нить, говоришь? Не люблю твоей манеры разговаривать. Я тебе
уже, кажется, говорил.
   - Да, говорил. Давай покончим с этим делом. Время обедать.
   Я спустился по лестнице в пустынный сад и направился к калитке, возле
которой стояла служебная машина Фрутоса. Он догнал меня и взял под руку.
Мы остановились.
   - Тебя не удивляет поведение жены и тещи человека, несколько часов
назад пустившего себе пулю в лоб? А?
   Тебе это кажется нормальным?
   Фрутос был не дурак. Он курил самокрутки из дешевого табака, мылся раз
в месяц и не знал, что такое зубная щетка. Но дураком он не был.
   - Нет, не кажется.
   - Постарайся вспомнить, Карпинтеро. Тогда у тебя дома, может, он был
озабочен... встревожен чем-то... напуган?
   - Я тебе уже сказал. Он был такой, как всегда. Постаревший, конечно, но
зато шикарно одетый, очень богатый и поэтому более нервный. Но напуганным
он не выглядел. Естественно, я тоже могу ошибаться.
   - Ну так знай, он был напуган, очень напуган... В ящике его стола я
нашел клочок бумаги, на котором он кое-что написал.
   Фрутос вынул из внутреннего кармана и протянул мне листок календаря, на
котором было написано карандашом: "Тони мне поможет. Надо ему все
рассказать".
   Внизу был записан номер моего телефона.
   Я вернул Фрутосу листок.
   - Чего он боялся? - снова спросил он.
   Но у меня не было ответа на этот вопрос. По крайней мере тогда.


                                     6

   Фрутос подвез меня до улицы Сан-Бернардо и высадил у Министерства
юстиции. Чтобы подкрепиться пиццей в ресторанчике "Кошка Флора", нужно
было только перейти через дорогу и пройти немножко вперед. Зал оказался
полупустым. У меня было достаточно времени, чтобы спокойно подумать о
последних двадцати годах моей жизни. Вообще-то я не люблю думать о
прошлом, потому что копание в памяти ничего не проясняет. Бесполезное и
даже вредное занятие. Но труп Луиса с разбрызганными по ковру мозгами не
шел у меня из головы, эта картина действовала на нервы, как звук капающей
из испорченного крана воды. Время было позднее, официанты приводили в
порядок зал, ставили стулья на столы, подметали пол, всячески давая мне
понять, что я им мешаю. Так что пришлось быстро выпить кофе, расплатиться
и уйти.
   Я шел вниз по улице сам не зная куда. пересек Сан-Бернардо и вышел на
Пальма. Лола жила в доме номер шестьдесят. Вот уже полгода, как я держал у
нее в квартире халат, домашние туфли и бритвенные принадлежности Среди
"артистической" братии, промышлявшей в районе улицы Бальеста, Лола была
известна под именем Перлита Кариока или Жемчужина Бразилии. На первых
порах она сердилась, когда я называл ее Лолой: "Зови меня Перлитой, в
крайнем случае Перлой, милый. Мне не нравится имя Лола". Но потом привыкла.
   Она так долго выдавала себя за уроженку Бразилии, что в конце концов
сама в это поверила и даже придумала легенду о своей семье и проведенных в
Рио-де-Жанейро годах. При любом удобном случае она начинала рассказывать
эту историю. В то время, о котором идет речь, Лола исполняла получасовой
номер в клубе "Нью-Рапсодия" на улице Дезенганьо. Номер заключался в том,
что она открывала рот под фонограмму и танцевала самбу, если то, что она
делала, можно было назвать танцем.
   У пьяных текли слюни, а трезвые чувствовали, как у них что-то
обрывается внутри, когда Лола медленно раздевалась под звуки барабанной
дроби. Музыка смолкала, и Лола оказывалась совершенно голой, если не
считать крошечных трусиков, которые вполне можно было упаковать в почтовую
марку. В такие моменты атмосфера в зале сгущалась до такой степени, что ее
можно было резать садовыми ножницами. Потом она одевалась, спускалась в
зал, и начинались беседы с клиентами и раскупоривание бутылок. Любопытные
клиенты пытались выяснить, каким образом ей удавалось уместить столь
роскошные формы, способные служить прекрасной иллюстрацией анатомии
женского тела, в столь мизерное количество ткани. И пока они выясняли этот
вопрос, вино текло рекой.
