бенуа.  Я
отправил его по временному адресу, оставленному мне  Мариеттой,  на  улицу
Гэй-Люссак, 14, в Париже. С тех пор мы ничего о ней здесь не знаем. Может,
вы поищете ее, поспрошав у хозяев этого  дома.  Буду  весьма  признателен,
если сообщите, нашли ли ее. Я бы так хотел знать,  что  сталось  с  ней  и
ребенком.
 Именем Господа нашего Ансельм Буалеру,
 кюре в Кабиньяке".

 Матильда написала также  подруге  Уголовника,  Тине  Ломбарди,  поручив
письмо заботам госпожи Конте, проживавшей на дороге Жертв, 5,  в  Марселе.
Эта дама написала ей ответ фиолетовыми чернилами на страничках,  вырванных
из  школьной  тетради.  С  трудом  разобрав  письмо  с  помощью   лупы   и
итальянского словаря, она получила следующее:

 "Четверг, 2 октября 1919 года.
 Дорогая мадемуазель!
 Я  не  видела  Валентину  Эмилию  Марию,  мою  названную  крестницу,  с
четверга, 5 декабря прошлого года. Она провела у меня полдня, как и прежде
до войны,  принесла  горшок  хризантем  на  могилы  моих  отца,  сестры  и
покойного мужа, пирог с кремом, печеные яблоки и горошек. А еще 50 франков
сунула в коробку из-под сахара, да так, чтобы я не заметила.
 Вид  у  нее  был  обычный  -  ни  довольный,  ни  недовольный,   скорее
благополучный. Одета была в синее в белый горох платье, очень красивое, но
такое короткое, что открывало икры, ну,  сами  знаете  как.  Сказала,  что
такая теперь мода. Убеждена, что вы порядочная и образованная девушка и не
наденете такое платье, разве что изображая уличную девицу на  карнавале  в
последний день поста. Да и то не шибко тому верю. Я показала  ваше  письмо
соседкам - мадам Сциолла, а также мадам  Изола,  которая  вместе  с  мужем
держит бар "Цезарь" на улице Лубон Эта женщина всегда может дать  полезный
совет, ее все уважают, уверяю вас. Так вот, обе они сказали: "Сразу видно,
что эта девушка из хорошей  семьи",  что  я  должна  вам  написать  вместо
Валентины, хотя понятия не имею, где она уже много месяцев. Что и делаю.
 Только, дорогая мадемуазель, простите мне мой почерк,  я  не  ходила  в
школу. Я ведь из бедной семьи, приехала из Италии в Марсель с моим  вдовым
отцом и сестрой Сесилией Роза в январе 1882 года,  четырнадцати  лет.  Моя
бедняжка сестра умерла в 1884 году, а отец - в 1889.  Он  был  каменщиком,
его все уважали, так что мне пришлось много работать. 3 марта 1900 года  я
вышла замуж за Паоло Конте, мне было тридцать два года,  а  ему  пятьдесят
три, и он двадцать лет проработал на шахтах в Алэсе. 10 февраля 1904  года
он умер от болезни бронхов в два часа  ночи,  а  это  значит,  что  мы  не
прожили и четырех лет в браке. Просто ужасно,  уверяю  вас.  Этот  славный
человек приехал из Казерта, где я сама родилась и моя сестра Сесилия  Роза
тоже. Детей мы не успели завести, да, просто ужасно. А потом у меня начало
шалить сердце, и вот в пятьдесят один год, даже  не  в  пятьдесят  два,  я
превратилась в старуху, не способную самостоятельно выходить на  улицу.  Я
стала задыхаться, даже когда перехожу от постели в кухню -  представляете,
каково это. К счастью, у меня хорошие  соседи  -  мадам  Сциолла  и  мадам
Изола. Благодаря хлопотам мадам Изола, меня взяла на свое попечение мэрия.
Я ни в чем не нуждаюсь. Не подумайте только, что я вам жалуюсь, моя бедная
девочка, потерявшая на войне своего любимого жениха. Я тоже пережила  горе
и поэтому вместе с мадам Сциолла и мадам Изола выражаю вам свое  искреннее
соболезнование.
