е должен  его видеть, он все
равно чувствует этот взгляд...
     -- Этот взгляд всегда  меня заставлял чувствовать,  что  я в опасности.
Даже когда  ее не видишь, вдруг понимаешь, что  вокруг  что-то происходит. В
Белом  Доме я отошел от окна за мговение до того, как вместе с окном вынесло
простенок...
     Видимо, заново пережив ту минуту, Иван продолжил:
     -- Это очень просто. Ты вдруг видишь, что мир совсем не такой, каким за
минуту до  этого тебе казался.  Ты  видишь все со стороны, издали,  и словно
вверх ногами. Нет, даже не так -- скорее наоборот...
     Разговор происходил вечером, на берегу  моря.  Остро пахло йодом.  Иван
говорил нечто известное Михееву, с каких-то пор ставшее и его опытом, только
Михеев  этого  не  проговаривал,  да  и  присутствовало  это  знание  как-то
исподволь, помимо сознания.
     --  Ты  вдруг осознаешь, что этот мир "наоборот" --  правильный.  В том
смысле, что он  именно такой, а  не тот, каким ты его знал. Все именно так и
есть. И если ты  сейчас чего-то не сделаешь, что-то случится. Страшное. И не
столько для тебя, сколько  для мира, который ты знаешь. А может, и для обоих
миров, --  потому, что ты находишься одновременно как  бы в двух измерениях.
Чтобы этого  не  случилось,  тебе тоже надо  измениться,  стать  "наоборот",
другим...
     Слушая эту  неожиданную  исповедь монаха, Юрий подумал -- действительно
наоборот.

     Запах  йода  от  залива   словно  подтверждал  --  мир  болен.   Давно,
безнадежно, и никакого йода не хватит, чтобы залечить его раны...
     -- Этот сон -- мой самый давний кошмар. -- Рассказывал Иван. -- Детский
еще  кошмар.  Мать  рассказывала,  что  когда у  меня в детстве  поднималась
температура, я в горячем  бреду все порывался  перевернуться, пытался встать
на  голову.  Рвался  из  ее  рук так,  что она не могла удержать,  плакала и
молилась. Я тоже помню это. И помню  почему это делал -- я должен был "стать
наоборот"...
     -- Почему ты мне это рассказываешь?
     -- Должен. -- Просто ответил друг.

     С северо-запада -- Юрий давно это заметил -- надвигался грозовой фронт.
Он  как  бы  охватывал Афон.  Дальние вспышки  молний  озаряли  тучи,  линию
горизонта, Сингитский залив, горный берег.
     Здесь, на  вершине,  было  пока  тихо.  Лишь  время  от  времени  слуха
достигали раскаты дальнего грома.
     Надо спускаться, подумал Юрий, будет гроза. Он двинулся было  к  тропе,
ведшей  вниз,  но  остановился: навстречу  ему  поднимался человек.  Старик.
Высокий и худой.
     -- Останься. --  Поднявшись  на площадку, сказал  старик по-русски.  --
Коль скоро ты на Афоне, тебе не нужно бояться...

     Налетел  первый порыв  ветра.  Тяжелое черное  одеяние  монаха  рвануло
шквалом, заставило его наклониться  вперед.  И гром. Казалось, небо треснуло
над самыми их головами.  Фиолетовая молния ударила в крест,  и в оплавленный
громоотвод храма. Еще не было дождя, только разрыв молнии.
     Юрию казалось,  что  он  -- посредине битвы.  Захватывающей  сьтрашной.
Битвы незримых сил, космических, вселенских. Будь он религиозным, наверняка,
увидел бы за этим битву света и  тьмы, жизни и смерти, добра и зла. Но и без
того было не по себе -- от мощи природы, ее власти над всем живым. Человек
 --   что он перед этими силами?  В его  мечте  обуздать их насколько можно его
называть человеком разумным?
     Начался сильный косой дождь. Юрий оглянулся, ему показалось, он остался
один. Лишь  при  очередной  вспышке молнии он  сквозь  пелену воды разглядел
фигурку монаха. Тот стоял на коленях перед крестом и бил поклоны.
     Этот, неведомый ему человек,  словно не замечал происходящего.  Кто он,
этот монах? Почему здесь? Почему с ним он, Юрий? Или это он с Юрием?
     Когда ударил град, крупный и хлесткий, Михеев кинулся к старику. Тот не
собирался  покидать  место  у креста.  Он  истово клал  поклоны. Но  Юрий не
решился оставить старика одного, подхватил его и потащил его к храму...

