",  сказанное
генералу, являлось всего лишь обратным отражением моего внутреннего "нет".
Я просто пребывал в том  странном  состоянии,  когда  смерть,  по-дружески
пожав мне руку, вдруг исчезла,  отложив  наше  с  ней  свидание  на  более
позднее время. Она словно испугалась кого-то, и теперь я чувствовал себя в
долгу перед этим инкогнито. Я хотел благодарить, но не знал кого.  И  хотя
здравый смысл подсказывал, что над всеми нами висит дамоклов меч случая, и
что жив я остался совершенно случайно, мне в это не очень-то  верилось.  С
одной стороны я сам сделал все, чтобы выжить: бросил  винтовку,  крадучись
пробирался городскими тропинками, прятался в погребе. Но это было вчера. А
сколько сотен дней я отстреливался, наступал и отступал, не зная, за что и
с кем воюют люди, поставившие меня в строй. И каждый раз пули  не  трогали
меня. Они проносились мимо и падали на землю  наступавшие  со  мной,  а  я
оставался.
     Раздался неожиданно гулкий хор  шагов  -  знакомый  звук,  отбиваемый
сотней пар походных ботинок о булыжники мостовой.
     Я занервничал. Не хотелось встречаться с теми, против кого  мы  вчера
воевали. Я быстро свернул на соседнюю  улочку,  бегущую  к  набережной,  и
направился в сторону своего любимого кафе.
     Первое, что меня поразило, это новая яркая  вывеска  над  входом:  "У
ИРИНЫ". Опешив, я замер на месте.
     Неужели, не смотря ни на что, она стала хозяйкой этого кафе?! А  ведь
и Вацлав пару дней назад говорил  мне:  "встретимся  у  Ирины"?!  Странно,
революция подавлена, а ее цели достигнуты? Айвен  заварил  всю  эту  кашу,
чтобы остаться в городе навсегда, и остался. И я остался, правда, в другом
качестве. Ирина мечтала стать хозяйкой кафе, и, похоже, стала?!  Я  ничего
не понимал. Кажется, была разыграна какая-то удивительно сложная шахматная
комбинация, в результате которой, после  принесения  в  жертву  нескольких
десятков пешек, победителями были объявлены обе стороны. Какую-то  роль  в
этой игре, по-видимому, сыграл и я, но, будучи пешкой, я не  знал  заранее
своих ходов, а когда ходил, то думал, что  хожу  самостоятельно  и  только
туда, куда считаю нужным.
     Я осмотрел кафе. Стеклянная  стенка,  всегда  удивлявшая  меня  своей
прозрачностью, отсутствовала.  Но  внутри  все  было  по-старому.  И  даже
столики стояли там же, где и раньше.
     Я зашел через отсутствовавшую стенку и  сел  на  свое  обычное  место
лицом к улице.
     В этом кафе всегда была какая-то особенная, расслабляющая  атмосфера.
Так уютно я больше нигде себя не чувствовал. Для меня это место значило то
же, что для верующего человека - храм.  Здесь  я  всегда  был  открыт  для
исповеди  и  готов  был  слушать  исповеди  других.  Здесь   обитала   моя
"балерина", легкая, порхающая между столиков, не скупясь на улыбки.
     Но в это утро в кафе было пусто и тихо.
     Я сидел, локтями упершись в  поверхность  стола  и  опустив  лицо  на
ладони. Я вспоминал прошлые дни.
     Скрипнули двери - кто-то зашел в кафе. Шаги затихли  в  другом  углу,
там, где прежде  очень  любил  сидеть  предыдущий  инспектор  по  правилам
поведения.
     Не поднимая головы, я покосил глазом и увидел двух  солдат.  Они  уже
сидели за столом, о чем-то негромко разговаривая.
     Внутри кафе вдруг что-то звякнуло и по едва слышным  щелчкам  высоких
каблуков я узнал ее прежде, чем  она  появилась.  Сначала  она  подошла  к
солдатам. Потом ко мне.
     - Кофе покрепче, - попросил я.
     "Балерина" удивленно смотрела мне в лицо. Ее ротик был открыт, словно
она хотела спросить о чем-то.
     - Ты здесь?! - наконец шепотом выдохнула она.
     Я молча кивнул.
     - Только  что  привезли  свежие  пирожные...  Будешь?  Очень  хороший
"наполеон".
     Я молча кивнул.
     - Сейчас... - прошептала она и ушла.
     Минуты через две она присела рядом.
     - Поздравляю! - произнес я, поднося ко рту чашечку кофе.
