тот  увидел ужас,
спрятанный где-то в самой глубине стариковских маленьких глаз.
     - Я сейчас, - сказал Сударь, - я вернусь через полчаса, мне в контору
надо.
     - Перекусите, - снова предложил скрипач.
     - После, когда вернусь.
     - Хорошо. Я еще побуду дома с часок.
     Сударь нажал кнопку вызова лифта,  но не смог дождаться,  пока придет
кабина,  потому что все в  нем дрожало от  нетерпения.  Он  бросился вниз,
перепрыгивая через три  ступеньки.  Таксист,  стоявший у  подъезда,  ходил
около машины, свирепый и молчаливый. Он с силой захлопнул дверь и сказал:
     - Снова без чемоданов? Теперь мамы нет?
     - Что, денег тебе мало? - спросил Сударь. - Мы еще только на трешницу
наездили, а ты от меня пятерку получил. Давай обратно, там, где были.
     - Что я, помню, где мы были?
     - Гони, я напомню...


     Росляков позвонил в дверь. Арон Маркович спросил:
     - Кто там?
     - Из домоуправления.
     - У нас только что были из домоуправления.
     - Откройте, - сказал Росляков тихо, - хотя бы на цепочке.
     Арон Маркович открыл дверь.  Валя уперся в нее коленом,  чтобы тот не
захлопнул, и показал свое удостоверение.
     - Я из угрозыска. Скажите, у вас сейчас никто не был?
     - Только что ушел слесарь, - шепотом ответил Арон Маркович.
     - Откройте,  пожалуйста,  дверь,  -  попросил Росляков.  - Не бойтесь
же...
     - Откройте же дверь!  -  крикнул Кока. - Старый конспиратор, Арон! Вы
боитесь собственной тени.
     Росляков вошел в квартиру и спросил:
     - Он высокий, этот слесарь?
     - Да.
     - Черный?
     - Да.
     - В босоножках и в красной тенниске?
     - Да.
     - И чемоданчик у него был серый?
     - Был.
     - Можно позвонить?
     - Конечно.
     Росляков снял трубку, набрал номер ближайшей милиции и попросил:
     - Это   из   спецгруппы  Садчикова.   Наши  люди  должны  выехать  из
управления. Ваше отделение рядом. Подошлите сюда срочно оперативников. Да.
Это Росляков. Да. Он уже здесь был.
     Арон Маркович спросил:
     - Кто "он"? Слесарь?
     - Какой он, к черту, слесарь! Убийца.
     Арон Маркович сел на табурет, жалко улыбнулся и сказал:
     - Кока,  налейте мне валокордина.  Я  же  говорил...  А  мне никто не
верил...
     - Что вы говорили?
     - Ах,  это не вам...  Это я говорил юноше в такси, а он так издевался
надо мной, так издевался...


                              Самый верхний

     Костенко подходил к  подъезду,  в котором жил профессор Гальяновский.
Он даже не подходил,  а,  правильнее сказать,  подбегал,  потому что такси
найти не смог,  а если бы и нашел, то вряд ли уговорил бы шофера везти его
в долг, без денег. Костенко думал, что Сударь должен быть где-нибудь рядом
с  домом,  ожидая Читу.  Но  около  дома  никого не  было,  он  это  видел
совершенно ясно, потому что шел по другой стороне улицы, чтобы был больший
обзор.  Когда  он  начал переходить улицу около подъезда,  в  десяти шагах
перед ним заскрипела тормозами "Волга" с  синими шашечками на дверцах.  Из
машины вышел Сударь. Костенко пошел следом за ним к лифту.
     - Погодите, товарищ, - сказал он, - мне тоже наверх.
     Сударь пропустил его вперед и спросил:
     - Вам какой?
     - Самый верхний.
