улом в одну руку, а другой схватил его за локоть.
Кости у него были тоненькие как спички. Дотащив горбуна до ближайшего
подъезда, я втолкнул его внутрь. В подъезде было темно и пахло кошками. Он
прислонился к стене и весь сжался.
   - Я тебе живо позвоночник выправлю, подонок ты этакий! Слушай
внимательно, повторять не буду! Где живет Псих Соуса?
   Он со страхом смотрел на меня снизу. Сердце его так билось, что,
казалось, оно сейчас выпрыгнет из засаленной рубахи.
   - Сеньор Тони... не надо, сеньор Тони...
   - Распустил свой проклятый язык и наговорил лишнего людям, которые,
мягко выражаясь, моими друзьями не являются! - Я сделал шаг в его сторону.
- Ты чего молчишь, дрянь, отвечай или...
   Этого я не ожидал. Он оказался твердым орешком, проклятый горбун.
Вытащив неизвестно откуда нож, он запустил им в меня. Я только успел
заметить, как в темноте что-то блеснуло, и откинулся назад.
   Кончик ножа уколол меня в живот, но не сильно.
   Почти что бессознательно я схватил его за руки и нанес удар правой в
лицо. Бил я от всего сердца.
   Он рухнул на пол. Нож порвал мне рубаху, из раны текла кровь, но сама
по себе рана была неглубокой.
   Откинув ногой нож, я склонился над горбуном. Глаза его были закрыты,
казалось, он мертв. Мертвый ребенок, валявшийся на полу бесформенной кучей
тряпья.
   Мне пришлось долго хлопать его по щекам, прежде чем он открыл глаза.
Зато спрашивать его больше ни о чем не пришлось. Еле ворочая языком и
брызгая кровью, он сказал адрес Паулино и Психа Соусы.


                                    30

   Лестница была скрипучей, грязной, с липкими перилами. Я медленно
поднимался, вслушиваясь в доносившиеся с площади Дос-де-Майо голоса
торговцев наркотиками. Пахло кошками и пригоревшей пищей. Ступеньки
скрипели. Дойдя почти что до второго этажа, я остановился и вынул
пистолет. Приятно было ощущать рукой его тяжесть.
   До меня не доносилось ни звука, создавалось впечатление. что в доме
жили призраки. Какие-то пьяные, громко распевая, прошли мимо дома по
направлению к площади, их голоса постепенно затихли. Я преодолел последние
ступеньки, стараясь не шуметь. Дерево было старым, изношенным и так
скрипело, будто я наступал на живых сверчков.
   Остановившись у двери, выкрашенной в ярко-зеленый цвет, я прислушался.
Изнутри доносился какой-то глухой звук, как будто кто-то осторожно волочил
по полу мешок.
   Дверь была закрыта, но очень надежной не казалась.
   Под воздействием времени, жары и влажности она прилично рассохлась.
Отступив на два шага, я согнул правую ногу.
   Удар пришелся прямо по замку. Послышался щелчок, но дверь не поддалась.
Тогда я сделал глубокий вдох, отошел подальше и с разбегу навалился на нее
всем телом, забыв о предосторожностях, которым нас обучали на случай
подобной ситуации в полицейской школе.
   Дверь распахнулась, и я приземлился на холодном полу темной прихожей.
Несколько секунд я оставался в этом положении, целясь из пистолета в
темноту. Если бы кому-нибудь захотелось меня убить, сделать это было бы
нетрудно. Комиссар Рекена, преподававший нам практику, и комиссар Викейра,
читавший теоретический курс, поставили бы мне "двойку" на экзамене за
подобные действия. Но это был не экзамен. Рекена умер два года назад, а
Викейра сейчас работает в музее Главного полицейского управления.
   Я медленно встал, отступил чуть-чуть назад и прикрыл дверь. В квартире
ощущался какой-то странный запах.
   Густой сладковато-кислый запах.
   Я зажег свет.
   Обои пытались содрать, и они висели клочьями. Пол был усыпан осколками
битой посуды вперемешку с набивкой тахты и двух дорогих кресел. Сорванные
со стен картины с разбитыми стеклами тоже валялись на полу.
   Чувствовалось, что квартира была обставлена с претензией на
элегантность, весьма неожиданную для такого дома.
   Открытая застекленная дверь, оказавшаяся не разбитой, вела в комнату,
отделенную от прихожей небольшим коридором. Пол коридора был покрыт
паласом.
   - Паулино? - позвал я.
