дним   видевшего
пропавшую, пусть даже горячо любимую, собаку.
     Вниз по авеню Цесаря я шел очень  медленно.  На  душе  было  немножко
противно. Именно противно, а не грустно, но я никак не мог понять,  откуда
во мне возникло такое ощущение. Я "перелистал"  впечатления  этого  дня  и
нашел самое неприятное - это когда мне показалось,  что  после  упоминания
Айвеном о том, что моя "балерина" станет хозяйкой кафе, у нее вдруг  стали
тонкими обычно полненькие губы. И тут я понял, почему мне это показалось и
откуда взялась на душе эта "противность". Конечно, сегодня  у  Ирины  губы
были накрашены. Яркая красная  помада,  именно  она  отравила  сегодняшний
день, вызвав из прошлого, без моего на то желания, мои детские  комплексы.
А  теперь  еще  этот  глупый  визит  сострадания,  окончившийся   ничем...
Оставалось только  надеяться,  что  "праздник"  на  вилле  генерала  Казмо
очистит мое настроение от губной помады и моей собственной глупости.
     Придя на площадь святого Лаврентия, я увидел уже удаляющихся ребят  и
понял, что немного опоздал. Догнал, извинился и  зашагал  вместе  с  ними.
Айвен вел нас по незнакомым мне узеньким улочкам, пока мы вдруг  не  вышли
на "неаккуратную" (как я ее назвал) аллею и уже  по  ней  пошли  дальше  в
сторону заброшенного ботанического сада.
     Так вот, оказывается, почему я встретил  здесь  генерала,  пившего  в
гордом одиночестве приятное сухое вино! Стало быть, у  него  где-то  здесь
вилла!
     - Направо, направо! - скомандовал Айвен,  показывая  на  проем  между
двумя близкорастущими магнолиями.
     Ступив на едва заметную тропинку, мы начали спуск к морю. Прошли  еще
метров триста по легкому склону, который, без сомнения, обрывался и  летел
вниз совсем близко от нас. И  действительно:  на  краю  перед  обрывом  мы
остановились на минутку полюбоваться  открывшимся  птичьим  простором  для
парения - обрыв был глубиной метров в пятьдесят, а  внизу,  среди  скал  и
желтого песка, на зеленом сказочном островке, соединенном с берегом черным
металлическим мостиком, маленьким средневековым замком  возвышалась  вилла
генерала Казмо: трехэтажный домик с арочными окнами, две башенки по бокам,
терраса не меньше чем та, на авеню Цесаря, и маленькая пристань, у которой
качались на волнах две небольшие яхточки.
     Дальше тропинка шла почти по краю обрыва и мы  гуськом,  стараясь  не
заглядывать на ходу за этот край, не спеша двигались по ней, пока  она  не
привела нас к более пологому каменному спуску; в монолите этой  горы  были
вырезаны ступеньки. Камень был  невероятно  гладким  и  отполированным  и,
чтобы  не  соскользнуть  вниз,   нам   приходилось   спускаться   как   по
лестнице-стремянке, держась руками за верхние ступеньки и нащупывая ногами
нижние.
     - А-а-а! - донесся до нас радостный крик генерала, когда мы подошли к
мостику. И тут же в небо полетела, шипя, зеленая ракета.
     Генерал стоял на своем островке и махал нам правой рукой,  в  которой
держал ракетницу.
     Перейдя через мостик, мы оказались на гладко  подстриженной  лужайке,
перечеркивая которую, ко входу в дом вела дорожка, выложенная из  красного
шестиугольного кирпича. Дальше, по ней, мы уже шли за генералом.
     За парадными дверями с витражными стеклами нас ждали ковры,  лестница
из красного дерева, ведущая на верхние этажи, древние картины, висевшие на
стенах, и, конечно, другие, менее величественные, но столь  же  прекрасные
деревянные двери с инкрустациями из полированного ореха и самшита.
     - Я вам тут кое-что покажу! - задорно и  немного  хвастливо  произнес
Казмо, приглашая жестом следовать за ним под лестницу.
     Там, открыв низенькую дверцу,  настолько  низенькую,  что  проходя  в
проем, нам приходилось пригибаться, он включил свет и повел  нас  вниз  по
высоким бетонным ступеням.
     - Я вам покажу мое именное оружие, -  негромко,  и  не  оборачиваясь,
сказал он.