 Я всегда любила Валентину Эмилию Марию, с самого  дня  ее  рождения,  2
апреля 1891 года. Ее мать умерла от родов, у меня тогда  уже  не  было  ни
отца, ни сестры, и пока еще мужа. Я бы  все  вам  лучше  рассказала  не  в
письме, но вы сможете себе представить мою радость,  когда  двадцати  трех
лет я могла держать на руках ребенка,  тем  более  что  ее  отец,  Лоренцо
Ломбарди, пил горькую и задирался, его все соседи терпеть не могли.  Чтобы
вволю поспать, она часто пряталась у меня. Так что разве удивительно,  что
она пошла по  дурной  дорожке?  В  тринадцать  или  четырнадцать  лет  она
познакомилась с этим Анжем Бассиньяно, жизнь которого была не лучше, чем у
нее. Но ведь любовь побеждает все.
 Я возвращаюсь к письму 3 октября. Вчера не могла продолжать, кровь  так
и приливала к голове. Я бы только не  хотела,  чтобы  вы  подумали,  будто
Валентина Эмилия Мария, моя названная крестница, дурная девчонка. Как  раз
напротив, у нее доброе сердце, до войны не было дня, чтобы она не посещала
меня, не приносила подарки, не оставляла незаметно, чтобы  не  обидеть,  в
сахарнице пятьдесят или больше франков. Но ей  не  повезло.  Она  отдалась
этому окаянному неаполитанцу, а затем последовала за ним  в  его  падении,
ведя разгульную жизнь до тех пор, пока он не сцепился  насмерть  с  другим
негодяем из нашего района в баре Аранка и не всадил в него нож.  Меня  всю
передернуло, когда я об этом узнала.
 Потом она каждую субботу ходила к нему в тюрьму Сен-Пьер, и у него ни в
чем не было недостатка, уверяю вас. Он к  этому  привык  с  тех  пор,  как
шестнадцати лет вообразил себя принцем, и жил за ее счет. Потом,  когда  в
1916 году его отправили на войну, она  последовала  за  ним,  переезжая  с
одного фронта на другой, они пользовались каким-то  шифром,  так  что  она
всегда знала, где его найти. Представляете, кем  сделала  ее  эта  любовь:
солдатской девкой. Он даже сумел в своем полку найти с  десяток  болванов,
которым она стала "фронтовой крестной", и  в  увольнении  обчищала  их  до
нитки. Он заставлял ее делать вещи и  похуже,  и  все  ради  денег.  Разве
сегодня, когда он подох  как  собака,  вернее  всего  от  рук  французских
солдат, ему нужны деньги? Натерпелись бы  стыда  его  родители,  будь  они
живы. К счастью,  они  знали  его  очаровательным  мальчуганом,  настоящим
красавцем. Они умерли, когда ему было четыре года, и  он  воспитывался  не
Бог весть у каких людей, выходцев из Пьемонта, которые  оставляли  его  на
улице. Я, уверяю вас, совсем не злая женщина, но, когда жандармы  принесли
подтверждение о его смерти  и  вручили  уведомление,  я  испытала  чувство
облегчения. Я поплакала, но не из-за него, пропащий  был  малый,  а  из-за
крестницы, для которой он стал сущим демоном.
 А теперь я отвечу  на  вопрос,  который  вы  задали  Тине,  как  вы  ее
называете. Я распечатала ваше письмо, так я поступаю по ее указанию, чтобы
пересылать туда, где она находится, и чтобы отвечать на письма  властей  и
полиции. Я первой узнала от жандармов в субботу  27  января  1917  года  в
одиннадцатом часу о том, что Анж Бассиньяно пропал на войне. Незадолго  до
этого, во вторник 16 января, я получила последнее письмо  Ангела  из  Ада,
как он сам себя называл,  посланное  Валентине.  Я  была  очень  удивлена,
получив это письмо, ведь с тех пор как он вышел  из  тюрьмы,  я  перестала
служить ему почтой, и удивилась еще его нежности, но он заговаривал  зубы,
за его нежными словами явно скрывался, как я уже сказала, тайный  код  для
моей крестницы.
 В то время у меня еще был адрес Валентины Эмилии Марии:  П.П.1828.76.50
и больше ничего, но письма доходили. Ее  последнее  письмо  было  написано
пять недель  назад,  она  нигде  долго  не  засиживалась,  но  я  все-таки
переправила ей письмо, и она мне потом говорила, что получила его. Словом,
она нашла след своего демона и узнала о том, что с ним приключилось.
