нокомнатная "хрущобка", потрясающе ободранная,  но
Денисия  была  счастлива  -  надоело  скитаться  по  чужим  углам.  Хоть
плохонькое, да свое. Драгоценности продавать  она  не  захотела,  решила
оставить память о Зое.
   Радуясь квартире, Денисия засучила рукава и сама принялась за ремонт.
Грызла гранит науки, а в перерывах красила стены и полы.
   Чуть позже  и  с  работой  наладилось.  Неожиданно  позвонил  адвокат
покойного банкира и спросил:
   - Могу я поговорить с Зоей Воровской?
   - А в чем дело? - удивилась Денисия.
   - Дело в том, что передо мной  лежит  брачный  контракт,  на  котором
стоит ее подпись. По этому контракту после  смерти  мужа  Зоя  Воровская
должна получить десять процентов капиталов покойного. Это очень солидная
сумма, которая будет принадлежать  ей  сразу  же  после  того,  как  она
поставит в необходимом месте свою подпись, такую же, как на контракте.
   Денисия вспомнила тот трагический день и поняла, почему вдруг  банкир
предложил ей контракт подписать. Он  Зоенькой  ее  называл,  а  сам  уже
раскусил, старый хитрец, что никакая  она  не  Зоя.  Поэтому  решил,  не
обнаруживая своего прозрения, оставить  наследство  Денисии  в  качестве
компенсации за убитую сестру. Зоя после  смерти  законного  мужа  и  без
всякого контракта что-нибудь получила бы, а Денисия вряд  ли  смогла  бы
прикинуться женой Воровского без этой подписи.
   Да, Денисия прекрасно знала, что на брачном контракте стоит не Зоина,
а ее подпись, но, памятуя  о  своей  клятве  не  лгать  никогда,  она  с
достоинством ответила:
   - Зоенька погибла раньше своего мужа, так  что  солидной  суммой  вам
придется распорядиться как-нибудь по-другому.
   Потрясенный адвокат спросил:
   - Простите, а с кем я разговариваю? Вы не ее сестра? Не Денисия?
   - Да, это я, - подтвердила она.
   - Тогда должен вам сообщить. Господин Воровский поручил мне исполнить
его последнюю волю, а воля его такова: в случае,  если  вы  не  захотите
признать  себя  Зоей  Воровской,  я  рву  конверт  с  контрактом  и  при
свидетелях вскрываю второй конверт. Насколько мне известно,  там  должно
лежать завещание, касающееся вашей персоны. Не могли бы вы  в  ближайшее
время посетить мой офис?
   - Хорошо, я прямо сейчас и приеду, - согласилась Денисия.
   Адвокат ей напомнил свой адрес, и она тут же к нему отправилась.  Там
при свидетелях был вскрыт конверт с документами. Адвокат их  внимательно
прочел и торжественно огласил:
   -  Это  учредительный  пакет  частного  благотворительного  фонда,  в
который господин Боровский за несколько дней до своей смерти перевел все
свои  средства.  Фонд  зарегистрирован   во   Франции,   в   Страсбурге.
Учредителями  этого  фонда  значатся  сам  Воровский  и  некий   Бертран
Машикули. Согласно уставу они должны были выбрать и выбрали  бессменного
руководителя, которому предоставили право распоряжаться всеми средствами
фонда сообразно установленным  целям,  следовательно,  благотворительно.
Этого руководителя я и должен сейчас объявить. Итак, объявляю, - повысил
голос адвокат, - президентом благотворительного фонда является  Гронская
Денисия Давыдовна. Это вы?
   Денисия подтвердила:
   - Это я.
   Адвокат продолжил:
   - Согласно  уставу  вы  можете  благотворительствовать  как  в  самой
Франции, так и за ее пределами.
   Где вы намерены благотворительствовать?
   - Я хочу благотворительствовать в Россия, - ответила Денисия.
   - Тогда вам придется открыть здесь филиал, снять офис  и  принять  на
работу сотрудников согласно  утвержденному  штату.  Как  президенту  вам
положено жалованье, - сообщил адвокат и пошутил:
   - которому и я бы позавидовал.
   Таким образом был решен вопрос не только с работой, но и  с  карьерой
Денисии.  Она  сразу  же  занялась  своим  фондом  и,  преодолевая   все
бюрократические препятствия, упорно пошла к своей цели.
   Казалось бы, все хорошо, все сложилось, но в душе была саднящая рана.
