однес ко рту...
     - За свободу! - произнес я и  окунул  губы  в  прохладное,  чуть-чуть
терпкое вино.
     После двух жадных глотков  мой  "ручной  бокал"  опустел  и  я  снова
подставил его под журчащую струю.
     Кажется, вино помогало от холода. Во всяком случае я больше не  думал
о сырости.
     Я  пил,  пока  не  почувствовал,  как  отяжелел  мой  язык.  А  когда
почувствовал это, то решил, что пришла пора петь  гимн.  И,  выровнявшись,
вытерев мокрые от вина  ладони  о  спортивные  брюки,  я  запел,  безбожно
фальшивя, но совершенно искренне:

                        Пусть всегда будет солнце,
                        Пусть всегда будет небо,
                        Пусть всегда будет мама,
                        Пусть всегда буду Я...

     Ну вот, думал я допев гимн, торжественная часть праздника окончена  и
теперь можно расслабиться. А как можно  расслабиться,  если  ты  сидишь  в
темном погребе, сидишь ночью, и только в одном тебе повезло -  это  винный
погреб.
     И я снова подставляю ладони под струю и, набрав в них вина,  "умываю"
лицо. Потом снова набираю и  пью,  пью.  Потом  облизываю  ладони  ленивым
языком и снова подношу их под краник.
     Жаль, что не на чем сидеть. Но ничего, еще немножко вина, и  я  смогу
комфортабельно устроиться прямо на полу, но, конечно, не в винной луже.
     А праздничное настроение уже при мне и я даже  внутренностями  своими
чувствую эту долгожданную независимость...
     Эту полную независимость сегодняшних событий от меня...
     И мою полнейшую зависимость от них...
     И еще немного вина в мои ладони... Я выпью это  вино  в  другом  углу
погреба. Я совсем забыл, что спустился сюда по ступенькам.
     Присаживаюсь  на  холодный  бетон  и  думаю  о  том,  что  напоследок
необходимо произнести хотя бы один значительный тост.
     А глаза слипаются  и  мысли  мои  скорее  напоминают  кроссворд,  чем
связную идею.
     Но  все-таки  я  разглядываю  этот  мысленный  кроссворд  и  шепчу  -
произносить громко мне уже не под силу - тост, кажущийся мне удачным:
     - За День Зависимости!..
     А глаза  слипаются;  отяжелевшие  руки  устали  держать  в  сложенных
лодочкой ладонях вино, но вылить его на пол жалко, да и стыдно  не  выпить
после такого тоста.
     Еще один глоток и я снова вытираю мокрые  ладони  о  свои  спортивные
брюки, а глаза уже закрываются и я  сдаюсь.  Не  осталось  во  мне  больше
бодрости, чтобы сопротивляться наступающему  сну.  И,  опустив  голову  на
поджатые под себя колени, я ухожу в завтра.


     Моя ночь длилась недолго. Холод оказался в конце концов сильнее сна.
     Еще находясь в состоянии полудремы, чувствуя винную тяжесть в голове,
я попытался вырваться из этого холода  и,  превозмогая  дрожь  в  коленях,
поднялся по бетонным ступенькам погреба к выходу и распахнул дверцу.
     Низко свисавшие звезды заглядывали мне в лицо. Теплый, ласковый,  как
женские пальцы, ветерок дотронулся до щек, до подбородка.
     Густое  черно-синее  небо  начиналось  сразу  над  головой  и  я  мог
дотянуться до него руками.
     Выбравшись из погреба, я присел на скамеечку, вкопанную в землю около
сарая и, наслаждаясь южным ночным теплом, снова закрыл глаза.
     Я не спал и даже не дремал. Я слушал  ночь  и  слышал  в  ней  что-то
чужое, но не очень громкое. Может быть, это был шум  вчерашнего  боя,  все
еще звеневший в моих ушах и моей памяти.
     Невесомое тепло воздушными потоками кружилось вокруг меня, укачивало,
как ребенка, но в то же время пробуждало во мне бодрость.
     И отчетливее издалека звучали, отдаваясь  эхом,  чьи-то  разговоры  и
какой-то шум.
     Я сидел с закрытыми глазами, пока не  услышал  пробуждающуюся  жизнь.
Сначала это была маленькая  птичка,  спрятавшаяся  в  винограде,  потом  -
чайки.
     А черно-синюю густоту неба уже растворяли первые  солнечные  лучи,  и
звезды гасли на моих глазах, сначала поднимаясь высоко-высоко над  землей,
а потом исчезая, будто кто-то вытягивал их на ниточках  вверх,  на  другую
сторону неба. Может быть, просто  так,  а  может  быть,  для  того,  чтобы
начистить их до блеска для следующей ночи.