     - Ты уже знаешь?! - Ирина опять была удивлена. - Откуда?
     - "У Ирины", - сказал я, показывая рукой в сторону дверей. - Так что,
не трудно быть хозяйкой?
     Она махнула рукой.
     - Никакая я не хозяйка. Это только новая  вывеска!  Я  думала,  ты  о
другом...
     - О чем? - спросил я.
     - Он был здесь... - сказала Ирина. - Оставил письмо.
     - Он?! - переспросил я недоуменно. - Кристоф?!
     - Да.
     - Когда?
     - Вчера.
     - Он был среди... - я  не  договорил,  заметив,  что  Ирина  опустила
взгляд.
     Было и так ясно, что сюда он мог попасть только в военной  форме.  По
крайней мере вчера.
     - Что он пишет?
     - Обещал скоро приехать. Его рота будет патрулировать город через три
месяца...
     На улице напротив кафе затормозил грузовик. Я уловил запах  выхлопных
газов. На мостовую спрыгнули трое рабочих в  синих  комбинезонах  и  стали
снимать с кузова  широкую  панель,  упакованную  в  картон  и  перетянутую
несколько раз жестяными полосами. Я узнал одного из рабочих - это  он  мне
утром объяснял, как дойти до гостиницы.
     - Что ты будешь делать? - спросила Ирина.
     - Ездить на джипе, - ответил  я  машинально,  наблюдая,  как  рабочие
распаковывали свой груз.
     - Я не об этом... - грустно произнесла она.
     - А о другом я ничего не знаю... - монотонно  проговорил  я.  -  Буду
жить, наверное...
     Когда рабочие сняли весь картон, я увидел,  что  привезли  они  новую
стеклянную стенку.  Они  приставили  ее  к  проему.  Двое  держали  стенку
снаружи, третий, мой знакомый, зашел внутрь. Пользуясь ручками-присосками,
они установили ее в резиновые пазы, повозились еще минуты три, подравнивая
и укрепляя ее. Работяга, который трудился внутри кафе, вышел на  улицу  и,
бросив удовлетворенный взгляд на только что поставленную  стенку,  заметил
меня. Помахал мне рукой, широко улыбаясь. Что-то сказал.
     Я замотал головой, показывая указательным пальцем на свое ухо. Стенка
была слишком толстой, она не пропускала звуки.
     Он закивал и, еще  раз  махнув  рукой  на  прощанье,  залез  в  кузов
грузовика.
     Машина уехала.
     Я повернулся к Ирине, но ее уже не было рядом.
     В дальнем углу все еще болтали солдаты.
     Я подождал несколько минут, но Ирина  больше  не  появлялась.  Вместо
нее, конечно, могла  бы  прийти  "балерина",  спросить:  "не  желаю  ли  я
чего-нибудь?" и через минуту принести кофе и  взбитых  сливок.  Но  я  уже
ничего не желал.  Надо  было  уходить,  и  я  встал  из-за  стола,  громко
отодвинув стул.
     Вернувшись на улицу Вацлава,  я  зашел  в  ворота  гаража  и  посреди
небольшого тесноватого двора  увидел  Айвена.  Он  энергично  беседовал  с
мужчиной лет сорока, одетым в черный комбинезон.
     Я подошел и стал чуть сбоку,  не  прерывая  их  разговора,  а  просто
ожидая, когда на меня обратят внимание.
     Разговор касался запасных частей для двух грузовиков и  Айвен  твердо
обещал мужчине, который оказался главным механиком гаража,  что  требуемые
запчасти на следующий день прибудут в город.
     Чего я не мог понять, так это одного: какое  отношение  инспектор  по
правилам поведения может иметь к снабжению гаража запчастями.
     - Ты вовремя! - бодро сообщил  мне  Айвен,  глядя  на  свои  часы.  -
Познакомься, это Георгий, он здесь главный.
     Меня Айвен представил этому мужчине в более простых выражениях:
     - А это наш новый курьер! - сказал он и  дружески  похлопал  меня  по
плечу.
     Через минут пять я уже держал в  руке  ключи  зажигания  от  джипа  и
слушал наставления главного механика.
     - Скорость по городу -  сорок  миль  в  час,  -  инструктировал  меня
Георгий. - За городом - сколько хочешь. По своим делам можешь ездить, если
нет других поручений. Дальше семидесяти миль от города не выезжать  -  там
военные посты и могут быть неприятности. Никаких  документов  с  собой  не
иметь. За пределами города попутчиков не  брать  и,  тем  более,  в  город
никого не подвозить. Заправляться будешь у военных  на  восточной  трассе.
