попросили
Костенко.
     - Я говорю, - ответил Костенко.
     - Здравствуйте, это Шрезель.
     - Кто?
     - Ну  вы  были  у  меня,  помните?  Был  разговор  о  Назаренко  и  о
Ламброзо...
     - А... Доброе утро, здравствуйте...
     - Я тут встретил одного нашего приятеля,  он учился на курс ниже, так
он  месяц  назад  видел Назаренко с  девушкой.  Толстенькая такая.  Он  их
встретил на улице Горького,  около Елисеевского.  Кот звал его в гости,  и
приятель записал адрес.
     - Кто? Кто звал в гости?
     - Назаренко. Мы его звали Котом...
     - Вы просто Вольф Мессинг. Давайте адрес!
     - Он записал адрес на папиросной пачке и потом потерял. Но он помнит,
что девушку звали Надя, а живет она на Пушкинской площади.
     Костенко закурил:
     - Он это помнит точно?
     - Говорит, что да.
     - Спасибо вам, Владимир Маркович.
     - Какая ерунда...
     - Большое вам спасибо, - повторил Костенко и, положив трубку, спросил
Садчикова: - Пушкинская площадь принадлежит пятидесятому отделению?
     - Да.
     - Надо с ними немедленно связываться...
     - А в чем д-дело?
     - Там  Читина зазноба живет.  Надо будет всех девиц по  имени Надежда
просмотреть. Шрезель звонил, говорит, что он там с ней появлялся. В гости,
говорит, к ней приглашал... Адрес дал - на Пушкинской...
     Садчиков сказал:
     - Интересно.
     - Значит, тренеры на сегодня отменяются?
     - Почему же, сейчас пойдем к к-комиссару. Нам еще один человек нужен.
А  вы  пока  отправляйтесь на  улицу  Горького.  И  поближе  к  Пушкинской
держитесь, п-поближе.
     Ленька ждал  их  около памятника Пушкину.  Он  стоял,  задрав голову,
смотрел на бронзового поэта и что-то шептал.
     Росляков подтолкнул Костенко и показал на парня глазами.
     - Да,  -  сказал Костенко, - славный парень. Выцарапаем. Я думаю, все
же выцарапаем.
     - А я боюсь - нет...
     - Почему?
     - Сейчас у нас,  Слава,  волна... Волна против пьянства как источника
преступности.
     - Отобьем, - повторил Костенко, - подеремся...
     - Салют поэтам! - сказал Росляков.
     Вздрогнув, Ленька обернулся.
     - Здравствуйте, - ответил он, - я сегодня еле поднялся.
     - Устал? - спросил Костенко.
     - Устал.
     - Ничего.  Сейчас разомнемся.  Ты иди с Валентином Ивановичем, а я по
той сторонке. Там сейчас тень, я хитрый.


                                Готовятся

     Сударь  умылся,   долго,   закрыв  глаза,  брился  электробритвой  и,
расхаживая по комнате в трусах, говорил Чите:
     - Мы   с   тобой   получаем   семь   косых   -    по-старому.   Делим
по-джентльменски:  тебе половину и  мне  половину.  Прохор позвонит часа в
два,   после  разговора  с   Витькой.   Сразу  после  этого  мы  поедем  к
дедушке-профессору любоваться живописью.
     - А что с Витькой?
     - Полегче вопрос есть?
     - Есть. Водку купить или коньяку?
     - Ни   того,  ни  другого.  После.  Прохор  говорит,  что  по  пьянке
обязательно влипнем. Он говорит, что надо только по-трезвому на дело идти.
Вообще-то он прав, алкоголь в серьезном деле не помощник...
     - Он трехнутый, этот твой Прохор.
     - Не "мой". Наш.
     - Ничего себе "наш"...  Он  косых на  десять нас  с  тобой дурит,  не
меньше. Разве нет? Живопись сейчас в цене...
     - Знаю.  А  как быть иначе?  Кому мы  эту старинную живопись толкнем?
Связей-то  нет...  Или возьми иконки...  Их фарцовщики около Третьяковской
галереи на газовые зажигалки у американцев меняли.  Толку что? Зажигалка -
не деньги...
     - Толку никакого,  а  за квартиру я  уже два месяца не платил.  Боюсь
туда идти.
     - Почему?
     - Не знаю.
     - Киря...  Беги сейчас,  уплати,  делов на два часа.  Может,  сегодня
деньги получим от старика и двинем к "самому синему в мире".
     - Надьку возьмем?
     - Ни к чему это.  Там бабы есть похлестче.  Роскошные по пляжам кадры
ходят...
     - На поезде поедем?
     - Зачем? ТУ-104 есть в Советском Союзе.
     - Боюсь я летать...
     - Не бойся... На машинах больше бьются...
     - Слушай, а у профессора никого дома нет, это точно?
     - Конечно,  точно.  Я туда поднимусь один, а ты следом - через десять
минут.  Три раза стукнешь и скажешь:  "С Мосэнерго".  Я тебе открою.  Если
кто-нибудь будет на площадке - пройди мимо, будто ищешь квартиру, понял?
     - Да.  Только если в квартире кто-нибудь есть, не ходи. Мокрое дело -
расстрел.
     - Что ты говоришь? А я думал - два года условно. Между прочим, почему
ты  боишься идти  домой?  Может,  трепанул кому-нибудь?  У  тебя  язык без
костей... Лучше мне правду скажи - трепанул?
     - Я не идиот.
     - Ты киря, а не идиот, это точно... Давай поднимайся, жрать будем.


