не оставалось, кроме как сказать:
     - Плохо...
     - Почему? - искренне удивился Вацлав. - Ведь гимн - это просто песня!
     Я, допив  кофе,  принялся  объяснять  ему  природу  всех  трудностей,
которые усложняли работу над гимном, а вместе с этой работой усложняли мою
жизнь.
     - Но послушай, - кивая, произнес Вацлав. - Если так трудно, то просто
поищи что-нибудь из уже написанного.  Ведь  полно  случаев,  когда  гимном
становится какая-нибудь древняя песня...
     Эта идея мне понравилась. Я сразу же попытался  вспомнить  что-нибудь
из песен, но в этот момент к нашему столику подошел парень, про которого я
знал лишь то, что  он  -  венгр,  и,  нагнувшись  к  уху  Вацлава,  что-то
прошептал. Потом отошел.
     - В три часа собираемся в кафе у Ирины, - сказал мне Вацлав,  отвечая
на мой вопросительный взгляд. - Будет серьезный разговор.
     Новость о серьезном разговоре меня поразила меньше, чем  то,  как  он
назвал это кафе. "У Ирины"?! Я-то думал, что только мне известно  ее  имя,
но выходит, что... Хотя, может быть, я снова  преувеличиваю.  Ведь  Вацлав
видел меня с нею, когда мы первый раз говорили о ее жизни...  Не  мы,  она
говорила, конечно... И он, зайдя, прервал своим появлением наш разговор...
Ну ладно, у Ирины, так у Ирины.
     Договорившись о встрече, мы  встали  из-за  стола.  Вацлав  вышел  на
улицу, а я, подойдя к официантке, озадачил ее вопросом:
     - Извините, - обратился я к ней, дружелюбно улыбаясь. - Не мог  бы  я
взять с собой один кусочек мяса... слонятины?!
     Она бросила на меня любопытный взгляд.
     - Вам понравилось?! Вы могли бы и здесь съесть еще одну порцию, хотя,
честно говоря, это не молодая слонятина...
     Я терпеливо улыбался ей в лицо и это возымело действие: она зашла  на
кухню кафе и вынесла мне кусок мяса, пожалуй, вдвое больше того, что  съел
я за завтраком.
     Я взял со стола салфетку и, завернув в нее мясо, вышел на улицу.
     Выходя, я не оглядывался,  хотя  и  ожидал  ее  вопрошающего  взгляда
вослед мне.
     Идея, которая пришла мне на ум, не была  уж  настолько  странной,  но
именно в тот момент я почему-то подумал, что она не совсем обычна.
     Неся кусок слонятины в правой руке и ощущая его увесистость, я  шагал
по  уже  знакомой  мне  "неаккуратной"  аллее   в   сторону   заброшенного
ботанического сада. Шел я, конечно, не к заморским цветкам и  деревьям,  а
немного дальше. Я шел в "сад выбеленных костей" -  именно  так  поэтически
назвал я для себя то место, пребывание в котором так  быстро  перечеркнуло
мое тогдашнее  настроение.  Я  шел  в  вымерший  зоосад,  чтобы  покормить
единственных его обитателей - серебристых волков. Я шел и думал  о  гимне,
но теперь я уже не пытался жонглировать звонкими словами. Я  думал  о  уже
написанных песнях и для начала перебирал в памяти песни о любви, ибо  были
они, как мне казалось, ближе по смыслу к будущему гимну, чем военные марши
и прочие нервно-паралитические песнопения, обычно исполняемые мужским  или
смешанным хором.
     Осталось позади раскидистое фиговое дерево, под которым я пил вино из
одного стакана с будущим президентом. Хорошо бы,  чтобы  дерево  это  жило
подольше!
     Песни о ревности и о несчастной любви я  откинул  сразу.  Я  даже  не
предполагал, сколько подобного мусора хранится в моей памяти.
     А вот и ржавые  заборы,  разбегающиеся  направо  и  налево  от  меня,
прячущиеся в  кустах  и  деревьях  и  умудряющиеся  даже  ржавчиной  своей
маскироваться под цвет коры старых кипарисов.
     Здравствуйте, Эуфорбии и Артензии!  Я,  ей  богу,  чуть  не  произнес
этого!
     И снова, кружа по нижней  тропинке  ботанического  сада,  я  думал  о
любви, о песнях, ей посвященных. И опять мне не нравились их слова,  я  не
верил в искренность этих слов и постепенно приходил  к  мысли  о  ложности
моих поисков. Ведь искренность и чистоту нельзя встретить в таких  песнях,
исполняемых   накрашенными   страдальчески   кривляющимися   певицами    и
напудренными, выглаженными до блеска певцами.
