они приговорили  к  смерти  его,  теперь  -
меня. Они убили его, убьют и меня. С тех пор как  еще  детьми  мы  впервые
поцеловались под платаном Бель де Мэ, никто не мог нас разлучить.
 Прощайте. Не жалейте меня. Прощайте.
 Тина Ломбарди".

 Матильда читает и перечитывает это письмо  в  своей  комнате  на  улице
Лафонтена. Переписав его,  она  по  очереди  сжигает  каждую  страничку  в
бело-синей  фаянсовой  фруктовой  вазе,  которой  до  сих  пор  никак   не
пользовались. Несмотря на  открытые  окна,  дым  не  улетучивается,  и  ей
кажется, что этот запах будет сопровождать ее всю жизнь.
 Откинув голову на спинку кресла,  Матильда  долго  сидит  неподвижно  и
вспоминает два вяза, сломанных, но  продолжающих  жить  и  уже  окруженных
молодыми побегами. Шкатулка из красного дерева находится  в  Оссегоре,  ей
жаль этого. Надо бы поскорее туда вернуться. Кажется, теперь  она  поняла,
что произошло в Угрюмом Бинго на самом деле. Но чтобы быть уверенной, надо
проверить все записи и полученные письма - все, ибо история,  связанная  с
тремя снежными днями, соткана из такого количества лжи и шума, что  на  их
фоне не следует упускать даже едва слышный шепот. Ведь она  -  это  только
она.
 И все же, чтобы выиграть время, она пишет  Ансельму  Буалеру,  кюре  из
Кабиньяка в Дордони, опираясь лишь на свою память.
 И все же, доверяя своей интуиции, звонит по стоящему возле  ее  постели
белому - как-это-нравится-маме телефону, Жермену Пиру и просит его заехать
к ней как можно скорее, то есть в этот же вечер, а если через час, то было
бы совсем хорошо.
 И все же, доверяя своему сердцу, она  доезжает  до  лестницы  и  кричит
играющему в нижнем салоне в карты Селестену Пу, что просит прощения за то,
что отравляет ему жизнь, но хочет, чтобы он поднялся к ней, он ей нужен.
 Когда он появляется в ее комнате, у него небывало розовые щеки и  такие
наивно-прямодушные голубые глаза, которых ей прежде не  случалось  видеть.
Она спрашивает: "Ты знал солдата, которого называл Ларошель и которого  на
самом деле зовут Жан Дерошель?"
 Он берет стул у камина, садится и отвечает: "Немного".
 "Ты ведь сказал, что он из твоей родной Шаранты. Откуда точно?"
 Вопрос ставит его в тупик, необходимо время, чтобы он вспомнил.
 "Из Сэнта. Недалеко от Олерона. У его  матери  был  книжный  магазин  в
Сэнте".
 "После Бинго он вернулся в полк?"
 Тот качает головой.
 "Ты больше никогда о нем ничего не слышал?"
 Он опять качает головой и говорит, что это ничего не значит, что,  даже
вылечившись, Ларошель мог  быть  переведен  для  службы  в  интендантстве,
артиллерии или еще где-нибудь. После заварухи 1916 года  люди  везде  были
нужны. Вполне возможно также, что он был серьезно ранен и отправлен домой.
 "Расскажи о нем"
 Селестен Пу вздыхает. Он играл в карты  с  Мамой,  Сильвеном  и  Полем.
Чтобы не дать себя  объегорить,  играя  против  Мамы,  требуется  вся  его
сноровка. Во что бы Мама ни играла - в манилу,  белот  или  бридж,  -  она
ведет себя как последняя дрянь. Она гениально играет в  карты,  но,  чтобы
сбить с толку своих партнеров, всячески оскорбляет и высмеивает их.
 "Его звали Жанно, - рассказывает Селестен Пу. - Оказавшись  в  траншее,
он радовался не больше других, но делал  свое  дело.  Много  читал.  Много
писал. Кстати, все тогда  много  писали.  Кроме  меня.  Меня  это  страшно
утомляло. Однажды я попросил его написать  моей  подружке  Биби  от  моего