     Сударь закрыл дверь и нажал кнопку пятого этажа. Лифт медленно пополз
вверх. Солнце то заливало кабину ослепительным желтым светом, то наступала
темнота,  когда начинался пролет.  Пять раз солнце врывалось в  кабину,  и
пять раз наступал тюремный сумрак.
     На  пятом этаже кабина остановилась,  и  Костенко увидел на  площадке
дверь.  Она была прямо перед дверью лифта.  На  двери -  медная пластинка:
"Академик Гальяновский".
     Сударь вышел из  кабины лифта и,  не оглядываясь,  захлопнул за собой
дверь.  Костенко неслышно отпер ее  и,  быстро достав пистолет,  тронул им
Сударя.
     - Тихо, - сказал он. - Руки в гору.
     Сударь обернулся, будто взвинченный штопором, и полез в задний карман
брюк.  Костенко понял -  пистолет.  Тогда, быстро размахнувшись, он ударил
Сударя рукояткой своего "Макарова".  Ударил так,  чтобы  оглушить.  Сударь
прислонился к  стене,  и  руки у него обвисли.  Костенко достал из заднего
кармана его брюк пистолет, сунул себе за пояс и сказал:
     - Подними чемодан.
     Сударь открыл глаза и сонно посмотрел на Костенко.
     - Не надо, Сударь, - так же тихо сказал Костенко, - не пройдет номер.
Не надо мне лепить психа, не поверю... Поднимай барахло!
     Сударь поднял чемоданчик.  Костенко открыл дверь  лифта  и  пропустил
туда Сударя. Нащупав ручку, он, не поворачивая головы, захлопнул дверцу.
     Нажал кнопку первого этажа,  но вместо того, чтобы кабине пойти вниз,
длинно и зловеще затрещал звонок тревоги.  От неожиданности Сударь подался
вперед. Костенко уперся пистолетом ему в живот и сказал:
     - Пристрелю.
     Не  отводя глаз от  лица Сударя,  он перевел руку выше и  снова нажал
кнопку.  Кабина пошла вниз.  Из темноты пролета она спустилась к  окну,  и
желтое солнце хлынуло в кабину стремительно и осветляюще ярко.
     "Сейчас  может  начаться,  -  подумал Костенко.  -  Сейчас  он  может
кинуться на меня, потому что я слеп из-за солнца".
     Он сжал пистолет еще крепче и упер локоть в ребра.
     Снова  наступила темнота.  Лицо  Сударя выплыло,  как  изображение на
фотобумаге,  когда ее опускаешь в  проявитель.  Его лицо казалось Костенко
смазанным, словно снятым при плохом фокусе.
     "Сейчас снова будет солнце,  -  подумал он,  -  и  еще три раза потом
будет солнце, черт его задери совсем..."
     - Убери пистолет, - попросил Сударь, - ребру ведь больно.
     - Потерпишь.
     - Убери. Я гражданин, я требую.
     - Ты у тети Маши требуй. У меня просить надо, Сударь.
     "Еще  два  раза  я  буду слепым.  Потом надо будет выводить его.  Мне
нельзя поворачиваться спиной.  Ага,  я заставлю его обойти меня.  Нет,  не
годится.  Он решит,  что я боюсь,  и начнет драку.  Стрелять нельзя,  а он
здоровее меня, сволочь".
     Все. Стоп. Лифт, подпрыгнув, остановился.
     Дверь распахнулась сама по себе.
     "Неужели  его  человек?!   -   пронеслось  в  мозгу  у  Костенко.   -
Оборачиваться нельзя".
     - Успел! - крикнул Росляков. - Это я, это я, Славка!
     Костенко шумно вздохнул и сделал шаг назад.
     - Давай топай, милорд, - сказал Костенко, - быстренько...


     В  кабинете  Садчикова,   после  обыска,  Костенко  предъявил  Сударю
постановление на  арест.  Тот  внимательно  прочитал  все,  что  там  было
написано, осторожно положил бумагу на краешек стола и сказал:
     - Никаких показаний давать не  буду,  подписывать тоже не буду.  Если
хотите со мной поговорить, дайте марафета. Я иначе не человек.
