ставляетесь мне  неким
уникумом,  некой популяцией,  не имеющей аналогов в животном мире. Умственно
отсталые гении, трезвомыслящие сумасброды, сентиментальные циники, суетливые
пофигисты, взрослые дети - как вас назвать?
     - Группой даунов, - с готовностью подсказала я.
     - Как  назвать  ваши отношения?  -  продолжала  Татьяна, пропустив  мою
реплику  мимо  ушей.  -  Дружескими? Родственными?  По-моему, вы  давно  уже
перешагнули  "заветную  черту",  которая  "есть  в  близости  людей",  и  из
отдельных личностей превратились в диковинный единый организм.
     - Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй. Вот  ужас-то! Теперь я
буду с криками по ночам просыпаться.
     Татьяна вдруг остановилась и посмотрела на меня жестко.
     - Варвара, я не могу рассказать свою историю вам всем. Может  быть, это
инстинкт самосохранения.  Сейчас мы  разговариваем  без  свидетелей,  и  при
случае я  смогу  от всего отпереться. Но  отпереться  от  слов, сказанных  в
присутствии пяти человек, очень трудно, если вообще возможно.
     -  Даже если  эти  пять человек  давным-давно  превратились  в сиамских
близнецов?
     -  Угу.  Даже в  этом  случае. Скажи мне,  Генрих  может  обойтись  без
медицинской помощи?
     - Надеюсь, что да. Ты  решила оставить нас без объяснений? Предупреждаю
сразу: этим ты сильно усугубишь свою вину. Пятеро ни в чем не повинных людей
умрут от неутоленной жажды знаний. Неужели у тебя совсем нет сердца?
     - Ты невозможна, Варвара! Я практически созналась тебе в самом страшном
преступлении, которое  только может совершить  человек. Где твои отвращение,
негодование, ужас, наконец? Ты способна хоть в  каких-нибудь обстоятельствах
проявить серьезность?
     -  Да. Я  прошу тебя совершенно серьезно: прояви к нам  сострадание. Не
заставляй терзаться неразрешимой загадкой до конца наших дней.
     - Но вы же каким-то образом вычислили меня. Значит, у вас есть отгадка?
     -  Есть,  но если  ты не  подтвердишь  ее правильность  и  не устранишь
кое-какие противоречия - грош ей цена.
     - А можно ее услышать?
     - Нет. Только баш на баш. Ты нам - свою историю, мы тебе - свою версию.
Наоборот не получится.
     - Я не  признаюсь в присутствии  пяти свидетелей.  Если  хочешь,  давай
присядем где-нибудь, и я расскажу все тебе.
     -  Нет,  Татьяна.  Ты,  наверное,  знаешь, что вчера  твой  муж пытался
убедить ребят в моей виновности.
     - Впервые слышу.
     -  Тогда поверь мне  на  слово.  Не могу  сказать, что Славка  особенно
преуспел, но сомнения он, возможно, заронил.  Если я сейчас тебя выслушаю, а
потом перескажу твою историю ребятам, эти гипотетические сомнения могут и не
рассеяться. А вдруг я все это выдумала?
     - Не говори  глупостей!  По-моему,  друзья поверят тебе,  даже если  ты
начнешь  утверждать, что  луна  сделана из  сыра.  В любом случае у тебя нет
выбора. Раз Генрих выживет без медицинской помощи, я к вам не пойду. Так что
решай: либо ты выслушиваешь меня одна, либо я ухожу обратно в пансионат.
     - Ладно, - неохотно согласилась я. - Только здесь мы умрем от жары.
     -  Видишь тот огромный обломок скалы?  За ним должна быть  тень. Там  и
притулимся. Я согласна: признание в убийстве на ярком  солнечном  свету идет
вразрез со всеми литературными традициями.

        Глава 26

     -  Все  началось  пять  лет  назад,  -  заговорила  Татьяна,  когда  мы
устроились  на  валуне  в тени  здоровенной  каменной глыбы. - Я  только что
окончила ординатуру, вернулась домой, в Мичуринск, и устроилась на  работу в
детскую городскую больницу. В той  же больнице работал  анестезиологом некий
Володя Абрамцев, парень, который учился в  моем  институте, но  на два курса
старше. С ним же  на курсе учился и Николай, которого ты видела. Оба они - и
Николай,  и  Володя - в годы  студенчества ухаживали  за  мной, но одинаково
безуспешно. Николай казался  мне чересчур слабохарактерным, а Абрамцев -  до
отвращения  себялюбивым.  Как  потом выяснилось,  эта  оценка  была  слишком
мягкой...
