ется  сон.  Нервы  как  бы  успокоились  и  я
терпеливо ждал тепла, которое свяжет мое тело и мое сознание в один  узел.
Но  тепло  не  приходило.  Длилось  состояние  ожидания  тепла.  Было  оно
несомненно приятней предыдущего состояния.
     Но он все еще писал и стопка бумаги слева от него росла, в то  время,
как вторая стопка, та, что была справа, уменьшалась.
     Первый раз в своей жизни я чувствовал приближение  умопомешательства.
Первый раз я не мог ничего себе приказать, и, естественно, ничего  не  мог
делать. Я только лежал и ждал. И то, чего  я  дождался,  меня  еще  больше
удручило.
     Я не ориентировался во времени  и  заметил  только,  что  у  мужчины,
сидевшего ко мне спиной в этот момент закончились в ручке  чернила  и  он,
встав из-за красного стола, ушел с террасы.
     Он ушел, а я услышал вдруг снизу, с улицы этого города,  какой-то  до
боли знакомый звук. Даже не один звук, а целое  собрание  звуков,  которое
создает как бы атмосферу места.  Основным  звуком  в  этом  собрании  было
марширование  нескольких  десятков  пар  походных  ботинок.  Но  остальные
составные повергли меня сначала в панику, а потом просто в ужас.
     Это была песня. Если быть точнее - походный марш. Этой песне было уже
много лет, родилась она в 1967 году, и с тех пор я ее ненавидел, и когда я
думал о ней, то также ненавидел и себя. Потому, что это была моя первая  и
единственная песня. Потому,  что  она  так  понравилась  моим  братьям  по
оружию, что они пели ее всякий раз, когда находились в строю.
     Я помнил очень хорошо свою неудачную попытку написать слова и  музыку
гимна. Это была мука, и если бы не русская  детская  песенка,  мне  бы  не
избежать позора. В отличие от гимна, ту песню я написал за полчаса, и  мне
не пришлось думать над ней ни  минуты  больше.  Слова  сами  просились  на
бумагу, ритм был известен, мелодия сама родилась из интонаций, с  которыми
я читал сам себе эту песню первый раз, сразу после ее написания.
     И вот теперь, столько лет спустя, она звучала здесь, под окном  моего
номера. Патрульная рота - теперь я уже знал, что  это  были  американцы  -
маршировала на ужин.
     А песня звала  в  бой,  срывала  с  плеча  карабин,  предупреждала  о
низкорослых стрелках, прячущихся в рисовых чеках.
     Холодный пот залил лоб и я вытер его о наволочку подушки.
     А рота орала так громко, словно маршировала на месте.
     И некоторые слова в песне уже звучали по-другому, видно  были  кем-то
изменены. Наверно, каждая рота поет эту песню по-своему.
     Я молил бога, чтобы наступила тишина. И она наступила через несколько
минут, но в моих ушах эта песня звучала  до  утра.  Я  так  и  не  заснул,
пребывая в каком-то полуобморочном состоянии.  Иногда  мне  казалось,  что
губы мои нашептывают слова из этой песни.
     Утро я встретил с облегчением и головной  болью.  С  трудом  встал  с
кровати.
     Умываясь, посмотрел в зеркало  и  стало  мне  себя  жалко.  Таким  я,
кажется, еще никогда не был.
     Есть не хотелось. Ничего не хотелось, но надо было  идти  в  гараж  и
ехать куда-то за почтой.
     Шатаясь, я вышел на  улицу.  Надеялся,  что  свежий  утренний  воздух
ободрит меня.
     В гараже меня ждал Георгий.
     Мы поздоровались.
     - Вот тебе карта дороги. Приедешь сюда,  в  эту  точку,  там  военный
городок. Скажешь им, что за почтой для Джалты. Это  как  пароль,  а  потом
привезешь почту сюда. Если будут  посылки,  то  развезешь  по  адресам,  а
письма отдашь мне. Вопросы есть?
     - Никак нет... - устало проговорил я, взял из рук Георгия  планшет  с
картой и поплелся к джипу.
     Дорога до военного городка оказалась  слишком  короткой.  Практически
там, где кончался город, в двух милях от последнего  фонарного  столба  на
набережной, начинался военный городок. Длинные одноэтажные  бараки  стояли
торцевыми стенами к морю, чуть глубже за ними находилось несколько сборных
складских зданий, и самую выгодную позицию с военной точки зрения  занимал
небольшой домик штаба: задней стенкой он соединялся со склоном горы.  Туда
я и подъехал.
     За дверью меня встретил часовой.