     Город не спал. Он и ночью кажется не спал, а сейчас те самые  шумы  и
голоса звучали еще громче.
     Но ни выстрелов, ни взрывов слышно не было, и мне  вдруг  показалось,
что не было никакого боя. Ведь вся вчерашняя боязнь ушла  из  моей  головы
вместе с хмелем.
     Я поднялся и выглянул на улицу.
     Несколько  человек  в  синих  рабочих   комбинезонах   копошились   у
двухэтажного домика всего в нескольких шагах от меня.
     - Поторапливайтесь! - говорил один из них, держа на ладони  карманные
часы. - Мы должны все закончить к приезду отдыхающих...
     Я вышел на улицу, перешел на другую сторону  и  оттуда  посмотрел  на
рабочих.
     Один из них, стоя на деревянной лестнице,  вставлял  новые  стекла  в
окна второго этажа. Двое других замазывали цементом  выбоины  от  пуль  на
стене. Рядом на тротуаре стояла банка с краской.
     Да,  похоже  в  городе  начиналась  новая  жизнь,  которая  ничем  не
отличалась от старой. Здесь снова ждали отдыхающих.
     Еще раз посмотрев по сторонам и убедившись в полном отсутствии  людей
в военной форме, я не спеша пошел по улице.
     Минут  пять  спустя  я  прошел  мимо  еще  одной  бригады   в   синих
комбинезонах,  старательно  занимавшейся  уничтожением  следов   вчерашних
событий.
     На меня никто не обращал внимания и это придало мне смелости.  Дальше
я шел уже твердым шагом, так, как ходил по этим улицам до вчерашнего дня.
     - Эй, парень! - неожиданно окликнули меня.
     Я вздрогнул, но обернувшись,  увидел  на  другой  стороне  улицы  еще
одного работягу. Это он меня звал.
     - Что? - спросил я его.
     - Помоги пожалуйста! - попросил он,  показывая  рукой  на  деревянную
лестницу, приставленную к стене.
     Я подошел. Стал у  основания  лестницы,  чтобы  она  не  съезжала,  а
работяга, повесив на плечо ящик с инструментом и взяв в одну руку  квадрат
стекла, полез наверх.
     Глядя, как быстро и умело он работает, я даже позавидовал. Мне самому
еще никогда не приходилось брать в руки молоток и гвозди.
     - А ты, парень, кто? - спросил, спустившись, работяга. - Отдыхающий?
     - Ага, - я кивнул.
     - Рановато приехал... - по-простецки сказал  он.  -  Вот  если  б  не
спешил так, а приехал бы часика через  три  -  это  был  бы  не  город,  а
конфетка! Или уже так устал, что не мог больше ждать?
     - Да, - сказал я. - Устал.
     - Ну ничего, - улыбнулся рабочий. - Здесь отдохнешь! Здесь прекрасное
место. Только вот каждый год приходится приводить все  в  порядок,  стекла
вставлять, дома ремонтировать. Бывают люди как люди - приедут, отдохнут  и
уедут. А бывают, один на сотню, приедут и только и думают о  том,  как  бы
здесь навсегда остаться! Одного не  понимают,  что  отдых  не  может  быть
постоянным! Но в семье  не  без  урода...  В  прошлом  сентябре  один  чех
восстание  поднял.  Целую  неделю  стреляли.  Два  дома  пришлось   наново
отстраивать. И вот вчера тоже... Но вчера хоть быстро справились -  хорошо
Америка и Советы помогли, а то б тоже без пожаров не обошлось... А ты хоть
город знаешь?
     - Нет, - соврал я. (Откуда вновь прибывший может знать город?!).
     - Ну тогда  тебе  надо  до  гостиницы  добраться.  Это  здесь  рядом.
Пройдешь еще один квартал по этой улице, а потом свернешь вверх на...  Эй,
Жора! - закричал вдруг работяга появившемуся недалеко человеку в таком  же
синем комбинезоне. - Как ту улицу переименовали сегодня?
     - Какую? - переспросил Жора.
     - Ну в честь того, что на вертолете разбился!
     - А-а, - кивнул Жора и на мгновение задумался, а потом  прокричал:  -
Муталибекова!
     - Ну вот, - снова обернулся ко мне работяга. -  Значит,  свернешь  на
улицу Муталибекова и пройдешь еще два квартала, а потом  там  же  на  углу
слева увидишь гостиницу. Часа через  два  она  откроется,  ты  уж  подожди
там...