     Однажды  в  ночь моего  дежурства  привезли шестилетнего  мальчика. Его
сбила  машина.  Не знаю, как получилось, что  такой  малыш оказался ночью на
улице, не знаю, как его умудрились сбить в городе, где и днем-то движение не
слишком интенсивное, но факт остается фактом: мальчика привезли, и он умер у
меня на столе. Во время операции. Конечно, я уже не раз видела смерть, в том
числе и смерть ребенка, но еще никто никогда не умирал у меня на столе...
     Мальчика накрыли  простыней  и увезли, а я почувствовала,  что  меня не
слушаются ни ноги,  ни руки. До конца моей смены  оставалось еще два часа. Я
попросила Абрамцева - он дежурил вместе со  мной и присутствовал на операции
- вколоть мне  что-нибудь, чтобы  можно было продержаться до конца смены. Он
отвел меня к себе в кабинет, усадил в кресло и сделал внутривенную инъекцию.
Буквально  через  минуту  мне  стало  гораздо  легче,  но  сознание  как  бы
раздробилось. Я воспринимала действительность фрагментами.  Они  были  очень
яркими, очень  четкими, но в целую картину никак  не складывались. Я поняла,
что мне  ввели наркотик, но не возмутилась и  не  испугалась - так мне стало
хорошо.  И  в  это  время привезли еще одного  ребенка  - девочку  с гнойным
перитонитом.
     Господи, ну почему это не случилось на час позже? Я знала, что не смогу
провести операцию, но выхода у меня не было. Даже если бы немедленно вызвали
второго хирурга, он  наверняка бы не успел. А у  меня все-таки  был шанс.  Я
отправилась в операционную.
     Девочку готовили к  операции прямо там - времени  перевозить ее с места
на место не было. Я изо всех сил  старалась собраться, но  затуманенный мозг
работал медленно, пальцы стали словно чужими. Девочка умерла.
     На  следующий  день подлец Абрамцев  заявился ко мне  домой и  поставил
ультиматум: либо  я выхожу  за него  замуж, либо он  рассказывает  родителям
девочки, что я  делала операцию в состоянии наркотического опьянения. На мою
угрозу,  что я расскажу главврачу, кому обязана  этим  состоянием, он только
спросил с усмешкой: "А свидетели у тебя есть?"
     Клянусь,  если бы речь шла  только  о  суде  и моей  дисквалификации, я
никогда бы не уступила этому наглому шантажу. Но смотреть в обвиняющие глаза
раздавленных горем родителей...  это было выше моих сил. Я согласилась стать
женой подонка.
     Последующие  три года  были  для  меня сущим  адом.  Мой  муж  оказался
нравственным  извращенцем  -  садистом.  Он никак не мог простить  мне,  что
когда-то я  его  отвергла,  что  вышла за него  без любви,  из страха  перед
разоблачением. Он  куражился надо мной, как мог. Это  я еще могла бы понять:
оскорбленное самолюбие, желание взять реванш, унизить  обидчика  хотя  и  не
похвальные, однако достаточно распространенные чувства. Но моему мужу просто
доставляло  удовольствие   издеваться  над   людьми.  Например,  он  завязал
переписку с Николаем, человеком, который  безнадежно меня любил, и в письмах
рассказал ему историю  своей женитьбы. Мало того,  он подробно описывал, как
заставляет меня расплачиваться  за проявленную некогда строптивость. Николай
позвонил  мне  на  работу.  Он  был  в  ужасном  состоянии.  Кричал,  грозил
Абрамцеву,  чуть не плакал.  Не  знаю,  как мне  удалось  его  успокоить.  Я
заклинала его  ничего не  предпринимать -  ведь любые действия, направленные
против моего мужа, рикошетом ударили бы по мне.
     Через некоторое время  выяснилось, что  Абрамцев - морфинист. В клинике
он еще как-то держался,  обходился  без дозы, но  это  давалось  ему  все  с
большим трудом. У врачей глаз наметанный, мои коллеги быстро сообразили, что
происходит, но из жалости к  Абрамцеву и уважения ко  мне закрывали  на  все
глаза. А Абрамцев постепенно опускался все ниже.