имени. Той самой, с Олерона, которая связала  перчатки.  Получилось  такое
прекрасное письмо, что я чувствовал себя влюбленным вплоть до нашей с  ней
встречи. Пожалуй, мне нечего больше сказать, на войне  встречаешь  столько
всяких людишек".
 Матильда понимает. Что еще? Пусть сделает над собой усилие и вспомнит.
 "Однажды на отдыхе он рассказал о своей матери. С самого детства он жил
только с ней, отец умер. У него не было ни подружек, ни друзей, кроме нас.
Письма он писал только матери. Говорил, она у него одна. Словом, маменькин
сынок. Показывал ее фото.  Я  увидел  старую,  скромно  одетую,  не  очень
красивую женщину, но он гордился ею, говорил, что она красивее  всех,  что
ему ее не хватает. Я сказал, что у меня дела, и смотался, я себя  знаю,  я
тоже могу разреветься".
 Матильде кажется, что она слышит  голос  Тины  Ломбарди:  "Понятно?"  И
говорит Селестену Пу, что он - стыдобище армий. Потом подъезжает к  столу,
берет письмо для кюре Кабиньяка и просит отнести его на почту после  игры.
Он отвечает, что пойдет сейчас же, что сел играть только для компании, что
слишком поздно пошел с короля бубен, что  его  обкрадывают,  как  фрайера.
Короче, что Мама в карточной игре - последняя дрянь.
 После его ухода Матильда звонит Пьеру-Мари Рувьеру. Это он в 1919  году
объехал военные госпитали для солдат с травмированной психикой. Она просит
его узнать, что стало с солдатом  известной  ему  роты,  эвакуированным  с
известного ему фронта в день, который  он  без  труда  угадает.  Пьер-Мари
спрашивает: "Его имя?" Она отвечает: "Жан Дерошель из  Сэнта,  департамент
Шаранта". Записав, он вздыхает: "Наверное,  я  тебя  очень  люблю,  Матти.
Очень". И вешает трубку.
 Едва войдя в ее комнату, где она с суровым видом сидит напротив двери в
своем кресле, Жермен Пир слышит: "Когда вы прекратили  поиски  и  написали
письмо, которое я получила в Нью-Йорке, вы уже знали, что Тина Ломбарди  -
убийца?"
 Прежде чем ответить, он целует ей руку, несмотря на то что  она  упорно
считает себя молодой девушкой, и  делает  комплимент  ее  внешности,  хотя
после поездки в Бинго она чувствует себя измученной,  разбитой,  ей  лучше
знать, какой у нее мерзкий вид, глядя в зеркало  так  и  хочется  показать
себе язык. Наконец он отвечает: "Моя профессия заключается  в  том,  чтобы
вынюхивать. В Сарзо, что в Морбиане, был убит лейтенант Гастон Тувенель, и
произошло это именно тогда, когда эта несчастная находилась там. Для всех,
кроме меня, это ни о чем не говорило".
 Он тоже берет стул, садится и продолжает: "Дорогая Матти, вам следовало
бы поблагодарить меня за то, что я прекратил слежку за ней. Тем более  что
это мне стоило ваших гортензий!"
 Матильда отвечает, что картина, которая ему  так  некогда  понравилась,
висит теперь внизу на стене маленького салона. Уходя, он может снять ее  и
унести. Если Мама удивится, пусть разыграет вора,  она  в  равной  степени
боится воров и мышей.
 Он  не  знает,  как  ее  благодарить.  Матильда   замечает:   "Так   не
благодарите. Помните мимозы, которые выбрали сначала? Они тоже будут ваши,
если разыщете одного человека - командировочные в придачу, естественно. Но
при одном условии: я заплачу лишь в том случае, если разыскиваемый человек
жив. Впрочем, если вы чуточку потерпите, я это сейчас узнаю".
 Жермен Пир отвечает, что, коли ставка так велика, он  подождет.  Кладет
котелок на край стола Матильды. На нем черный галстук,  маниакально  белые