Эта рана ее ложь Александру. Он давно не звонил, и Денисия впервые ждала
его звонка не с радостным трепетом, а с ужасом. Она  дала  себе  клятву,
что не струсит и обязательно сознается, кто  она  есть  на  самом  деле.
Пусть решает он сам, нужна она ему такая или не нужна.
   Она по-прежнему ни на секунду не расставалась с телефоном Зои, ожидая
звонка. Однако в ожидания ее вплелись  новые  оттенки,  о  которых  пока
Денисия не догадывалась. Поняла эти  оттенки  она  только  тогда,  когда
долго молчавший телефон вдруг ожил. Денисия схватила трубку,  закричала:
"Алле!" - и услышала голос Гусарова.
   И вот тогда-то она в один миг поняла, что страх, который мучил ее, не
имел к нему отношения. Да, лгала. Да, обязала  себя  признаться.  Но  не
такой она человек, чтобы глядеть правде в глаза с дрожью в коленях. Отец
ее с детства учил: "Имела смелость согрешить, имей смелость  в  грехе  и
признаться".
   И эта смелость, воспитанная отцом, у Денисии  с  детства  была.  Лишь
теперь, услышав голос Гусарова, она поняла, что не его ждала она все эти
дни. Увы, не его. И Денисия осознала: как это  ни  ужасно,  но  она  его
больше не любит. И вот в  этом  действительно  было  страшно  Александру
признаться. Слишком это признание на предательство смахивает.
   Но и лгать она не могла - что поделаешь, если ушла любовь? А может, и
не было  вовсе  любви?  Может,  Денисия  обманулась,  принимая  весеннее
девичье ожидание чувства за саму любовь?
   И сразу возник вопрос: кого же тогда она ждала,  если  не  Александра
Гусарова? Кто еще ей мог позвонить по этому номеру?
   Только Аронов.
   Подумав о нем, она рассердилась: "Не может быть.
   Ерунда. Мне просто так кажется. Не могу  я  в  него  влюбиться.  Надо
гнать эти мысли,..
   Точно я знаю только одно: Александра я не люблю. То  есть  люблю,  но
совсем не так, как его, как Аро...
   Короче, совсем не так".
   Она размышляла, а Александр говорил-говорил, но Денисия  впервые  его
не слушала. Она была  в  полном  смятении,  потому  что  не  знала,  как
признаться ему, что в сердце ее, похоже, уже поселился другой.
   Александр говорил, а Денисия себя ненавидела.
   "Я его предала, предала, - мысленно твердила  она,  понимая,  что  не
способна признаться в своем предательстве. - Что же делать?"
   А Гусарова, как назло, прорвало. Никогда он не был таким откровенным,
никогда не рассказывал ей про своих друзей.
   "Видно, плохо ему, - догадалась Денисия. - И в  такой  вот  момент  я
должна ему нож всадить в спину?
   Нет, не смогу. Признаюсь пока, что я не Зоя, а там  будет  видно",  -
решила она.
 
Глава 14 
 
   Он остался один. Последним погиб Шерстяной -  дебошир  цыган  Пьетро.
Похоронив убитого друга, Александр поклялся себе, что  ни  есть  он,  ни
спать не будет и капли спиртного  в  рот  не  возьмет,  пока  не  найдет
Саламбека. Даже не стал поминать Шерстяного. Лишь, прощаясь  с  цыганом,
сказал у холмика промерзшей земли:
   - Отомщу и тогда вернусь, помяну. Но сначала, прости, отомщу. Я  убью
его, этого гада.
   Как сказал, так и сделал. Несколько дней  он  гнал  своего  врага  по
горам. Гнал, как дикого зверя. Гнал, не замечая ни  смерти,  глядящей  в
глаза, ни холода-голода, ни усталости, ни жажды, ни боли.
   И догнал. Саламбек сначала безудержно  в  горы  пер,  а  потом  вдруг
обратно к жилью повернул. Или понял,  что  Александр  не  отступит,  или
решил, что затеряться легче среди людей.  Но  не  затерялся,  не  успел.
Александр настиг его, ранил, а когда нацелился убивать, Саламбек Нахчоев
взмолился:
   - Послушай, тут у меня мобильный. Не собачься,  будь  человеком.  Дай
последний раз позвонить.
   - Куда?
   - Это и в твоих интересах. Сейчас тебе номер наберу, сам и поговоришь
с хорошим человеком. Может, и передумаешь меня убивать, - подмигнул  ему
обнаглевший Нахчоев.