     - Спасибо! - сказал я.
     - Давай,  отдыхай!  -  добродушно  произнес  работяга  и  по-дружески
хлопнул меня по плечу.
     И я пошел дальше, в сторону улицы Муталибекова.
     Свернул на нее, но пройдя один квартал, снова повернул направо.
     Зачем мне гостиница? Кто меня там ждет? Свое я уже  отдохнул,  а  что
делать теперь - не знал.
     И поэтому шел дальше по узенькой улочке,  обе  стороны  которой  были
уставлены низенькими одноэтажными домиками. И окна в этих домах были целы,
и следов от пуль на стенах не было видно. И хозяев у этих домов,  наверно,
не было. А куда они делись? Или куда их дели, перед  тем,  как  превратить
этот город в курорт для отдыхающих героев? Кто знает?!
     Солнце уже поднялось достаточно высоко, а я  думал  о  том,  что  уже
много лет не слышал детских голосов.
     Со стороны моря привычные слуху доносились крики чаек.
     А я, стараясь не слышать их, пытался  представить  себе  голоса  моих
собственных детей. Которых не было.
     Нет, не получалось.
     А если уж даже вообразить трудно эти голоса, то стоит  ли  надеяться,
что в этой жизни меня кто-то маленький назовет "папой"?!
     И опять замельтешили, забегали в моей голове  беспокойные  мысли.  И,
повинуясь их импульсам, я опасливо огляделся по  сторонам,  но  никого  не
увидел. А ноги, словно были сами по  себе,  вдруг  свернули  за  угол,  на
другую улицу, и в конце этой короткой улицы  я  увидел  начало  той  самой
"неаккуратной аллеи". Ноги помнили эту аллею, они знали, что мне эта аллея
нравится.
     Расстояние  между  последними   домиками   города   и   моей   спиной
увеличивалось с каждым шагом. И  дышалось  мне  легче  среди  кипарисов  и
магнолий, а беспокойные мысли таяли, но вместо них ничего не возникало,  а
оставалась какая-то пустота. И нельзя было назвать эту  пустоту  гнетущей,
но и радости она не приносила. Может быть потому, что для радостных мыслей
просто не было причин. А то, что я остался жив?! Неужели это  не  причина?
Неужели это не счастье?! Странно, я даже понять не мог, почему меня самого
не радует то, что я остался жив. Ведь я страшно  люблю  жизнь  и  умирать,
пусть даже за самые светлые идеалы, никогда бы не согласился.
     Мои ноги остановились  вдруг  перед  узеньким  проходом  между  двумя
магнолиями, перед началом тропинки, ведущей к вилле генерала Казмо.
     Не раздумывая, я ступил на эту  тропу  и  повела  она  меня  по  краю
обрыва, с которого, полное глубокой синевы, виднелось  море,  спокойное  и
словно очищенное от волн. На  его  отутюженной  глади  белели  треугольные
паруса двух яхточек, застывших у маленького причала островка,  на  котором
игрушечным замком стояла вилла  генерала.  И  черный  мостик,  соединявший
берег с островком, тоже казался игрушечным. И столик на террасе.
     Опускаясь по вырезанным в камне ступенькам, я не сводил глаз с  этого
сказочного островка. Трудно было поверить, что в нем кто-то живет.
     Но вот я подошел к черному мостику и вся сказочность исчезла, оставив
меня в тревожном состоянии. Я не знал, что меня ждет здесь.
     Но я все-таки пошел через мостик.
     Парадные двери легко открылись. Внутри было прохладно и тихо.
     Лестница из красного дерева звала меня подняться наверх.
     Хрустнули ступеньки под моими ногами.
     Остановившись на втором этаже, я услышал звяканье посуды.
     Оно доносилось из-за узковатой украшенной лаком двери.
     Я прислушался, надеясь услышать чей-нибудь голос, но  там  завтракали
молча.
     Сделав глубокий вдох и собрав все свое мужество, я постучал в дверь и
открыл ее.
     На меня сразу уставились две пары глаз.
     Это была кухня. На  стенах  висели  начищенные  до  блеска  бронзовые
сковородки - они висели "по росту", от малюсенькой - для яичницы из одного
яйца, до огромной, сантиметров восемьдесят в диаметре. Дальше висели ножи.