     Передо  мной  засияла  уже  знакомая  надпись,  запрещающая   кормить
животных. Я, ведя себя совершенно по-детски, поднес поближе к этой надписи
завернутый в салфетку кусок мяса, словно хотел, чтобы надпись  понюхала  и
поняла, как я к ней отношусь. А потом зашагал вдоль вольеров.
     Уже показалось впереди, в знакомом вольере, движение,  и  я  прибавил
шагу.
     И внезапно вспомнил одну песенку, которую частенько по утрам  напевал
себе под нос Айвен. Вспомнил и остановился, пораженный.  Ведь  слова  этой
песенки я знал и раньше. Наверно не все, но припев - точно!  И  эта  песня
возникла в тот момент передо мной, как единственно верный путь к спасению,
как что-то совершенно живое. И, наверно, не только потому, что  эта  песня
была детской. Хотя, если и говорить  о  чистоте  и  искренности,  то  надо
говорить о детях.
     И так я  стоял,  не  дойдя  нескольких  шагов  до  волков,  почуявших
приближение кого-то чужого и нервно  разшагивавших  вдоль  ржавых  решеток
вольера.
     А  я  вдохнул  побольше  воздуха  и  негромко  запел,   прислушиваясь
одновременно и к своему голосу, совершенно не музыкальному,  и  к  словам,
чтобы еще раз удостовериться в своей правоте.
     - Пусть всегда будет солнце, - пел я, держа кусок мяса  уже  в  обеих
ладонях. - Пусть всегда будет небо, пусть всегда будет мама, пусть  всегда
буду я!!!
     Я пропел этот припев еще  несколько  раз  и  наступило  в  моей  душе
великое облегчение. Собственно других слов и не надо!
     Не сходя с места, я бросил кусок  слонятины  за  решетку  вольера.  К
моему удивлению волки не кинулись на еду. Один из них  не  спеша  подошел,
понюхал и вернулся на свое прежнее место.
     Я приблизился к решетке и заглянул внутрь вольера.  Волки  напряженно
смотрели на меня.
     - Пусть всегда буду я! - прошептал я им и, развернувшись,  направился
к выходу из "зоосада".
     Без пяти три я  остановился  у  кафе  и,  помедлив,  вошел.  К  моему
удивлению там никого не было.  Я  сел  за  любимый  столик,  сел  довольно
громко, так, чтобы меня услышали.
     Но прошла минута, другая, а ко мне все еще никто не спешил. И тогда я
замурлыкал слова будущего  гимна,  раздумывая  о  том:  понравится  ли  он
ребятам.
     А минутная стрелка уже пробежала трехчасовую отметку и  заспешила  на
следующий круг.
     Взволнованно поглядывал я на входные двери; уж не случилось ли что-то
с ребятами?! Хотя трудно было представить себе,  что  что-то  может  здесь
случиться. Так было тихо и солнечно на улице, так было прохладно и уютно в
кафе. Что могло произойти в этом райском месте?!
     - Кофе?! - прощебетал знакомый голос за моей спиной.
     - Конечно! - воскликнул я и обернулся, радостно улыбаясь.
     - Секундочку! - сказала "балерина".
     Я решил подождать, пока она вернется, а потом попросить ее  послушать
слова гимна.
     За стеклянной стенкой кафе показалась  маленькая  рыженькая  собачка.
Она подбежала к чугунному фонарному столбу, понюхала его основание,  потом
просеменила к открытой входной двери - я даже увидел в  проеме  ее  мокрый
нос, постояла так минутку, тоже, должно быть, внюхиваясь,  и  вдруг  резко
выскочила на улицу, покрутила мордой по сторонам, словно кого-то искала, и
побежала дальше. Я задумался: где-то я видел эту собачонку раньше.
     А "балерина" принесла чашечку кофе и, поставив ее передо мной, ушла.
     За стеклянной стенкой наконец появились ребята.  Зайдя  в  кафе,  они
направились ко мне. Для того, чтобы всем разместиться за одним столиком  -
принесли  еще  стулья.  Получилось  тесновато,  но  сразу  я  почувствовал
сплоченность и решительность собравшихся.
     - Не будем терять времени! -  строго  произнес  Айвен  и  обвел  всех
проницательным взглядом. - Начнем с герба!
     Парень, тот самый венгр, который сообщал Вацлаву о нынешней  встрече,
выложил на стол маленькую папочку,  развязал  тесемки  и  протянул  Айвену
несколько листочков с различными вариантами будущего символа государства.