     Два года назад  в гостях  у  знакомых  я  повстречала Владика и  вскоре
полюбила его. Он знал, что  я  замужем,  и,  несмотря  на явную увлеченность
мной, старался держаться подальше. К тому же у нас в Мичуринске Владик бывал
только наездами. Поэтому около  года наши отношения  никак  не  развивались,
хотя  и  мне, и ему  было  ясно,  что нас тянет  друг к  другу. Потом кто-то
намекнул Владику, как на самом деле  обстоят дела в моей семье,  и он пришел
ко мне  за  подтверждением. Я  рассказала ему все,  как есть,  утаила только
историю с  погибшей девочкой.  Владик решил, что Абрамцев,  воспользовавшись
отчаянием, в котором я пребывала после смерти того мальчика, посадил меня на
иглу и таким образом добился моей зависимости и получил согласие на брак.  Я
не стала  его  разубеждать,  сказала только, что  наркотиков  давно  уже  не
употребляю.
     Мы с Владиком объяснились и решили пожениться, как только я разведусь с
Абрамцевым.  К тому времени я уже перестала бояться, что он расскажет правду
родителям  девочки.   Все-таки  прошло  три  года,  и  их  горе,   наверное,
притупилось. Да и кто поверит опустившемуся наркоману?
     Я  пришла домой и с порога объявила мужу, что немедленно от него ухожу.
Абрамцев  мерзенько  рассмеялся  и  сказал:  "Давай-давай,  катись к  своему
любезному. Только захочет ли он с тобой знаться,  когда я ему расскажу,  что
ты зарезала ребенка?" Я остолбенела. Мне и в голову  не приходило,  что мужу
может быть известно о Владике. Ведь до того дня мы встречались очень редко и
только в гостях. Я предполагала уйти  к родителям, подать на развод, а потом
перевестись куда-нибудь в другой город, чтобы Абрамцев потерял меня из виду.
Так я могла немного оттянуть момент,  когда  Владик узнает правду о девочке.
Понимаешь, Варвара, я очень боялась его потерять.  Ты сама знаешь, насколько
Владик чистый и  порядочный  человек. Вдруг он не  смог  бы простить мне  ту
ошибку? Рано или поздно, я все сама бы ему рассказала,  но к тому времени мы
были бы женаты...
     "Тебе никто не поверит, подонок!" - крикнула я мужу вне себя от ярости.
     "А у меня свидетель есть. Медсестричка. Она заметила, что ты тогда была
под кайфом.  Я, пожалуй, скажу  твоему  драгоценному, что с тех пор и сам на
иглу сел, - мертвая  девочка мне  спать по ночам  не давала, а любовь к тебе
мешала   потребовать   справедливого  наказания".   И   он   захихикал   еще
омерзительнее.
     Я не могла больше находиться с ним под одной крышей  и  вышла на улицу.
Там я  долго  бродила,  пыталась  придумать  какой-нибудь выход, но  тщетно.
Наконец, так ничего и не решив, я вернулась домой.
     Абрамцев спал. С дивана свешивалась его оголенная рука, на полу валялся
шприц. Я  не  стала его поднимать, а достала из ящика стола другой. Абрамцев
давно уже не скрывал от меня, где держит запасы морфия. Я взяла три ампулы и
в три  приема ввела их  содержимое мужу  в вену.  Потом оттерла  их подолом,
вложила  в руку Абрамцева и  сжала ладонь. Когда я  выпустила его руку,  она
опять свесилась плетью, и ампулы упали на ковер. После этого я собрала  свои
вещи и ушла к родителям.
     Полгода  весь Мичуринск  только и говорил,  что о несчастном наркомане,
который покончил с  собой, когда его бросила  жена. Причина смерти ни у кого
не вызвала сомнений. Я рассказала следователю, что в тот день решила уйти от
мужа и осуществила свое намерение. Владик подтвердил мой рассказ. О пагубном
пристрастии Абрамцева к морфию знал  каждый второй житель города. Мотива для
убийства мужа у меня как будто не было. Плохо  со мной обращался? Так потому
я и ушла. Материальной выгоды от  его смерти я не получала. Сбережений у нас
не имелось, прописана я была у родителей и на квартиру не претендовала.
     На Владика  вся эта  история  произвела очень  тяжелое  впечатление. Он
чувствовал себя  виноватым  и  боялся,  что  то  же  чувство  мучит меня.  С
неподражаемой  деликатностью  он намекнул мне, что поймет, если  я передумаю
выходить за него замуж, как бы  ни  было это для него горько.  Ты,  конечно,
понимаешь, каков был мой ответ. Через полгода мы поженились.
     Я была очень счастлива.