   Я открыл дверь своим ключом и увидел мужчину, сидевшего на диване с
бокалом в руке и напевавшего вполголоса модную мелодию: "Милая моя, я уже
не дитя". Он резко оборвал свое мурлыканье и встал, изобразив робкую
улыбку. Это был крупный, очень смуглый тип с длинными баками и толстыми
губами, одетый в двубортный синий костюм в белую полоску. Он слабо пожал
мне руку. Я успел заметить по меньшей мере три кольца, блеснувшие на его
толстых пальцах.
   - Меня зовут Хесус Маис, - заявил он улыбаясь.
   - Тони Романо, - ответил я в том же тоне. - Сидите, пожалуйста, и не
обращайте на меня ровно никакого внимания.
   Я прошел в спальню. Лола стояла перед зеркалом в трусиках, старательно
орошая себя огромным количеством дорогих духов. Подобно завсегдатаям клуба
"Нью-Рапсодия", аплодировавшим ей каждый вечер, кроме понедельника, я в
который раз спросил себя, как ей удается сохранить столь безупречную форму
груди явно неординарного размера. Бюстгальтеров Лола никогда не носила.
   - Привет, милый, - сказала она, не прерывая своего занятия.
   Я облокотился о косяк двери. Лола собиралась надеть черное платье,
предназначенное для самых торжественных случаев.
   - Как жизнь? Что новенького?
   - Ничего особенного. Помоги застегнуть молнию.
   Я помог. Платье было узким и сильно декольтированным с разрезом справа.
При ходьбе открывалась вся нога.
   Было заметно, что под платьем ничего нет. Это сразу бросалось в глаза.
Я подумал, что, не подвернись я. молнию застегивал бы тип, сидящий в
гостиной.
   - Собралась погулять?
   - Да. Он меня пригласил на пирожные с кремом. Ты же знаешь, как я люблю
пирожные с кремом. - Она поцеловала меня в губы и присела на кровать
надеть туфли, напевая ту же мелодию: "Милая моя, я уже не дитя!".
   - И ради пирожных с кремом ты надела это платье?
   - При чем тут платье?
   - Ни при чем. Платье очень красивое.
   Она продолжала напевать.
   - У него четыре концертных зала в Гуадалахаре.
   - У кого?
   - Как это у кого? У дона Хесуса, глупый.
   - Вот как!
   - Он собирается ставить ревю. Подготовка уже нача лась. Есть либретто и
все прочее. Называется "Я и пять женщин".
   - Твой агент в курсе?
   - Висенте стал невыносимым. Полный идиот. Ничего не знает и не умеет.
Единственное, чему он научился, так это жить за мой счет. Я ошиблась,
сделав его своим агентом. Сидит на моей шее!.. Мне необходимо сменить
обстановку, Тони, завести новые знакомства, а Висенте в этом мне не
помощник. Подумай только, что он предлагает мне на январь! Ты даже
представить себе не можешь!
   - Что же?
   - "Ты и я". Понимаешь, о чем идет речь?
   - Вполне.
   - Ну вот. Я его послала куда подальше. До черта надоели все эти кабаре.
Хочется выступить в ревю, попробовать себя в других жанрах.
   Она вздохнула и встала.
   - Ладно, милый. Как я тебе?
   - Неотразима.
   Лола потрепала меня по щеке.
   - Ты прелесть, Тони. Пошли, я тебе его представлю.
   - Мы уже познакомились с доном Хесусом.
   - Не иронизируй, он порядочный человек, импресарио, а ты уже бог весть
что вообразил.
   - Ничего я не вообразил.
   - Знаю я тебя... Он два вечера подряд ходил к нам в клуб только затем,
чтоб увидеть меня. Ведет себя как джентльмен: тратит на меня уйму денег и
при этом пальцем не трогает. Представляешь, Мари и Плюсес пристали к нему,
пытались увести, а он на них ноль внимания. Все время хочет быть со мной.
Вот как.
   - Он, конечно, уже говорил, что у тебя артистический темперамент?
Угадал?
   - Ну и что? А ты разве не считаешь, что у меня артистический
темперамент? - Она пристально посмотрела на меня, и я подтвердил эту мысль
кивком головы. - Ну все. Пошли. - Прежде чем выйти из спальни, Лола успела
шепнуть мне: - Выпивка обошлась ему больше тридцати тысяч. Антонио
говорит, что он богат, как Онассис.
   Мы вышли в гостиную. Импресарио встал, широко улыбаясь.
   - Дон Хесус, я хочу представить вам моего большого друга, который...
   - Мы уже познакомились, - он поставил стакан на столик. - Ну что,
пойдем?