   Никто не ответил. Я шагнул к двери. В коридоре у стены лежал Паулино и
смотрел на меня. На нем была рваная, покрытая пятнами засохшей крови
рубаха. Лицо опухло, почернело и было в кровоподтеках. С рассеченных
бровей свисали темно-коричневые струпья.
   - Воды, - еле слышно прошептал он, и на распухших губах вздулся
кровавый пузырь.
   Я подошел и попытался приподнять его, прислонив к стенке. Лицо Паулино
исказилось от боли. На нем не было живого места.
   - Паулино, это я, Тони Романо.
   - Воды, - повторил он.
   Вряд ли он узнал меня. Глаза были открыты, но подернуты какой-то
красной пленкой. Мне тоже стоило труда узнать его в подобном виде.
   Прислонив его к стенке, я пошел на кухню. Войти туда было очень трудно.
Осколки тарелок, чашек и прочей кухонной утвари покрывали пол слоем в
несколько сантиметров. Кто-то не пожалел сил и злости, чтобы превратить в
груду мусора кухню, бывшую когда-то чистенькой и даже кокетливой. Я
пошарил ногой и с большим трудом нашел среди осколков эмалированный
бело-голубой половник, украшенный двумя красными сердечками. Налив в него
воды, я вернулся к тому, что осталось от Паулино.
   Он снова сполз на пол. Я наклонился, подсунул ему под голову руку и
поднес к губам воду. Паулино жадно глотнул, закашлялся и выплюнул мне на
пиджак воду, смешанную с кровью. Кашель сопровождался конвульсиями, голова
его моталась, как у тряпичной куклы.
   Я вливал в него воду маленькими глотками, кое-что ему все же удалось
проглотить. Когда вода кончилась, я снова посадил его, прислонив к стенке.
   Теперь глаза были закрыты набухшими веками, грудь не шевелилась. Я
попытался нащупать пульс, но так и не смог. Сердце останавливалось, было
ясно, что он умирает.
   Следы крови на паласе вели к дверям другой комнаты.
   Я пошел туда. Кровь была всюду: на стенах, на голубом матрасе, на полу.
Все было разбито, изуродовано. Те, кто орудовал здесь, были одержимы
слепой яростью.
   Я прислонился к косяку двери и опять посмотрел на Паулино, лежавшего на
полу бесформенным мешком.
   Глаза его снова были открыты, казалось, он смотрит на меня.
   - То... ни, - с трудом произнес он.
   - Паулино, дружище, - ответил я. - Сейчас вызову "скорую".
   - Нет, - он хрипел, как будто внутри у него что-то ломалось. Я
наклонился пониже. -То... ни. Тони, Португалец... Португалец... и...
   - Не говори, если не можешь, успокойся. Сейчас вызову врача.
   Я уже собирался выпрямиться, но он ухватился за рукав моего пиджака.
   - Он ушел с Дельбо, Тони... с Дельбо.
   Я снова наклонился.
   - Понятно, Паулино, понятно. Я знаю. Португалец ушел с Дельбо.
   - Как давно... мы не виделись... как давно... друг...
   - Да, Паулино, давно.
   Странный слабый огонек мелькнул у него в глазах. Он попытался сжать мне
руку.
   - Я сказал Португальцу... что ты... должен работать с нами...
   - Хорошо, Паулино. Не надо говорить, отдохни немного.
   - Фотографии... сволочь, он отдал фотографии этому... этому...
   - Дельбо.
   - Да. - Изо рта у него снова потекла кровь.
   - Я знаю. Фотографии у Дельбо, не надо об этом думать.
   Паулино кивнул и закрыл глаза. Потом снова открыл.
   - Луис... Луис сказал, что...
   - Да, Луис. Он умер... точнее, его убили. Ты знаешь, кто его убил,
Паулино?
   - Да... - Он открыл и закрыл рот.
   Я наклонился совсем близко.
   - Кто?
   Как только он пытался заговорить, с губ стекала красная слюна, рот
открывался и закрывался, как у большой рыбы, выброшенной на берег.
   - Я... я ему... говорил, что ты мой друг, а... Ванесса...
   Ванесса...
   - Ее убил Португалец. Кто убил Луиса?
   - ...тебя нет... я ему говорил... тебя нет...
   - Я знаю, Паулино. Ты сказал Португальцу, чтобы он меня не убивал.
Ванессу он прикончил, введя ей в вену героин, а меня не стал убивать,
потому что ты не велел. Я знаю.