     Мы с интересом ожидали увидеть  обещанное  и  вот,  открыв  еще  одни
двери, он впустил нас  в  большую  комнату,  стены  которой  были  закрыты
полированной древесиной и на этих стенах, точнее на  разных  крючках  и  в
различных пазах, и горизонтально, и вертикально висели,  лежали  и  стояли
десятки карабинов,  винтовок,  автоматов,  огнеметов,  и  особенно  я  был
поражен тем оружием, назначения которого я не знал и не мог понять.  Айвен
ходил вдоль стен, причмокивая от  удовольствия.  У  остальных  тоже  глаза
горели. Кто-то гладил  приклад  винтовки  с  оптическим  прицелом,  кто-то
трогал холодный металл  огнемета.  Проснулись  военные  инстинкты  героев,
ничего не скажешь!
     - А там, - Казмо ткнул рукой в сторону еще одной двери,  -  там  есть
патроны ко всему, что здесь!
     Я не ходил вдоль стен,  как  Айвен,  и  не  трогал  пальцами  красиво
украшенный чернью ствол старинного или сделанного под старину  ружья,  как
это делал Тиберий. Я стоял и наблюдал за будущим правительством. Это  было
намного интереснее. Одному господу было известно, о чем они в этот  момент
думали, о чем вспоминали. Но здесь присутствовала  такая  торжественность,
такая многозначительная молчаливость, что вообразил  я  себе  происходящее
как некий  ритуальный  танец,  исполнение  которого  было  необходимо  для
благополучного совершения завтрашней революции.
     - Ну хватит любоваться! - поторопил гостей  хозяин  виллы.  -  Теперь
пойдем наверх.
     Наверху, прямо на террасе, появился длинный стол, а  на  нем  этакими
цветочками-ромашками были разложены открытые жестяные консервные  банки  и
из каждой торчало по ложке. Там же на столе стояли,  по  одной  с  каждого
края, большие деревянные тарелки с грубо нарезанным хлебом.
     - Присаживайтесь! - скомандовал довольно вежливо  генерал.  -  Сейчас
подадут остальное.
     Пока мы сообразили, на что присаживаться, прошло минуты две -  просто
сразу не было видно, что  под  столом  в  две  шеренги  стояли  деревянные
крепкие табуретки.
     На террасу вышел  седоватый  мужчина  лет  сорока  пяти  во  фраке  с
подносом в руках. На подносе стояли стаканы, бокалы, фужеры; казалось, что
все они разные.
     Когда этот человек, по-видимому, слуга генерала, приблизился к столу,
я заметил что-то неладное в его походке и каково  же  было  мое  удивление
когда я увидел, что из двух ног этого слуги одна была деревянная! Боже!  -
подумал я. - Неужели нельзя сейчас, в конце двадцатого века,  сделать  ему
нормальный  протез,  чтобы  он  не  мучился  со  своей  деревяшкой,  более
подходящей для участия в фильмах о пиратах.
     Расторопно расставив стаканы, бокалы, фужеры, слуга ушел  с  террасы,
но буквально через пару минут вернулся, на этот раз принеся стопку тарелок
и две бутылки вина.
     - Это для начала! - генерал  кивнул  на  бутылки.  -  А  вы  давайте,
раскладывайте! Здесь лучшие виды тушенки, какие я только пробовал.  А  вот
та, самая широкая  банка  -  гвоздь  программы!  Ей  сорок  восемь  лет  -
американская лендлизовская помощь Западной Европе. Замечательная вещь!  Не
то, что всякие ресторанные куры и фазаны!
     - О! - воскликнул удивленно Айвен, держа в руках промасленную  банку,
размером поменьше лендлизовской. - Наша, ей богу наша!
     - От родины не уйдешь! - полушутя-полусерьезно произнес Вацлав.
     Слуга принес еще шесть бутылок на подносе и поставил их на стол.
     - Садись с нами, Феликс! - по-отечески сказал ему Казмо.
     - Слушаюсь! - отрывисто ответил Феликс  и,  выкинув  деревянную  ногу
вперед под стол, опустился на табуретку, а  потом  придвинулся  поближе  к
краю стола.
     - Налили? - спросил Казмо.
     Ребята  торопились.  Бутылки  громко  булькали,  делясь   содержимым.
Наконец все застыли, держа бокалы и стаканы в руках.
     - За успех! - сказал Айвен.
     - Подожди! - оборвал его генерал. - Сначала скажет президент...
     И он замолчал, задумавшись, но все терпеливо ждали его слов.