   - Я готова, дон Хесус.
   - Пожалуйста, Перлита, обращайся ко мне на "ты", просто Хесус и все. Я
ведь тебя просил.
   Лолин смех был не более естествен, чем декорации из папье-маше или
улыбка уличенного в мошенничестве финансиста Руиса Матеоса, позирующего в
момент выхода из тюрьмы для обложки популярного журнала.
   - Не хочешь ли пойти с нами, Тони?
   - Я пойду домой.
   Закрыв за ними дверь, я подождал, пока не затихли шаги на лестнице,
вышел из дома, пересек улицу и зашел в бар "Погребок Риваса".
   Хозяина не было. Клиентов обслуживал его помощник Пепе.
   - Вермут, - попросил я.
   Пепе не большой любитель поговорить. Он принес мой вермут и продолжал
обслуживать других посетителей. Я отпил глоток. В этот момент кто-то
положил мне руку на плечо.
   Это был Хавиер Баленсуэла по прозвищу Мавр и по профессии всезнайка. Он
всегда был в курсе всех дел и не умел делать из своих сведений тайну.
   - Тони. дружище, где ты пропадаешь! - Его умные, живые глазки блестели.
Одет он был в узкий черный пиджак и брюки, перешитые по моде. Никто не
знал, чем он занимается на самом деле. - Я тут видел Лолу с... решил, что
это ты, и даже подошел, но...
   - Выпьешь вермута?
   Вермут был его слабостью.
   - Один вермут, Пепе, - закричал он, глаза его еще больше заблестели. -
И поменьше тоника!
   Пепе принес вермут. Мавр выпил его залпом и прищелкнул языком
   - Его зовут Хесус Маис, ловкий тип, говорят, у него много денег, очень
много. Ходят слухи, что он хочет открыть современную дискотеку, знаешь, с
мерцающими цветными огнями и прочее... - он помолчал. - Еще говорят, что
он компаньон известного импресарио Ромеро Помбо, они якобы задумали
ставить шоу по всей Испании... ты ведь знаешь, сейчас это опять в моде. .
   - Пепе, еще один вермут для сеньора!
   - Спасибо, Тони! - На этот раз он не стал его пить залпом, а решил
продлить удовольствие. Каждый глоток подолгу держал во рту. производя
звуки как при полоскании. - Этот тип только на вид сильный... Не бери в
голову, Тони... Все это только фасад, одна вывеска... Ты же знаешь
женщин...
   Я положил деньги на стойку, потом дал ему еще пятьдесят песет.
   - Выпей еще один за мое здоровье.
   - Ты большой человек. Тони! - Он проводил меня до дверей. Я уже шел по
улице Пальма, а он все стоял и кричал мне вслед: - Этот тип обычно бывает
в баре "Иберия" на улице Пелигрос... по вечерам, часов в восемь... хозяин
- его земляк!
   Он помахал мне рукой, и я тоже.
   Открыв двери обоих балконов, выходящих на улицу Эспартерос, я занялся
уборкой. На это занятие ушло полчаса, но не потому, что квартира большая -
кухня, ванная, коридор со встроенным шкафом и довольно просторная комната,
совмещающая функции спальни, столовой и гостиной, - а потому, что пыли
накопилось не меньше, чем в заброшенном замке.
   Потом я закрыл балконные двери, зажег светильник над диваном и включил
приемник. У меня оставалось еще две бутылки джина: одна початая, другая
полная. Я поставил на журнальный столик обе, принес чистый стакан, лед и
пачку сигарет.
   Декорация была готова.
   Тогда я открыл нижний ящик комода и вытащил коробку из-под обуви. Рядом
лежал мой "габилондо" калибра 9 мм, хорошо смазанный и завернутый в мягкую
тряпочку. Прикосновение к нему холодило пальцы.
   Потом отпил глоток и открыл коробку. Она была набита фотографиями, в
основном черно-белыми, пожелтевшими от времени. Под ними лежали мой
военный билет, паспорт, разрешение на ношение оружия, членский билет
Испанской федерации бокса и несколько газетных вырезок.
   Итог моей жизни.
   Одна из вырезок представляла собой интервью, взятое у меня, когда я еще
был восходящей звездой испанского бокса. Это было после того, как я
выиграл армейский чемпионат в легком весе. Во второй, более поздней
заметке анализировались мои шансы на победу над Басилио Аренасом на
чемпионате страны. Басилио выиграл по очкам, и после той встречи я не
собирал газетных вырезок.