     Айвен разложил их перед собой и, сощурившись, рассматривал.
     Балерина расставляла кофе.
     Все молча косились на эскизы.
     Я сидел напротив нашего предводителя и поэтому терпеливо  ждал,  пока
Айвен насмотрится и пустит рисунки по кругу, чтобы все  смогли  определить
свое отношение.
     Наконец все четыре варианта герба "поползли"  по  краю  стола  в  мою
сторону.
     Парень-венгр напряженно следил за выражениями лиц  собравшихся,  а  я
никак не мог оторвать своего, словно разбитого параличем  взгляда  от  его
"государственного творчества". Было бы непростительно с  моей  стороны  не
описать хотя бы коротко эти четыре варианта. Итак:
     ВАРИАНТ 1: Внутри яйцеобразного овала над пшеничным полем,  по  краям
которого стоят стройные пальмы, восходит пурпурное солнце.
     ВАРИАНТ 2: В центре круга  из  синевы  моря  торчит  вверх  гора,  на
вершине которой стоит кипарис.
     ВАРИАНТ 3: Снова овал, внутри которого посреди пшеничного поля  можно
увидеть лошадь и человека, идущего за ней.
     ВАРИАНТ 4: Квадрат. Внизу угадывается кусочек земного шара, а над ним
восходит лучистое треугольное солнце.
     "Минута молчания" длилась довольно долго.
     - Ну-у-у... я не знаю... - пожал плечами Айвен. -  Я  не  художник...
Решайте!
     - Вот этот вроде ничего! - показал один из парней на герб с лошадью и
человеком.
     Венгр освобожденно вздохнул.
     - А что там лошадь делает?! - спросил еще один парень.
     - Пашет, - ответил венгр.
     - Но там же уже выросла пшеница?! - все еще чего-то  не  понимал  тот
парень.
     - А разве это важно?! - спросил венгр. - Это же  символ...  Свободный
труд...
     Айвен, слушая этот разговор, хмыкнул  нетерпеливо  и  предложил  всем
проголосовать, чтобы выяснить, какой вариант герба соберет больше голосов.
     Вацлав был против голосования.
     - Лично мне нравится треугольное солнце! - сказал он.
     - Почему?! - удивился Айвен.
     - Это же имеет исторические аналогии. Здесь есть что-то и от древнего
Египта, и от масонов...
     - А кто это - масоны?! - поинтересовался кто-то.
     - Евреи, - коротко бросил Айвен.
     Опять возникла пауза и я заметил, как  было  неуютно  венгру  в  этой
напряженной, недружественной тишине. Он  уже  не  смотрел  на  лица  своих
соратников - взгляд его  был  потуплен  и  только  дыхание,  порывистое  и
тяжелое, говорило о его нервозном состоянии.
     - Я думаю,  что  Тиберию  придется  сделать  еще  пару  вариантов!  -
произнес наконец Айвен.
     Венгр кивнул.
     - Вот и хорошо, а теперь  перейдем  к  следующим  вопросам.  -  Айвен
расправил плечи и, допив кофе, предложил. - Завтра мы  объявляем  о  нашей
независимости. Текст декларации  уже  отпечатан,  осталось  только  завтра
расклеить его по городу и передать по радио. А что у нас с гимном?!
     И Айвен уставился мне в глаза так, что я почувствовал себя прижатым к
стенке.
     - Есть, - кратко ответил я. - Я решил взять за  основу  припев  одной
русской песни...
     - Какой?!
     - "Пусть всегда будет солнце".
     Айвен пожевал губы, подумал, потом снова глянул на меня.
     - А какая мелодия?! - спросил он.
     - Та же, только чуть медленнее.
     Айвен попробовал напеть этот припев в замедленном ритме  -  остальные
внимательно слушали. На словах "пусть всегда буду  Я",  он  непроизвольно,
чуточку по-детски улыбнулся и улыбка эта осталась на его лице.
     - Интересно! - произнес он. - Я бы никогда не подумал, что это  может
стать гимном, но припев действительно хорош!
     - Да! - поддакнул Вацлав.
     Остальные пока не решались высказать свое мнение.
     - А ну-ка послушайте еще! - твердо предложил Айвен и снова запел.
     Подошла Ирина, держа в руках поднос, заставленный чашечками с кофе. С
интересом прислушалась.
     - Нравится?! - спросил у нее Айвен, закончив петь.
     Ирина кивнула, улыбаясь немножко заискивающе. Нет, в этот момент  она
не была собою, она была "балериной", очаровательной и  почти  бессловесной
официанткой.