     - Я хочу торжественно пообещать вам, -  наконец  заговорил  Казмо,  -
делать все, что угодно, для процветания и счастья нашего города!  И,  если
надо, я готов взять в руки любое оружие, чтобы с ним в руках  повести  вас
на защиту отечества, на защиту наших интересов!.. Давайте выпьем  за  нас,
за наш город и за наше великое будущее!
     Стекло, из которого были сделаны  бокалы  и  стаканы,  звенело  очень
глухо. Все-таки не хрусталь.
     Генерал,  допив  вино,  положил  себе  на   тарелку   большой   кусок
лендлизовской тушенки, разломал его вилкой и, заедая хлебом,  стал  жевать
громко и смачно.
     Мне попалась банка с японскими иероглифами. С осторожностью я выложил
из нее кусок чего-то на свою тарелку и понюхал.
     - Китовое мясо в соевом  соусе!  -  заметив  мои  подозрения,  сквозь
набитый едою рот, сообщил мне генерал.
     - Только вы не подумайте, - дожевав, вновь заговорил хозяин виллы,  -
не подумайте, что я так каждый день питаюсь, да и вообще, что  это  всегда
было моей любимой едой. На фронте я любил ресторанную  кухню,  а  эти  вот
консервы терпеть не мог. Это  нормально:  на  фронте  что-то  должно  тебя
связывать с мирной жизнью, ну а здесь, в  мирном  городе,  у  меня  всегда
возникала необходимость в чем-то военном... И мне, слава богу, всегда  шли
навстречу...
     Мы  пили  и  закусывали.  Китовое  мясо   отличалось   почти   полным
отсутствием вкуса, и если бы не соевый  соус,  его,  должно  быть,  вообще
нельзя было бы есть.  Добросовестно  доев  кусок  японского  кита,  я  для
разнообразия положил себе немного русской тушенки, но в этот раз мой выбор
заставил меня скривить губы - русская тушенка оказалась  жиром  с  редкими
сгустками мяса, настолько редкими, что я так и не разобрал его вкус.
     Как раз под эту чертову русскую  тушенку  кто-то  предложил  тост  за
генерала, что, конечно, Казмо очень понравилось и он потребовал налить "по
полной".  Заедать  вино  жиром  было  малоприятно,  и   я   дотянулся   до
лендлизовской банки.
     - Феликс, а помнишь наш последний бой?! - обратился слегка охмелевший
генерал к своему слуге.
     Феликс и так был бледным, но после этих слов как-то весь сжался и еще
больше побледнел - воспоминания, должно быть, не были слишком приятны.
     - Это было уже двадцать три года назад, - продолжал генерал.  -  Даже
не верится! Да, двадцать три  года  назад.  Я  как  раз  обедал  -  я  это
прекрасно помню - в палатке-шатре  стоял  крепкий  дубовый  стол  на  одну
персону... мой стол, одним словом. А Феликс тогда приготовил  удивительное
блюдо - поросячьи ушки в... в каком-то сногсшибательном соусе...
     - В апельсиново-спаржевом... - подсказал глухим голосом Феликс.
     - Да-да... Ты-то, конечно, помнишь! - генерал на мгновение  замолчал,
будто сбился с мысли, но  тут  же,  сделав  здоровый  вдох,  продолжил.  -
Феликсу было нелегко  работать,  ведь  в  той  обстановке  он  должен  был
постоянно иметь на плече  автомат.  А  попробуйте  приготовить  что-нибудь
изысканное, когда у вас такая тяжесть болтается и мешает и рукам, и спине!
Но он все-таки приготовил эти ушки! Я до сих  пор  чувствую  на  языке  их
вкус... Эта память неистребима! И я сидел за столом  и  ел  их  специально
медленно, чтобы продлить удовольствие. А запивал я обед настоящим "Шато де
Мутон".  Это  был  удивительный  букет.  И  вот  в  тот  момент,  когда  я
только-только принялся за третье ушко - а было их не меньше  двенадцати  -
поганый неприятель решил атаковать... не наши, а именно мои  позиции.  Они
не пошли на специально для них построенные укрепления,  но  покарабкались,
черт побери, на тот самый холм, который я облюбовал для своего  командного
пункта. И вот тогда мой верный Феликс совершил свой подвиг. Он с автоматом
в руках оборонял мою палатку, чтобы враг не смог прервать мой обед.  Когда
бой был уже позади, я специально вышел из палатки, чтобы  посмотреть;  чем
же там все кончилось. И что я увидел?!  Это  было  невероятно:  двенадцать
вражеских трупов и в двух метрах от палатки  истекающий  кровью  Феликс  -
последний, уже к тому времени смертельно раненный враг бросил гранату... И
вот с тех пор мой Феликс уже двадцать три года живет без ноги... Но  живет
здесь, потому что я не предаю и не бросаю настоящих друзей! Да, Феликс?!