     - Наркотика ты не получишь, - сказал Костенко. - Это раз. Подписи нам
твои не нужны. Это два. И показания - тоже. Это три. Понял?
     - Ты меня на пушку не бери, я сын почетного чекиста.
     - Ты  сын подлеца,  запомни это,  и  никогда впредь не  смей называть
своего отца чекистом. Он им не был.
     - Я вызову сюда прокурора.
     - Не ты, а я вызову прокурора.
     - Какое имеешь право называть меня на "ты"?
     - А ну, потише, и не хами. Все равно наркотика не получишь.
     - Я требую прокурора! Прокурора! Марафета! Прокурора! Марафета!
     Сударя прорвало - началась истерика.


     Когда Садчикову рассказали про звонок из прокуратуры -  требуют взять
под  стражу  Леньку Самсонова.  -  он  хлопнул по  столу  папкой так,  что
подскочила телефонная трубка.
     - Перестраховщики, - сказал он. - Ни ч-черта не понимают!
     - Позвони к ним,  -  сказал Костенко.  - Надо инициативу перехватить,
потом может быть поздно, если он постановление выпишет.
     - Ну и ч-что я с ним б-буду говорить?
     - А  ты  с  ним не говори.  Ты с  ним скандаль.  Это иногда помогает.
Особенно если правда на нашей стороне.
     - Т-ты же знаешь - я не умею с-скандалить...
     - Пора бы и научиться.
     - М-может, ты позвонишь?
     - Нет.  Это надо сделать тебе.  Ты -  старший.  Я готов идти вместе с
тобой куда угодно,  ты это знаешь.  Но звонить надо тебе... Уважай себя...
Уважай так хотя бы, как мы тебя уважаем...
     Садчиков позвонил в прокуратуру:
     - Послушайте,  это  С-садчиков говорит.  Почему вы  с-считаете нужным
арестовать Самсонова?
     - Потому что имело место вооруженное ограбление кассы.
     - Х-хорошо, по при чем з-здесь Самсонов?
     - Он был там с бандой.
     - Н-ну был. По глупости.
     - Вот вы и докажите, что это глупость. И пререкания тут излишни.
     - Эт-то  не  пререкания,   поймите.  П-парня  мы  погубим,  если  его
п-посадить. Он же верил нам. Он помог нам задержать бандитов...
     Следователь прокуратуры был старым и  опытным работником.  Он считал,
что лучше и безопаснее перегнуть палку, чем недогнуть ее. Так он полагал и
ни разу за всю свою многолетнюю практику не ошибся.  Во всяком случае, так
ему казалось.  И не важна,  по его мнению,  степень тяжести преступления -
наказуемое обязано  быть  наказано.  А  что  принесет  наказание -  гибель
человеку или  спасение,  -  это уже другое дело,  к  букве закона прямо не
относящееся.
     - Товарищ Садчиков,  -  сказал следователь,  - мне кажется, не наше с
вами  дело  корректировать  законы.   Они  написаны  для  того,  чтобы  их
неукоснительно исполнять.
     - З-законы написаны для  того,  чтобы их  и-исполнять,  это верно,  -
ответил Садчиков,  -  но  их  правильно понимать надо,  если  речь  идет о
спасении семнадцатилетнего человека.
     - Вы мне передовиц не цитируйте,  я газеты сам читаю.  Выполняйте мое
предписание, а там разберемся.
     - Б-будет поздно потом разбираться.
     - Разобраться никогда не поздно.
     - Д-до свидания.
     - Пока. Когда вы его возьмете?
     - Н-не знаю.
     - Товарищ Садчиков, ваш ответ меня не устраивает. Я сейчас же позвоню
комиссару.
     - В-валяйте.