Там же будешь забирать почту для города. Остальное по ходу  дела.  А  пока
можешь покататься, привыкнуть к машине. Вечером поставишь джип  во  дворе.
Ворота всегда открыты.
     Я подошел к машине, завел мотор и выехал со двора.
     Ехал сначала совсем медленно - все-таки года два за рулем  не  сидел.
На булыжнике трясло неимоверно, но чувствовал я себя за рулем  уверенно  и
уже через минут десять выжимал сорок миль по узким улочкам города.
     Машина всегда хорошая игрушка для мужчины.  Держась  за  руль,  легко
забыть обо всем, даже о женщине. Хотя опять я преувеличивал.  Об  Ирине  я
думал каждую минуту после нашего последнего разговора в кафе. Даже  слушая
инструкции Георгия, я думал о  ней.  И,  поворачивая  с  одной  улочки  на
другую, я смотрел по сторонам в надежде увидеть ее. Так  хотелось  увидеть
ее у дороги, остановить машину и предложить ей проехаться. Детские  мысли,
конечно, но куда денешься от ребенка, постоянно  в  тебе  живущего?!  Если
машина - игрушка, то уж тот, кто ее  ведет,  просто  должен  иметь  что-то
детское в своем характере. Иначе он не получит  никакого  удовольствия  от
этой игрушки.
     Но на улицах города я увидел всего  лишь  пару  человек  -  из  новых
отдыхающих. Заметив джип, они так резво прыгнули в  сторону,  чуть  ли  не
прижались к стене дома, вытянувшись, как по команде. Видно было,  что  они
прибыли из очень дисциплинированной армии.
     Покатавшись в свое удовольствие почти по всем  городским  улочкам,  я
поехал в верхнюю часть города.
     Я мчал на авеню Цесаря, но все равно постоянно думал об Ирине.
     Было ясно, что я ее потерял.
     Было ясно и то, что ее любимый  герой  вчера  сражался  против  меня,
Вацлава, Тиберия и остальных ребят. И, может быть, он даже убил кого-то из
наших. Но это не заставляло меня думать о  нем  с  ненавистью.  Вчера  шла
война, и можно было считать эту войну честной. Никто никого не обманывал.
     Но огорчала другая мысль  меня:  не  начнись  вчера  революция  -  не
появился бы и Кристоф со своими однополчанами.  А  тогда  бы  и  Ирина  не
узнала о том, что он все  еще  жив.  Но  все  уже  произошло.  Неудавшаяся
революция лишила меня друзей. Лишила она меня и Ирины.  И  надо  было  уже
забывать о ней. Сначала надо было забыть ее имя, оставив лишь то  ласковое
прозвище, которым я наградил ее в первый день своего пребывания в  городе.
Пускай останется "балериной", пускай спрашивает о моих желаниях, и я  буду
рассказывать ей, что мои желания обычно состоят из хорошего кофе,  взбитых
сливок с тертым шоколадом и изюмом и прочих сладких вещей. Пускай мы будем
улыбаться друг другу,  но  улыбки  наши  должны  быть  легкими,  ничем  не
обязывающими. И надо будет вернуть ей китайскую ширмочку - боюсь, она  мне
уже не понадобится.
     Я выехал на авеню Цесаря и дальше, вверх по ней, поехал  помедленнее.
Я  не  хотел  так  быстро  оказаться  у  ворот  виллы  "Ксения".  Я  хотел
остановиться первый раз на полпути к вилле, там, откуда  хорошо  виднеется
терраса. Я очень хотел  увидеть  Адель,  загорающей  среди  своих  четырех
пальм. И только насмотревшись на нее, я поехал бы дальше и  остановился  у
ворот. Может, ее собачка наконец нашлась, и если она  там,  она  наверняка
учует меня и залает, обратив внимание своей хозяйки на неожиданного гостя.
     Впереди из-за крыш домов вынырнула знакомая терраса.
     Я остановил джип, стал на подножку машины, но ничего, кроме пальм, не
увидел.
     И из-за этой неудачной попытки мое желание увидеть Адель  еще  больше
усилилось, и я, оставив машину, прошел между домами с левой стороны  авеню
и вышел на тропинку, которая вела на мусульманское кладбище.
     Я карабкался по  ней  вверх  с  такой  скоростью,  словно  с  детства
занимался скалолазанием. И все это время я смотрел под ноги,  не  позволяя
себе даже глазом покосить на террасу. Я помнил то место, с которого я  уже
однажды видел Адель и только там я собирался остановиться и оторвать  свой
взгляд от тропинки.