   Подобие улыбки скривило его кровоточащий рот.
   - Паулино, я хочу знать, кто убил Луиса Роблеса, Луисито. Ты помнишь
Луисито Роблеса?
   - Луисито... да... Сначала он сказал "да", потом "нет"... и...
   Большой сгусток черной крови мягко скатился изо рта на его подбородок,
потом на грудь, окрасив рубашку в новый тон. Он широко открыл и сразу же
закрыл глаза.
   Сильные конвульсии свели тело, затем он обмяк. Голова скатилась набок,
между ног стало растекаться темное пятно.
   Я выпрямился. Не очень-то приятно наблюдать агонию человека.
   Возможно, Дельбо и Сорли застали его в спальне и там избили. Паулино не
был слабаком, он, конечно, защищался, но они его били со знанием дела и
добили. А потом оставили медленно умирать. Они даже не попытались вызвать
врача. Паулино добрался ползком от спальни до середины коридора. На это у
него ушли последние силы.
   Я поднял уцелевший стул и сел. Закурил сигарету. Было четыре часа утра.
Усталость свалилась на меня, сил не было.
   Наверно, я сидел так около часа, выкурив за это время пять сигарет.
Успокоившись немного, я встал и подошел к Паулино. Тело уже начало
остывать.
   Только тогда я заметил, что у Паулино были волосы.
   Красивый темно-каштановый парик сдвинулся немного набок. Он ему очень
шел. Как это я раньше не обратил внимания. Ведь у Паулино не было волос, в
армии его звали Лысый.
   Он не должен умереть со сдвинутым набок париком.
   Это было бы смешно.
   Одной рукой я осторожно приподнял его за шею, а другой поправил
красивый парик. Мечта всей его жизни.
   Из-под парика что-то торчало. Это что-то находилось между уже
безжизненной головой и париком. Я потянул за край. Клочок сложенной вдвое,
пропитанной потом бумаги.
   Положив голову Паулино на пол, я встал, держа в руках клочок бумаги.
Потом развернул его.
   Это была квитанция фотолаборатории на улице Монтеро.
   Срок исполнения завгра. То есть сегодня. Паулино должен был получить
сегодня пленку.
   Дельбо унес не все фотографии.


                                    31

   Цвет грузовика на фотографии был неопределенным.
   Задний борт кузова опущен, к нему приставлен скат, по которому
спускаются коровы. Все затянуто облаком пыли, придававшей фотографии
несколько фантастический вид. Коровы большие, старые и испуганные.
   Всего снимков было двенадцать, большая часть нечетких, плохо
сфокусированных. На фотоконкурс их бы не взяли. На десяти были видны те же
коровы и тот же грузовик, и только два показались мне интересными. На
одном можно было разглядеть группу людей, с улыбкой позировавших фотографу
на фоне великолепных, чистых загонов для скота, в которых стояли толстые,
гладкие телята, похожие на откормленных детей из обеспеченных семей.
   Другой снимок был сделан в том же месте, но уже в другое время, и люди
были иные.
   Вместо откормленных телят на земле валялись разные животные: ослы,
старые козы, вялые овцы, коровы, у которых уже не было сил подняться. Двое
мужчин со смазанными лицами улыбались, сидя на ограде загона.
   Я перемешал фотографии, как колоду карт, и снова разложил их на
столике. Рядом лежали негативы.
   Зазвенел телефон, прервав мои размышления о коровах, ослах, Луисе и
Паулино.
   Звонил Дартаньян. У него был отлично поставленный голос.
   - Это надо сделать сегодня ночью. Тони. У меня все готово.
   - Сегодня? Послушай, Рикардо, деньги еще у Драпера и...
   - Отдашь в другой раз, - перебил он меня. - Чем раньше сделаем, тем
лучше.
   - У тебя есть ключи?
   - Да.
   - Аппарат?
   - За кого ты меня принимаешь? ...Слушай, Тони, я не хочу тянуть... Или
сегодня ночью, или забудь обо мне.
   - Ну что ты обижаешься, Рикардо. Учти, тебя ждет куча денег. Как тебе
удалось?
   Он помолчал.
   - Выдал себя за поставщика бронированных дверей, что, впрочем, не так
уж далеко от истины. - Он рассмеялся. - Дверь в квартире - высший класс,
круглый французский замок фирмы "Дорадо Пассо" с двойной блокировкой. В
подъезде замок ерундовый, его можно открыть пилочкой для ногтей. Но план
придется все же изменить. Мы должны встретиться.