     - За почтой для Джалты, - объявил ему я, опережая возможные вопросы.
     Часовой кивнул и показал мне ленивым  жестом  руки  на  вторую  дверь
справа.
     За нею, в довольно маленькой комнате, на полках, идущих  в  несколько
рядов по всем трем стенам, были разложены посылки, бандероли, запечатанные
сургучом ценные пакеты и обычные холщовые мешки.
     За маленьким столиком сидел солдат - его точно  специально  подобрали
для этого помещения: он тоже был удивительно малого роста.
     - Джалта?! - переспросил он меня, поднимаясь из-за столика.
     Подставив стремянку к правой стенке, он забрался на лесенку, подозвал
меня и нагрузил на мои подставленные руки три посылки и запечатанный мешок
с письмами.
     Посылки я бросил на заднее сиденье  и  тут  же  посмотрел,  кому  они
предназначались. Как и следовало ожидать, все  три  были  посланы  Айвену.
Рядом с кириллицей тот же адрес был написан латинскими  буквами.  Адрес  у
этого места был странный: ЗАКРЫТАЯ НЕЗАВИСИМАЯ ТЕРРИТОРИЯ, ЮГ-0991,  авеню
ЦЕСАРЯ II, АЙВЕНУ ГРЕМИЦКОМУ.
     Опять авеню Цесаря. Хорошо, что это где-то в начале улицы. По крайней
мере оттуда я не увижу террасы.
     Дорога от военного  городка  до  набережной  была  залита  асфальтом.
Машина катилась по ней мягко. Асфальт еще не успел расплавиться под лучами
солнца.
     А в голове моей все еще стоял шум,  легкое  гудение  из-за  бессонной
ночи. Вот сейчас я бы смог заснуть без проблем, если бы не служба. Но надо
было ехать на авеню Цесаря - интересно, что  там  делает  Айвен?  -  потом
возвращаться в гараж и спрашивать, есть ли другие задания...
     Колеса джипа снова запрыгали по булыжнику узеньких улочек и я поменял
скорость. Теперь машина ехала медленно, но зато не так трясло.
     Выехал на авеню и остановился около одиннадцатого номера. Этот  номер
на овальной табличке был прибит к воротам высотой в  полтора  человеческих
роста. Я нашел взглядом звонок, нажал на его кнопку.
     Здесь было тихо.
     Ожидая, пока кто-нибудь  подойдет  к  воротам  с  другой  стороны,  с
опаской, медленно повернул голову и покосил взглядом в сторону террасы.
     И облегченно вздохнул - отсюда ее не было видно.
     Напряжение продлилось может быть минуту  и  тут  же  отпустило  меня,
оставив во власти легкой головной боли.
     Еще раз нажал на кнопку звонка.
     Услышал грубые гулкие шаги - к воротам подходил мужчина.
     - О! - обрадовался, увидев меня, открывший калитку Айвен. - А ты  как
меня нашел?!
     - По адресу на посылках... - ответил я.
     - А, посылки... Ну давай, тащи их сюда! - и он  пошел  по  дорожке  к
видневшемуся в глубине двора большому дому, с  одной  стороны  украшенному
башенкой, поднимавшейся на несколько метров выше конька крыши.
     Я взял с заднего сиденья посылки и зашел в калитку.
     Айвен открыл двери и пропустил меня в дом.
     - Сейчас налево! - говорил он мне в спину.
     Я зашел в просторную комнату и остановился.
     - Положи их в угол и пойдем бахнем вина! - предложил Айвен.
     Я опустил посылки на пол.
     - Хотя ты же на службе, - вдруг припомнил  мой  бывший  сосед.  -  Ну
давай выпьем чаю! Пошли!
     Мы поднялись на второй  этаж,  прошли  тесным  -  двум  встречным  не
разойтись - коридором  и  снова  покарабкались  вверх  по  узкой  винтовой
лестнице.
     Мне уже казалось, что эта винтовая лестница никогда не кончится. Даже
голова моя закружилась от спирального вращения.
     - Ну вот! - произнес вдруг поднимавшийся впереди меня Айвен. - Теперь
можно и за стол сесть.
     Преодолев  последние  ступеньки,  я  очутился  в  совершенно  круглой
комнате, посреди которой, как и положено, стоял круглый стол. На стене,  а
в этой комнате, благодаря отсутствию углов, была только одна стена, висело
несколько фотографий мужчины в зрелом возрасте с роскошными седыми  усами,
чуть вздернутым кверху орлиным носом и самоуверенным взглядом.
