знакомство с одной девицей, которая распределяла
на мехмате  профсоюзные  блага. Большая  часть  этих самых благ, разумеется,
доставалась Прошке,  но и нам  перепадали  крохи. Девица  в приватной беседе
поведала  Прошке жуткую  историю о том, как едва не вылетела  с  факультета,
вычеркнув одну ничем не  примечательную нашу  сокурсницу из  списка баловней
судьбы,  получивших путевку на  август в  спортивный лагерь  в Пицунде.  Сия
операция  понадобилась  Прошкиной  почитательнице,  дабы  внести  в   список
подругу. Но  эта  невинная  благотворительная акция  обернулась  неожиданным
кошмаром. Главный профкомовский лидер мехмата запер девицу в  своем кабинете
и свистящим шепотом объявил ей, что вычеркнутая посредственность ни много ни
мало  стукачка  КГБ  и  в  случае еще  одного такого  прокола  он,  то  бишь
профсоюзный лидер, не даст за девицыну жизнь и полушки.
     Вот  такую  историю  узнал  Прошка, а  кроме того, девица  под страшным
секретом назвала ему имя  стукачки. Прошка долго молчал, крепился, но как-то
выпили мы с ним лишку, и  у него развязался  язык.  Меня же на пьяную голову
его рассказ навел на совершенно безумную мысль. Я немедленно поделилась ею с
Прошкой, и он, тоже не слишком трезвый, пришел в буйный восторг.
     Короче, проникли мы с ним  глухой ночью в деканат и на тамошней пишущей
машинке отстучали статью  о доблестных органах безопасности.  Будучи  особой
предусмотрительной,  я  не  забыла прихватить  с  собой резиновые  перчатки,
которые  стащила в родном ЖЭКе. Статья воспевала неусыпную заботу упомянутых
органов  о студенчестве,  между  делом  в ней  упоминалось  о подслушивающих
устройствах в студенческих блоках, а напоследок  прилагался список  стукачей
курса.  Этот  список  явился плодом  нашего с Прошкой  мозгового штурма.  Мы
раздобыли  списки  всех студентов, получивших за  два последних  года  самые
дефицитные  путевки,  исключили  оттуда  всех  комсомольских  и  профсоюзных
деятелей, всех спортсменов, отличников, друзей профкомовских бонз и получили
несколько  имен предполагаемых  сексотов.  До сих пор не знаю, насколько наш
список  оказался  точным. А  вдруг мы  напрасно  облили  грязью ни в чем  не
повинных студентов, которым просто повезло?
     Той  же глухой ночью  мы прилепили  статью  к факультетской  стенгазете
возле деканата и  отправились спать  счастливые  и  довольные собой. Реакцию
наша милая шутка вызвала чудовищную. В последующие дни добрая половина курса
слушала  лекции и сдавала экзамены на Лубянке. Хотя со всех брали подписку о
неразглашении, слухи, разумеется, циркулировали. Не знаю, по какому принципу
гэбэшники отбирали подозреваемых, но мы с Прошкой угодили в их число. Причем
забрали нас на следующий же день, когда никаких слухов еще не возникло, и мы
были совершенно не готовы к такому повороту событий. Прошку увезли с занятий
на  военной кафедре,  а  меня -  со  службы,  то бишь из дворницкой каморки.
Добавьте к этому,  что я  не имела ни малейшего  понятия о Прошкиной судьбе,
равно как и он о моей.
     Все  дальнейшее   я  воспринимаю  исключительно   как  чудо   Господне.
Во-первых,  никто  из  нас  не  раскололся. Во-вторых,  мы  оба  ожесточенно
твердили, что ночь накануне провели у  меня дома с Лешей, Генрихом и Марком.
Якобы мы  вчетвером играли в преферанс, а Прошка пек торт, проигранный им на
спор. Мы  оба  дали  абсолютно  совпадающие показания:  кто где  сидел,  кто
выиграл, кто проиграл, кто во что был одет. Но на этом чудеса не  кончились.
Привезенные порознь на Лубянку Леша,  Генрих и Марк повторили наши показания
почти дословно.
     Конечно,  нужно  признать,  что  вдохновенно  описанные  нами   события
действительно  имели  место, но за  сутки до роковой ночи. Естественно, наши
друзья  сообразили,  что вопросы задаются им неспроста и что в беду  угодили
именно  мы  с  Прошкой,  поскольку  прошлой  ночью  по  непонятным  причинам
отсутствовали. Но все это, вместе взятое, объясняет только  половину чуда. А
как объяснить, что все мы, напуганные до чертиков, не сговариваясь,  описали
одну и ту же ночь? Как объяснить, что ни разу в жизни не солгавший Леша врал
как  по писаному  и  врал настолько убедительно, что  сумел  обмануть тертых
кагэбэшников? Как объяснить, что  всегда  терявшегося  от грубости и хамства
Генриха ни разу не удалось сбить с толку?