     А  потом  мы приехали сюда. Встреча с  Николаем  стала для  меня полной
неожиданностью. Он перебрался сюда  совсем недавно - поменял свою квартиру в
Тамбове на дом в Крыму. После того  звонка  мы с ним не поддерживали никаких
отношений. Не могу сказать, что я очень обрадовалась встрече - слишком много
грустных и страшных воспоминаний нас связывало, - но и  дурного предчувствия
у меня не возникло.
     В тот день, когда вы затеяли шашлыки, Николай пришел ко мне в номер. Он
сказал,  что долго  мучился сомнениями и хотел все забыть,  но, увидев меня,
понял - это знак свыше.  Я испугалась, что сейчас  он  начнет объясняться  в
любви, но все  оказалось  куда  страшнее...  За  три дня  до смерти Абрамцев
отправил  Николаю письмо, в котором сообщал, что у  меня появился  "хахаль".
"Но ничего,  -  писал  он. -  Я преподнесу  этим голубкам чудесный свадебный
подарок". Дальше,  как ты  понимаешь, шло подробное  описание всего, что  он
собирался нам с Владиком устроить. Николай написал ответ, в котором заклинал
Абрамцева оставить  меня  в покое,  а  спустя  неделю кто-то из  сокурсников
сообщил  ему о самоубийстве его  адресата. Это известие поразило Николая. Он
лучше других знал Абрамцева и понимал, что такие типы с собой  не кончают. К
тому же это злосчастное письмо...
     Николай  долго  не  мог  ничего  решить, несколько  раз  порывался  мне
написать, но так и не решился. В конце концов, ему удалось убедить себя, что
ничего странного в  истории с самоубийством нет - Абрамцев был наркоманом  с
явными отклонениями в психике, словом, личность непредсказуемая.
     Если бы не наша случайная встреча, эта история не имела бы продолжения.
Но Николай  увидел  меня,  и его  сомнения  ожили. Он решил  раз и  навсегда
покончить с ними, спросив меня прямо. В тот  день я  привела к  нему Машу  и
Генриха с детьми, и из наших разговоров Николай понял, что  мы собираемся на
пикник,  причем Владик с  друзьями должен уйти на час-другой раньше. Николай
решил, что это удобная возможность поговорить со мной без свидетелей.
     Он пришел  ко мне, рассказал обо всем  и спросил прямо,  была ли смерть
Абрамцева  самоубийством. "Прости, что задаю тебе такой вопрос,  но я должен
избавиться  от этого груза, - сказал  он.  -  Мне  достаточно  одного твоего
слова, и  мы  навсегда закроем  эту тему".  И я не смогла заставить себя ему
солгать. Николай любит  меня, а я так устала от своей тайны...  Я рассказала
ему  правду. Наверное, он был внутренне готов к такому повороту, потому  что
без колебаний принял мою сторону. "Я сам хотел убить  этого мерзавца и очень
рад  твоему избавлению.  Ты никогда не  пожалеешь, что  доверилась  мне",  -
пообещал он.
     Как выяснилось  в ближайшие полчаса, Николай глубоко заблуждался. Ни об
одном поступке я не жалела так, как о своей с ним откровенности. Но тогда  я
испытала  колоссальное облегчение.  Я выплакалась  у Николая  на  плече,  он
успокаивал  меня,  говорил  что-то ласковое,  гладил  по  голове. Наконец  я
отплакалась, на душе стало тепло и спокойно, я  поблагодарила Николая, и  мы
расстались.
     Минуты через  две  после его ухода ко  мне в комнату  ворвалась Нина. С
первого взгляда на нее я поняла: она все знает.
     Видишь  ли,   ванные  комнаты   в  наших  номерах  отделены   тоненькой
перегородкой.  К тому  же у них общая вентиляция,  так что  соседи по номеру
могут  переговариваться  друг с  другом,  не  повышая голоса. Правда,  мы  с
Николаем  сидели  в  комнате и дверь в  ванную  была закрыта, но,  наверное,
прислушавшись, из ванной соседнего номера можно было кое-что разобрать.
     Не знаю, с какого момента Нина начала подслушивать, не знаю, сколько ей
удалось  расслышать, но картина, которая сложилась у нее  в голове, походила
больше на грубую карикатуру, чем на действительность.
     "Я  все  слышала,  -  прошипела она. - Не надейся,  что тебе  и  твоему
любовнику удастся спрятать концы в воду. Я не допущу, чтобы вы избавились от
Славки, как избавились от твоего  первого мужа!" Я пыталась  убедить ее, что
она  все неверно поняла, но  Нина не  хотела даже слушать. Скажи, Варвара, у
нее когда-то были виды на Владика?
