ропустил. Остановился как раз  у  истока  этой  тропинки  и,
хлопнув дверцей джипа, потопал по ней, подгоняя  себя  мысленно,  повторяя
губами слова Георгия: "Тебя генерал с утра  ищет!  Срочно  езжай!  Ищет  с
утра!.."
     Короткий  взгляд  вниз  с  обрыва  над  морем  -  у   причала   виллы
покачивается  на  волнах  одна  яхточка.  А  где  вторая?!  Опять   Феликс
катается?! Бедный генерал. Феликс опять будет уставшим  и  придется  Казмо
самому жарить яичницу на завтрак.
     Ступеньки,   ступеньки,   ступеньки...   Отшлифованные,    скользкие,
сглаженные тысячами и  сотнями  тысяч  ног.  Ведь  им  сколько  лет,  этим
ступенькам? Где здесь археологи? Где историки? Расскажите мне!
     А вот и чудный черный мостик! Топ-топ-топ и ты на острове!
     Точнее - я на острове.
     Без стука зашел, поднялся по лестнице из красного дерева.
     (Обычно красное дерево идет на мебель, а  здесь  какой  шик  -  целая
лестница!)
     Я уже поднялся на третий этаж и стоял на  ковре,  постеленном  поверх
камня, когда дерево лестницы скрипнуло последний раз.
     Сначала выглянул на террасу, но там было пусто.
     Потом, услышав угрюмый  звук  двигаемой  мебели,  постучал  в  дверь,
ведущую на кухню.
     - Да! - рявкнул оттуда знакомый голос.
     Я зашел.
     Генерал действительно пытался поменять интерьер - задвигал зачем-то в
угол с виду тяжелую кухонную тумбу.
     - Я тебя с утра ищу! - раздраженно заговорил он, увидев меня.
     Эти слова я уже знал.
     - Сейчас же возьмешь в холодильнике два куска мяса и  отвезешь...  Ты
знаешь, где здесь ботанический сад?
     - Заброшенный?! - переспросил я.
     - Да.
     - Знаю.
     - Значит, не сворачивая поедешь по центральной дорожке сада, пока  не
упрешься в ворота старого зоопарка. Там свернешь направо и  будешь  ехать,
пока не увидишь в одной из больших клеток двух волков. Бросишь им  мясо  и
вернешься сюда! Эти идиоты их уже три дня не кормили!
     - Разрешите исполнять?! - спросил я.
     - Стой ты! Иди сюда!
     Я подошел.
     Генерал открыл холодильник и вытащил  оттуда  сначала  один  здоровый
кусок мяса - фунтов пятнадцать - и положил  на  подставленные  мною  руки,
потом достал второй такой же кусок.
     - А ты что такой зеленый?! - вдруг  спросил  он,  уставившись  мне  в
лицо.
     - Из-за бессонницы, - признался я. - Что-то с нервами...
     - И у тебя?! - голос генерала зазвучал мягче. - Постой минутку!
     И Казмо,  наклонившись,  выдвинул  нижний  ящик  одного  из  кухонных
шкафчиков и вытащил оттуда упаковку каких-то таблеток.
     - Вот! - протянул он мне эту упаковку. - Полтаблетки -  и  двенадцать
часов сна гарантировано. На себе испытал. Держи!
     Конечно, заботливость генерала меня тронула, но если  бы  я  протянул
руку, то оба куска мяса шлепнулись бы на пол.
     - А, да, извини, - генерал понял, в чем дело, и сам сунул таблетки  в
кармашек моих спортивных штанов. - А теперь иди!
     Я спускался по лестнице, уже не слушая ее скрип.
     Приходилось идти, немного отклоняясь назад - если нижний кусок мяса я
кое-как поддерживал ладонями, то верхний кусок лежал на нижнем и  на  моей
груди, и холод, неприятный влажный холод  от  этой  ноши  проникал  сквозь
быстро пропитавшуюся оттаивавшей на ходу кровью спортивную куртку.
     Пока я дошел до каменных ступенек, верхняя  часть  моих  штанов  тоже
пропиталась неприятной кровянистой влагой. Это было похоже на  пытку  -  я
видел как с мяса  капает  мне  под  ноги,  я  едва  удерживал  равновесие,
поднимаясь  вверх,  и  нервы  мои  снова  были  на  пределе.  Если  бы   я
поскользнулся и покатился вниз, больше бы мне не встать.
     Но последняя, верхняя ступенька приближалась и я уже был уверен,  что
преодолею ее.
     Уже остановившись у машины, я бросил мясо на землю  и  открыл  заднюю
дверцу.
     Спортивная куртка прилипла к коже и я стащил ее с себя.
     Кожа на животе и груди была липкой и мерзкой.  Я  дотронулся  до  нее
пальцем и брезгливое ощущение заставило меня скривить губы. Я  словно  сам
стал жабой. Страшно захотелось броситься в воду, отмыться, но до воды было
далеко. До воды надо было возвращаться тем же путем по тропинке, потом  по
ступенькам. И чувство усталости победило.