                               Хорошее имя

     К  двенадцати часам дня у  Садчикова на столе были адреса сорока двух
Надежд  с  Пушкинской площади.  Тридцать две  отпали сразу  же:  это  были
женщины далеко  не  первой  молодости,  матери семейств и  бабушки.  Потом
отпало еще пять Надежд - девочки до пятнадцати лет. Осталось пять девушек,
которых  надлежало проверить в  течение  ближайшего часа.  Садчиков вызвал
машину, чтобы ехать в пятидесятое отделение милиции. Собираясь, он думал о
том,  как сейчас мало девочек с таким прекрасным именем -  Надежда. Раньше
тридцать две на дом, а теперь десять.
     Надо бы позвонить Гале.  Все милицейские герои в кино звонят домой, а
жены спрашивают, что они ели за завтраком. Галка сейчас мне выдаст: почему
не позвонил вчера?  А  она уже спала в  два часа.  У  нее вчера опять было
дежурство,  а она с вечерних дежурств приходит выжатая,  как лимон. И спит
до десяти.  А сейчас двенадцать.  Надо было позвонить два часа назад,  а я
сидел в отделении.  В кабинете полно народу.  Галка начала бы меня пытать,
что случилось,  а мне было бы неудобно ей отвечать при всех,  потому что я
должен врать,  а это со стороны смешно.  Странный народ женщины.  Из ребра
сотворены как-никак.  Ребро  не  череп.  Ни  черта  не  хотят понимать,  а
объяснять -  унизительно для самого себя.  Когда женишься, думаешь, что на
самой умной.  Все поймет,  всегда поможет.  Грех мне,  конечно,  на  Галку
сердиться,  но  иногда и  она  такое  колено загнет,  что  потом неделю не
опомнишься.
     Садчиков вздохнул и  набрал номер своего домашнего телефона.  Голос у
Галины Васильевны был усталый и тихий.
     - Галка,  -  сказал Садчиков как можно веселее, - привет! Ну, что ты?
К-как дела?
     - Изумительно! - коротко ответила Галина Васильевна и замолчала.
     - Что ты молчишь?
     - Мне  надо  петь?  Или  станцевать у  телефона?  Неужели ты  не  мог
позвонить вчера?
     - Я поздно освободился и не хотел тебя будить.
     - Я ведь тоже человек.
     - Догадываюсь.
     - Сегодня тебя ждать?
     - Я позвоню.
     - Завтра днем?
     - Ч-что ты, Г-галочка?! Может быть, и сегодня...
     - До свидания, - сказала она, - всего тебе хорошего.
     Садчиков в  сердцах швырнул трубку  на  рычаг  и  вышел  из  комнаты,
хлопнув дверью.