     Пока он снимал со старика одежду -- на том, как и на Юрии, не  осталось
сухого места --  старик  не подавал признаков жизни. Он очнулся,  когда Юрий
бинтовал полосой от своей рубашки его разбитый не то градом, не то поклонами
лоб.
     Старик отвел руку.

     Монах заговорил. О судьбах и временах, о сломе времен,  который грядет.
О жажде человека выйти за пределы человеческого.  Человек рвется туда,  куда
ему нельзя, за грань. Человеческая  природа уже  почти не в  состоянии этому
противостоять.  Она удерживает человека перед бездной  из  последних сил. Но
есть  силы, которые его толкают туда. Тьма выдает  себя за свет. Ложь  -- за
правду. Бесы  -- за праведников. Все уже не  так  в мире, как представляется
человеку. Он  заблудился. Не понимает, где  Бог, где Сатана.  И закрывает на
это  глаза. Он  хочет,  чтобы все было так, как  хочется ему.  Он хочет быть
равен Богу, а прислуживает Сатане...
     И  грядет  эра  пустых  душ,  людей-- целей, людей-- программ.  С  ними
бессмысленно говорить. Они не понимают слов. Они понимают знаки. И эти знаки
им посылает кто-то...
     -- Что делать, отец?
     -- Он скажет. Останься наедине с Ним. -- Показал старик на образа. -- Я
уйду, а ты оставайся...

     Кто был этот  человек?  Аскет  из  афонского  братства двенадцати,  тех
духоносных отшельников, о которых существует предание, что эти отцы получили
дары Святого духа? Предание  гласит: им  известно будущее и они могут влиять
на судьбы.  Но  по  тому  же  преданию,  эти  люди  невидимы, они  никому не
открывают  себя.  Незримые   афониты   --  земные   Ангелы,  как  повествует
православный миф, выходят из своего  времени в вечность и могут возвращаются
обратно. И вот в такие грозы служат Божественные литургии на Святой Горе.
     Сейчас Михеев готов был поверить и этому.

     Не  защищенный  от сквозняков  и мыслей -- мокрая  одежда  сушилась  на
решетке окна -- Юрий остался в пустом храме.
     Нет,  он не молился. Он ничего не  просил у  Бога  и  ничего у него  не
спрашивал. Ему не надо было просить и спрашивать. Нет, он не стал больше или
меньше христианином. Все  происшедшее здесь  не сделала его верующим больше,
чем он являлся.
     Одно ему не давало покоя.
     С Иверской  иконы Божьей Матери в почерневшем от времени окладе, здесь,
вдалеке от  затерянного незнамо в каких снегах сибирского райцентра, на него
смотрели глаза женщины, которая им с отцом повстречалась на улице.
     Глаза его крестной матери...

     18 декабря 2001 года

     И снова  в центре все того же Нью-Йорка, на Манхэттене, звучали  сирены
пожарных машин  и спасателей.  Над городом поднимался дым.  Это горел  храм.
Самый большой, главный храм  Соединенных Штатов -- Святого Иоанна Богослова,
названного  так  в честь единственного  ученика  Христа, который  от него не
отрекся.
     Иоанна Богослова, который передавал Слово Божие:
     "Неправедный пусть еще делает неправду; нечистый пусть еще осквернится;
праведный да творит правду еще, и святый да освящается еще.
     Се,  гряду скоро,  и  возмездие  Мое  со Мною, чтобы воздать каждому по
делам его"...
     Пожар случился  на  девяносто девятый день  со дня авиационной атаки на
Всемирный торговый  центр.  Если  первую  дату  --  одиннадцатое сентября --
умножить на пифогорийскую сумму даты происшедшего, цифру 9, многое в  пожаре
покажется символичным.
     Да и само событие из ряда мистических...

     В  этот  же день завершился первый этап операции  в Тора Бора, наиболее
вероятном укрытии Усамы Бен Ладена.
     Эта операция венчала всю цепь военных событий, была ее сутью, возможно,
 --   смыслом существования обитателей Белого Дома последние месяцы.
     Операция велась с применением  самых мощных боеприпасов и самых элитных
подразделений США -- особого назначения.
     Бен Ладена в Тора Бора не оказалось.
     Между  тем,  даже  мальчишки  в  Афганистане  знали:  он  был  там.  И,
рассказывают, не очень прятался.