     - Садись к столу, я сейчас самовар поставлю! - сказал Айвен.
     Я обернулся и увидел,  что  он  действительно  включил  электрический
самовар.
     - Здесь у меня "русская комната", - продолжал Айвен. - По  вечерам  я
здесь пью чай и слушаю радио... Ты, кстати, какой национальности?
     Я пожал плечами, присаживаясь к столу.
     - Еврей?! - спросил Айвен.
     Никогда  бы  не  подумал,  что  пожимание  плечами  может  обозначать
национальность.
     - Нет, - произнес я, считая, что если я еще раз  пожму  плечами,  это
может ввести Айвена в полное заблуждение.
     - Ну, а родители у тебя кто?! - продолжал он, добавляя в самовар воды
из большого кувшина.
     - Отец - поляк, мать - палестинка...
     - А! - кивнул сам себе Айвен. - Значит полуславянин!
     - Нет, - не согласился я, - скорее на три четверти славянин...
     - Почему?! - искренне удивился инспектор по правилам поведения.
     - Потому, что мой отец долго жил и умер в Сибири, - ответил я.
     - А-а, - снова кивнул Айвен, присаживаясь на стул рядом  со  мной,  -
значит у тебя есть и русские корни...
     Я усмехнулся.
     -  У  меня  здесь  краснодарский  чай,  -  похвастался  Айвен.  -  Ты
когда-нибудь пробовал?
     - Нет, - признался я.
     Айвен встал, подошел к тумбочке, на которой стоял  самовар,  выдвинул
верхний ящик и вытащил оттуда  квадратную  пачечку  чая.  Высыпал,  должно
быть, полпачки в никелированный чайник для заварки. Потом поставил на стол
сахарницу и две большие чашки.
     - Уже закипает! - произнес он успокаивающим тоном. - А отсюда хороший
вид на окрестности. Посмотри!
     Я подошел к одному из четырех маленьких окошек этой комнаты. И увидел
рядом внизу край крыши дома и нижнюю часть авеню Цесаря и  крыши  домиков,
спускающихся к морю.
     - Этот дом построил  себе  один  австрийский  архитектор,  -  говорил
Айвен. - Думал встретить здесь старость... А в  этой  башне  у  него  была
читальная комната. Жалко, что я не люблю читать, а  то  б  тоже  сидел  бы
здесь по вечерам и читал что-нибудь.
     - Так ты здесь уже хозяин?! - дошло вдруг до меня.
     - Да! - спокойно ответил Айвен.
     Закипел самовар, и новый хозяин этого дома поспешил к тумбочке.
     Я отошел к другому окну  и  увидел  знакомое  предгорье,  и  каменную
площадку, с которой я смотрел на... я отвел взгляд от этого камня и теперь
разглядывал уходящую в даль полосу берега,  линию,  по  которой  проходила
граница желтого песка и синей воды. Отсюда все выглядело сказочно. Идиллия
без примет нынешнего времени. А ведь там дальше, за лысым холмом, покрытым
выгоревшей травой, стоят бараки военного городка...
     Сделав  шаг  назад,  я  обратил  внимание  на  большую  фотографию  в
золоченной рамочке. На пожелтевшем снимке  стояла  группа  молодых  людей.
Лица из прошлого смущенно улыбались. Сверху, над их головами,  аккуратными
графическими литерами было выведено "БАУХАУС".
     - Ты не знаешь, что такое "БАУХАУС"? - спросил я, узнав  в  одном  из
молодых парней на старом снимке бывшего хозяина этого дома.
     - Нет, - ответил Айвен. - Хаус -  это  по-английски  "дом".  Наверно,
какой-то дом... Чай налит!
     Я вернулся к столу.
     - Тебе сколько сахара? - спрашивал Айвен.
     - Я без.
     Он хмыкнул и высыпал в свою чашку три чайных ложки искристого песка.
     - Я так устал вчера... - вздохнул он, поднося чашку ко рту и фукая на
горячий чай. - Пришлось все правила переписывать...
     - Зачем?
     - Вставлять везде эту патрульную роту... теперь везде:  "это  правило
не касается солдат из патрульной  роты  и  генерала  Казмо".  Генерал  так
недоволен... Получается, что эти солдаты важнее его...