                             Надежда Мамонова

     - Эх,  милый ты мой начальник,  - сказала бабка певуче, - бог, он все
видит, все прегрешенья людские и все людские доблести.
     - Конечно,  -  согласился Садчиков и утвердительно покачал головой, -
это вы, бабуся, в-верно говорите. А Надя когда придет?
     - Она  всегда  тут,  -  сказала бабка  и  тронула себя  где-то  около
ключицы.
     - В сердце? - спросил Садчиков.
     - В  нем,  -  убежденно ответила бабка и вытерла слезу,  которая то и
дело закипала у  нее в  левом глазу.  Садчиков понял,  что бабка перенесла
инсульт, от этого у нее так часто собирается слеза в уголке глаза.
     - Ну, а здоровье как у вас?
     - Нет теперь на земле здоровья,  - сказала бабка. - Вон у моей мамаши
нас тринадцать человек было,  а у Лешки-то,  у сына мово,  - одна Надюшка.
Мужик с виду сильный, а на большее не вытянул, как на одну девку. Четверых
у  меня  на  войне  убило,  а Лешка самый младшенький,  ему пятьдесят три,
выжил.  А лучше б и не выживал.  Куском хлеба старуху корит, с дома гонит.
"Теперь,  -  говорит,  -  все работают,  давай,  - говорит,  - мама,  и ты
вкалывай".  А Надюшка,  дай ей господь  наш  всевышний,  ангел.  Кто  меня
кормит, поит и обувает? Кто меня на земле держит? Надька. Труженица девка.
Днем в магазине,  вечером в техникуме,  а ночью у корыта да на кухне.  Так
вот я тебя и спрашиваю, сыночек, есть бог на земле или нет?
     - На земле нет, а в н-небе - наверное.
     - Сам-то крещеный?
     - Не знаю.
     - Как же ты не знаешь, сынок, а? Это дело все знают!
     - Я сирота, м-мамаша, меня в приют подкинули.
     - Ах ты, горемыка! - запричитала бабка. - А гляди, обратно, боженька.
Вон ты какой долдон с его милости вымахал.  Верста верстой. Раньше такие в
лейб-гвардии его величества государя императора служили. Мой дед в гусарах
был,  в ампериалистическую его положили.  Два метра росту имел. Как столб.
Надька в его пошла.  Красавица,  рослая,  не то что пигалицы сейчас ходят,
безо всякого женского достоинства. Грудей нет, чем детей-то кормить будут?
С пальца не пососешь, а у нонешних не цицка, а кукиш...
     - А к-карточки Нади есть?
     - Есть, миленький, есть. Вона, в альбомчике, на комоде стоят.
     Управдом взял альбом и передал его Садчикову. Надежда Мамонова строго
глянула на Садчикова. Глаза у нее были маленькие. Рядом с ней стоял парень
в форме летчика.
     - Жених? - спросил Садчиков.
     - Жених, - вздохнула бабка, - тут в переулке жил.
     - Ничего парень?
     - Да ничего так...  Щупленький только.  Ручищи длинные,  а худые, как
твои  плетки.  В  плечах тоже неширокий,  щупленький.  Я Надьке-то говорю:
щуплый - он и есть щуплый.
     - Бабуся, - спросил Садчиков, - а Костя д-давно не ходил?
     - Давно.
     - Поругались?
     - Да нет... Он же теперь в Белоруссии служит.
     - Жених?
     - Ну да. Костька его зовут.
     - Нет,  я про того Костьку с-спрашиваю,  про черненького, со шрамиком
на лбу, Назаренко его фамилия.
     - Ты, сынок, на Надежду напраслину не возводи. Она себя соблюдает, не
то что некоторые.
     Садчиков распрощался с бабкой и, выйдя от нее, позвонил в отделение.
     - Пожалуйста,  пошлите кого-нибудь из о-оперативников в продмаг номер
сто пятьдесят два,  на углу...  Да,  да,  там...  Вызовите Надю Мамонову и
поспрашивайте ее  о  Назаренко.  Может,  с-слыхала.  Да.  Я  позвоню через
полчаса. До свидания.


