домой  огородник
сменил ей колесо. Она тотчас устремилась вперед. Но  при  выезде  из  леса
сдала и запаска. К счастью, она была в населенном пункте, где ей  сказали,
что ближайший гараж находится в семи километрах по дороге в Нуайон.  Девиз
у дамы следующий: "То, что может сделать мужчина, могу и я". И она  пешком
отправляется в гараж, куда добирается усталая, разбитая и почти без ног. К
счастью, ее встречает славный молодой парень. Приносит ей  стул  и  стакан
воды. Увы, хозяина нет на месте, а покрышками  они  не  торгуют.  Если  бы
кто-нибудь заменил его на заправке, молодой человек поклялся, что убил  бы
отца и мать, но сделал бы все, чтобы она смогла уехать на четырех  колесах
еще до конца дня.  Впрочем,  он  думает,  что  ему  не  придется  остаться
сиротой.
 Короче, амазонка остается на заправке, а парень уезжает  на  мотоцикле.
После множества приключений он возвращается на машине дамы,  та  в  полном
восторге. Пришедший тем  временем  хозяин  не  без  гордости  и  изрядного
фатализма замечает: "Ведь это Селестен Пу! На войне мы его прозвали Грозой
армий" Даме ничего не остается, как отвезти Селестена Пу к  брошенному  им
мотоциклу. А уже наступил вечер. Она не любит сидеть за рулем  в  темноте,
так что предпочитает переночевать в Нуайоне и приехать к супругу на другой
день. Все тот же любезный молодой человек сопровождает ее на мотоцикле  до
городской гостиницы. Ей ничего не остается, как пригласить его поужинать с
ней. Поскольку мужчины не могут отказать себе в  удовольствии  сопроводить
ту, кто им нравится, в постель, она не избежала этой участи.
 По словам Жермена Пира, который несколько дней спустя выслушал в Париже
исповедь своей приятельницы, ночь была упоительной. Подробностей он так  и
не узнал. Дама продолжала рассказывать,  а  он  уже  мчался  по  дороге  в
Нуайон. В тот же вечер, рассказав обо всем служащему гаража, он отправляет
ей телеграмму и одновременно вручает  в  Божьи  руки  Грозу  армий  с  его
мотоциклом,  который  отправляется  в  Ланды.  Все  расходы  на   горючее,
естественно, за ее счет. По его словам, Селестен Пу охотно  бросил  место,
где уже изрядно задержался, а Оссегор как раз  находится  на  пути  в  его
дорогой Олерон.
 Застав Матильду за рисованием котят, которые, как и он, не любят сидеть
на месте, и представившись, он просит разрешения сначала умыться. Матильда
велит отвести его в ванную. В доме их три. Селестен находит, что  насос  в
саду качает прилично, и соглашается, чтобы ему принесли  полотенце.  Вымыв
лицо и тело до пояса, он отправляется к мотоциклу, чтобы сменить  рубашку.
Позади его темно-красной машины находится металлический багажник  того  же
цвета, быть может, чуть меньше, чем сам мотоцикл, пострадавший от пыли,  к
которому   ремнями   прикреплены   большой   моряцкий   мешок,   канистры,
нагреватель, палатка и куст дрока для посадки на родном  острове.  Другим,
чтобы все это разобрать, понадобился бы весь остаток дня, но он не  таков,
он  обладает  гениальной  способностью  жить  в  ладу   с   организованным
беспорядком, то есть потребовалось пять,  самое  большее  шесть  минут  на
умывание и на объяснение подошедшему  Сильвену  механических  особенностей
его мотоцикла, и вот он уже сидит на террасе с Матильдой, свежевымытый,  в
хорошей голубой рубашке без воротничка и  с  короткими  рукавами,  готовый
рассказать ей свою жизнь.
 Он говорил долго, с паузами, казавшимися ей пыткой. Временами  вставал,
чтобы покружить по террасе, засунув руки в карманы, и так много курил, что
окурки заполнили всю пепельницу. Наступил  вечер.  На  террасе  и  в  саду
зажгли лампы. В какой-то момент Бенедикта  принесла  ему  омлет,  холодное
мясо и фрукты, поставив все это на стол из ивового дерева. Они с Сильвеном
уже поужинали [у французов слово "обед"  заменяет  слово  "ужин",  которое
употребляется крайне редко], как она любит говорить и  как  выражаются  на
острове Олерон. Селестен Пу съел все практически один. Бенедикта  находит,
что этот господин отлично воспитан.