Тоже "по росту". Полки с посудой, блюда, соусницы, супницы, дуршлаги...  И
среди  этого  кухонного  развала,  за  маленьким  квадратным  столиком  на
табуретках сидели Айвен и генерал. Оба были в трусах. Оба  ели  яичницу  и
запивали ее молоком. И лица у обоих были опухшие. То ли от бессонной ночи,
то ли от вина.
     - О! - первым заговорил Айвен. - А мы думали: куда ты пропал!
     Я молча смотрел ему в глаза. Не верилось, что  он  действительно  обо
мне думал.
     - Да, - кивнул генерал. - Мы думали, ты сбежал...
     - А почему вы думали, что я сбежал?!
     - Среди убитых тебя не было, значит, ты был среди живых... - произнес
Айвен.
     И все-таки его интонация была странной. Он словно оправдывался.
     -  А  когда  вы  видели  убитых?  -  поинтересовался   я,   несколько
озадаченный последними словами Айвена.
     - Часа два назад... - медленно ответил он.  -  Мы  только  вернулись,
приняли душ и сели поесть. Со вчерашнего дня не ели...
     - А кого вы видели?
     - Всех, - устало выдохнул генерал. - Всех, кроме тебя и Тиберия.
     Я замолчал. Генерал,  подумав,  что  мои  вопросы  окончились,  снова
принялся за яичницу.
     - Может, ты есть хочешь? - спросил Айвен, отпив  молока  из  глиняной
кружки.
     - Нет. Спасибо.
     - Как хочешь, - небрежно бросил мой бывший сосед по номеру.
     - Лучше поешь! - посоветовал генерал, прожевывая яичницу.
     Я еще раз вежливо отказался.
     Ножи и вилки звякали о фарфор. Глиняные кружки тяжело  опускались  на
дерево стола.
     А меня беспокоило мое неведение. И,  нарушая  "благородные"  столовые
звуки, я спросил:
     - А что будет дальше?
     Генерал посмотрел на меня удивленно.
     - Все будет хорошо, - сказал он. - Да, инспектор? - и он обернулся  к
Айвену.
     - Какой инспектор?! - я тоже уставился на Айвена, ожидая объяснений.
     - С сегодняшнего дня, - заговорил генерал. -  Айвен  -  инспектор  по
правилам поведения в городе.
     У меня отнялся язык. И они, кажется, это почувствовали.
     - Ты тоже без дела не останешься! - генерал улыбнулся, но улыбка  его
была натянутой и неохотной.
     - Радуйся! - покончив с яичницей, чуть ли не приказал  мне  Айвен.  -
Мечта исполнилась!
     - Мечта?! - переспросил я.
     - Ты мечтал остаться здесь навсегда? Мечтал! И я мечтал. И теперь  мы
останемся здесь... - говорил он. - Ты машину водишь?
     - И машину, и танк... - ответил я.
     - Мой курьер вчера погиб... -  грустно  покачал  головой  генерал,  -
хороший был парень. Будешь вместо него... Согласен?!
     - А что... все будет  по-старому...  и  мне  ничего  не  будет...  за
вчерашний... - в моей голове никак не соединялись воедино день вчерашний с
днем сегодняшним и то, о чем говорили  генерал  и  Айвен  казалось  бредом
сумасшедшего.
     - Забудь о том, что было вчера! - настоятельно посоветовал генерал. -
Раз тебя не убили, значит, ты не виноват ни в чем! Сегодня -  новый  день.
Представь, что ты только что приехал в  город  и  тебе  предложили  в  нем
остаться. Представил?
     Я представил себе эту картину и кивнул генералу.
     - Теперь я тебя спрашиваю: ты согласен остаться? - продолжил он.
     - Да, - сказал я.
     - Вот и хорошо, - облегченно выдохнул генерал.
     - А где я буду жить?
     - Пока там же, в гостинице, но без  меня,  -  ответил  Айвен.  -  Чаю
выпьешь?
     - Да.
     - А о ребятах мы не забудем!  -  задумчиво  склонив  голову  на  бок,
сказал Казмо. - Это были настоящие герои и они умерли  за  правое  дело...
Это судьба...
     - А в городе все будет так, как и прежде? - снова спросил я, все  еще
не веря, что это возможно.
     - Да. Сам увидишь, - генерал допил молоко и встал из-за стола.
     - А где Феликс?! -  спросил  я,  внезапно  обратив  внимание  на  его
отсутствие. Все-таки было  необычно  видеть  генерала,  который  сам  себя
обслуживает за едой.
     - Спит, - сказал Казмо. - Он до трех  часов  ночи  на  яхте  катался.
Теперь отдыхает. Да садись ты за стол, тебе же не приказывали стоять!