   - Хорошо. Когда тебе удобно?
   - В полчетвертого.
   - Я зайду.
   - Мне не хочется, чтобы ты приходил ко мне, Тони...
   Лучше я к тебе приду ровно в три.
   - Как хочешь.
   - И еще одно. Это будет последняя услуга, которую я тебе оказываю... Я
не хочу тебя больше видеть.
   - Понятно.
   Он бросил трубку. Было семь часов вечера, еще не стемнело. Я снова
уселся на софу перед столиком, на котором были разложены фотографии.
   Кое-какие мысли по поводу фотографий и роли Паулино в этом деле у меня
были. Псих Соуса в последний момент переметнулся на другую сторону, с ним
все более или менее ясно. Но какова роль Луисито Роблеса? Были и другие
неясные вопросы. Я решил прекратить это бесполезное занятие и засунул
фотографии вместе с негативами в ящик комода. Потом включил приемник и
настроил на средние волны. Болеро в исполнении Эмилио Лаэра начнут
передавать только в десять. Так что пришлось выключить. Щелчок приемника
как бы подводил черту под еще одним прожитым днем. Через балконные двери в
комнату стали медленно проникать тени. Они тихо кружили вокруг меня. Я
прилег, окруженный этими тенями.
   Во сне я увидел Луисито Роблеса и Кристину. Наша рота проходила
строевую подготовку в Учебном центре ј 2 в Алкала-де-Энарес. Мы выполняли
команды с точностью швейцарских часов. Я все видел как бы сверху, планируя
над ротой. Вот я в строю, во мне на двадцать килограммов меньше веса,
рядом шагают Луисито, Паулино, Ингаусти, Лоло, Ромеро... а вот и Кристина,
она мне улыбается.
   Никого не удивляет, что вместе с нами в строю идет женщина. На плече у
нее автомат, улыбка постепенно превращается в гримасу. Я шагаю рядом с
Луисито Роблесом. Надо предупредить его, что Кристина позади нас, она
готовится выстрелить.
   Я знал, что она будет стрелять. Сухие щелчки выстрелов прокатились эхом
по плацу. На зеленой гимнастерке Луиса проступили красные пятна, они
расплываются, расплываются. Я хотел предупредить его, но не смог
произнести ни слова.
   Выстрелы продолжались.


                                    32

   Я подскочил на софе и сел. В дверь яростно колотили.
   Зажег свет и посмотрел на часы. Три часа утра.
   - Кто там? - крикнул я.
   - Открывай! - голос Рикардо Конде по прозвищу Дартаньян звучал сердито.
   Я встал весь в поту с привкусом машинного масла на языке и пошел
открывать дверь.
   Рикардо рвал и метал.
   - Что ты тут делал? Я чуть дверь не вышиб.
   - Смотрел сон.
   На нем было элегантное пальто английского покроя с меховым воротником,
кожаные перчатки, гладко выбритое лицо блестело. Расстегнув пальто, он
медленно снял перчатки и сел, положив ногу на ногу.
   - Надеюсь, сон был приятным?
   - Нет.
   - Жаль, мне снятся только приятные сны.
   Я знал, кто ему снится. Только Мерседес. Он видел
   сны наяву, он их видел постоянно, днем и ночью. Не будь этих снов, он
давно бы покончил с собой.
   - Я сварю кофе. Выпьешь что-нибудь?
   - Ты все еще держишь этот противный джин?
   - Он стал намного лучше, мне нравится.
   - Если у тебя нет ничего другого, я обойдусь без выпивки.
   - А кофе?
   - Давай.
   Я сварил на кухне кофе и поставил перед ним на столик, а сам встал под
душ. Вода смыла последние воспоминания о том, как Кристина стреляла в
Луиса. Они утекли в сточную трубу.
   Потом я побрился, надел старый, но хорошо сохранившийся коричневый
пиджак и бежевую рубашку с черным галстуком в тон брюкам. Было еще не так
холодно, чтобы надевать пальто, впрочем, пальто у меня все равно никогда
не было. Я довольствовался плащом.
   - В доме четырнадцать этажей, много контор, остальное - меблированные
квартиры разной площади, - голос его оставался совершенно бесстрастным,
как будто он читал аннотацию к какому-то лекарству. - Твой друг Нельсон
живет на одиннадцатом этаже, квартира "Е". - Он поднял голову от листка
бумаги, на котором был нарисован план, и посмотрел на меня. - У него
квартира в сто пятьдесят квадратных метров с двадцатиметровым балконом...