     А солнце уже поднялось на середину неба и разморенная под его  лучами
земля  слушала  песни  насекомых.  Поднимаясь,  я  то  и   дело   встречал
настороженно-любопытные взгляды ящериц, гревшихся на  камнях.  Из-под  ног
выпрыгивали кузнечики. Ветер шевелил высохшими желтыми травами.
     На душе снова было спокойно. Я наслаждался остатками своей свободы. Я
поднимался над городом, оставив внизу машину, патрульную роту, свои  новые
обязанности. И было немного грустно, потому что пропало приятное  ощущение
своей тесной связи  с  этим  городом,  пропала  боязнь  потерять  его  или
потеряться.
     Но город был по-прежнему красив. Он  лежал  под  солнцем  барельефной
мозаикой, ласкающей взгляд удивительными южными красками. Он отражал  лучи
своими окошками и морем, послушно и мирно лежащим у его берегов. Он звал к
себе, но было в этом манящем зове что-то странное,  что-то  от  пустынного
миража. И, любуясь городом, я  начинал  понимать,  что  его  теплота,  его
доброе  гостеприимство,  его  очарование  -  все  это  зиждется  на   моем
воображении. Все эти человеческие качества приписаны городу моей мечтой  о
своей неизвестной, не выбранной до  сих  пор  родине,  родине,  которая  в
реальном мире просто  не  существует,  если  это  только  не  какой-нибудь
необитаемый остров, ждущий меня.  Но  что  мне  может  предложить  остров?
Полную свободу? Покой? Полное одиночество?!
     Тропинка  нырнула  налево,  потом  направо,  забралась  на   каменную
площадку - маленькую, не больше квадратного метра. И здесь я  остановился.
Разогнул спину и обернулся к лежавшему внизу особняку.
     На его террасе  за  пластмассовым  столиком  спиной  к  городу  сидел
мужчина в шортах, пил кофе и что-то писал.
     Мне стало холодно. Холод пришел откуда-то изнутри.
     Я смотрел на этого мужчину и старался ни о чем не думать.
     А холод уже опускался в ноги, словно вместо крови  по  сосудам  лился
вытащенный из холодильника апельсиновый сок.
     И вместе с этим холодом ко мне приходила  свежесть.  Я  почувствовал,
каким легким стало вдруг мое дыхание. И мысли мои зазвучали яснее и возник
в них незнакомый мне прежде порядок.
     А чувства, они покинули меня. Вернее сказать: они ушли в память, став
частью прошлого. Я, конечно, помнил. Помнил и Ирину, и  Адель.  Помнил  ту
радость, которую мне доставляли мысли и мечты, связанные  с  ними.  Помнил
созданную мной самим таинственность Адели,  эту  игру  в  тайну,  разгадку
которой я растягивал на как можно  дольше.  Впрочем,  эта  тайна  осталась
неразгаданной и поныне. Если человек  хочет  наслаждаться  тайной,  он  не
должен пытаться раскрыть ее. Разочарование неизбежно. Я избежал его и  был
этому рад.


     - Ну как машина?! - спросил меня Георгий, когда я вернулся в гараж.
     - Хорошая, - ответил я.
     - Сейчас можешь быть свободен, а утром  в  десять  часов  поедешь  за
почтой. Я тебе завтра все объясню!
     Выйдя из ворот гаража, я  прошел  мимо  "обеденного"  кафе,  даже  не
остановившись - не было аппетита.
     Свернул на улицу, ведущую к гостинице и поплелся  по  ней  вверх  под
нещадно палящим солнцем. Охлаждающая свежесть, которую  я  ощущал  полчаса
назад, сменилась на  усталость.  Хотелось  закрыться  в  своей  комнате  и
лежать, глядя в потолок, но даже это  желание  невозможно  было  исполнить
полностью: двери в номерах замков не имели.
     В холле гостиницы сидели  несколько  парней  в  спортивных  костюмах,
таких же казенных, как и тот, что был на мне.  Они  сидели  в  креслах,  а
рядом на полу лежали сумки с вещами и один чемодан, которому на  вид  было
лет сорок: он был полностью  оклеен  перебивными  картинками  -  девичьими
мордашками, украшенными старомодными прическами. Новички ждали расселения.
Не дай бог, подумал я, чтобы ко мне кого-то из них подселили!
     Поднялся в номер. Распахнул окно и лег на кровать.
     Потолок был хорошо оштукатурен - ни одной трещинки, ни одной  грязной
точки. Его стерильность начинала раздражать меня и я повернулся на бок.