                             Надежда Сергеева

     Дверь открыл рослый парень,  выбритый до синевы,  в черном спортивном
костюме.  Садчиков поджался: чутье подсказало ему, что он нашел именно то,
что искал.
     - Из  райжилотдела,  -  бросил он  и  обернулся к  управдому.  -  Ну,
показывайте, где здесь менять перекрытия.
     Управдом быстро взглянул на Садчикова и все понял. Военный в прошлом,
он сразу же сориентировался в обстановке и вошел в квартиру первым.
     - Где ответственные съемщики? - спросил управдом парня.
     - Надя, - крикнул тот, - к тебе пришли!
     Надя  вышла  из  ванной  в  халатике,  босиком.  Она  лениво оглядела
пришедших и спросила, зевнув:
     - В чем дело?
     Лицо у нее было помятое,  с синяками под глазами,  чуть оплывшее,  но
все же очень милое.
     - Тут  у  вас  перекрытия подгнили,  -  сказал управдом,  -  нам надо
посмотреть полы. В комнаты войти можно?
     - Идите, - ответила Надя.
     Садчиков долго простукивал пол  в  передней,  поглядывая при  этом на
обувь,   стоявшую  под  вешалкой.   Потом  он  вошел  в  комнату,   увидел
неприбранную кровать,  остатки  еды  на  столе,  порожнюю бутылку  "Букета
Абхазии" и пепельницу, полную окурков.
     - Вторую к-комнату откройте, - попросил он.
     - Она открыта, - ответила Надя, - там сестра живет.
     Во  второй комнате никого не  было.  Потом  Садчиков зашел  в  ванную
комнату и на кухню. Там тоже было пусто. Он вернулся в комнату, улыбнулся,
погрозил Наде пальцем и сказал:
     - В-вот я вас хорошо п-помню, а вы меня забыли.
     - Откуда же вы меня помните?
     - А н-нас Костя знакомил.
     - Где?
     - Д-да здесь, около киоска.
     - Может быть,  - ответила Надя и пояснила парню: - Чего смотришь, это
муж, Костя, он в ресторане сидел, помнишь?
     - Назаренко, - подсказал Садчиков.
     - Ну да, - повторила Надя. - Кот.
     - В-вы  еще  долго  будете  д-дома?   -   спросил  Садчиков.   -   Мы
водопроводчика должны п-прислать...
     - Ломать?
     - Нет,   -   сказал  управдом,  -  текущая  профилактика,  ничего  не
потревожим...
     - Часа два еще пробудем,  -  посмотрев на  своего приятеля,  ответила
Надя, - да, Сережа?
     - Конечно.
     - А тебе когда на стадион? Не опоздаешь?
     - Нет, дорогая, - ответил парень, - не опоздаю...
     - А К-кот где? - спросил Садчиков. - О-обещал позвонить - и пропал.
     - Мы  с  ним  поссорились,  -  ответила Надя,  повернувшись к  Сереже
спиной,  и  сморщила лицо.  Осторожно подмигнула Садчикову и выдохнула:  -
Разводиться будем.
     - Ж-жаль,  -  сказал Садчиков,  -  он ведь хороший п-парень. Нужен он
м-мне сейчас. Где найти - у-ума не приложу. Если он придет, то пусть сразу
ко мне позвонит, ладно?
     - Телефон знает?
     - А я з-зайду через часок и оставлю.
     Телефон-автомат был установлен в подъезде,  так что Садчиков,  быстро
набрав номер милиции, мог видеть всех, кто пройдет мимо.
     - Алло,  -  сказал он тихо,  прикрыв рот ладонью,  -  это С-садчиков.
Быстро машину с  людьми ко  мне на  Пушкинскую.  Возьмите ордер на обыск у
п-прокурора. Да. Я в подъезде.
     Садчиков вопросительно посмотрел на домоуправа.
     - В четвертом, - подсказал тот, - въезд со двора.
     - Четвертый, - повторил Садчиков, - въезд со д-двора. Жду.