 Вот он перед ней: курчавые светлые  волосы,  глаза,  похожие  на  глаза
фарфорового Артюра, первой куклы, которая была у нее, когда ей исполнилось
четыре года, и, как это ни странно, удивительно смахивает на этого Артюра.
Он плотного сложения, с сильными руками и с лицом  простодушного  ребенка.
От его улыбки можно растаять. Но ему не до улыбок, по  ее  вине  он  снова
оказался на войне.
 Ей хочется задать ему кучу вопросов, но она  отказывается  это  делать.
Только говорит, что оставляет его ночевать. Спрашивает, торопится  ли  он.
Тот отвечает - нет, он много разъезжает, у него нет никаких  обязательств,
за исключением куста дрока, который он вырыл по дороге и который хорошо бы
поскорее посадить. Он хотел сделать это на Олероне, в саду друга  детства,
но, по правде говоря, на его острове нет  недостатка  в  дроках.  Матильда
указывает ему на участок сада, где Сильвен никак не может решить,  что  бы
посадить такое, что соответствует лиловым  мыслям.  Селестен-Артюр  жестом
молча показывает, что, если ей так хочется, ему без разницы, тут  или  еще
где, он никогда не противоречит.
 Говорит еще, что не хочет их беспокоить, не надо отводить ему  комнату,
у него на мотоцикле  есть  все  необходимое,  ночи  теплые,  он  прекрасно
выспится в лесу между озером и океаном. Но дело  в  том,  что  Матильда-то
очень любит противоречить.


 Утром, записывая рассказ Селестена Пу,  Матильда  с  огорчением  слышит
треск отъезжающего мотоцикла  и  начинает  в  ярости  трясти  колокольчик.
Прибежавшая Бенедикта только пожимает  плечами:  ее  старшему  матросу  не
терпелось  опробовать  мотоцикл,  гость  охотно  снял  с  него  снаряжение
путешественника-бродяги, и они вместе поехали покататься. По  треску  этой
машины ясно, что  перед  ними  изобретение  дьявола,  делающее  более  ста
километров в час. Они уже  посадили  в  саду  куст  дрока  и  так  спешили
ускакать, что побросали весь инвентарь. Матильда говорит:  "В  хорошенький
переплет мы попали".
 Позднее, лежа на массажном столе, она слышит, что мужчины  вернулись  и
шумно поздравляют друг друга. Похоже. Сильвен  все  время  был  за  рулем,
машина очень ходкая. Матильда думает,  что  они  могли  бы  стать  добрыми
друзьями, если бы она попросила Селестена остаться тут на некоторое время.
И при одной только этой мысли закрывает глаза.
 Теперь три  раза  в  неделю  массировать  ее  приезжает  специалист  из
санатория, здоровенный мужчина в очках, господин  Мишло.  Прежний,  тренер
Жорж Корню, сбежал три года назад с женой  фармацевта  из  Дакса  и  женой
рыбака из  Кап-Бретона,  к  счастью,  обе  они  были  бездетными  сводными
сестрами по отцу, что лишало это событие определенной доли драматизма. Как
говорит Бенедикта, "такие вещи случаются".
 Отпустив господина Мишло, Матильда ложится загорать на террасе с  видом
на озеро. Она просит Сильвена принести ей  шкатулку  из  красного  дерева,
откуда достает  лишь  письмо  с  признаниями  Элоди  Горд  и  прячет  его.
Остальные лежат там в хронологическом порядке,  чтобы  Селестену  Пу  было
проще во всем разобраться.
 Как и накануне, он сидит  напротив  нее,  но  стол  тут  квадратный  из
светлого полированного дерева, и теперь уже ест Матильда, наблюдая, как он
читает рассказ о своей первой встрече с Даниелем Эсперанцей. Он не  делает
никаких замечаний до конца чтения, но по  его  лицу  Матильда  видит,  как
всплывают в памяти забытые подробности и как они его печалят.
 Помрачнев,  он  говорит:  "Странное  чувство  испытываешь,  читая   его
рассказ, но все было именно так. Жаль, что я не понял тогда, какой славный
человек этот сержант Эсперанца".
 И подтверждает, что именно капрал Горд обменял свои башмаки и краги  на
немецкие сапоги Эскимоса. Оказалось, что они дружили в другом полку и  там
побратались. Капрал Горд страшно расстроился, узнав о несчастьях, выпавших
на долю его друга. Ночью он даже порывался  разрезать  колючую  проволоку,
чтобы присоединиться к нему, но вмешался  лейтенант  Эстранжен,  очень  на
него рассердившийся.
 Он подтверждает и то, что отдал левую перчатку тому  из  осужденных,  у
которого не было одной руки, Манешу.