     Бедный генерал, подумал я, глядя в окошко напротив.  До  окошка  было
метра два с половиной и,  естественно,  ничего,  кроме  неясных  очертаний
крыш, стрел кипарисов и стремящейся вверх горы я увидеть не мог. Но в этой
картинке - а пейзаж за  окошком  очень  напоминал  акварель  в  рамке  под
стеклом - светилась красная точка. Она была едва  заметна,  но  мне  этого
было  достаточно,  чтобы  снова  вспомнить  кошмар  вчерашнего  вечера   и
последовавшей затем ночи. Я отодвинул свой стул в  сторону  и  получилось,
будто я отодвинулся от Айвена.
     Он посмотрел на меня удивленно.
     - Жарко... - произнес я.
     - Да, - согласился Айвен и отпил еще чая.
     Я успокоился немного. Окошко осталось слева от меня.  Но  тут  что-то
заставило меня прищуриться и я опять  почувствовал  растущее  внутри  меня
раздражение. Мне могут не поверить,  но  я  действительно  в  этот  момент
встретился взглядом с фотопортретом  бывшего  хозяина  дома,  висевшем  на
стене напротив. И я не выдержал его взгляда, хотя и пытался.
     - Больше всего мне не нравится, - говорил Айвен, - то, что  следующая
патрульная рота прибудет сюда из Союза...
     - Ты этому не рад?! - не поворачиваясь к Айвену, спросил  я.  -  Ведь
это твои земляки... Может, встретишь друзей...
     - Когда вокруг слишком много русских - я теряю себя, - сказал  он.  -
Знаешь, почему мне в Африке нравилось?! Потому, что я один  был  белый,  а
весь отряд - черный. Нас растасовали как карты - каждому  местному  отряду
по  одному  воину-интернационалисту.  Представляешь,  ты  один  такой,   а
остальные все другие и  похожи  друг  на  друга...  И  здесь  еще  ничего,
терпимо: я один - русский, а остальные -  иностранцы  или  вот  такие  как
ты... А если сюда приедут  еще  сто  русских...  -  и  Айвен  закрыл  лицо
ладонями.
     - Ничего, - я попытался его утешить. - Приедут и уедут через месяц.
     - Ты нас не знаешь! - Айвен покачал головой.  -  Я  же  тоже  приехал
только на месяц и не уехал отсюда... Ты бы поехал на  свою  родину,  зная,
что там разруха, тоска и ржавые трамваи, и матерятся все на каждом шагу?!
     - У меня нет родины... - напомнил я новому хозяину дома.
     - Значит, тебе легче, - пришел к выводу Айвен.
     Вот в этом я был с ним согласен.
     Допив чай, я извинился и объяснил, что меня ждут в гараже.
     - Заходи, адрес теперь знаешь! - сказал на прощанье Айвен.
     Настроение его было пасмурным, но, проведя меня до калитки в воротах,
он все-таки улыбнулся по-дружески.
     Развернув джип, я поехал в гараж. Бензин был почти на нуле  и  я  уже
представлял себе, как в одиночку толкаю  беспомощную  машину  по  булыжной
мостовой.
     И  вдруг  над  городом  снова  зазвучало  знакомое  собрание  звуков,
именуемое маршевой песней. И  показалось  мне,  что  доносится  эта  песня
откуда-то сверху, с неба. Наверное, я слышал эхо, подхватившее эту песню и
теперь бумерангом возвращавшее ее в город.
     Я свернул на улочку, ведущую к "обеденному"  кафе  и  увидел  впереди
марширующую на месте роту.
     Они уже не пели. Они дружно  маршировали,  улыбаясь  и  ожидая  своей
очереди просочиться в узкие двери, из которых вливался  в  уличный  воздух
сладко-пряный кухонный запах.
     Я почувствовал дрожь в коленях и едва сдержался, чтобы не  нажать  на
педаль газа и не въехать на  всей  скорости  в  эту  марширующую  голодную
толпу.
     И понял, что  сам  я  тоже  голоден.  Голоден  до  злости.  Это  было
неудивительно, ведь я не ел уже почти сутки.
     Остановив машину и подождав, пока все вояки не просочились внутрь,  я
тоже зашел в кафе.
     И увидел, что все столики уже заняты. И все посетители одеты в  форму
цвета хаки.
     Я растерялся.
     Ко мне подошла молоденькая официантка, вся в белом, как ангел.
     - Сейчас спецобслуживание, - сказала она. - Приходите через час.
     Я проглотил эту новость почти спокойно. Когда тебя уже облили водой с
ног до головы, еще одно ведро не делает разницы.
     Я вышел, сел в джип и, повернув на  улицу  Вацлава,  въехал  во  двор
гаража.
     Мешок с письмами отнес в офис главного механика. Положил ему на стол.
     Вернулся к машине. Георгия в гараже не было  и  я  решил  рискнуть  и
поехать на восточную трассу заправиться.