гетры. Он спрашивает: "Что означают  на  вашей  прелестной  картине  буквы
"МЛМ", вырезанные на дереве?"
 "Матильда любит Манеша, или Манеш любит Матильду, на выбор. Но  оставим
это. У меня к вам серьезный разговор".
 "И о чем же?"
 "О сапогах, - отвечает Матильда небрежным  тоном.  -  Во  время  вашего
расследования  о  пропавшем  без  вести  в  Комбле  Бенжамене  Горде  трое
свидетелей подтвердили, что на нем были немецкие сапоги. Означает ли  это,
что на одном из  солдат,  найденных  под  обломками  дома,  были  немецкие
сапоги?"
 Жермен Пир улыбается, блестя глазами и  поглаживая  крышеподобные  усы.
"Послушайте, Матильда, не станете же вы меня  уверять,  что  нуждаетесь  в
ответе?"
 Действительно, не нуждается. Если бы 8 января 1917 года  под  обломками
дома был обнаружен труп человека в  немецких  сапогах,  Бенжамен  Горд  не
числился бы пропавшим без  вести  до  1919  года,  его  личность  была  бы
установлена тотчас и отпала бы нужда в расследовании.
 "Целью  этого  расследования  было,  в  интересах  моей  клиентки,  его
супруги, установить факт смерти славного капрала, - говорит Жермен Пир.  -
Мог ли я упустить такую подробность? Отсутствие  сапог  долго  мешало  мне
жить".
 Матильде приятно это услышать.  Стало  быть,  он  ей  солгал,  что  эта
подробность вылетела у него из головы.  Соединив  большой  и  указательный
пальцы, он возражает - ложь была не столь уж велика.
 В эту минуту в комнате раздался телефонный звонок. Подкатив к  постели,
Матильда снимает трубку.  Пьер-Мари  Рувьер  говорит:  "Ты  мне  испортила
вечер, Матти. Жан Дерошель, призыва 1915 года, из Сэнта действительно  был
эвакуирован с фронта на Сомме 8 января 1917 года. Он подхватил  воспаление
легких  и  страдал  от  множества  ран.  Сначала  его  лечили  в  больнице
Валь-де-Грас, затем в военном госпитале Шатодена и  наконец  в  больничном
центре Камбо-ле-Бэн, в Пиренеях. Отчисленный из  армии,  он  был  сдан  12
апреля 1918 года на руки матери, вдове  Поля  Дерошеля,  хозяйке  книжного
магазина, проживающей в доме 17 по Вокзальной улице в Сэнте. Повторяю,  я,
вероятно, очень люблю тебя, Матти, очень". Она отвечает,  что  тоже  любит
его.
 Повесив трубку, она поворачивает колеса к Жермену  Пиру  и  просит  его
вынуть записную книжку. Он вытаскивает из внутреннего кармана сюртука  уже
не ту, которой пользовался в 1920 году, но такую  же  истрепанную  и  тоже
перевязанную резинкой. Матильда диктует: "Жан Дерошель, 29  лет,  у  мадам
вдовы Поля Дерошеля, хозяйки книжного магазина, в доме  17  по  Вокзальной
улице, Сэнта". Закрывая книжку, Жермен Пир говорит: "Раз вы  даете  адрес,
что мне сделать, чтобы заслужить  мимозы?  Вероятно,  я  должен  совершить
кражу?"
 "Подождите, - говорит Матильда. - Дайте  подыскать  нужный  ответ"  Она
подъезжает к нему "Мне достаточно было бы небольшой лжи, но я  предпочитаю
скрытую правду. Признаюсь вам, я всем сердцем желаю, как никогда в  жизни,
чтобы вы в Сэнте остались с носом".
 Прищурив глаза, он молча пристально смотрит на нее. Матильда  берет  со
стола котелок и отдает ему.
 Вечером  во  время  ужина  Мама  рассказывает,  как  прилично   одетый,
вероятно, хорошо воспитанный и весьма любезный человек вошел  в  маленький
салон, снял картину и заявил, что мадемуазель Матильда  сказала,  будто  у
него эта картина будет в большей сохранности от мышей. Бедная женщина  уже
расставила всюду мышеловки. А это значит, что все останутся без сыра.