 Но  он  не  дает  Матильде  возможности  расчувствоваться.   И   тотчас
добавляет, что именно ему капитан  Фавурье  поручил  отнести  свое  письмо
вахмистру и, коли Эсперанца получил его спустя месяц  в  Вогезах,  значит,
армейская почта была не такой уж бездарной,  как  другие  службы,  включая
генштаб.
 Затем он прочитал письма осужденных. Комментируя  письмо  Эскимоса,  он
говорит:  "Бисквитом  звали  капрала  Горда.  Хорошо,   что   они   смогли
помириться". А вот письмо Этого Парня его удивляет так же, как и Матильду.
Прочитав  его  дважды,  потом  в  третий  раз,  он  отрубает:  "Оно   явно
зашифровано. Пусть убьют моих отца и мать, если ошибаюсь".
 Матильда просит его хоть на время оставить в покое  отца  и  мать,  она
всегда  считала,  что  в  своей  переписке  Бенуа  Нотр-Дам   и   Мариетта
пользовались шифром. Может ли он расшифровать? Он отвечает, что  у  многих
супругов,  обрученных,  любовников  существовали  свои  способы   обмануть
цензуру Например, некоторые слова имели двойной смысл, и понять  их  могли
только  те,  кому  они  предназначались.  Даже  специалисту  контрразведки
разгадать все было бы не под  силу.  Существовали  и  другие  способы,  из
которых ему известны  три,  наиболее  простые.  Первый  назывался  "прыжок
блохи" и заключался в том, чтобы при чтении перескакивать через одно, два,
три слова. "Карточка нежности" заключалась  в  том,  чтобы  читать  только
заранее обусловленные строки. Он, Пу, смеет утверждать, что Этот Парень не
использовал ни один из этих способов, Матильда, мол,  сама  может  в  этом
убедиться. Но существует еще "Лифт", который заключается в том, что  слова
выстраиваются  на  странице  в  таком  порядке,  что  некоторые   из   них
складываются в строку сверху вниз или наоборот, и надо точно знать заранее
оговоренную точку отсчета, чтобы прочитать секретную фразу.  Но  для  того
чтобы разобраться в шифре Нотр-Дам, следует иметь оригинал  письма,  копия
Эсперанцы ничего не дает.
 Матильда выпивает чашку кофе с молоком и просит Селестена Пу  прочитать
следующее письмо, которое Уголовник продиктовал  ему  в  закутке  капитана
Язвы. Насколько он помнит, если учесть, что Эсперанца выправил орфографию,
в которой он никогда не был силен, это именно то самое  письмо  марсельца.
Матильда говорит: "Его письмо тоже  зашифровано.  Крестная  Тины  Ломбарди
сама мне сказала, вы убедитесь в этом в дальнейшем. Как вы  считаете?"  Он
не знает. Но, вздохнув, говорит: "Ешьте. Не мешайте читать".
 При чтении того, что разузнал Пьер-Мари Рувьер, он долго молчит, греясь
на солнце и поглядывая на  озеро  и  чаек,  собирающихся  на  песке  после
отлива. "Так вот, значит, о чем говорил капитан перед смертью, -  замечает
он, снова присаживаясь к столу. - Выходит, майор Лавруй скрыл  помилование
Пуанкаре".
 "С какой стати?"
 "Откуда мне знать? Может, потому, что был подонком или  хотел  насолить
вышестоящему начальству, а может, собирался все свалить на Фавурье.  Какая
разница! Я не удивлюсь, если узнаю, что он даже не  прервал  ужина,  чтобы
все уладить".
 Письмо матери капрала  Шардоло  приводит  его  в  растерянность.  После
Угрюмого Бинго он много раз общался с Юрбеном Шардоло. Война разлучила  их
только весной 1918 года.  Шардоло  ни  разу  не  поделился  с  ним  своими
сомнениями,  как,  по-видимому,  и  ни  с  кем  другим.  Слухи  на   войне
распространяются быстро как в траншеях, так и на отдыхе, он бы услышал.
 "Вы много говорили об этом воскресенье?"
 "Какое-то время. Говорили о наступлении, о погибших друзьях, о раненых,
которым выпал шанс отправиться по домам. А потом, как я уже  сказал,  одна
мерзость выталкивает другую, один день - другой".
 "А пятерых осужденных не вспоминали?"
 Тот опускает голову:  "Для  чего?  Мы  старались  не  говорить  даже  о
погибших товарищах".