     Я так подробно остановилась на этом происшествии, потому что оно  лучше
других показывает, насколько  мы к тому времени спелись. Мы стали напоминать
дружное, хотя и невероятно склочное семейство. Признаться,  только благодаря
всегдашней  Лешиной  невозмутимости  и  миролюбию  Генриха  нам  до  сих пор
удавалось не разругаться вдрызг.
     На     четвертом    курсе    Генрих     познакомился    с    Машенькой,
студенткой-первокурсницей биофака,  и  отчаянно  влюбился. И  был совершенно
прав, поскольку  Машенька оказалась настоящим чудом. За внешностью тоненькой
высокой большеглазой красавицы скрывался светлый ум и золотой характер.
     В зимние каникулы Генрих и Машенька поженились. Спустя  некоторое время
Генрих  стал  счастливым отцом двоих близнецов -  Эриха и Альмы.  Имена дети
получили в честь деда и бабки.
     С тех пор  много воды утекло, но  ни солидности, ни здравомыслия у моих
друзей не прибавилось. Они постоянно влипают в какие-то невероятные истории.
Стоит нам  собраться  вместе или даже  только  попытаться  это  сделать, как
события тотчас начинают развиваться самым непредсказуемым образом.  Впрочем,
судите сами.

        Глава 3

     - Все! - простонал Прошка и бессильно рухнул на горячую каменную плиту.
- Дальше я не пойду.
     Генрих,  явно  обрадованный тем,  что  не он  первым  выказал  признаки
слабости,  не  мешкая пристроился  рядом.  Машенька и  Эрих  с  Алькой,  еле
перебирая  ногами,  дотащились  до  главы  семейства  и молча опустились  на
камень. На разговоры у них уже не было сил.
     Сутки в душном поезде, оглушающая  жара в Симферополе, часовая тряска в
раскаленном троллейбусе и  душегубка в  автобусе  сказались на всех  нас  не
самым  лучшим образом. Но двухчасовой пеший переход с неподъемными рюкзаками
по раскаленным камням подточил силы даже неутомимого Леши. Последние полчаса
он  угрюмо  шагал, забыв даже про неправильные латинские глаголы,  о которых
рассуждал всю дорогу от Симферополя.
     Я покосилась  на  пестревшее палатками ущелье, потом обернулась, обведя
взглядом  корпуса  пансионата  "Бирюза", который мы только  что  миновали, и
обширный, но вовсе не безлюдный пансионатский пляж.
     - У  тебя что,  совсем  мозги  вытопило? - прошипела я, вперив в Прошку
полный   возмущения  взор.  -  Стоило  ехать  за  две  тысячи  верст,  чтобы
насладиться зрелищем курортных толп!
     Марк, явно потрясенный перспективой  двухнедельного  пребывания  в гуще
курортной толпы, решительно встал на мою сторону:
     - Нет! Здесь мы не останемся.
     - Но ведь неизвестно, сколько народу будет дальше, - умоляюще прошептал
Генрих. - Тут только до ближайшего мыса километра три. А вдруг за ним вообще
не окажется подходящего места для стоянки?
     - Окажется! - отрезала я. - За этим мысом чудесная бухточка,  а наверху
-  плато  с  можжевельником,  густая  тень,  места  для палаток и  ни  одной
посторонней морды.
     -  Почему  же  ты  так   уверена,  что   этот  райский  уголок  обойден
туристерами? - ехидно поинтересовался Прошка, явно оживившись в предчувствии
склоки.
     - Потому что там нет воды.
     - Что?!
     - Как это - нет воды?
     - И что же мы будем делать?
     - Ты предлагаешь пить морскую?
     Все заговорили разом, и  некоторое время мне не  удавалось вставить  ни
слова. Но вот  испуганный галдеж стих, и друзья  выжидательно  уставились на
меня.
     - За водой будем ходить в пансионат, - доброжелательно объяснила я.
     В наступившей тишине стал явственно слышен безмятежный стрекот цикад.
     -  Как  минимум  четыре  километра  в  один  конец!  - выдавил  наконец
потрясенный Генрих. - По жаре! С тяжелыми канистрами! Варька, побойся Бога!