   Что касается фотографий, то их было очень много.
   Они относились к самым разным периодам моей жизни: в спортзале, на
каком-то празднике с моей первой девушкой, на воскресной прогулке в
окрестностях Мадрида, единственной, которую мы совершили вместе с
родителями... а вот я с друзьями в форме пехотинца во время прохождения
службы в Учебном центре ј 2 по подготовке призывников, расположенном в
Алкала-де-Энарес. Первым, кого я узнал на фото, был Луис Роблес.
   По воскресеньям к нам в лагерь приходили фотографы и предлагали сняться
на память для матерей и невест.
   В одно из таких воскресений и был, вероятно, сделан этот снимок. На
фотографии нас шестеро. Первый слева - высокий сутулый парень, его я не
помнил... следующий, кажется, Лоло, он жил в районе Чамбери, у его отца
была мастерская по ремонту велосипедов; рядом с ним стоял Ингаусти, точно,
он еще прекрасно подражал мяуканью котов, между ним и Луисито стоял я,
крайний справа - Паулино по прозвищу Лысый, голова у него блестит, как
лампочка, без единого волоска, он перенес какую-то болезнь.
   Луис, Луисито Роблес. Вот он стоит: кулак поднят вверх, улыбка во все
лицо. Очень характерная для него поза. "Армия - паразит на теле общества,
ударная сила капитализма", - любил повторять он. Он вообще много говорил.
Ему нравилось говорить. И иногда он говорил умные вещи.
   Я подвинул обувную коробку и опрокинул стакан, не отрывая глаз от
фотографии. Так я ему и не сказал, какой он хороший парень. Типично
мужская черта. Мы боимся, стесняемся, что ли, говорить такие вещи.
Закончилась служба в армии, и каждый пошел своей дорогой. Я пыгался
пробиться в боксе, он решил продолжать учебу. Думаю, именно эта
стеснительность и была причиной того, что мы не звонили друг другу и не
встречались.
   Так мне кажется.
   Я снова наполнил стакан, бросил в него оставшийся лед и опять выпил
залпом.
   Так я и не сказал Луису, как мне нравилось бывать с ним. Мне нравились
его ум, ирония, культура. Его способность мгновенно схватывать сущность
вещей. Я учил его боксу в пустом лагерном ангаре, показывал, как надо
двигаться, наносить удар. А он заставлял меня продолжать учебу в школе.
Однажды он принес учебники и сам составил программу моих занятий. Он мне
помогал, но так, как это делают люди его типа, не придавая этому никакого
значения, я даже не замечал, что он мне помогает.
   Мне так и не удалось поблагодарить его за помощь.
   По радио звучал бодрый голос диктора.
   - ...ствуйте, дорогие радиослушатели... программу ведет Эмилио Лаэра.
Предлагаем вашему вниманию "Вечер болеро".
   Я сразу же узнал "Когда я снова буду с тобой" в исполнении Эди Гормета
и трио Лос-Панчос.
   Первую женщину, мечтавшую выйти за меня замуж, звали Монолита Саседон,
она пахла свежими яблоками и работала прислугой в городе Луго у
финансового инспектора, тщетно пытавшегося выдержать конкурс на замещение
должности нотариуса. Монолита приезжала навестить меня летом в воскресные
дни, когда на стадионе устраивали спортивные соревнования, и привозила в
судках вкусные жареные перцы и тортильго [Широко распространенное в
Испании блюдо, своего рода омлет с картофелем.]. Садилась гденибудь
недалеко от ринга, и я, даже не глядя в ее сторону, знал, что она молча
льет слезы, пока мы дубасим друг друга. Сейчас, наверное, стала прилежной
читательницей двух-трех иллюстрированных женских журналов.
   Тихонько напевая мелодию болеро, я снова налил себе джина. На этот раз
я пил медленно, маленькими глотками, глядя, как через балконные двери в
комнату входит ночь.
   Внезапно я рассмеялся, сам не знаю почему.
   В этот момент раздался телефонный звонок, взорвавший темноту. Я не
сразу сообразил, что это телефон. Потом зажег свет. Звонила женщина. В
такой вечер можно было ожидать что угодно.
   - Сеньор Карпинтеро? - приятный, слегка хриплый голос, привыкший
командовать.
   - Да, кто говорит?
   - Кристина Фуэнтес.
   - Кто?
   - Жена Луиса Роблеса, сеньор Карпинтеро. Вы были у нас сегодня утром...
Мне необходимо поговорить с вами.
   - Я тут сегодня кое-что праздную.