     Я нашел глазами табуретку в правом углу кухни и, поставив ее к столу,
присел.
     Чай пили молча. Из таких же глиняных кружек. Грязный фарфор  грудился
в центре столика.
     Каждый смотрел в свою кружку, не поднимая глаз. Может  и  генерал,  и
Айвен только сейчас понимали свою вину?! Я-то все время ее чувствовал,  но
после этого разговора казалось мне, что их вина больше моей.
     Чай не был очень  горячим,  но  мы  так  долго  пили  его,  и  такими
маленькими глоточками, словно боялись обжечь горло.
     Прошло, наверно, полчаса перед тем, как мы встали из-за стола.
     - В одиннадцать тебе надо быть в  гараже,  -  твердо,  по-командирски
сказал мне Казмо. - Примешь джип, посмотришь: все ли в порядке с  мотором.
Знаешь, где гараж?
     Я отрицательно мотнул головой.
     - Как теперь эта улица называется? - генерал обернулся к Айвену.
     -  Вацлава  Вишневского,  -  ответил  новый  инспектор  по   правилам
поведения.
     - Улица Вацлава?! - переспросил я.
     - Да, - подтвердил Айвен. - Ночью, когда  заседал  штаб  победителей,
они хотели  переименовать  все  улицы  города  только  в  память  о  своих
погибших... Мы с генералом заявили, что Вацлав погиб,  пытаясь  остановить
революцию, и одну улицу отвоевали.
     - Правда,  паршивая  улица...  -  недовольно   буркнул   генерал.   -
Короткая...
     - Да, - вздохнул Айвен. - Там только три дома и  гараж.  Но  зато  ее
очень легко найти - как раз напротив кафе, где мы завтракаем...
     - Разрешите идти?! - спросил я у генерала, понимая, что  отныне  я  -
его подчиненный.
     - Иди! - сказал генерал.
     Я развернулся и пошел к двери.
     - Стой! - скомандовал за моей спиной Казмо.
     Я остановился.
     - Если увидишь  в  городе  военных  -  не  пугайся!  Они  подчиняются
инспектору, - говорил мне  в  спину  генерал.  -  Теперь  в  городе  будет
постоянно находится патрульная  рота...  Сейчас  это  американцы.  Хорошие
ребята. Теперь можешь идти.
     Я спустился по деревянной лестнице.  Вышел  из  дома.  Перешел  через
мостик.
     И, не оглядываясь, шел дальше, в город, который еще вчера утром я так
любил.
     Тропинка  вливалась  в  "неаккуратную"   аллею.   Аллея   впадала   в
низкорослую улицу. А улица стремилась к морю.
     Было еще довольно рано. Что-то около восьми утра.
     Я без труда  нашел  улицу  Вацлава,  прошел  ее  за  полторы  минуты.
Вернулся и заглянул в кафе.
     Морально я уже был полностью готов к овсянке и  жидкому  чаю,  но,  к
моему удивлению, мне подали "дореволюционный" завтрак.
     Рыбные палочки с  французской  горчицей,  апельсиновый  сок,  тост  с
красным чеддером и хороший крепкий кофе.
     За соседним столиком кушали два парня, одетые в  спортивные  костюмы.
Их лица были мне не знакомы.  Оба  ели  жадно,  не  пользуясь  ножом.  Они
разламывали рыбные палочки вилками и, окунув в горчицу,  отправляли  их  в
рот. И глотали, даже как следует не прожевав.
     Это был их первый завтрак в городе мира.
     Я это очень легко определил: по апельсиновому соку. Они выпили его за
минуту и теперь давились рыбными палочками, стесняясь, или  не  зная,  что
они имеют право попросить еще сока. А официантка, пребывавшая в лирической
задумчивости, не замечала, что их стаканы пусты.
     У  одного  из  парней  на  правой  руке  было  только   два   пальца:
указательный и большой.
     Поев, я вышел на улицу.
     Город уже нагревался лучами утреннего солнца.
     Город был чист и опрятен, и свеж, как  только  что  испеченный  торт.
Даже деревья казались тщательно причесанными и подстриженными.
     Город оставался таким же, каким он был позавчера, и, наверно,  десять
и двадцать лет назад.
     Это моя жизнь снова изменилась. Снова полетел я под  откос,  неполные
двадцать дней побыв свободным человеком. Утешало меня  лишь  то,  что  мои
новые обязанности исключали участие в боевых действиях.
     Но все равно, был я кажется еще не готов, если не сказать - совсем не
готов, к исполнению новых обязанностей. И мое безропотное "да