Платит он за нее восемьдесят тысяч в месяц плюс двадцать тысяч за
коммунальные услуги. Но есть одна проблема.
   - Я думаю, проблем много. Какая из них тебя беспокоит?
   - Я изготовил пять комплектов ключей со всеми возможными вариациями,
встречающимися в замках фирмы "Пассо". - Он откинул полу пальто и показал
мне нашитые на подкладку карманы. Там же лежали разборные отвертки и
другой инструмент. - Но за последние годы изготовление замков сильно
шагнуло вперед. Тони... они изобретают каждый день новые комбинации, а я
уже давно не у дел... Замки "пассо" очень надежные, французская фирма, их
отмычки не берут.
   - И что же?
   - Нужно предусмотреть дополнительное время на возню с замком.
   - Ты лучший из всех, Рикардо. Если ты не откроешь дверь, никто не
сможет ее открыть.
   Он улыбнулся, и я наконец понял, почему он согласился на эту работу. Не
ради денег, не ради нее, и даже не потому, что я когда-то оказал услугу
женщине, которую он любил. Он это сделал потому, что чувствовал себя
старым, потрепанным жизнью, и ему необходимо было доказать самому себе,
что он еще способен на нечто большее, чем обводить вокруг пальца простаков
своими трюками с собакой.
   - Там есть охранник. Тони, - сказал он тихо.
   Я сел на софу.
   - Вот об этом я не подумал.
   - Я тоже... это жилой дом, а не банк, и все же... Люди заботятся о
своей безопасности. Охранник обычно сидит в каморке портье. Мне он
показался профессионалом, какая-нибудь специальная служба безопасности.
   - У меня есть "габилондо" образца 1938 года.
   - Я знаю, но это не лучший выход. Ты все еще мыслишь категориями
полицейского. Постарайся встать на место обывателя.
   - Ты, кажется, что-то придумал. Выкладывай.
   Он поерзал в кресле
   - Замок в подъезде такой простой именно потому, что там сидит
охранник.. Но я узнал, что на девятом этаже есть две скромные квартирки,
где без лишней рекламы делают этакий "массаж" мужчинам...
   - Так-так, продолжай
   - Ну вот... там открыто всю ночь. Какие возражения у охранника может
вызвать наше желание сделать себе подобный массажик? Он откроет дверь, мы
ему дадим, как полагается, на чяй. и он нас проволит до лифта.
   - Надеюсь, ему не придет в голову проводить нас на массаж?
   - Будем надеяться.
   - Нас сегодня ждет веселая ночка, Рикардо.
   - Да, - ответил он.
   Казалось, это его радует.


                                    33

   Охранник оказался молодым человеком с худым бледным лицом и острым
вздернутым носом. Он сидел в застекленной каморке. Мы постучали, он поднял
голову и внимательно посмотрел на нас через дверное стекло.
   Потом медленно подошел, покачивая плечами, с гордостью демонстрируя
свою хорошо отглаженную синюю форму. В нем чувствовалась та особая
уверенность, которую дает оружие и право на его ношение. У дверей он
остановился, вглядываясь в наши лица, положив руку на черную кобуру
"габилондо" образца 1938 года, который выглядел поновее, чем мой.
   - Что вам нужно? - спросил он.
   Парадная дверь была застекленной. Мы не только услышали его вопрос, но
и уловили сквозившие в нем нотки недоверия.
   Рикардо робко улыбнулся.
   - Нам на девятый этаж, - сказал он.
   Глаза охранника ощупали нас с головы до ног, потом он открыл левой
рукой замок и распахнул дверь, которая слабо скрипнула. Правую руку он не
снимал с кобуры.
   - Там закрыто.
   - О! - воскликнул Рикардо. - Разве? А мне говорили...
   - Закрыто.
   - Мы всего на несколько минут, - сказал я, вытаскивая из кармана две
купюры по тысяче песет и протягивая ему.
   Какое-то мгновение он колебался, но потом решительно взял деньги,
опасаясь, как бы они не исчезли, и спрятал в карман. Лицо его оставалось
невозмутимым.
   Закрыв входную дверь, он обратился ко мне:
   - Подождите минуточку.
   В стеклянной каморке он снял трубку стоявшего на столе черного
телефона. Было видно, как он шевелит губами, разговаривая с кем-то.
   На полу в вестибюле лежал зеленый палас, по обеим сторонам от двери
стояли гарнитуры мягкой мебели - софа и два кре