 Она рассказывала, что это произошло на Сомме и  что  его  надо  считать
погибшим. Так она и сказала, вернувшись в Марсель, сидя на моей кухне,  во
вторник 13 марта 1917 года. Выглядела усталой и больной. Я  сказала  ей  -
поплачь, да поплачь же, бедняжка, что это ей поможет, но она ответила, что
ей неохота, мечтает только оторвать башку тем, кто погубил ее Нино  -  так
она его называла. Потом я некоторое время  опять  не  видела  ее.  Наконец
пришла открытка из Тулона, она писала, что у нее все в порядке, чтобы я не
беспокоилась. Официальную похоронку доставили в пятницу 27 апреля в  конце
дня. Вот тогда-то я и произнесла - тем лучше.  На  бланке  было  написано:
"Убит врагом 7 января 1917 года", но где похоронен - не сказано.  Конечно,
я спросила у жандармов. Но те не знали. Только сказали: "Наверное, в одной
могиле с другими"
 Я написала в Тулон, и при первой  возможности  моя  крестница  приехала
меня проведать. Располнела, расцвела. Я радовалась, особенно  потому,  что
она не хотела говорить о своем Нино. Потом она еще приезжала, почти каждый
месяц до того четверга, 5 декабря 1918 года, о котором я писала, привозила
подарки и сладости, мы вместе ужинали в кухне, а однажды, опираясь  на  ее
руку, я даже вышла из дому и мы вместе отправились  в  "Бар  Сезара",  там
мадам Изола приготовила нам  вкуснейшие  отбивные  -  в  Бель  де  Мэ  или
Сэн-Морон, даже в верхней части Национального бульвара нет лучше кухни.
 Сейчас я ничего не знаю о моей  крестнице.  Ко  дню  моего  рождения  в
феврале я  получила  поздравительную  открытку  из  Ла  Сиота.  Позже  мне
сказали, что ее видели в Марселе с  девицами  на  улице  Панье,  а  еще  в
заведении по дороге в Гарданн. Но пока она мне сама все  не  расскажет,  я
никому не поверю. Злословить ведь так просто.
 Я продолжаю письмо, которое прервала, как и  накануне,  4  октября,  по
причине усталости. У меня плохое зрение и перечитать мне  трудно,  надеюсь
вы разберете мои каракули. Боюсь только, что  на  почте  не  примут  такое
толстое письмо, самое длинное  из  всех,  когда-либо  мною  написанных.  В
каком-то смысле оно позволило мне облегчить душу, уж не знаю, как сказать.
Когда я увижу крестницу - а я ее непременно увижу, - я узнаю от нее  адрес
и пошлю его вам, если она позволит. С самыми лучшими  чувствами  к  вам  и
соболезнованиями также от мадам Сциолла и  мадам  Изола.  До  свидания,  с
уважением
 мадам вдова Паоло Конте,
 урожденная Ди Бокка".

 Бар Малыша Луи на улице Амело  обшит  темным  дубом.  Пахнет  анисом  и
опилками. Две лампы освещают потолок и  давно  некрашенные  стены.  Позади
оцинкованной стойки над батареей бутылок  развешаны  фотографии  довоенных
боксеров в боевой стойке. Они с  каким-то  завороженным  видом  смотрят  в
объектив. Все фотографии в полированных рамках. Малыш Луи говорит:  "Рамки
изготовил Эскимос. И  макет  парусника  в  глубине  зала  тоже  он  Макет,
конечно, постарел, но вы бы видели его в 1911 году  -  настоящая  игрушка,
точная копия шхуны "Camara", на которой в дни молодости Эскимос  вместе  с
братом Шарлем плавали от Сан-Франциско до Ванкувера. Честное слово, руки у
Эскимоса были золотые".
 Малыш Луи опустил жалюзи. На часах полдесятого вечера, в это время  бар
обычно закрывается.  По  телефону  он  сказал  Матильде:  "Так  нам  будет
спокойнее". Когда она приехала, подталкиваемая в своей коляске  Сильвеном,
за стойкой находились только два клиента, которым  Малыш  Луи  посоветовал
скорее  допить  рюмки.  Теперь  он  ставит  на  мраморную  плиту   столика
разогретую похлебку, початую бутылку вина, тарелку. Он, конечно, предложил
Матильде разделить его трапезу - рагу из барашка,  но  она  не  смогла  бы
проглотить и кусочка. Сильвен  отправился  ужинать  в  пивную  на  площади
Бастилии.
 Малыш Луи вполне соответствует своему прозвищу. Но располнел.  Говорит:
"Будь я сегодня боксером, перешел бы в средний вес. И со  мной  разделался
бы любой противник. Истинно говорю, если имеешь бистро,  трудно  сохранить
форму". Но его походка, когда он переходит от стойки к  столику,  приносит
две рюмки, полбатона хлеба, камамбер в  коробке,  отличается  удивительной
гибкостью. Он ходит словно на пружинах.  По  перебитому  носу,  сплющенным
ушам и изуродованному рту  видно,  что  ему  доставалось  от  противников.