     - Через пару дней ты уже  будешь  здесь  хозяйкой,  и  вывеску  новую
повесим... - пообещал ободряющим голосом Айвен и я заметил, как  при  этих
словах изменилось выражение лица моей "балерины". Даже показалось, что  ее
полненькие, словно налитые соком, губы  стали  тоньше,  и  взгляд  как  бы
заострился, словно сквозь некую плотность реальности  видела  она  сейчас,
чуть сощурившись, свое уже близкое будущее.  Интересно,  называла  ли  она
сейчас в мыслях это будущее "нашим", как иногда, когда мы бывали наедине?!
     Мой сосед по номеру так долго смотрел на Ирину, что мне стало  как-то
не по себе. И почувствовал я себя раздраженно, словно приревновал.
     - Я уже говорил с генералом  Казмо,  -  Айвен,  к  моему  облегчению,
вернулся к  делам.  -  И  хочу  вам  высказать  некоторые  соображения  об
экономическом будущем нашего вольного города. Как  вы  понимаете,  никакой
экономики здесь не было, и, похоже, не будет. Но  зато  есть  великолепные
возможности для организации международного туризма и отдыха. Эти планы  мы
еще разработаем подробно, но уже то,  что  жителями  города  будут  только
герои из разных армий мира - одно это - прекрасная реклама, не говоря  уже
о климате, море, горах!  Таким  образом  тем  из  нас,  кто  не  войдет  в
правительство, предстоит работать в сфере обслуживания.  И,  кроме  этого,
думали мы с генералом и о том, как поддерживать порядок. И пришли к  мысли
о создании добровольных  дружин,  в  которые  будет  входить  все  мужское
население и которые по очереди будут патрулировать город и поддерживать  в
нем мир... Еще предстоит решать многие вопросы, но - главное -  начать!  И
начнем мы завтра... Я уже сообщил вам о декларации...
     Все так внимательно слушали Айвена, что не заметили,  как  к  столику
подошел генерал Казмо и остановился за спиной у говорящего.
     - Ну как дела, ребята?! - спросил он бодрым голосом,  опустив  правую
руку на плечо Айвена. - Тряхнем завтра стариной?!
     - Конечно тряхнем! - ответил Айвен.
     - Ну,  тогда  мне  кофе  и  водки!  -  самодовольно  произнес  Казмо,
присаживаясь на услужливо поставленный кем-то из ребят стул.
     Балерина засеменила вглубь кафе, а генерал кашлянул и заговорил:
     - Я не знаю, о чем вы тут говорили, но я должен сказать, что  вы  мне
нравитесь и я полностью вам доверяю, особенно министру обороны!  -  и  он,
протянув сильную руку, дружески хлопнул Айвена по  плечу.  -  И,  как  ваш
президент, я  приготовил  маленький  праздник  для  узкого  круга  будущих
министров... Так что через пару часов жду вас у себя на вилле. Айвен знает
дорогу. А пока желаю вам плодотворно трудиться. Эй, где мой кофе и водка?!
     Балерина уже спешила к столику, неся на маленьком подносе  чашечку  с
кофе и рюмку водки.
     Генерал с видимой поспешностью одним  глотком  уничтожил  водку  и  с
такой же скоростью залил себе в глотку кофе, после чего встал из-за стола,
слизывая языком с зубов кофейную гущу, произнес  не  очень  отчетливо  "до
встречи!", и зашагал к выходу.
     После его ухода все были немного опешившие. И у меня  возникло  такое
ощущение, будто над столиком пронесся ураган и хотя он  уже  исчез,  но  в
ушах все еще завывал ветер.
     Первым "оттаял" Вацлав и попросил еще кофе. Следом за  Вацлавом  и  я
захотел кофе, а там уже и все остальные.
     Так мы и сидели  потом  молча,  попивая  кофе  и  обмениваясь  что-то
значившими взглядами - со стороны, должно быть, можно было  подумать,  что
это сидит группа  заговорщиков  и  терпеливо  ждет  означенного  часа  для
совершения чего-то таинственного. Впрочем, так оно и было на  самом  деле.
Деловой разговор как-то не вязался. Айвен в  конце  концов  назначил  всем
встречу через полтора часа на площади святого Лаврентия и мы разошлись.
     Я хотел было остаться в кафе, чтобы поговорить с Ириной и  разузнать,
что значила фраза Айвена о том, что Ирина станет хозяйкой кафе,  но  потом
решил сначала прогуляться по набережной. Погода сопутствовала  прогулке  -
было не так жарко, и небо, украшенное полупрозрачными  облаками,  смягчало
солнечный свет.