     Я переложил мясо  на  резиновый  коврик  между  задними  и  передними
сидениями и сел за руль.
     Снова зашипела под колесами дорога.
     Машина ехала медленно.
     В воздухе пахло морем.
     Впереди показался заброшенный ботанический сад и я, предчувствуя  его
краски и ароматы, успокаивался и пытался ни о чем не думать.
     И вот я снова в зеленом царстве  заброшенной,  а  если  точнее  -  то
наконец оставленной в покое природы.
     Аллея бежит прямой линией, но теперь это уже не аллея, а  центральная
дорожка сада. Она узковата - грузовик бы здесь не проехал,  но  джипу  это
удается, хотя мне и кажется каждую минуту, что  вот-вот  я  соскользну  на
землю правыми или левыми колесами.
     Здесь ничего не меняется. Здесь все так  же  прекрасно.  Здесь  легко
уживаются вместе естественная жизнь и  естественная  смерть.  И  никто  не
плачет по умершим птицам и засохшим цветам. И нет здесь ничего лишнего.
     Когда-нибудь, наверно, этот диковинный сад-лес разрастется и  обовьет
своими лианами деревья, которые вырастут и среди ржавых вольеров.
     И главное - чтобы заросли тропинки, чтобы никто из тех, кто ходит  по
ним, не смог больше приходить в эти места.
     А вот и воззвание, достойное нашего века.
     "Животных не кормить!"
     Въехав в ворота зоопарка, я повернул направо.
     Плавно проплывали по обе стороны дорожки ржавые решетки вольеров.
     В царстве белых костей только шум мотора нарушал тишину.
     Но и этот шум скоро умолк. Я остановил джип перед знакомой клеткой  и
спрыгнул на землю.
     Волки встретили меня негромким рычанием. Они стояли посередине клетки
и голод легко читался в блеске их глаз.
     Я подошел вплотную к решетке и смотрел на них.
     А они рычали все громче и в их рычании слышалось требование мяса. Они
словно знали, что я привез им еду.
     Самец приблизился ко мне и я услышал его дыхание.
     Я сделал шаг назад.
     - Сейчас, сейчас вы получите свою порцию... - шептал я,  наблюдая  за
волками.
     И уже перед тем, как повернуться к машине, опустил на мгновение  свой
взгляд вниз и тут же застыл на месте. Я еще не понимал,  что  я  вижу,  но
нервная дрожь уже охватывала меня, и горечь подкатывала к горлу.
     Внутри клетки  под  самой  решеткой  валялись  клочки  рыжей  шерсти,
оскаленная мордочка Эсмеральды с  замершим  тупым  взглядом  в  никуда,  и
рядом, отдельно, обглоданные до костей четыре лапки, связанные  капроновым
шнуром.
     Я все еще стоял без движения и пялился на этот шнур. Это было  похоже
на страшную мученическую казнь никому не мешавшей собачонки. Я  просто  не
мог представить себе, чьи руки могли завязать этот капроновый узел?! Я  не
мог представить себе, что эти руки спокойно держат вилку и нож три раза  в
день в том же "обеденном" кафе около гаража. Что эти руки машут кому-то на
прощанье... И пожимают при встрече другие руки?!.
     Медленно, уже не слушая и не обращая внимания на  волчье  рычание,  я
попятился к машине и остановился лишь  тогда,  когда  почувствовал  спиной
разгоряченное солнцем железо.
     Казмо сказал, что их не кормили три дня?! Похоже, что Эсмеральда была
их последней едой.
     И снова старый вопрос прозвучал в моих мыслях.
     Почему они должны жить, если все остальные обитатели  зоопарка  давно
мертвы?!
     Мысль о равенстве мертвых завладела моим сознанием и я уже думал, как
могу я, поклявшийся больше  никогда  в  жизни  не  брать  в  руки  оружие,
уравнять этих волков с другими обитателями зоопарка.
     И думал я над этим долго, но ответа не находил. Без оружия  я  ничего
сделать не мог.
     Но нарушать свою клятву я тоже не собирался.
     А нагревшийся металл джипа жег мне спину и я, не выдержав, повернулся
лицом к машине. Взгляд мой упал на кусок мяса. Нет, думал я, хоть и тяжело
мне было тащить эту мертвечину, но вам  она  не  достанется.  Я  не  знаю,
сколько вам надо дней без еды, чтобы вы умерли сами, но сюда я  больше  не
приеду.
     Самец, высунув свой нос через прутья решетки наружу, громко рычал  на
меня, а волчица теперь спокойно лежала посреди клетки.
     Я завел мотор и, развернувшись, поехал обратно.
     На душе было скверно, но и тело мое снова выходило  из-под  контроля.
Было просто гадко, и я ощутил на языке вкус крови, а в коленях - дрожь.
     Солнце все еще стояло высоко, а я уже видел  мрачную  тень  следующей
бессонной ночи, нависшей надо мной.
     И я прибавил скорости, пытаясь выскользнуть из-под этой надвигающейся
на мое сознание тени.
     Пронеслись мимо и остались позади ржавые решетки вольеров.