     Развернул планшет и нашел на  карте  бензоколонку.  До  нее  было  не
больше четырех миль. Я завел мотор и выехал на улицу.
     Первый раз за последние три дня я почувствовал, что удача не покинула
меня  окончательно,  когда  я  остановил  машину  у  военной   передвижной
заправочной станции  и  понял,  что  именно  в  этот  момент  в  цилиндрах
двигателя сгорела последняя капля бензина.
     Я вышел, взял в руку заправочный пистолет и  сунул  его  в  отверстие
бака.
     - Эй, ты! Сейчас же выми! - Закричал мне по-английски  один  из  двух
солдат, то ли служивших, то ли загоравших здесь, прямо на станции.  -  Это
же публичное место!
     Оба рассмеялись.
     Я сделал вид, что не понимаю английского.
     - Джимми, ты  когда-нибудь  видел  такой  акт?  -  смеясь,  выкрикнул
второй.
     Бензин лился, но напор не был сильным и приходилось терпеливо  ждать,
пока все шестьдесят литров  заполнят  бак.  Приходилось  слушать  праздные
глупые остроты, которыми веселили друг друга эти двое бездельников.
     - Том, я клянусь, что этот парень вот-вот кончит!  Посмотри,  как  он
держит пистолет! - снова кричал придурок по имени Джимми.
     - Да скорее бензин кончится, чем он  кончит!  У  него  не  машина,  а
бездонная бочка! - кривлялся теперь второй вояка. - Эй ты, кончай! Хватит!
Вытаскивай эту штуку!
     Последние слова были обращены прямо ко мне,  но  я  продолжал  играть
иностранца. А придурок по имени Джимми  хохотал,  верещал  как  поросенок,
дергался и запрокидывал в смехе голову.
     Наконец бак заполнился. Я вставил пистолет на место и, сев в  машину,
рванул с этой заправочной станции так,  что  правыми  колесами  занесло  в
песок, и позади меня всклубилось облако пыли.
     В город я влетел со скоростью шестьдесят миль в час и, поворачивая на
другую улицу, чуть не снес фонарный  столб.  Резко  затормозил,  вышел  из
машины и увидел широкую царапину  на  левой  задней  двери.  Вылез  из-под
содранной голубой краски защитный зеленый цвет. Головой я понимал, что  на
этот раз все обошлось благополучно, но руки дрожали.
     Успокоившись немного, снова  завел  мотор  и  со  скоростью  пешехода
доехал до гаража.
     Вышел из джипа и думал пойти наконец пообедать, но тут меня  окликнул
Георгий.
     - Где ты ездишь?! - недовольным голосом спрашивал он.
     - Заправлялся! - ответил я, стараясь быть как можно подчиненнее.
     - Тебя генерал с утра ищет! Срочно езжай к нему! Знаешь куда?!
     - Так точно, - ответил я.
     - Давай! - выкрикнул главный механик и спешащей походкой направился к
своему офису.
     Делать было нечего. Я опять ходил под  приказом.  Прикажут  стоять  -
стану, прикажут ехать - поеду.
     Опять зарычал двигатель джипа. Я откинулся на спинку сиденья,  крепко
сжав руками руль, словно от этого что-то зависело.
     Медленно выехал на улицу  Вацлава.  Медленно  проехал  мимо  кафе,  в
котором никак не мог  пообедать,  и  медленно  поехал  дальше,  на  улицу,
вливающуюся в "неаккуратную" аллею.
     А внутри опять что-то клокотало. И с ненавистью я думал  о  тех  двух
болванах на бензоколонке, и о "русской комнате", которую Айвен  устроил  в
башенке дома, принадлежавшего неизвестно куда исчезнувшему архитектору,  и
о улице Вацлава, увековечивающей "подвиг", который Вацлав не  совершал.  И
я, кажется, начинал понимать, что меня так бесит. Я  прозревал  через  эту
боль, через бессонницу и злобу. Я чувствовал и видел, как на  моих  глазах
город мира превращается в обычный  военный  городок,  как  он  наполняется
цветом хаки, как вместо шума прибоя и крика чаек со  всех  улиц  доносится
гулкий хор походных ботинок.
     Свежий воздух дохнул в лицо, когда я выехал на аллею, оставив  позади
городские кварталы и улочки.
     Сухая земля, песочные крошки и камешки шипели под шинами.
     Я косил на правый ряд деревьев,  боясь  пропустить  начало  тропинки,
ведущей к вилле генерала.
     Нет, не п