     - Да уж, развлечение не  из приятных, - поддержал Генриха Леша и тут же
жизнерадостно добавил: - Зато каждый день!
     - Маньячка! - убежденно сказал Прошка.
     Даже Марк подрастерял решимость.
     - У  нас только три канистры, причем одна - пятилитровая. Хватит ли нам
двадцати пяти литров в сутки?
     - Взрослому человеку положено выпивать литр жидкости в день, - отмела я
его сомнения. - Так что одну канистру можно смело использовать под вино.
     - Литр! По такой жаре? Варвара, ты перегрелась!
     - Ну ладно, можете выдувать по два с половиной, - великодушно разрешила
я.
     - Но ходить каждый день! - запричитал Генрих.
     - Да  что  вы  ее слушаете? -  возмутился Прошка. - Остаемся  здесь,  и
никаких гвоздей. Сейчас окунемся и пойдем ставить палатки.
     Я  молча  повернулась и решительно зашагала в  сторону мыса. Изумленный
возглас Генриха заставил меня остановиться:
     - Машенька! И ты туда же?
     Я  обернулась. Машенька  встала с камня и обреченно надевала рюкзак.  Я
ощутила мгновенный укол раскаяния.
     - Я же вас как облупленных знаю, Анри. Хочешь, расскажу, что в точности
произойдет, если  я сейчас не поддержу Варвару? Раз уж Варька уперлась, ее и
танком не  остановишь.  Леша, естественно,  пойдет  с ней. Через  пятнадцать
минут  Марк еще раз обозреет палатки и пляж и решит, что ежедневная прогулка
за водой куда приятнее жизни в загаженном муравейнике. Потом ты будешь  часа
полтора   уговаривать   Прошку   не  разрушать   компанию,  а  Прошка  будет
выторговывать  себе  освобождение  от  обязанностей  водоноса.  В  итоге  мы
доберемся до Варькиного  плато в темноте, дети  заснут на камнях голодные, а
вы до утра будете выяснять отношения. Нет, уж лучше сразу перейти на сторону
победителей. По крайней мере, у нас останется надежда поужинать  и поставить
палатки.
     Нарисованная Машенькой  картина произвела впечатление  даже  на Прошку.
Без единого звука он поднялся с плиты и поплелся за нами.
     Через час мы вскарабкались по крутой тропинке  в скалах и оказались  на
просторном  плато,  обрамленном  густыми  зарослями  крымского  древовидного
можжевельника.  В воздухе стоял  острый  хвойный  запах,  дружно  стрекотали
цикады, все вокруг дышало ленивым спокойствием.
     - Красота! - восхитилась Машенька.
     - Обрывы страшноватые, - поежился Прошка.
     - Ничего, они далеко, а близнецам запретим и близко подходить.
     В  центре  ровной  площадки  росло  невысокое,  но  могучее раскидистое
дерево,  под которым кто-то из  наших сумасшедших  предшественников-туристов
сложил из здоровенных плоских камней  монументальный  стол.  Вокруг  стола в
живописном беспорядке стояли валуны поменьше - стулья. Наши  предшественники
явно  ездили  сюда не  один год  и  любили комфорт. Они  даже  не поленились
сложить неподалеку  от  стола  очаг  и водрузить  сверху гигантскую чугунную
решетку. Неужели притащили ее с собой?
     Все  сразу  повеселели  и  рассыпались по  поляне  выбирать  места  для
палаток. Эрих с Алькой обнаружили в кустах зверька, похожего на тушканчика.
     - Крыса! - завопил Эрих.
     - Лови ее! - крикнула Алька, и они немедленно бросились в погоню.
     Несчастное  существо метнулось  на  дерево  и, тяжело дыша,  с  упреком
уставилось на своих мучителей огромными круглыми глазами.
     - Она древесная, - разочарованно объявил Эрих.
     - Ну тогда ладно, пусть живет, - смягчилась Алька.
     Я нашла подходящий участок  и вытряхнула из рюкзака палатку.  Палатки -
мое хобби, одно время я даже подрабатывала их шитьем,  потому что знала одно
местечко, где  за  пару бутылок водки можно было раздобыть нужное количество
парашютного  шелка  и  стропы.  Палатки  получались  чудесные -  компактные,
удобные,  практически  невесомые. Мы с  Лешей обеспечили ими всю компанию: я
шила, а он добывал необходимую фурнитуру.
     - А кто пойдет за водой? - инквизиторским тоном поинтересовался Прошка.
     - Как - кто? - удивилась я. - Вы с Генрихом, конечно.