ПОДСОЛНЕЧНИКИ НА КРАЮ СВЕТА

 Оссегор плавится в августовской жаре, страдают даже кошки. Каждый вечер
гремят  грозы,  расстреливая  деревья,  срывая  листву,  уничтожая  цветы.
Бенедикта пугается при каждом раскате грома.
 Селестен Пу остался на несколько дней в "МЛМ",  он  смазывает  "делаж",
помогает Сильвену по саду, пилит с ним дрова на зиму.  Купается  в  озере.
Матильда учит его  играть  в  "Скопу".  Ест  он  с  большим  аппетитом,  и
Бенедикта на верху блаженства. Ему скучно. Подчас Матильда застает  его  в
задумчивости  стоящим  у  окна  и  наблюдающим  за  потоками  дождя.   Она
подъезжает к  нему.  Он  ласкает  ее  руку  с  милой,  рассеянной  улыбкой
человека, мысли которого далеко. И однажды вечером  объявляет,  что  утром
уедет, а как только устроится, сообщит о себе, они всегда будут знать, где
его найти, если понадобится. Матильда говорит, что понимает.
 Назавтра, 15 августа, в Кап-Бретоне праздник, люди высыпали  на  улицы,
следуя за процессией. Селестен  Пу  крепит  вещи  к  багажнику  мотоцикла,
Сильвен наблюдает за ним, Матильда и Бенедикта  присутствуют  при  сборах,
сидя на террасе. Прошло всего двенадцать дней с того воскресенья, когда он
приехал, чтобы скрепить  готовую  порваться  нить.  Как  и  тогда,  солнце
садится за кроны сосен. Матильде кажется, что прошла  целая  вечность.  Со
шлемом и очками  в  руках  он  подходит  к  ней,  чтобы  попрощаться.  Она
спрашивает, куда он теперь, и тотчас жалеет об этом.  Он  снова  улыбается
так, что может растопить лед, - он не знает. Быть может, заедет в  Олерон.
Не знает. Целует Матильду  и  Бенедикту,  крепко  жмет  руку  Сильвену.  И
уезжает почти в тот же час, что и приехал, в грохоте мотора на  предельной
скорости. А там, куда приедет, у него снова будут  два  чистых  круга  под
голубыми глазами. Матильде вдруг хочется знать,  куда  она  подевала  свою
куклу Артюра.
 Через несколько дней приходит письмо из Лейпцига, в Германии. Тотчас по
возвращении из поездки Хейди  Вейсс  встретилась  с  фельдфебелем  Хайнцем
Герштакером. Тот снова рассказал ей про воскресенье в Угрюмом  Бинго.  Это
почти то же самое, что она слышала в  таверне  "Оплот",  но  с  некоторыми
уточнениями. Последнее, наверно, поставило бы в тупик Селестена  Пу,  если
бы  он  был  тут,  но  лишь   подтверждает   предположения   Матильды,   и
удовлетворило бы ее гордыню, будь она  у  нее.  Выходит,  что  вопреки  ее
неуемному воображению родители в своем любовном порыве в Толедо сделали ее
не такой уж дурой.
 Взятых в плен Герштакера и трех его товарищей отправили во  французские
траншеи в понедельник незадолго до рассвета. Их сопровождало двое  солдат,
которые, вместо того чтобы пойти  кратчайшим  путем,  решили  заглянуть  в
Бинго. Здесь, разбросанные на  снегу,  лежали  трупы  осужденных.  Освещая
местность электрическим фонариком, солдаты  разошлись  в  разные  стороны,
отыскивая их. Герштакер увидел одного из убитых,  смерть  застала  его  на
коленях, с руками на бедрах и со склоненной на грудь головой. Это был тот,
кто сбил Альбатроса. Другой находился в похожей на погреб яме, сохранились
лишь ступеньки вниз. В свете фонарика Герштакер различил, что у того,  кто
там лежал ничком,  на  ногах  были  немецкие  сапоги.  Французский  солдат
выругался: "Вот дерьмо", - то было одно  из  французских  слов,  известных
фельдфебелю. Затем, что-то обсуждая, они снова пустились в  путь,  и  один
солдат сказал другому:  "Да,  да,  только  заткнись".  Чтобы  понять  это,
Герштакеру опять же не было нужды знать другой язык.
 Возможно, Селестена Пу это удивило  бы,  ее  же,  Матильду,  нисколько.
Правда,  сердце  ее  бьется  сильнее  прежнего.  Если  то,  что  она  себе
представила с тех пор, как прочла письмо Тины Ломбарди и проверила  записи
в шкатулке из красного дерева, имеет смысл, выходит, Бенжамен Горд в  ночь
боя снова оказался у Угрюмого Бинго. Теперь это подтверждает Герштакер.
 Бедный, бедный Бенжамен Горд. Надо же было  тебе  умереть  там,  думает
она, чтобы я смогла  убедиться,  что  один  из  пятерых,  взявший  у  тебя
немецкие сапоги, остался жив и добрался, по крайней мере, до Комбля. Им не
мог быть ни твой друг Эскимос, ни Си-Су, ни Анж Бассиньяно. Манеш  тоже  в
его тогдашнем состоянии  не  мог  этого  сделать.  Остается  Этот  Парень,
крестьянин из Дордони, найденный новорожденным на паперти часовни, который
в свой последний день на войне прятался в руинах другой часовни.  Осталась
фраза Юрбена Шардоло, тем утром побывавшего на ничьей земле,  когда  снова
пошел  снег.  Но  уже  после  тебя,  после  немецкого   военнопленного   и
безымянного солдата, который видел тебя в яме: "По крайней мере один, если
не двое".
 Да, у Шардоло были уверенность и подозрение.  О  своей  уверенности  он
сказал Эсперанце в июне 1918 года на перроне вокзала при эвакуации: "Готов
поставить две монеты на Василька,  если  бы  они  у  меня  были.  Но  меня
обобрали девки". Подозрение же связано с Этим Парнем  просто  потому,  что
безымянный солдат в конце концов не послушался и не заткнулся.
 Письмо, которого Матильда надет с особым нетерпением - письмо  от  кюре
Кабиньяка, - приходит два дня спустя.