     Садчиков осторожно положил трубку и  снова выругался.  И потом быстро
поднялся и, не глядя на Костенко, выбежал из кабинета - к комиссару.


     Комиссар держал трубку телефона плечом,  а  руки  у  него были заняты
ремонтом зажигалки.  Он  дымил папиросой,  слушал сосредоточенно,  хмуро и
лишь изредка повторял:  "Ну,  ну,  ну..." Починив зажигалку, он перехватил
трубку рукой и, перебив своего собеседника, сказал:
     - Ерунду вы,  милый мой, порете. Даже мне странно от вас это слышать.
Ладно,  хорошо,  посадим Самсонова,  успокойтесь, только я в данном случае
согласен  с  Садчиковым,  а  не  с  вами,  и  завтра  же  буду  говорить с
прокурором.
     Потом взорвался:
     - Да при чем здесь либерализм?  При чем здесь ответственный папаша? Я
б папашу с мамашей посадил, а не его! Вы его по карточке знаете, а я с ним
целый день провозился!  Ладно,  хорошо, мы попусту тратим время. Я сказал,
что посадим, но согласен в данном случае с Садчиковым и в понедельник буду
драться. Вот так. Все.
     Положил трубку, поднял голову, хмуро посмотрел на Садчикова и сказал:
     - Придется его забирать. Ничего, посидит недельку, а там отобьем.
     - Т-товарищ комиссар...
     - Ну?
     - Это ошибка,
     - Пожалуй, что так.
     - Неужели нельзя связаться с прокурором города?
     - Его нет, я уже звонил.
     - З-заместитель?
     - Он тоже на совещании.
     - Н-но вы в понедельник действительно будете за него драться?
     - Боксерские перчатки приготовь.
     - Товарищ комиссар...
     - Ты меня не обхаживай, Садчиков, я не девушка. Выполняй то, что тебе
предписано,  и  скорее заканчивай все  с  Читой  и  Сударем.  Молодцы твои
ребята, просто истинные молодцы.
     - М-может, подождем с Ленькой до понедельника?
     - Садчиков,  я  повторил  тебе  уже  три  раза  -  выполняй  то,  что
предписано. Холку потом мне будут мылить, а не тебе. Так или не так?
     - Так.
     - Ну и топай. А потом отоспись, на тебе лица нет.
     - Машину можно вызвать?
     - Зачем?
     - Леньку взять.
     - Что у тебя, оперативных нет?
     - Я за ним на оперативной не поеду.
     - Психолог.
     - П-приходится.
     - Что,  открытую "Чайку" прикажешь подать?  Долго ты  будешь на  моем
долготерпении играть,  а?  Дам  тебе  "Волгу"  и  поступай так,  как  тебе
подсказывает здравый смысл.
     - Прошу р-разъяснить.
     - У самого зубы есть - поймешь, если понять хочешь.
     - Но я действительно не понимаю...
     - Ну и плохо, если не понимаешь...
     - Позвольте мне перепоручить это дело Костенко?
     - А это как хотите, - сухо ответил комиссар.
     - Р-разрешите идти?
     - Р-разрешаю,  - снова передразнил его комиссар и осторожно подмигнул
левым глазом.


     Успокоившись после  истерики,  Сударь  поудобнее уселся  на  стуле  и
спросил:
     - Что вы мне предъявляете? И с кем я вообще имею честь беседовать?
     - Вам документы показать или, быть может, поверите на слово?
     - Москва словам не верит.
     - Это что, вы - Москва?
     Росляков засмеялся, а Костенко сказал:
     - Ну, извини, Сударь, извини...
     - Моя фамилия Росляков, я старший инспектор.
     - А я - Костенко.
     - Звучит,  прямо скажем, грозно. Только Костенко - не Олег Попов, мне
бы еще и должность.
     - Начальник балетной школы.
     - Странно. Начальник - и вдруг занимается такой мелкой сошкой, как я.