   Александр разрешил:
   - Звони.
   Саламбек набрал какой-то номер и,  изумляя  Гусарова,  начал  кому-то
рассказывать, что сидит он в развалинах дома, а русский  боец  Александр
держит его под прицелом.
   - Я сейчас передам трубку твоему герою, - нахально ухмыляясь,  сказал
Саламбек, - а ты ему прикажи, пусть меня лучше отпустит.  Не  прикажешь,
пеняй на себя. Все. Я сказал.
   Он  уверенно  протянул  Александру  мобильный,  но   в   трубке   уже
раздавались гудки.
   - Это что, шутка? -  спросил  Гусаров,  возвращая  телефон  Саламбеку
Нахчоеву.
   - Да, неудачная шутка, - грустно ответил тот. - Твой друг  надо  мной
подшутил.
   - Мой друг? - побледнел Александр. - Нет у меня больше друзей.  Ты  в
могилу их уложил. Говори, сука, кто предатель?
   - Слушай, - взмолился Саламбек, - разреши еще раз позвонить. Сам  все
узнаешь.
   Александр опять разрешил.
   Саламбек Нахчоев сделал новый звонок, и опять у него не получилось  -
он растерянно уставился на Гусарова.
   - Что, не вышло? - спросил тот.
   Бандит уныло кивнул:
   - Не вышло. Разве вас, русских, поймешь?
   Александр усмехнулся:
   - Ну вот что, шутник, ты продлил свою жизнь на десять минут, но,  как
известно, перед  смертью  все  одно  не  надышишься.  Пришла  твоя  пора
умирать.
   Гусаров прижал ствол к голове истекающего кровью Нахчоева и  спокойно
нажал на курок. Нахчоев откинулся на камни  и  затих.  По  его  грязному
узкому лбу потекла струйка  крови.  Сколько  таких  струек  пустила  его
жестокая бандитская рука, одному Нахчоеву ведомо. А теперь  и  он  лежит
бездыханным.
   Это не было просто убийство, это была месть.
   Сидя у холодеющего трупа врага и глядя  на  двуногого  дикого  зверя,
Александр Гусаров неожиданно ясно понял, что в душе у него  пустота,  до
обидного похожая на горечь и жалость.
   Да, он сожалел... Он сожалел, что враг  уже  мертв  и  сделано  дело:
большое дело последних лет жизни.
   Закончена его работа, опасная мужская работа.
   Конечно, будет новая, но уже не у него, а совсем у другого  Гусарова.
Этот сидел и ошарашенно осознавал,  с  любовью  и  ненавистью  глядя  на
своего врага: "Он мне не чужой. Долгие годы мы жили  друг  другом.  Ели,
пили и даже спали с мыслью одной:  достать  и  убить!  Мы  были  связаны
пуповиной  войны.  Мы  братья  по  крови:  по  общей   пролитой   крови,
человеческой крови. У нас одна  мать:  жестокая  и  беспощадная  мать  -
война!"
   Александр упал на землю и взвыл от боли. Он понял, что слишком  долго
жил с жаждой мести в груди.
   Он ненавидел уже с любовью, он увлекся, не замечая того,  что  своего
врага почти полюбил, с ним сжился, сроднился, к нему привык.  И  теперь,
лишившись его, он осиротел и вместе с тем захлебнулся от злобы.
   "Неужели это все?"  -  в  исступлении  подумал  Гусаров  и  закричал,
стиснув зубы и до боли в ногтях впиваясь в землю:
   - Ну почему?! Почему этого гада  нельзя  два  раза  убить?!  Господи!
Почему?!
   И по его небритой щеке покатилась слеза бессилия.
   "Мои погибшие друзья, моя жестокая мужская работа - это  и  есть  моя
настоящая жизнь, - прозрел вдруг Гусаров. - Только это у меня  теперь  и
будет.
   Я не человек, я - война. А как же моя Зоя? Она меня ждет. Выходит,  я
обманывал не только себя, но и ее..."
   - Я должен ее отпустить, - решил он. - Немедленно, прямо сейчас.
   Он достал из безжизненной руки  Нахчоева  трубку,  собираясь  набрать
номер любимой, и был пронзен мыслью: "Куда этот гад звонил?"
   Александр нажал кнопку "Память"  -  табло  высветило  номер  телефона
генерала Серова.
   - Не может быть, - прошептал Александр, нажимая кнопку автодозвона.
   Он готовил предателю матерные слова, самые убойные, самые грязные, но
почему-то услышал плаксивый женский голос.