     Проходя мимо чугунного литого столба, я заметил  приклеенную  к  нему
бумажку и из любопытства остановился, чтобы ее прочитать.
     "ПРОПАЛА  МАЛЕНЬКАЯ  РЫЖЕНЬКАЯ   СОБАЧКА.   ОТКЛИКАЕТСЯ   НА   КЛИЧКУ
ЭСМЕРАЛЬДА. НАШЕДШЕГО ПРОСИМ ПРИНЕСТИ ЕЕ  ПО  АДРЕСУ:  "Авеню  Цесаря  45,
вилла "КСЕНИЯ"
     Прочитав,  я  вспомнил  и  даму  с  собачкой,  и  собачку   отдельно,
заглядывавшую в кафе и искавшую кого-то на  улице.  Все  меньше  и  меньше
оставалось у меня сомнений, что это именно та собачка, о которой шла  речь
в объявлении. И если это было действительно так, то на  авеню  Цесаря  под
сорок пятым номером располагался красивый особняк с широкой  террасой,  по
краям которой росли пальмы,  а  в  центре  ее,  контрастируя  по  цвету  с
пальмами, стоял красный пластмассовый столик с такими же дачными стульями.
     Первой мыслью после прочтения этого объявления было пойти и разыскать
заблудившуюся собаку,  чтобы  вручить  ее  черноволосой  хозяйке  и  таким
образом услышать ее голос, посмотреть ей в глаза  вблизи  и,  может  быть,
даже узнать: кто она, эта таинственная, по-восточному красивая девушка. Но
довольно быстро я понял, что одно дело - искать в этом  городке  танк  или
большой грузовик, и совсем другое  дело  -  маленькую  собачонку,  которая
могла спрятаться в любой подворотне, а то и вообще сбежать в  холмистые  и
лесистые окрестности. Но пойти на эту авеню так  хотелось,  и  я  подумал,
что, возможно, хозяйке будет интересно  узнать  о  том,  где  я  видел  ее
собачонку?! Так я и решил сделать и  уже  знакомой  дорогой  направился  в
верхнюю часть города. Интуиция меня не подвела и как только  я  ступил  на
авеню Цесаря, я увидел впереди выглядывающий из-за  поднимающихся  в  гору
крыш других домов краешек знакомой террасы. Сам удивляясь той легкости,  с
какой я решился на этот визит, я тем не менее не шел, а почти бежал  вверх
по улице, и  когда  остановился  перед  деревянными  массивными  воротами,
пришлось потратить несколько минут, чтобы отдышаться. Уже придя в себя,  я
дернул за бронзовую цепочку, свисавшую из дырочки  в  воротах,  и  тут  же
услышал мелодичный звон колокольчика.  В  особняке  хлопнула  дверь  и  за
воротами прозвучали шаги. Заскрипел плохо смазанный дверной засов - я весь
напрягся, ожидая увидеть перед собой, впервые так близко, ту  таинственную
незнакомку, о которой так часто думал и мечтал -  но  врезанная  в  ворота
калитка отворилась и  я  уперся  взглядом  в  пожилую  женщину,  одетую  в
темно-синее легкое  платье,  очень  напоминавшее  покроем  наряд  монахини
католического монастыря.
     - Я по объявлению... - только и смог промямлить я, так быстро и резко
сброшенный на землю с высоты своего воображения.
     -  Господи!  -  радостно  воскликнула  женщина,   сложив   ладони   в
молитвенном жесте. - Вы нашли ее!
     - Нет... - поспешил разуверить ее я. - Но я видел  собачку  буквально
вчера... Может, хозяйке будет интересно узнать, где я ее видел?!
     Лицо  пожилой  женщины  приняло   смиренное   выражение   и   голосом
великомученицы она произнесла:
     - Оставьте свой адрес, когда Адель вернется, я скажу ей... Боже,  она
так измучилась! С утра до ночи ищет Эсмеральду, а потом всю ночь плачет!
     Эта женщина с таким истинным состраданием проговорила все это, что  я
сам чуть не выдавил из себя слезы. Я всегда был немножко сентиментальным и
достаточно мне было только услышать, что кому-то плохо, как  я  уже  вовсю
переживал за этого человека.
     Благо нашел я в своих карманах и ручку, и кусок  бумаги,  на  котором
нацарапал свой гостиничный адрес, понимая, что полетит этот клочок  бумаги
скорее всего в корзину для мусора, потому что не пойдет нормальный человек
просто  так  послушать  рассказ  другого  человека,  после