   Молчание.
   - Это очень срочно... Вы не могли бы уйти с этого праздника?
   - Нет.
   - Тогда я приеду к вам. Где вы живете?
   Она записала мой адрес и сказала, что будет через полчаса.


                                     8

   Я не помог ей снять белое шерстяное пальто. Но ведь и она не извинилась
за поздний визит.
   Небрежно бросив пальто на кресло, она кинула оценивающий взгляд вокруг,
как это обычно делают женщины, попав в квартиру одинокого мужчины.
   На ней были дорогие вельветовые брюки цвета топленого молока и такого
же тона блузка с высокими плечами. Ни макияжа, ни драгоценностей, впрочем,
эта высокая худощавая женщина не нуждалась в таких вещах. Бывает особый
тип худощавости, не являющейся следствием плохого питания, а достигаемой
диетой, гимнастикой и прочими ухищрениями: узкие бедра, маленькая высокая
грудь, изящно облегаемая шелковой блузкой.
   Внимание ее привлекли висевшие в рамках фотографии.
   - Это вы?
   - Это встреча Рокки Марчиано и Джо Луиса.
   - Мне очень нравятся боксеры. У меня никогда не было знакомого боксера.
   - Немного джина? - предложил я, указывая на бутылку.
   - Не уверена, что смогу пить его неразбавленным. У вас не найдется
тоника?
   - Вы меня не предупредили.
   - А кока-колы?
   - В моем доме такие жидкости не водятся. Не хотите джин, могу
предложить воду. В Мадриде прекрасная, свежая вода. Весьма способствует
пищеварению. Выбирайте.
   - Выпьем джина.
   Она села рядом со мной на софу, а я пошел на кухню, ополоснул еще один
стакан, взял лед и поставил все на столик перед ней. По радио все еще
звучали мелодии болеро: "... с тобой и без тебя..." пел Лоренсо Гонсалес.
Я закурил и налил ей полстакана. Она вынула хорошие американские сигареты,
которыми торгуют промышляющие контрабандой спекулянты. Элегантно выпустила
дым и спросила, подняв стакан:
   - За что пьем?
   - Я сегодня пью за Луиса Роблеса.
   - За Луиса, - и отпила глоток. Лицо ее не дрогнуло.
   Рука, державшая стакан, была красивой, тонкой, с длинными пальцами. -
За бедного Луиса.
   Потом она посмотрела стакан на свет.
   - Что это у вас за марка?
   - Мой джин не марочный. Я беру его в погребке у Хусто, на углу
Корредера-Баха. Если нравится, могу замолвить за вас словечко. Хусто вам
продаст бутылочку. У него бывает и виски, но я предпочитаю джин. Вы даже
представить себе не можете, какие ликеры готовит наш Хусто. Литр джина мне
обходится в сорок песет. Вам он дешевле, чем за сто, не уступит.
   Она рассмеялась, закинув голову. Волосы у нее были светло-каштановые,
подстриженные "под мальчика".
   Утром они показались мне темнее. У них был какой-то странный оттенок.
Она сидела, вытянув скрещенные ноги, как обычно сидят мужчины, глядя на
меня с улыбкой.
   Что-то ее явно развлекало.
   - Большое спасибо, что вы готовы замолвить за меня словечко вашему
другу Хусто, - она смотрела мне прямо в глаза. - Мне очень хотелось
познакомиться с вами, Карпинтеро.
   - Хорошо вымытый и выбритый, я произвожу лучшее впечатление. Не
называйте меня по фамилии. Просто Тони. Этого вполне достаточно.
   - Тони Романо, да?
   - Вот именно.
   - Ты под этим именем выступал на ринге?
   - Разные были имена: Кид Романо, Тони Романо... и Другие.
   - Говори мне тоже "ты".
   - Хорошо, Кристина.
   Она откинулась на спинку софы и о чем-то задумалась. Робкой она явно не
выглядела. Наверно, слуги, окружавшие ее с детства, и все эти супермаркеты
и заводы, владелицей которых она стала в более зрелом возрасте, прекрасно
лечат от робости. Я наблюдал, как она, не поморщившись, отпила большой
глоток джина, изготовленного Хусто. Вот бы ему на нее посмотреть! Надо
будет рассказать старине Хусто.
   - Восхитительно, - промолвила наконец она. - Просто восхитительно.
   - Что именно?
   - Да все это, - она обвела рукой комнату. - Я сижу здесь с боксером,
слушаю сентиментальные болеро и п