   - Кто вы? - растерянно спросил Александр.
   И услышал в ответ:
   - Я домработница. А кто вам нужен?
   - Генерал Серов.
   - Он погиб, застрелился-а, - прорыдали в ответ.
   - Когда? - вскипая, закричал Александр.
   - Только что.
   "Я никогда не вернусь с этой войны,  -  подумал  он.  -  Так  еще  не
унижали русского человека".
   И вот тогда он позвонил своей Зое, а трубку  взяла  Денисия.  И,  сам
себе удивляясь, Гусаров начал ей вдруг рассказывать  про  своих  друзей.
Про то, каким весельчаком был Шерстяной-Пьетро, каким  бабником  балагур
Серега,  каким  умным  Артем,  каким  добрым   медик   Витяй   и   каким
чувствительным гитарист Ерема.
   Она слушала, не перебивая.
   - Хочешь знать, кто нас предал? - резко прервав свой  рассказ,  вдруг
спросил Александр.
   - Да, хочу.
   - Генерал Серов.
   Она грустно ответила:
   - Я знаю. Им уже занимаются соответствующие органы. Он был любовником
Добрыниной" а  она  способствовала  торговцам  оружием.  Она  на  чем-то
подцепила твоего генерала, бандиты его шантажировали.
   - Генерал застрелился. Только что, ну да бог с ним. Он уже там,  куда
мне не дотянуться. Не из-за него я звоню. Зоя, я должен тебе сказать...
   Она его перебила:
   - Я не Зоя.
   - А кто? - растерялся Гусаров.
   -  Я  Денисия.  Я  должна  тебе  рассказать,  что  мы  с  Зоей   тебя
обманывали...
   Теперь он ее перебил:
   - Я знаю.
   - Знаешь? - поразилась она. - Почему же молчал?
   - Все ждал, когда ты признаешься. Мне  и  самому  давно  надоела  эта
игра. Сначала было интересно, а потом стало стыдно.
   - Перед кем?
   - Перед Зойкой. Пустышка и вертихвостка она.
   Я никогда ее не любил, но не имел права обманывать. А  ты  мне  сразу
понравилась. "Вот настоящая девчонка, -  подумал  я,  -  но  как  к  ней
подступишься? Ей нет до меня дела". Я из-за тебя и к Зойке начал ходить,
но ты на меня совсем не обращала внимания.
   - Я не обращала? - удивилась Денисия. - Это ты не обращал. Или как на
пустое место смотрел, или вообще отворачивался.
   Александр усмехнулся:
   - Смущался, был молодой. А когда  ты  вместо  Зойки  ко  мне  впервые
пришла на свидание, я чуть умом от  счастья  не  тронулся.  Спрашиваешь,
почему не признался,  что  вас  раскусил?  Какой  там  признался.  Я  же
правильно все понял: ты пришла только ради сестры. Зойка -  любительница
работать на несколько фронтов, вот тебя, добрячку, и  подключила.  Уличу
тебя и больше никогда не увижу. С тех пор  я  даже  мысленно  тебя  Зоей
звал, чтобы не проболтаться когда-нибудь ненароком.
   - Так и жили во лжи, - грустно сказала Денисия.
   Александр подтвердил:
   - Так и жили. Сначала даже забавно было, а когда эта ложь приелась, я
собрался поставить все на свои места, да вдруг понял, что ты не играешь,
что у нас с тобой по-настоящему все.
   - Но как ты узнал, что это я?
   - Глупый вопрос, - усмехнулся Гусаров. - Удивляюсь, как только  Зойке
в голову пришло тебя вместо себя посылать? У нее в голове  ветер,  а  от
тебя книгами пахнет, библиотекой. Скажи мне, Денисия, ты меня любила?
   - Почему - любила? - растерялась она и от самого вопроса, и от  того,
что впервые он назвал ее Денисией, а не Зоей. - Почему - любила? Что  ты
там себе напридумывал?
   Александр вздохнул:
   - Э-хе-хе! Я же не  дурак,  сообразил.  Раз  ты  призналась,  значит,
больше не боишься  разрушить  наши  отношения,  значит,  что-то  в  тебе
изменилось. Нет-нет, я не в обиде, - поспешил он сообщить. - Собственно,
и звоню поэтому. Уходят лучшие твои годы.
   Держать тебя я не имею права. Слышишь, Денисия, я тебя  отпускаю.  Ты
рождена для мира, а во мне только война. Я человек войны. Не  жди  меня,
девочка. Я не вернусь.