     - Были,  - вздохнула я. - Правда, очень давно. Славка не ответил  на ее
чувства, и Нинка вскоре вышла замуж за Мирона.
     -  У  меня с  самого начала  зародилось  такое  подозрение. Внешне Нина
относилась  ко мне дружелюбно, но я чувствовала, что вызываю  в  ней  глухую
неприязнь. Она ассоциировалась у меня с придирчивой свекровью,  которая души
не чает в сыне и только потому терпеть не может невестку.
     - Как же ты уговорила ее молчать?
     -  Боюсь, не совсем честным приемом. Я сказала,  что если  уж она имеет
привычку  подслушивать, ей  не  мешало  бы  обзавестись слуховым  аппаратом.
"Хочешь сделать из  себя всеобщее  посмешище - давай! Я не возражаю. Владика
наверняка позабавит  твоя история". Знаешь, когда человек находится в  шоке,
он не  испытывает ни боли,  ни тревоги. Он  воспринимает происходящее  с ним
отстраненно, словно картинки с экрана. Мое полное спокойствие поставило Нину
в тупик. Она  видела, что я не играю и не  притворяюсь.  На  попятный она не
пошла, но явно стушевалась.
     В это время вошла Ирина и напомнила, что  пора собираться в  путь. Нина
ушла  к себе переодеться, а  Ира осталась  у  меня и принялась  трещать  как
сорока. Боюсь, я ее обидела...
     - Да, она мне жаловалась. Не везет ей с подругами, бедняжке! Сначала ей
нагрубила ты,  потом  Нинка, потом  уехала  Машенька,  которая  терпеливо ее
выслушивала, и Ирочке ничего не оставалось, как броситься на шею мне. Боюсь,
я тоже не оправдала ее ожиданий.
     Татьяна печально улыбнулась.
     -  Да,  Ирише от  тебя  крепко досталось. Даже  жаль ее.  У  меня  есть
основания  испытывать  к  ней  благодарность. Ее жизнерадостная  болтовня по
дороге к вашему лагерю  избавила меня от  необходимости принимать  участие в
разговоре.  Всю дорогу я пыталась найти выход из ловушки, в которую угодила.
Я понимала,  что рано  или поздно  Нина  обязательно  поделится с кем-нибудь
своим сенсационным  открытием. Я могла  либо признаться ей  во всем, надеясь
вызвать сострадание, либо отрицать все от начала до  конца, рассчитывая, что
поверят мне, а не ей. Оба пути казались мне тупиками. Нина относилась ко мне
с  предубеждением, и надежда на ее  сочувствие была слабой. Во втором случае
шансы на  удачу  вообще  были  призрачными. Нина  не  склонна к  безудержным
полетам фантазии. Вряд ли кто-нибудь  из ее близких знакомых поверил бы, что
она  могла сочинить  такую  историю  на  пустом  месте. А Владик  знал  Нину
хорошо... - Татьяна умолкла и опустила голову.
     - Ладно,  дальше  понятно, -  продолжила я  за нее. - Вы  пришли к нам,
Нинка отправилась на поиски Мирона, потом вы с Ирочкой  решили искупаться, и
ты услышала, как Мирон меня поносит...
     - Да. Ты уж извини меня, Варвара, но я никак не могла предположить, что
Мирон имеет в виду тебя. Уж на кого-кого, а на шлюху ты не похожа нисколько.
Я подумала было, что это  определение относится к Ирине,  но, увидев, с  кем
беседует Мирон, поняла всю  тщетность своей надежды.  Даже  Мирон не стал бы
обсуждать  с Ярославом  моральные  качества  его  супруги, да  еще  в  таких
выражениях.
     -  И ты не видела, как вернулась  Нина,  потому  что купалась  в море с
Ирочкой и Генрихом. Иначе ты бы  поняла, что Полторацкие между собой  еще не
разговаривали. А когда вы присоединились  к  обществу,  мы сидели с постными
рожами и едва выдавливали из себя слова.  Понятное дело, настроения это тебе
не прибавило.
     - Верно. Потом атмосфера немного потеплела, и я уже решила,  что  у вас
произошел какой-то локальный конфликт, но Нина не дала мне расслабиться.
     - Могу  представить, чего тебе стоили ее желчные  выпады. А потом и ей.
Одного не понимаю: почему бы  не поубивать  уж  сразу всех, не  выходя из-за
стола. - Тут я подумала,  что  рано еще переходить  на обвинительный тон.  -
Скажи,  мысл