     Садчиков изучающе разглядывал Сударя. Потом зло спросил:
     - Ну, в м-молчанку долго будем играть?
     - До конца.
     - Это к-как понимать?
     - Как угодно.
     - С Читой хочешь повидаться?
     - Не знаю никакого Читы.
     - Н-надо говорить "никакую", чудачок, - усмехнулся Садчиков. - Откуда
знаешь, что Чита - мужик, а не мартышка?
     - По наитию определил.
     - В-веселый ты парень. За что Витьку убил?
     - Что?
     - Л-ладно,  ладно, глазки мне не делай. Я спрашиваю, за что ты у-убил
Витьку?
     - Да я никакого Витьки не знаю.
     - Ганкина не знаешь?
     - Не знаю.
     - Ш-шофера не знаешь?
     - Не знаю.
     - И Надьку не знаешь?
     - И Надьку не знаю...
     - А чемодан твой поч-чему у Ганкина в пикапе лежал?
     - Вот  спасибо родной милиции!  У  меня как  раз неделю назад чемодан
сперли.
     - Ж-жулики?
     - А кто ж еще! Плохо вы с ними боретесь... Кривая преступности ползет
вверх. Стыдно, милиция, стыдно. А невинных берете.
     - Невинный - это ты? - поинтересовался Росляков.
     - Я.
     Костенко сказал:
     - Ну, извини, Сударь...
     - Я-то, может, извиню, а прокурор вас по головке не погладит.
     Росляков отпер  шкаф  и  достал оттуда ботинки,  изъятые у  Сударя во
время обыска.  Слепок следа возле убитого милиционера Копытова был  явно с
этих ботинок.
     - Это ваши? - спросил Валя.
     Сударь равнодушно посмотрел на  ботинки,  но  Садчиков заметил что-то
стремительно-быстрое, пронесшееся у него в глазах.
     - Что же вы молчите?
     - Т-ты отвечай, Сударь.
     - Нет, вроде бы не мои, - сказал Сударь, - нет, точно не мои. Я такую
обувь не ношу.
     - Что, плоскостопие? - поинтересовался Костенко.
     - Да.
     - Ладно, сделаем экспертизу.
     - А зачем ее делать? Мы ведь беседуем, протокола у нас нет...
     - Н-ну что ж,  з-значит, не будем делать экспертизы. Только ботинки у
тебя в квартире изъяты, в присутствии понятых, понимаешь ли...
     - У меня к тебе несколько вопросов, - сказал Костенко.
     - Да нет,  -  улыбнулся Сударь,  -  это у меня к вам один вопрос:  на
каком основании я арестован? Что за произвол?
     - Ага,  - сказал Костенко, - произвол, говоришь? Плохо дело. Произвол
- это нехорошо. Тогда ступай отдохни в камере.
     - Отвечать вам придется,  -  повторил Сударь,  -  за  арест невинного
человека придется вам отвечать.
     - Не то с-слово говоришь.  За "невиновного" надо говорить. Н-невинный
- это из другой серии.
     Росляков вызвал конвой, и те пять минут, пока ждали конвойных из КПЗ,
все  три  товарища  сидели  вокруг  Сударя  и  спокойно  разглядывали его.
Садчиков - всего его, Костенко - лицо, а Росляков - руки. Сударь глядел на
них и  улыбался краешком рта.  Только левое веко у  него дергалось -  чуть
заметно,  очень быстро.  А так -  спокойно сидел Сударь,  совсем спокойно,
здорово сидел.
     - Завтра с  утра побрейся,  -  посоветовал ему Костенко,  -  мы  тебе
парикмахера вызовем.  А то из касс опознавать придут, из скупки тоже, жена
Копытова -  старичка-милиционера на тебя посмотрит, жена Виктора, которого
ты сжег сегодня, - им всем надо посмотреть на тебя.
     Сударь раздул ноздри, замотал головой и начал быстро повторять:
     - Марафета! Марафета мне! Марафета дайте!