     Впрочем, это, наверное, уже из сферы легенд, преданий и мифов, которыми
обрастет финал  первого года нового века  и нового тысячелетия. Их еще будет
много, преданий и  мифов. И пока  они не заслонили истиной картины,  отметим
факт -- вместе  с  Бен Ладеном в сражении у  Тора Бора участвовали не только
преданные ему боевики.
     Там  был  американец, который появился в окружении Ладена за  несколько
дней до штурма.

     ...Лари стоял перед человеком, который стал настоящим кошмаром Америки.
В глаза бросался  нездоровый  цвет  лица,  мешки под глазами -- вспоминались
слухи о болезни почек, результате одного из покушений на Бен Ладена.
     А вот сами глаза... В них сквозила жизнь.
     -- И зачем  я  понадобился  Америке? --  Хороший английский,  спокойный
голос, ирония.
     Лари в нескольких словах изложил цель своего появления в Афганистане.
     -- Ваша  безопасность  гарантирована. С вами хотят встретиться те, кому
небезразлична   судьба   Соединенных  Штатов,   кто   хотел  бы   доподлинно
восстановить картину трагических событий -- и в США, и в Афганистане. Кто не
испытывает к вам и тени негативных эмоций.
     -- Вы полагаете, я приму это приглашение?
     -- Вы должны его принять.
     -- Интересно знать, почему?
     --  Это возможность  предотвратить новые  беды. Вы стали  лидером  сил,
которые представляют большую опасность для сегодняшнего мира. Не только  для
США.  Вольно  или  невольно вы явились тем злым гением, образ которого будет
витать над  планетой  в дальнейшем.  --  Лари  решил  говорить, как  думает,
начистоту  --  только  этим, чувствовал он, можно  чего-то добиться.  --  Не
думаю, что вы сами об этом не знаете и не задумываетесь о последствиях. И не
думаю, что вам, человеку блестяще образованному, это не кажется страшным.
     -- Вы хотите, чтобы я выступил по американскому телевиденью и покаялся?
 --    Усмехнулся  Бен  Ладен.   --   Снял  с себя  печать  злого гения,  как  вы
выразились, и  призвал возможных последователей не ходить по этому пути? Это
возымеет действие?..
     -- Нет, я хочу другого. Вы  должны встретиться с теми, кто меня послал.
Это люди, хорошо понимающие тот факт,  что Соединенные Штаты развиваются  по
гибельному  пути. Они, думаю,  так же,  как и вы, знают, что у американского
президента  и вообще  у  Америки нет  никаких прав  на  истину  в  последней
инстанции.  Они хотели  бы  изменить это.  Но не  теми способами,  к которым
прибегли вы...
     --  Вы считаете,  что  именно такой  смысл  был  вложен в  одиннадцатое
сентября? -- С интересом глядел собеседник.
     -- А был другой?
     Бен Ладен прошелся по небольшому помещению,  которое представляло собой
перегороженную каменной кладкой пещеру. Помещение освещалось электричеством,
работала даже вентиляция.
     -- То, что  я сейчас скажу, заставит вас понять то, чего вы, как видно,
не знаете.  И это ваше незнание говорит, что  я могу встать на путь, который
вы  предлагаете.  Все дело  в  том,  что  человек,  стоящий  перед вами,  не
причастен к тому, что случилось в вашей стране три месяца назад.  Я повторю:
я не причастен к атаке на Нью-Йорк и Вашингтон...
     Проговорив это, Бен Ладен наблюдал, какое впечатление произведут слова.
     --  Не  причастен?..  --  Это могло  бы  показаться  эхом, если  бы  не
вопросительные интонации.
     --  Были  минуты, --  кивнул собеседник,  --  когда  мне  хотелось быть
причастным.  Очень хотелось. Когда в первые часы после  атаки  зазвучало мое
имя, я оказался в положении, которого сразу и не осознать.
     Я не  привык оправдываться, но мне пришлось  это  делать. Я  не  привык
выражать сочувствие Штатам, но  я высказал.  Я не умею лгать, но в самый пик
истерии вокруг меня, я был готов  взять это  на себя... Единственное, что до
сих  пор удерживает меня от этого,  --  невозможность.  Это грех. И это дело
других рук. Я не могу приписать себе чужого...