     - Так точно, - кивнул слуга.
     Мне показалось, что слуга даже улыбнулся - видно  ему  было  приятно,
что сам генерал рассказывает о его подвиге. И бледность куда-то пропала  с
лица Феликса, или, может быть, ее заменил пьяный румянец?!
     - А помнишь, я просил тебя отдать мне свою оторванную ногу?! -  Казмо
повернулся и пристально смотрел на Феликса. - Просил!  Но  ты  отказал!  И
совершенно зря!..
     Уловив после этих слов  странные  взгляды  гостей  на  себе,  генерал
поспешил объяснить:
     - Я хотел высушить ее и оставить на  память,  как  свидетельство  его
подвига, но Феликсу взбрело в голову  похоронить  ее  со  всеми  воинскими
почестями... И я пошел у него  на  поводу.  Мы  заказали  маленький  гроб,
положили туда его ногу и забили гроб гвоздями, а спецкоманде объявили, что
там останки убитого  разрывом  снаряда  офицера...  Ну,  а  действительно,
сколько вы найдете останков, если снаряд  упал  прямо  под  ноги!  Шиш  вы
найдете, а не останки! Но, во всяком случае, похороны были  торжественные,
с залпом в небо, как полагается. Феликс плакал, я  тоже  не  удержался  от
слез... Это было просто невероятно - хоронили часть живого  человека!  Там
теперь памятник безымянному герою и наверно местные жители приносят иногда
цветы...
     В глазах у Феликса блеснули слезы.  Мне  стало  как-то  не  по  себе.
Что-то неладное творилось в желудке, подташнивало, и я стал подозревать  в
этом тушеночный коктейль.
     - Давайте выпьем,  друзья!  -  закончил  свой  рассказ  Казмо.  -  За
президента!
     Выпили, хотя я только пригубил. За столом поднялся говорливый  шумок.
Вацлав спорил о чем-то со своим соседом, Тиберий  расспрашивал  Феликса  о
его жизни. Генерал молча жевал тушеное мясо, заедал его  хлебом  и  взгляд
его был  направлен  в  сторону  горизонта.  И  был  этот  взгляд  какой-то
застывший и холодный.
     Я встал из-за стола и подошел к  бортику  террасы.  Внизу  на  волнах
качались две яхты. Низко летали чайки, то и дело ныряя  в  воду  и  иногда
выныривая с мелкой рыбешкой в клюве.
     - А ты мне дашь рецепт поросячьих ушек в том  соусе?!  -  донесся  до
моих ушей голос Вацлава.
     Постояв минут пять, я не почувствовал себя лучше и решил уйти.  Слава
богу, никто на меня не смотрел и я, спустившись  по  деревянной  лестнице,
нашел выход  из  дома  и,  перейдя  черный  мостик,  стал  подниматься  по
вырезанным в камне ступенькам. Поднявшись к той тропинке,  что  бежала  по
краю обрыва, я  посмотрел  на  виллу  генерала  -  застолье  продолжалось,
Феликс, выбрасывая вперед свою деревяшку, нес  на  подносе  еще  несколько
бутылок вина, а генерал так же неподвижно сидел, уставившись  в  горизонт.
Но только с этого расстояния ничего, кроме крика чаек, не было  слышно,  и
поэтому картина казалась более привлекательной и  даже  соблазнительной  в
каком-то смысле. Пир над морем...


     В город я возвратился, когда солнце уже начало  краснеть,  наклоняясь
все ниже и ниже к земле. Было тихо и спокойно. И голова моя,  после  того,
как нашел я наконец гимн, находилась в состоянии просветления. Брожение  в
желудке прекратилось,  настроение  опять  приподнялось,  а  вместе  с  ним
появилась уверенность, твердая уверенность в завтрашнем дне, в том, что  с
завтрашнего дня жизнь моя станет еще лучше и свободнее. Подумал было зайти
к Ирине в кафе, но  снова  внутри  возникло  непонятное  сопротивление,  и
поэтому, чтобы не попасть в разлад с самим собой, я отложил встречу с моей
"балериной" на завтра, если она, конечно, не придет ко мне ночью,  а  этим
вечером решил погулять вдоль моря по своей излюбленной набережной.