     Надо  было  успокоиться,  представить  себе  что-нибудь  хорошее   из
недавней свободной жизни, но перед глазами - хоть закрывай их, хоть нет  -
за красным пластмассовым столиком спиной ко мне сидел мужчина в  шортах  и
что-то писал.
     Я пытался думать о чем-нибудь другом, но внезапно  понял,  что  я  не
думаю о нем, он просто застрял в моей зрительной  памяти,  как  иногда  на
киноэкране застывают какие-нибудь кадры и их дергает то  вверх,  то  вниз,
пока не порвется пленка и хвостик ее не мелькнет, оставив экран  белым.  Я
мог думать о чем угодно, но этот мужчина все равно сидел ко мне  спиной  и
что-то писал. Хотя бы увидеть его лицо! Посмотреть, что он там пишет?!
     Опять  со  мною  было  что-то  не  в  порядке.  Зародившееся   внутри
возбуждение росло, будто я только что выпил пять чашек  крепкого  кофе.  Я
крутился с одного бока на другой, пытался лежать на животе -  думал,  что,
уткнувшись в подушку, я смогу успокоиться, может быть даже  задремать.  Но
тут же новая волна раздражения подкатывала к горлу и уже на кончике  языка
ощущал я реальную горечь, а вместе с ней охватывала меня и другая  горечь,
близкая к отчаянию, горечь от потери друзей, от того, что и сам я уже был,
кажется, окончательно потерян, горечь  от  того,  что  и  свобода  моя,  и
любовь, а если даже и не любовь, то уж  точно  -  искренняя  влюбленность,
оказались столь кратковременными и  ненадежными.  Все  ушло,  осталось  за
календарной чертой вчерашнего дня. И только я, оставив все это в  прошлом,
чудом перекочевал в день сегодняшний, избежав пули. Банальная мысль тут же
вопросила меня: а не  лучше  ли  было  геройски  погибнуть,  или  даже  не
геройски, а просто "по-человечески"? Стать невинной жертвой  и  лежать  на
чьей-нибудь совести красным пятном до конца его дней?! И странно,  что  не
возмутился  я  этой  мысли,  не  вымолвил  внутренне:  "чушь"!   А   снова
повернулся, лег на спину, покосил на окно в ожидании вечера. Но  на  улице
было светло и солнечно.
     А он все сидел за этим красным столом и писал что-то.  Я  видел,  как
рука его плавно передвигалась от начала строчки до ее  конца,  а  потом  к
началу новой строчки.  Кто  он  такой?  Писатель?  Может  быть...  Сколько
писателей творили под южным солнцем, наслаждаясь горами,  морским  бризом,
загорелыми красавицами.  Может  и  этот  один  из  них?  Новый  Хемингуэй?
Чехов?..
     Я уже чувствовал дрожь от накопившегося во мне  раздражения.  Сел  на
кровати, снова лег, снова уставился в потолок. А вечер никак не наступал.
     Я почему-то был твердо  уверен,  что  низко  опустившиеся  звезды  на
ночном небе подействуют на меня успокаивающе.  Наверно  потому,  что  имел
привычку легко засыпать в любой темноте, даже если это было в три часа дня
и просто окна были хорошо зашторены.
     Но все еще было светло, и свет этот резал глаза.
     Я опять уткнул лицо в подушку.
     Я хотел спать, но мое тело  было  настолько  наэлектризовано  нервной
энергией, что возьми я в руку обычную лампочку, она бы наверняка зажглась.
     Я уже жалел о своей поездке на авеню Цесаря и, конечно, о последующем
карабкании вверх по  тропинке.  В  своем  нынешнем  состоянии  я  был  сам
виноват.
     А он потянул со стопки бумаги еще  один  листок,  отложив  исписанную
страницу  в  тоненькую  стопку  слева  от  себя.  И  снова   писал,   чуть
наклонившись вперед, чуть нависая над бумагой. И вдруг в комнате, дверь  и
окна которой выходили на террасу, зажгли свет и сразу стало желтее. Именно
желтый свет залил террасу и небо над ней сразу стало  красивее,  глубже  и
ниже.
     Я лежал и уже не пытался убрать  эту  картину  с  моих  глаз.  Я  был
утомлен и беспомощен: мое ужасное состояние побеждало меня. Но я  все-таки
лежал, уткнув лицо в подушку и  сцепив  зубы,  молча  наблюдал  за  спиной
пишущего человека.
     Кажется, это длилось вечность. Но в конце этой вечности я расслабился
и почувствовал, что  приближа