 "Суббота, 16 августа 1924 года.
 Мое дорогое дитя!
 Признаюсь, ваше письмо сильно озадачило  меня  по  сути  тех  действий,
которые вы  предприняли.  Не  могу  понять,  каким  образом  письмо  Бенуа
Нотр-Дам или его жены попало  в  ваши  руки.  Выходит,  вы  встречались  с
Мариеттой и она просила вас ничего мне не  рассказывать.  Это  меня  очень
опечалило.
 Постараюсь, с верой в Господа нашего, и испытывая к вам полное доверие,
как можно лучше ответить на ваши вопросы.
 Я несколько раз перечитал это письмо. И с самого начала  хочу  сказать,
что Бенуа, которого я знал и ребенком, и подростком, и  взрослым,  никогда
не был таким уж крутым и недоверчивым человеком.  Вероятно,  война  меняет
чувства и людей, но я ощущаю нутром,  что  написанное  им  перед  кончиной
письмо несет в себе какой-то скрытый смысл.
 Я пытался понять то, что вы называете  "неуместным"  в  его  письме.  Я
расспрашивал окрестных жителей вплоть  до  Мартиньяка.  Этими  поисками  и
объясняется  задержка  с  ответом.  Я  поговорил  со  многими,  кто   знал
Нотр-Дама. И все единодушно утверждали, что Бенуа не было нужды  продавать
удобрения, которыми пользуются для  окуривания  полей,  они  у  него  были
невелики, больше всего он преуспевал в разведении скота.  Никто  не  знает
никаких Верней, или Берне. Ближе всего к той, что  вы  называете,  фамилия
Берноттона, кузнеца, который не использует удобрения. Не сочтите за упрек,
но самое непонятное в этом письме - употребление слова "неуместный".  Все,
что может быть неуместным, связывается с  неприличием,  а  не  с  разумом.
Итак, самое непонятное - это никогда не  живший  в  этих  местах  господин
Верней.
 Я уже стар, дорогое дитя, и хотел бы, до того как меня призовет к  себе
Господь, знать, что у Мариетты, которая, видно, устроила  свою  жизнь  без
Бога, и ее Батистена, которого я крестил, а прежде венчал  его  родителей,
все в порядке. Сейчас я  помолюсь  за  Бенуа  Нотр-Дам.  Я  от  всей  души
помолюсь и за вас, веря в то, что путь, который вы выбрали и который  выше
моего  понимания,  и  есть   один   из   тех   путей,   которые   называют
неисповедимыми.
 До свидания, дорогое дитя.  Если  вы  пришлете  несколько  строк,  дабы
успокоить мою душу, я готов простить вам употребление слова  "неуместный".
Догадываюсь по вашему письму, что вы усложняете себе жизнь,  не  всегда  к
месту употребляя изучавшуюся вами латынь.
 С верою в Господа нашего пребывающий
 Ансельм Буалеру, кюре из Кабиньяка".