 Затем перечитывает тот кусок письма, где говорится о сделанном  Юрбеном
во время увольнения признании родителям:
 "Вы правы, мне все приснилось, но верно и то, что я видел всех  пятерых
мертвыми на снегу и один из них, если не двое, был совсем не тот,  кого  я
ожидал обнаружить"
 Он говорит: "Ничего не понимаю. Я и не знал, что Шардоло в  понедельник
оказался в Бинго Мы находились в третьей траншее немцев, в трехстах метрах
правее и на километр вперед. Для возвращения  мы  выбрали  самый  короткий
путь"
 "Кто еще вернулся в  тыл  в  ночь  с  воскресенья  на  понедельник?"  -
спрашивает Матильда.
 "Не помню. Я, например, был занят ранеными и жратвой. Мне бы никогда не
пришло в голову рисковать жизнью и делать крюк под артобстрелом бошей".
 Потом, подумав, продолжает: "В воскресенье вечером многие отправились в
тыл перенести раненых, забрать боеприпасы, помочь пулеметчикам  по  частям
перетащить их пулеметы. После того как  командование  перешло  к  сержанту
Фавару, возникла изрядная сумятица. Хотя этот парень  не  терял  головы  в
трудные минуты. В  этом  мы  убедились,  когда  он  стал  лейтенантом  при
сражении в Шмен де Дам".
 "Вы сказали, что  кто-то  видел  тело  Манеша,  убитого  выстрелами  из
Альбатроса, на снегу утром в понедельник. Но этот человек наверняка должен
был пройти через Бинго. Кто это был?"
 Селестен в отчаянии качает головой. Слишком  много  всякого  навалилось
тогда, снова пошел снег, он не помнит, кто из товарищей рассказал  ему  об
этом, а может, повторил с чужих слов.
 Потом, еще подумав,  добавляет:  "Знаете,  мать  Шардоло  вполне  могла
неверно понять слова сына и, возможно, имела  в  виду  не  то,  о  чем  мы
думаем. Просто хотела, например, сказать, что один из осужденных, если  не
двое, зря оказался там, что не заслуживал такого  наказания.  Шардоло  мог
подумать о вашем женихе, который был не в своем уме, а также об Эскимосе -
ведь тот настаивал на том, что невиновен.
 Матильда допускает, что  фраза  Шардоло  могла  быть  искажена,  но  не
настолько ведь, чтобы изменился ее смысл. Пусть  прочтет  письмо  Вероники
Пассаван о ее встрече с Тиной Ломбарди в начале  марта  1917  года,  почти
через два месяца после Бинго. Он уже прочел. И поясняет,  что  женщины  из
всех слоев общества рыскали тогда  по  тылам,  собирая  сведения,  которые
помогли бы им обнаружить близких, пропавших без вести.  Солдаты  и  жители
часто обманывали их, говоря то, что тем хотелось бы услышать, в  обмен  на
несколько монет, часы  или  благосклонность.  Ему  не  хочется  шокировать
Матильду грубым словом, которым их  обзывали,  чтобы  потом,  посмеиваясь,
похваляться успехом у какой-нибудь легковерной красотки, одной из  которых
была и Тина Ломбарди.
 Порывшись в  куче  бумаг  и  отыскав  лист  для  рисования,  исписанный
Матильдой, он говорит:  "Смотрите,  вы  сами  пишете,  что  она  ошиблась.
Понятия не имею как, но она как-то прознала, что ее Уголовника отправили в
Бинго вместе с четырьмя осужденными, на одном из  которых  были  снятые  с
боша сапоги. Понятия не имею как, но она  узнала,  что  это  был  Эскимос.
Понятия не имею как, но она узнала, что в понедельник на одном из  раненых
в Бинго были немецкие сапоги и его видели в санчасти в Комбле с еще  одним
раненым, моложе его. Из этого она сделала вывод, что это Эскимос, а другой
- ее парень. И ошиблась, вы правы. Сапоги были на Бенжамене Горде. А  тот,
что помоложе, из призыва Мари-Луизы, как и я, из Шаранты, мне знаком.  Его
фамилию я так и не узнал, все называли его Ларошелем. Ночью они  пошли  за
ранеными  для  отправки  в  тыл.  А  на  обратном   пути,   должно   быть,
перемолвились  с  кашеварами  или  санитарами.  Я  потом  слышал,  как  те
рассказывали, что повстречали их. Санитары еще интересовались, не из  роты
ли мы капрала Горда, и сказали, что тот был ранен в голову, весь в  крови,
но все равно тащил на  спине  раненого  товарища  по  имени  Ларошель  или
Рошель, что он был в немецких сапогах и топал на медицинский пункт.
 Матильда молчит.