     Костенко и  Росляков пошли из управления пешком.  Весна сделала город
праздничным.  Свет  в  окнах  казался иллюминацией.  В  высоком белом небе
загорелись первые звезды.
     - Слушай, Слава, давай пойдем в консерваторию, а?
     - Ну, давай.
     Билетов в кассе не оказалось,  у барыг купить они ничего не смогли, а
дежурный администратор только развел руками. На всякий случай он спросил:
     - А вы, собственно, откуда?
     - С Мосгаза, - ответил Росляков, - молодые инженеры.
     - Увы, дорогие товарищи инженеры, ничем вам помочь не смогу.
     Когда они вышли на улицу, Росляков сердито чертыхнулся:
     - А сказать ему, что мы из розыска, сразу б дал билеты.
     - Контрамарки б дал.
     - С  контрамаркой себя  чувствуешь бедным родственником.  Я  пару раз
сидел по контрамарке. То и дело гоняли с места.
     Костенко посмотрел на Рослякова.  Он был невысок,  с виду худощав,  в
очень модном костюме с  двумя разрезами на пиджаке,  в  остроносых туфлях,
начищенных до  зеркального блеска,  с  университетским значком на лацкане.
Когда Костенко кончал юридический факультет,  Росляков поступал на  первый
курс.  На  факультете много говорили про  него.  Росляков был  тогда самым
молодым мастером спорта по самбо.  Когда он пришел в  управление и попал в
группу  Садчикова,  первый  же  вор,  с  которым ему  пришлось "работать",
сказал:
     - Чего вы мне стилягу подсунули? Я фертов не уважаю.
     Валя тогда очень рассердился,  но себе не изменил, на работу он ходил
по-прежнему в неимоверно модном костюме;  с ворами всегда говорил на "вы",
был  предельно вежлив,  и  только однажды,  когда забирали одного бандита,
который оказывал вооруженное сопротивление,  он так скрутил ему руку,  что
тот потерял сознание, а придя в себя, сказал:
     - Начальник, вы - ничего себе. В законе. Я вас уважаю за силу.
     Это  стало  известно  в  уголовном  мире,   и  с  тех  пор  Валю  там
побаивались.
     - Ну, что дальше? - спросил Костенко. - Плакала твоя консерватория.
     В  управлении знали  эту  страсть Рослякова.  Треть  своего оклада он
тратил  на  консерваторию  и  Зал  Чайковского,  не  пропуская  ни  одного
сколько-нибудь  интересного  концерта.   Началось  это  у  него  случайно.
Однажды,  еще  учась в  университете,  он  пошел послушать концерт Евгения
Малинина.  Тот играл Равеля, Скрябина, Шопена. Сначала Валя сидел в кресле
спокойно,  но,  когда Малинин стал играть Равеля, его пьесу о море и утре,
об  одиночестве на  песчаном берегу,  когда  вокруг  никого нет  и  только
далеко-далеко видны  рыбацкие сети,  черные на  белом  песке,  Валя  вдруг
перестал чувствовать музыку,  но ощутил ее в себе.  И музыка заставила его
видеть все так, словно это происходило наяву, именно сейчас и только с ним
одним.
     Росляков сидел  в  кресле напряженно,  поджавшись,  а  когда  пианист
кончил играть,  Валя весь обмяк и  ощутил огромную блаженную усталость.  А
потом был "Революционный этюд" Шопена,  и мурашки ползли у Вали по коже, и
дышалось ему трудно,  потому что стремительной кинолентой шли у него перед
глазами видения -  его  видения,  понятные только одному ему  и  совсем не
совпадавшие с  тем,  что  было  написано  в  маленьких брошюрках,  которые
билетеры продают у входа.
     - А ты, конечно, хотел бы на "Дядю Ваню"? - спросил Росляков.
     Когда люди проработали бок  о