     То  правые,  то  левые   колеса   соскальзывали   с   узкой   дорожки
ботанического сада и я всякий раз резко бросал машину в другую сторону.
     И слышал, как, хлюпая по днищу джипа, катаются два  куска  оттаявшего
мяса.
     А тень тоже набирала скорость и обходила меня с двух  сторон  пытаясь
зажать в клещах темноты.
     И я выжал полный газ. Двигатель ревел во всю мощь. Джип  трясло  так,
словно он собирался взлететь.
     И мне показалось, что тень отстала.
     Но теперь мне не хватало воздуха и я слышал, как тарахтит мое сердце.
     И понял вдруг, что, убив рыжую собачонку, кто-то просто мстил  Адели.
За что - я не знал, но мог догадываться. За то, что  Эсмеральда  была  для
нее самым близким живым существом.
     В этот момент я хорошо понимал Адель. В этот момент  -  будь  у  меня
собака - я бы тоже назвал ее самым близким мне существом. Но собаки у меня
не было. А значит, и не было никого из близких.
     Я был один и прекрасно понимал, что этот мир во мне не нуждается.
     Он нуждается лишь в тех, кто готов брать в руки оружие, кто не  может
жить без приказов, кто просто психически не в состоянии  идти  вне  строя.
Именно их здесь любят!  Только  их  здесь  ценят,  и  для  них  весь  этот
расслабляющий временный мир.
     Машина вынеслась на аллею и я отпустил руль.
     Встречный ветер пытался высушить  мой  грязный,  оскверненный  кровью
пот.
     А внутри у меня царствовал хаос.  Энергия  злости  снова  расправляла
свои колючие крылья. И горечь снова поползла  вверх,  ко  рту,  к  гудящей
голове.
     И, вспомнив о пачке таблеток, я вытащил ее из кармана и, не глядя  на
несущуюся навстречу дорогу, высыпал эти таблетки на ладонь и бросил  их  в
рот.
     Теперь я был уверен, что тень не догонит меня. Теперь я был чуть-чуть
спокойнее и, подняв руки, посмотрел на свои ладони. Левая -  это  то,  что
дано судьбой, а правая - то,  что  сбудется.  Где-то  здесь,  перед  моими
глазами, на правой ладони плясала линия жизни. Но я не знал, была  ли  это
линия, поднимающаяся от запястья вверх  к  большому  пальцу,  или  другая,
горизонтальная, обрывающаяся на середине ладони?!
     Я опустил руки на руль. И почувствовал, что он сам, без моей  помощи,
ведет машину, то беря чуть влево, то вправо.
     Какое это счастье - знать, что ты совершенно здесь не  нужен  и  даже
машина, эта железяка с мотором и четырьмя колесами, сама  может  держаться
дороги!
     Я не убирал ноги с педали  газа,  но  показалось  мне,  что  скорость
уменьшилась и перестало трясти.
     И спокойнее стало на душе. Я чувствовал приближение внутреннего  мира
и согласия с самим собой.
     Оглянулся назад и не увидел тени, преследовавшей меня. Она безнадежно
отстала.
     Теперь я был свободен. Который уже раз! Я был свободен и эта нынешняя
свобода была совершенно другой. Она была легкой  и  воздушной,  и  сам  я,
словно  потерял  вес  или  вдруг  перестал  подчиняться  закону  всеобщего
тяготения, почувствовал необоримое желание взлететь, стремление влиться  в
воздух, в небо, в его голубую ткань, окутавшую эту грязно-зеленую землю.
     Я встал ногами на  сиденье  и  почувствовал  кожей  встречное  мощное
движение воздуха.
     Я наклонился вперед, расставив руки в стороны, ладонями к земле.
     Я вдохнул воздуха полные легкие.
     И приближавшиеся домики города  стали  вдруг  уходить,  проваливаться
вниз, больше не увеличиваясь в моих глазах.
     И ноги мои ни на чем больше не стояли.
     Я был свободен.
     Рядом летели птицы.
     Город уменьшался, съеживался, скручивался калачиком,  как  испуганный
ежик.
     А впереди показалось то самое предгорье, с вершины которого  я  любил
смотреть вниз и чувствовать... чувствовать именно  то,  что  чувствовал  я
сейчас: удивительную легкость и свое единение с голубой тканью неба,  свою
отныне  и  навеки  неразрывность  с  этим  воздушным  миром,   пропитанным
солнечными лучами и лунным свечением, звездной пылью и ворсинками  птичьих
перьев.
     Вершина предгорья приближалась и я узнавал покрытые мхом  камни,  как
раньше узнавал людей.
     Я опустился на самом краю вершины лицом к склонившемуся  в  скорбящей
позе камню.
     И прочитал написанное на  нем,  удивляясь  тому,  что  арабская  вязь
перестала быть мне непонятной:
     "Аль-Шамари Мохамед умер в 1411 году. Никто не может  умереть  иначе,
как по разрешению Аллаха, согласно Книге, определяющей срок жизни каждого.
И нет победителя кроме Аллаха".