     За перегородкой послышались голоса. Ладен замолчал. Снаружи явно что-то
происходило.
     -- Ведь вы из ЦРУ? -- Спросил вдруг Усама.
     -- В прошлом. -- Не стал скрывать Лари.
     -- Я это понял, -- Улыбнулся своей странной улыбкой Бен Ладен. -- Я вам
верю. И знаете  почему?  Если  бы  вы  явились  от  них, вы бы о  факте моей
непричастности тоже знали. И не стояли бы таким истуканом...

     Они расстались до вечера. Несколько часов -- никем не контролируемый --
Лари  слонялся по  подземной  крепости. Время  от времени то  там, то  здесь
постукивали автоматные и пулеметные очереди, эхо бродило по склонам.
     Настоящего  боя  не  было. Его  и невозможно  было  здесь  вести -- все
подступы простреливались.
     Раз  за разом прилетали бомбардировщики. Они бомбили отроги гор, взрывы
вызывали лавины. Одна накрыла вход в пещеру неподалеку.
     Это произошло на глазах Уэлса. Только что в пещеру спрятались люди, два
боевика втащили  установленный у входа АГС  --  автоматический гранатомет --
как сверху подалась гора. Вход в пещеру попросту просел.
     Ближние к нему  афганцы  к этому  зрелищу отнеслись  спокойно. Никто не
кинулся к входу, не стал разбирать завал. Что это, безразличие к смерти?
     Поразмышляв, Лари успокоил себя мыслью, что у заваленной пещеры, должно
быть, имелся и другой выход.

     Его позвали к Бен  Ладену,  когда  уже стемнело. Они проговорили  ночь.
Наутро, после серии взрывов какой-то совершенно особой мощности,  от которых
рушились перегородки  и в галереях пещер погас свет, начался  уже  настоящий
бой. Он длился несколько часов.
     Куда после делся Бен Ладен и этот американец, никто рассказать  не мог.
Черный песок в окрестностях Тора Бора не умеет хранить следы...

     20 декабря 2001 г., Вашингтон

     К  этому  дню  Ламберт  закончил  свою  работу   --  составление  почти
поминутной, почасовой  хроники  последних  месяцев  в  Штатах. Он  выжал  из
Интернета  и  многих  закрытых  корпоративных  сетей  все,  что  можно.  Его
компьютеры, что верный ноутбук, что  тот, который был под черепной коробкой,
временами зависали -- столь  много несообразностей и противоречивых  вводных
пришлось переварить.
     Его  увезли медики, которые  появились  в Луна-парке  внезапно и повели
себя так, что впору было принять их за группу захвата из ФБР. Официально его
обвинили в  том что он не прошел карантинных процедур после обнаружения спор
сибирской язвы в редакции. Изъяли ноутбук, но он уже запустил свою хронику в
свободное плавание в безбрежный океан Интернета.
     Ламберт не был помещен ни в один из противоинфекционных  центров. Когда
его извлекали из  чрева  космического монстра, он вел  себя  неадекватно  --
кричал, что не болен, что болен не он, а все они, кто хочет заставить его не
думать. Больны американцы и  Америка,  верящие мифам  и президенту. Никто не
знает, что на самом деле происходит в этой стране. Он не будет молчать  даже
под страхом смерти...

     Сейчас  Витус  Ламберт  находится  в   специальной,  хорошо  охраняемой
психиатрической клинике некоего доктора  Брокса. Можно привести ее название,
но это ничего не даст. Вы ее не найдете даже по  самому полному федеральному
справочнику. И  самого  доктора Робертса можно найти только в файлах  АНБ --
также не  афиширующей себя организации, которое в  отличие от ФБР,  ЦРУ и РУ
МО,  в сфере  безопасности  государства курирует вопросы лишь исключительной
важности.

     22 декабря 2001 г., пригород Нью-Йорка

     После  очередного  совещания неформального  клуба  Вашингтона,  сенатор
Коллинз и отставной генерал Боб Хопкинс неторопливо беседовали у камина.
     -- Как зовут ту богиню, покровительницу самоубийц? -- Вспомнил Коллинз.
     -- Иштаб.
     -- А  вы знаете,  генерал, что у  древних  обитателей  Междуречья  была
богиня...
     -- Иштар.  Я знаю. -- Подтвердил  Хопкинс.  --  Богиня скорби и военных
побед.
     -- Вам не кажется странным такое совпадение?..
     -- Я сам  не раз думал об этом, сенатор. Такое приходит  в голову,  что
мурашки по коже.
     --  Одна  богиня шумеров, другая -- майя.  Два  разных  континента,  но
историк сказал бы -- одно имя...
     -- И одна сфера --  смерть. Похоже, древние знали, что военные победы и
самоубийства -- сестры...
     -- В какое время, генерал, принимала свои жертвы ваша Иштар?
     -- В то же, что и Иштаб, сенатор. Третье тысячелетие до нашей эры.
     -- Что это может значить?
     -- Все, что угодно...