 Первое, что делает Матильда,  это  проверяет  по  словарю  французского
языка, прав ли кюре. Он прав. Но все равно  она  с  помощью  языка  и  губ
производит неуместный шум по адресу добрейшего кюре.
 Затем достает из ящика листки для рисования и нарезает столько бумажек,
сколько слов в письме Этого Парня, написанном вечером 6 января 1917 года.
 Затем очищает стол, раскладывает  бумажки  со  словами  и  начинает  их
перемещать в поисках шифра под названием  "лифт",  о  котором  ей  говорил
Селестен Пу. Она не знает слово, которое Этот Парень и Мариетта используют
в качестве точки отсчета, и  отталкивается  от  неизвестного  в  Кабиньяке
имени Верней.
 В час дня Бенедикта и Сильвен объявляют, что их  желудки  требуют  еды.
Она просит обедать без нее,  она  не  голодна.  Только  пьет  из  горлышка
минеральную воду. В  два  часа  в  комнату  приходит  Бенедикта.  Матильда
повторяет, что не хочет есть и просит оставить ее в покое.  К  трем  часам
она все еще ничего не добилась, кошки  мешают  ей,  она  прогоняет  их  из
комнаты. В четыре часа слова выстраиваются в следующем порядке:


 Дорогая супруга,
 Я
 пишу, чтобы предупредить, что

 не
 буду
 некоторое время писать. Скажи

 папаше
 Берней,
 что я хотел бы все уладить в

 месяце
 марте,
 иначе пусть пеняет на себя. По
 мне,

 лучше
 продай
 все удобрения. Уверен, он

 согласится на
 все.
 Крепко поцелуй малыша, скажи

 ему, что
 лучше
 его матери нет никого, но до поры

 об этом лучше
 молчать.
 Пусть один знает, что

 Бог
 никого
 не одарил так, как его, и

 что
 не слушать
 ее большой грех. Я люблю тебя

 Бенуа.


 Таким образом по вертикали получается следующая фраза:
 "Я буду Берней марте, продай все, лучше  молчать,  никого  не  слушать.
Бенуа"
 Некоторое время Матильда сидит неподвижно, испытывая нечто, похожее  на
гордость, как бывает, когда, закончив картину, она не может повери