Улыбка открывает ряд золотых зубов.
 Усевшись и заложив клетчатую салфетку за ворот  рубашки,  он  наполняет
рюмку  и  сначала  предлагает  Матильде.  Чтобы  покончить  со   светскими
условностями, она соглашается. Налив себе и отпив глоток, чтобы  промочить
горло, он прищелкивает языком и говорит: "Можете убедиться, вино отличное.
Мне его присылают из родного Анжу. Вот сколочу деньжат и сам вернусь туда.
Продам это  вонючее  заведение  и  поселюсь  в  винном  погребе  вместе  с
двумя-тремя приятелями для компании. Истинно скажу,  я  многое  повидал  в
жизни, но нет ничего лучше вина  и  дружбы".  И,  сокрушенно  улыбнувшись,
добавляет: "Извините, глупости болтаю. Вы меня смущаете".
 Затем накладывает в тарелку еду и ест, макая хлеб в соус. А в  перерыве
между  рюмками  рассказывает  Матильде  о  том,  что  ее  интересует.  Она
пододвинула к столу свою коляску.  За  окном  все  тихо,  не  слышны  даже
автомобили и голоса буянов, любящих вино и дружбу.


 В конце января 1917 года  в  кафе  зашла  вдова  из  Благотворительного
общества, "дама в трауре", и сообщила Малышу Луи, что его друг  умер.  Она
пришла из дома на улице Давиль, в двух шагах  от  бара,  где  до  войны  у
Эскимоса на первом этаже была столярная мастерская, а наверху - комнатенка
под крышей.
 Малыш Луи так и рухнул на стул. В тот момент  он  как  раз  рассказывал
клиентам об одном из своих самых славных боев Вечером, оставшись один,  он
напился и плакал, перечитывая полученное раньше последнее письмо Эскимоса.
И даже в сердцах разбил в баре столик, проклиная судьбу-злодейку.
 А в середине апреля явился господин из мэрии с официальной  похоронкой:
"Убит врагом 7 января  1917  года".  Господин  хотел  узнать,  есть  ли  у
Эскимоса родственники, хотя бы дальние, которых надо  было  бы  известить.
Малыш Луи ответил, что не  знает.  Брат  Эскимоса  Шарль  остался  жить  в
Америке и уже давно не подавал о себе вестей.
 В тот вечер, чтобы встряхнуться, Малыш Луи выбрался в город с одной  из
своих  возлюбленных.  После  кино,  которое  они  недосмотрели,  не   было
настроения, они поужинали в ресторане на площади Клиши. Не было настроения
заняться и другими делами, он проводил даму до дому, но не зашел к ней,  и
пешком, весь в слезах, вернулся к себе, заперся в кафе и опять  напился  в
одиночестве, предаваясь  воспоминаниям  Однако  столов  крушить  не  стал,
потому что они дорого стоят, да и все равно ничего не поправишь.
 Нет, он не получал больше никаких известий ни о гибели Клебера Буке, ни
о месте, где он похоронен. Никто из фронтовых товарищей к нему не заходил.
В начале  войны  приходили,  по  случаю  увольнения,  чтобы  сообщить  ему
новости,  отдать  фотографии,  а  потом  стали  бывать  все  реже.   Армия
пополнялась новыми людьми, возможно, все они погибли или попали в плен,  а
может быть, им надоело пережевывать свои беды.
 Веронику Пассаван - Веро, о которой писал Эскимос, Малыш  Луи  встречал
часто, она и теперь заходит, обычно к закрытию, чтобы, сидя  возле  печки,
выпить чашку кофе, поговорить о славных былых деньках и немного поплакать.
В 1911 году она приходила с Клебером. В  тот  год  Малыш  Луи  повесил  на
гвоздь перчатки по случаю своих тридцати девяти лет. А после  пресловутого
боя с Луи Понтье купил  бар.  Даже  боксируя  с  сильным  противником,  он
никогда не падал на колени. Но в тот раз  здорово  испачкал  майку.  Потом
наступили годы, которые они с  Веро  называют  славными  деньками.  Клебер
много раз на дню, весь в стружке, приходил выпить белого винца.  Часто  по
вечерам водил расфранченную Веро в мюзик-холл.  Он  очень  гордился  своей
спутницей, которую всем представлял как жену. Даже не будучи венчаны,  они
все равно решили жить вместе до гроба. Разлучила их война.
 И вот еще что. В 1916 году Клебер  продолжал  оплачивать  мастерскую  и
комнату, он хотел, чтобы, приезжая в увольн