     Накануне сенатор встречался с  еще одним своим знакомым. С тем, кого он
знал   уже   десятилетия.   Сначала  как  Джорджа  Робертса,   американского
бизнесмена,  который  помог  ему  в  политической  карьере,  потом как  Юрия
Михеева, опять бизнесмена, но уже русского.
     Коллинз сам  захотел встречи.  По  той причине,  что  вдруг  испугался.
Понял,  что  полученной  от  него Михеевым информации с лихвой хватит на то,
чтобы о сентябрьских событиях люди вспоминали лишь как о прологе.
     Они встретились в аэропорту Женевы, на открытой галерее аэровокзала. Их
разговор писался на пленку. Вот его последняя часть.
     --  Вы сказали, что не желаете  зла Америке? --  Говорил Коллинз.  -- Я
готов  в это поверить, но даже из нашей  сегодняшней  встречи  с вами я могу
сделать  вывод,  что  у вас  против Штатов  существует план,  который нельзя
отразить.  Я хорошо  отношусь к вам, Юрий, но  вы поймете мое  беспокойство.
Получилось, что я своими руками вооружил вас...
     -- Что именно вас волнует?
     -- Что это за план?
     -- Я могу  сказать только общими словами -- это не план против Америки.
Во  всяком случае,  не против ее  граждан. К Америке я отношусь с симпатией.
Речь вообще не о ней. Речь о моей стране. О том,  что она не  может зависеть
от  чьих-то  неуемных амбиций, жить, соседствуя с  сошедшей с ума  империей.
Америка, а вместе с нею и все мы на грани значительно больших бед, чем можно
предположить.
     -- И все-таки, Юрий, это будет новый управляемый кризис?
     -- Да, управляемый, то не мной.
     -- То есть?
     -- Сенатор, вы верите в Бога?
     -- Я христианин, католик. А что вы хотите этим сказать?
     -- Только то, что всем управляет лишь Бог.
     -- Как это начнется? -- В голосе сенатора звучала неподдельная тревога.
     -- Это пусть останется тайной.
     После паузы Коллинз возобновил разговор:
     -- Я думаю, в  истории  США не было излома страшнее, чем нынешний. Если
начистоту, Америка сегодня в руинах -- я говорю даже не о Манхэттене, а о ее
свободах, мечтах. Кажется, у вас в России есть поговорка: лежачих не бьют...
     -- Спасибо  за  знание  русского  фольклора,  сенатор. Но  Россия  тоже
изрядно деградировала за последнее время. Сейчас у нас бьют и лежачих...
     -- Значит, война?
     -- Войны  объявляют  правительства.  Речь  о  другом.  Это  не  теракт,
Коллинз. Это другое. Это касается душ...

     Голоса  на  магнитофонной  пленке  перекрыл  сначала  звук  взлетающего
самолета,  затем --  объявление диктора  аэропорта  о начале  регистрации на
какой-то рейс.
     Человек, слушающий запись,  чертыхнулся, начал крутить рычажки звука  и
тембра.
     Голоса вернулись так же внезапно, как и пропали.
     ... -- Это возможно?
     -- Да, сенатор.
     -- Как это будет выглядеть?
     -- Как говорится, есть варианты.
     -- И когда это начнется?
     --  Я  бы увязал это  с  некоторыми обстоятельствами. Скажем,  с  тремя
событиями.
     -- Можете их назвать?
     --  Два  первых  могу.  Это  покушение  на   Буша   и  появление  новой
геополитической  доктрины,   инициатором  которой   будет,   скорее   всего,
Бзежинский...
     -- Вы полагаете, Бушу следует опасаться за жизнь?
     -- Во всяком  случае, тем, кто играет эту игру, Буш уже  не  нужен. Это
будет прологом к новой истории. Выстрел, как с Кеннеди, или что-то новенькое
.  Возможно, и -- компромат, обвинение в измене, в  причастности  к "черному
сентябрю"...
     -- А доктрина Бзежинского?..
     -- Идеология новых Штатов. Глобализация по-американски. Вы откройте его
последню