   И Денисия поняла, что теперь уж точно не сможет Гусарова бросить.
   - Зачем тебе эта война? - закричала  она,  глотая  слезы  и  подавляя
спазм рыдания. - Война - это бизнес! Чужой бизнес, не  твой!  На  таких,
как ты, кто-то делает деньги! Грязные деньги - вот что такое твоя война!
   Он согласился:
   - Да, это так, но до тех пор, пока  на  свет  будут  рождаться  такие
любители кровь проливать, такие дурни, как я, война на земле никогда  не
закончится.
   Я и есть война, поэтому здесь и останусь. Не жди меня. Не жди.
   - Я буду тебя ждать, - упрямо ответила  Денисия  и,  не  удержавшись,
завыла в голос:
   - Не выдумывай!
   Сашка! Возвращайся! Я буду ждать!
   - Нет. Считай, что я погиб на войне, - ответил Александр, и в  трубке
раздались гудки отбоя.
   Она замерла, оцепенела и поняла, что больше никогда не увидит его.  И
действительно,  позже  ей  передали   письмо,   написанное   сослуживцем
Гусарова. Он сообщал, что пишет по просьбе Александра. Гусаров  геройски
погиб, сам не зная за что. Он просил передать, что до последнего дыхания
он любил только ее. Только она его ценность, остальное - чепуха.
   Он слишком поздно это понял, за что и просил прощения.
   "Вот теперь он меня  отпустил",  -  выплакавшись,  решила  Денисия  и
позволила себе подумать о Матвее Аронове: "Он же обещал позвонить".
   А Аронов все не звонил и не звонил. И тогда, набравшись смелости, она
сама ему позвонила на мобильный. Он мгновенно ответил, но, крикнув:
   - Секунду, пожалуйста, подождите, - начал торопливо и  зло  распекать
кого-то за оплошность.
   "Не до меня ему, - обреченно подумала Денисия, вешая трубку. - Вот  я
глупая: он давно забыл про меня, он звезда, очень занят".
   Больше она ему не звонила. Аронов не ушел из ее жизни, но существовал
лишь на экране. Шли дни, и однажды, включив телевизор, она  поняла,  что
Аронов ее не забыл. Телеочерк, сделанный им, был  посвящен  герою  войны
Александру Гусарову. Аронов с микрофоном в руке стоял под дождем, втянув
голову в плечи. Порывы ветра кромсали  его  непокорную  шевелюру,  а  он
рассказывал о большой любви. О любви воина.
   - Это уже легенда, - говорил он. - Ее передают  из  уст  в  уста,  из
окопов в окопы. Я держу фотографию этой чудесной девушки, которая  ждала
своего жениха так, как теперь уже и не ждут. Она любила его  и  осталась
ему верна. И он был верен ей до последней минуты, потому  что  очень  ее
любил. Вот ее  фотография.  Короткая  челка,  добрые  умные  глаза.  Она
действительно хороша, в нее нельзя не влюбиться.
   Даже я влюбился в нее, - вдруг сказал Аронов, и Денисия  поняла,  что
он выполнил свою угрозу.
   Он ей признался в любви на всю страну.
   "Что ж, - счастливо  улыбаясь,  подумала  она,  -  теперь  мой  черед
выполнять обещание. Когда там у нас четверг?"
   С  трудом  дождавшись  вечера   четверга,   Денисия   отправилась   в
кондитерский цех Азера, отыскала там хохлушку Зинаиду и спросила:
   - Пирожки сегодня продавать будете?
   - Конечно.
   - Хотите, вас подменю?
   Зинаида от радости затрясла своим богатырским бюстом:
   - Конечно, хочу!
   - Тогда рукавицы и фартук давайте.
   - Да хоть всю меня забери с потрохами!
   Было уже тепло, но Денисия решила не выходить из роли. Она,  согласно
обещанному,  обмоталась  платком  и,  набросив  поверх  пальто   фартук,
направилась  к  проспекту.  Толкая  перед  собой  тележку,  она   звонко
выкрикивала:
   - Беляши! Пирожки! Не зевай! Подходи!
   Там, за поворотом, из клуба, вертя головой, уже  выходил  Аронов.  Он
еще не видел Денисии, но, рассекая шмелиное  жужжание  толпы,  громко  и
бодро звучал ее голос:
   - Беляши! Пирожки! Не зевай! Подходи!
   - Наконец-то, - просиял Аронов.