     Я шел и смотрел  на  сгущающиеся  воды  моря.  Сумрак  опускался  так
медленно и мягко, что если смотришь не моргая, то и разницы  не  замечаешь
между светом дня и светом вечера, пока вдруг  не  ударит  тебя  по  глазам
густой южной темнотой.
     Уже  вернувшись  в  свой  номер,  я  отгородился  от  кровати  Айвена
ширмочкой и, выключив свет, улегся. Первые  минут  пятнадцать  бодрился  и
заставлял себя не закрывать глаза, ожидая, и  в  то  же  время  побаиваясь
прихода Ирины. Но  было  так  тихо  вокруг,  что  очень  скоро  мои  глаза
сомкнулись. Через открытое окошко в комнату струился прохладный  и  чистый
воздух, откуда-то сверху, может быть с неба,  доносилось  едва  различимое
жужжание и подумалось мне, что это восходящий морской воздух соприкасается
с раскаленными добела звездами.
     А в коридоре и на улице было тихо, и тишина эта усыпляла и  создавала
некую сказочную иллюзию, готовя меня к вступлению в сон,  который  опустит
меня на совершенно другую землю и еще раз докажет,  что  нет  пределов  ни
мечтам, ни желаниям.
     И действительно, пролетело как будто несколько  мгновений,  и  я  уже
вступал в иной, сказочный мир, полный зелени и неба. И  был  я  сильным  и
счастливым, а навстречу мне, приветливо улыбаясь, шла русоволосая Ирина. И
я шел навстречу ей и чувствовал на себе еще один чей-то взгляд, и ощущение
это могло сравниться только с ощущением солдата,  пробирающегося  ночью  к
позициям противника и вдруг освещенного  лучом  мощного  прожектора.  И  я
обернулся и тут же увидел недалеко от себя, на  невысоком  холме  девушку,
черная косичка волос которой торчала вверх. На руках она держала маленькую
рыжую собачонку. На лице ее не было улыбки.
     Я остановился. Показалось, что расстояние  между  мной  и  каждой  из
девушек было равным, но Ирина шла мне навстречу, а та, вторая, имя которой
я не знал, стояла на месте и взгляд ее, словно сотканный из безразличия  и
одиночества, пронизывал меня насквозь, пропитывал мои чувства  жалостью  к
ней, жалостью, в которой она, возможно, и не нуждалась.
     Но Ирина приближалась, и я уже мог считать, сколько шагов осталось ей
преодолеть, чтобы дотронуться до меня.
     И она дотронулась, она взяла меня за руку, и я послушно пошел за ней,
все еще кося взглядом на ту, оставшуюся стоять. И слышал как  отрывисто  и
кратко взвизгнула собачонка - может быть ее хозяйка, повинуясь собственным
мыслям, совершенно случайно, но довольно больно ущипнула ее?!
     А я шел за Ириной по зеленому лугу и слышал звуки из жизни насекомых,
и вылавливал взглядом среди зелени желтые пятна одуванчиков.
     И вдруг услышал вокруг себя леденящий топот марширующих ног, обутых в
тяжелые походные ботинки. Бросал взгляд на Ирину, но она, казалось, ничего
этого не слышала. А топот тем временем  нарастал,  и  я  даже  сквозь  сон
почувствовал, как меня бросило в холодный пот,  и  наволочка,  и  простыни
мгновенно пропитались им и я заерзал от неприятных ощущений, не  будучи  в
состоянии проснуться в той степени, когда  движения  тела  тебе  полностью
подчинены.  Так  мой  сон  неожиданно  превратился  в  заурядный   кошмар,
продержав меня в том состоянии до утра.
     А утром в окно снова светило добродушное солнце, и начинавшийся  день
ничем не отличался от предыдущих.
     Айвена в кровати не было, и я подумал, что он  вовсе  не  приходил  в
номер - может быть так и заночевал у генерала, а может быть,  после  моего
ухода они со всей серьезностью разрабатывали план действий на  сегодняшний
день?! Во всяком случае, если в городе к  тому  утреннему  часу  что-то  и
происходило, то лишним шумом оно явно не сопровождалось.
     Выйдя на улицу, я тут же обратил внимание на развешанные на дверях  и
стенах домов листки бумаги. Только начав читать один из них, я  сообразил,
что это и было  то  воззвание,  или,  если  быть  точнее  -  декларация  о
независимости  города,  о  которой  я  уже  слышал  от  Айвена.  Но  кроме
присутствия этой декларации никаких изменений, по крайней мере внешних,  в
пространствах, доступных моему взгляду, я не наблюдал.
     Захотелось по