     От  возмущения  у  Прошки  перехватило  дыхание.  Он  попытался  что-то
сказать, но лишь невнятно булькнул.
     - Почему мы? - жалобно проскулил Генрих.
     - Должен же быть от вас хоть какой-то прок, - с готовностью ответил  за
меня Марк. - Ничего другого  вы все равно делать не умеете. Если не  пойдете
за водой, вообще превратитесь в бесполезный балласт.
     - А Варька - полезный? - прорезался у Прошки голос. - По-моему, вреднее
не бывает. Она нас сюда пригнала, вот пусть сама и отправляется!
     - Но она же дама, - с упреком заметил галантный Генрих.
     - Кто?  Варька?! Да она самое  упрямое,  вредное и  злобное существо  в
мире. Если она дама, то я - папа римский. И потом, я же не предлагаю ее одну
отправить. Пускай забирает с собой своего драгоценного Лешеньку.
     - А палатки будешь ставить ты? - ехидно поинтересовался Леша.
     Прошка сник  было  перед  этим  железным аргументом,  но  тут же  снова
воспрял:
     - Тогда пусть Марк идет.
     -  Я буду  рубить  дрова,  - отрезал Марк. - Или, по-твоему,  я  должен
доверить топор вам с Генрихом?
     - Ох, нет,  только не это! -  вмешалась Машенька.  - Анри, милый, прошу
тебя, сходи, пожалуйста за водой!
     - Но почему, Машенька?  - удивился Генрих. - Я  прекрасно могу нарубить
дров.
     - Могу себе представить! Сначала ты  обдерешься  в кровь и набьешь себе
шишек,  разыскивая  в  этих  зарослях  подходящее сухое дерево, потом будешь
долго и задумчиво его созерцать, а в конце тяпнешь себя топором по ноге.
     Генрих обиженно засопел, но все-таки полез в  рюкзак за канистрой. Даже
Прошка,  безмерно  уважающий  Машеньку,  перестал качать  права. Мы с  Лешей
начали расставлять палатку.
     -  Иногда  я  спрашиваю  себя,  -  задумчиво  сказала  Машенька,  когда
новоявленные  мученики  скрылись  из виду,  -  как  это  они тебя  до сих не
придушили, Варвара? Иной раз у меня у самой руки чешутся.
     - Да,  что ты, Машенька, они же  во мне  души не чают! И без  меня  они
давно  пропали  бы,  как   пить  дать.   А   твоя   совершенно  беспричинная
кровожадность крайне меня удивляет. Разве я тебя хоть раз в жизни чем-нибудь
обидела?
     Леша как-то  странно хмыкнул, и я перехватила предостерегающий  взгляд,
который бросила на него Машенька.
     - Нет, что ты! Просто иногда  хочется немного  покоя, так, разнообразия
ради.
     -  Ты  считаешь, что  отсутствие  покоя  как-то связано  со  мной? - не
поверила я  своим  ушам.  -  Да  я  самый  кроткий, самый  уравновешенный  и
терпеливый человек в этой компании!
     Леша поперхнулся. Я стремительно обернулась:
     - И ты туда же? Что, разве я не права? Кто бы еще, кроме меня, смог  бы
выносить столько  лет это  скопище отъявленных  скандалистов?  По-моему,  за
уживчивость и легкий нрав я давно заслужила Нобелевскую премию мира.
     - Да,  да,  конечно...  -  сдавленно произнес Леша,  старательно  пряча
глаза.
     Машенька  не  выдержала  и  расхохоталась.  Любопытные  дети  прибежали
узнать, что так  развеселило мамочку. Я  насупилась и поджала губы.  Раз они
обо мне такого мнения, не скажу больше ни слова. Они еще раскаются!
     -  Не обижайся,  Варька, - вытирая  слезы, попросила Машенька.  - Ты  -
чудо.  Ты  умная,  добрая,  великодушная  и  бесстрашная  женщина.  Но  твою
самооценку трудно назвать трезвой.
     Я не могла долго дуться на Машеньку, а  потому улыбнулась и вернулась к
палатке, но Лешино предательство потрясло меня до глубины души.  Хорош друг,
нечего сказать! Сколько пудов соли мы с  ним съели, - подумать  страшно! - а
он так и не дал себе труда оценить мою незлобивость. Свинство, да и только!
     Мы расставили остальные палатки. Леша болтал, не  умолкая ни на минуту,
и совершенно не обращал внимания на мое угрюмое молчание. Если у него и есть
серьезные недостатки, то один из них - толстокожесть. Ну как можно ничего не
замечать,  если  тебе так  явно дают почувствовать, что тобой  недовольны? В
конце концов, убедившись, что  мои усилия  пропадают втуне, я махнула рукой.