 Позже Селестен Пу читает,  что  Бенжамен  Горд  был  убит  перед  самой
эвакуацией раненых из  Комбля,  когда  начался  артобстрел,  и  добавляет:
"Бедный капрал Бисквит! Я не слышал, чтобы он когда-нибудь зубоскалил. И в
тылу, и на передовой выглядел скорее печальным, но смелым солдатом, и я не
помню, чтобы к кому-нибудь цеплялся".
 Он вспоминает Бисквита. Сигареты кончились. Селестен Пу тщетно роется в
пустой пачке. И рассказывает: "Однажды в тылу я видел, как он чинит  стул.
Мы с ним разговорились, и я узнал, что у него жена и пятеро детей.  Назвал
всех по именам, я их забыл. А запомнились его пальцы,  похожие  на  пальцы
ювелира. Я тогда понял, что, не будь  этого  свинства,  он  был  бы  среди
краснодеревщиков четырехзвездным генералом".
 Матильда называет имена детей: Фредерик, Мартина, Жорж, Ноэми, Элен,  и
предлагает ему взять в нижнем ящике буфета пачку сигарет.  Бросив  курить,
Сильвен сунул их туда.
 Во второй половине дня, на другой террасе, Матильда снова пытается, уже
по памяти, нарисовать котят, они отправились к ручью поиграть в прятки или
спят после еды. Селестен читает и перечитывает ее записи. По поводу писем,
где говорится о нем, он бросает: "Сплетни все. Да, я  умею  крутиться,  но
никогда никого не обманывал, а если оказывал услугу, то за услугу. Жбан  с
супом надо считать кастрюлей, там было не больше  двух  литров.  Я  был  в
сговоре с поварами, они сказали правду. А кто кинет в меня камень  за  то,
что я воспользовался ужином, брошенным генштабистами? Из моего отделения -
никто. Это было нежное, хорошо обжаренное снаружи, с кровью внутри,  мясо.
А груши в сиропе - просто чудо. И в наших животах они себя чувствовали так
же отменно, как у этих надменных придурков. За  информацию,  где  все  это
находилось, я отдал одному ординарцу три пачки отличных сигарет".
 А позже, отодвинув все эти бумаги, говорит, черт побери, "у него совсем
обалдела голова", теперь он ничего не знает и во всем сомневается, даже  в
том, что сам видел в то проклятое  воскресенье.  Но  одно  ему  совершенно
ясно: если кто-то из пятерых, оставленных на снегу, сумел выбраться живым,
им мог быть только Этот Парень.
 "Почему?" - сухо спрашивает Матильда, повернувшись к нему.
 Он явно устал. Щеки покраснели.  Не  глядя  на  нее  и  пожав  плечами,
Селестен Пу отвечает: "Потому что той войны, о которой говорится  во  всех
этих бумажках, я не видел, можно подумать, что я  вовсе  там  не  был".  И
громко  повторяет:  "Будь  я  проклят!"  Но  ему  становится  стыдно,   он
успокаивается и, опустив  голову,  продолжает:  "Чтобы  выбраться  оттуда,
нужно было сразу  отыскать  надежное  укрытие  и,  как  советовал  капитан
Фавурье, молчать в тряпочку сидеть в нем всю ночь, весь день, стараясь  не
привлекать к  себе  внимания,  питаться  снегом  и  ходить  под  себя,  не
шевелясь. И ждать. А  в  это  самое  время  Си-Су  распевает  песню  "Пора
цветения вишен", Манеш сооружает Снеговика, Уголовник  готовится  сдаться,
Эскимос сбивает гранатой биплан. Из этих  пятерых  только  Этот  Парень  -
самый сильный и спокойный знаю, сам его видел в закутке капитана, так что
никто другой не мог бы выбраться из той передряги. Но ему, говорю вам, все
же не удалось спастись, потому что снаряды так и падали вокруг  Понимаете?
Они все падали  и  падали  на  Бинго  и  на  землю  перед  ним.  Даже  нам
доставалось, хотя мы находились в куда лучшем положении, чем он,  так  что
нам пришлось сматываться"
 Матильда старается не обращать внимания на чужую  усталость.  Возможно,
потому, что на протяжении многих лет ей тоже  приходится,  "не  шевелясь",
делать многие вещи. Но Селестен  Пу  начинает  ей  нравиться,  она  решает
освободить его на некоторое время.
 С совершенно "обалдевшей головой" тот бежит к озеру купаться. Из  своей
комнаты она видит, что он хорошо плавает Но все равно не  чета  Манешу.  И
тут ей приходит в голову