Не злиться же на него вечно, в самом деле!
     - Эй, пошли купаться! - кинула я клич.
     Дети встретили мое предложение криком "ура!". Машенька засмеялась.
     -  Ты представляешь,  что  скажет нагруженный канистрами  Прошка,  если
застукает нас в море?
     - Ничего, переживем!
     После купания настроение у меня заметно  поднялось. Прошка с Генрихом и
в самом деле застигли нас на месте преступления, но, против ожидания, взрыва
не  последовало. Возле пансионата  они  набрели  на  аборигенов, торговавших
домашним вином, и порядком  надегустировались. Генрих еще издалека  принялся
размахивать  пятилитровой  канистрой;  при  этом  он слегка  покачивался  на
длинных  ногах,  так  что  ни  у  кого  не  осталось  сомнений  относительно
содержимого сосуда.
     -  Хочется надеяться, что они не забыли про воду, -  задумчиво произнес
Марк в пространство.
     Остаток  вечера  прошел чудесно. Все были  так милы  и предупредительны
друг  с  другом, что  дорожные  передряги  как-то совершенно  выветрились из
памяти.  Правда,  то  Машенькино  замечание  в мой  адрес  оставило  в  душе
маленький  неприятный осадок,  но  я  твердо  решила доказать  ей,  что  она
заблуждается.  Если держаться в стороне и не вступать ни в  какие перепалки,
она сама убедится, что отнюдь не я главный нарушитель спокойствия.
     Сидя перед догорающим  костром, Марк выразил надежду, что ночью  никого
не укусит сколопендра и нас не разбудят предсмертные хрипы.
     - Кого  это ты собрался  разбудить  предсмертными  хрипами?  - удивился
Генрих.  -  Здесь  некоторых  -  не  буду  указывать пальцем  -  и береговая
артиллерия заставила  бы  лишь перевернуться с  боку на  бок.  Вот разве что
назначить   кого-нибудь   дежурным...  Жаль,   нет   Георгия...   -   Генрих
многозначительно умолк.
     - А что Георгий? - с лукавинкой спросила Машенька.
     - Да разве ты забыла, какой у него бас? Однажды, когда мужская половина
нашего курса ездила на военные  сборы,  он заступил в  наряд дневальным. Ну,
днем-то  майор  Грин, которого все  знают,  поставить его  к  "тумбочке"  не
рискнул  - уж  слишком мало Гогия  напоминал курсанта - длинный, нескладный,
сутулый,  гимнастерка  со  штанами  сидят мешком.  Да  и стоять "смирно", не
говоря уже о строевом шаге, был не способен даже под угрозой трибунала. Очки
плюс шесть диоптрий молодецкой удали тоже не прибавляли. Так вот, целый день
Гогия наводил  в помещении  чистоту,  а  на  "тумбочку"  его поставили после
отбоя,  когда   вероятность   появления  в   казарме   посторонних  офицеров
минимальна. Майор  Грин  коротко проэкзаменовал  Георгия  на  предмет знания
устава  и,  покачав головой, ушел  восвояси; народ,  чуть-чуть поколобродив,
наконец улегся. Стоял, стоял Георгий и не  заметил, как прислонился к стенке
и задремал.  Дремлет  он, и снится ему, что открывается  дверь  и  в казарму
тихой сапой входит некто в зеленой рубашке с коротким рукавом. Подходит этот
человек к Георгию и замирает  перед ним, сверля глазами.  Георгий видит, что
рубашка у незнакомца  по  случаю теплой погоды без  галстука, с расстегнутым
воротом,  а  на  погонах  две  тусклые   звездочки  прапорщика,  и  пытается
вспомнить, как надлежит себя вести при появлении столь мелкого начальства.
     - Спите на посту, курсант?
     Гогия  очнулся  и  видит: это не сон, а и  в самом  деле прапорщик. Вот
только звездочки на погонах какие-то странные, крупные, вышитые... И... - он
лихорадочно нащупал на тумбочке невесть как попавшие туда очки - батюшки! На
штанах  лампасы! Тут Гогия внезапно вспомнил, чтo должен  делать дневальный,
и,  набрав  в грудь побольше воздуху, радостно, протяжно, во всю  мощь своих
легких и луженой глотки возвестил:
     - Рота, подъе-ем! Трево-ога!!!
     Отсмеявшись, я сказала:
     - Почему же  он не поехал с нами, Генрих? Придется его  срочно в