                            Близко к развязке

     Они ходили по улице Горького пятый час кряду.
     - Леня,  -  сказал Росляков,  - ты просто молодчина. Откуда ты только
знаешь так много стихов? Неужели по школе?
     - У  нас Лев преподает с  восьмого класса,  он  только нас ведет,  мы
поэтому литературу и любим... А другие классы ненавидят. Лев в учебники не
заглядывает и нам не велит. Краткое содержание, язык, образ, кульминация -
это же все чепуха...
     - Да?
     - Конечно.  Читать надо побольше,  тогда все  будет ясно.  Где образ,
какое идейное содержание, в каком месте кульминация. А читают у нас ребята
мало.
     - Почему?
     - Физика,  космос. Это идет. А литература - так, времяпрепровождение.
Несерьезно, говорят.
     - А  мы  литературу любили.  Смотри,  как  забавно:  когда  мы  школу
кончали, то почти все шли в гуманитарные вузы - на юридический, на истфак.
Еще на журналистику многие пытались попасть.
     - Я тоже мечтал...
     - Почему "мечтал"? - спросил Костенко.
     - Меня теперь туда на пушечный выстрел не подпустят.
     - Да  брось ты,  как старуха,  нудеть.  Захочешь -  подпустят.  Важно
захотеть. Это во всяком деле самое главное.
     - Ты сейчас экзамены сдай, - посоветовал Костенко. - Тебе важно школу
хорошо кончить...
     - А я школу не люблю...
     - Это почему же? - удивился Росляков.
     - Я  его понимаю.  Школа прививает нелюбовь к литературе,  -  сердито
буркнул Костенко. - Я Пушкина начал перечитывать уже в университете... А в
школе  нас  мучили  вопросами:  "Каково  социальное  происхождение Татьяны
Лариной?"  и  "Каковы  главные  отличительные черты  "лишнего  человека"?"
Литература - это прекрасное, а про это именно забывают.
     - Сейчас немного полегче,  -  сказал Ленька,  - сейчас все-таки можно
самому  высказывать  точку  зрения...   А  раньше,   говорят,   надо  было
пересказывать,  что писали в учебниках...  И ничего своего... Лев Иванович
ставит пятерку,  если говоришь свое -  пусть даже ошибаешься. А кто бубнит
по учебнику, тем он больше четверки не ставит.
     - Вообще школа сейчас ждет реформы,  - заметил Костенко. - Кое-кто из
моих друзей бранит кибернетику и счетно-вычислительные устройства,  а ведь
именно они будут определять будущее развитие прогресса. Через двадцать лет
в  седьмом  классе  на  партах  будут  стоять  маленькие  счетные  машины,
ей-богу... Один мой дружок, математик, говорит, что в математике произошла
революция:  раньше надо было дать один ответ, в этом был смысл математики,
а  теперь высший смысл  состоит в  том,  чтобы расчленить задачу на  елико
возможно большее  количество вопросов,  а  потом  эти  вопросы  засадить в
счетную машину...  А мы заставляем ребят зубрить формулы;  мозг костенеет,
инициативы нет...
     - Кое-кто из твоих знакомых,  -  сказал Росляков,  -  видимо,  бранит
кибернетику с  этической точки зрения,  опасаясь ее самодовлеющего влияния
на человечество...
     - Потом доспорим,  -  вздохнул Костенко,  - мой парень какие-то пассы
делает, надо пойти посмотреть...
     Он быстро пересек улицу Горького и спросил давешнего оперативника:
     - Что случилось?
     - Вспотел я, - ответил тот, - машу руками, чтоб тело проветрить...
     - Большой ты человек...
     - Испохабили планету,  -  сказал тот, - зима слякотная, весна - как в
Африке, а летом дожди... Завтра вообще тридцать градусов ожидается.
     - Во-во,  -  чертыхнулся Костенко,  -  а поедешь в отпуск, так калоши
надо брать.
     - Земля остывает, скоро все переменится. У меня дед говорит, что зима
обернется летом, а весна - осенью.
     - Прозорливый у тебя дед.
     - Дед что надо. "В наше, - говорит, - время не соскучишься".
     - На что это он, интересно, намекает?
     Оперативник ответил:
     - Он без умысла, что вы...
     Костенко усмехнулся, весело оглядел оперативника и подмигнул ему.
     - Нет, серьезно, - повторил тот, - просто дед с фантазией.
     - Какая у  деда может быть фантазия?  У  деда сплошной реализм должен
быть.  Давай воды выпьем, а то горло совсем пересохло. Сволочь, не идет до
сих пор...
     - Кто?
     - Чита, кто...


     Так и  ходят они по улице.  Говорят о пустяках,  подшучивают друг над
другом, а в голове только одна мысль: где он?
     Внешне  они  спокойны,   даже  несколько  расслабленны.  А  ведь  под
пиджаками не видно,  как напряжены у них мышцы рук и спины; посторонний не
знает,  как устают глаза, потому что надо все время смотреть по сторонам и
искать, и не просто искать, а так, чтобы непременно найти.


                              Виктор Ганкин

     Прохор позвонил в гараж и попросил к телефону шофера Виктора Ганкина.
     - Он сейчас на линии, - ответили ему, - позвоните через час.
     - Не уйдет? Может, он вернется и сразу уйдет...
     - Нет. Он до трех сегодня.
     - Спасибо,  -  ответил Прохор,  - вы ему передайте, пожалуйста, что к
нему Архип Иванович через час перезвонит, ладно?


     ...Через  неделю  после  свадьбы  Виктор  сделал  хорошего  "левака":
перевез за  два  часа  три  холодильника.  "Москвичок" у  него с  кузовом,
свеженький,  всего тридцать тысяч набегал.  Развал, правда, дрянной, левый
передний скат здорово жрет.  Да черт с ним,  со скатом.  Тридцать рублей в
кармане. Любке на платье. В Пассаже продают. Импортное, с красными цветами
по сиреневому фону. Кошмар!
     Женившись, он в рот не брал водки. Раньше-то пил много. И не водку, а
политурку.  Она дешевая, водичкой разбавишь - и ничего, пить можно. В нюх,
правда,  шибает.  И рыгается потом плохо, прямо керосином рыгается, спички
не подноси.  А как Любку встретил,  так перестал пить. Ребята говорят, что
от политурки с мужским делом вроде плохо.  А Любка девка что надо,  за ней
глаз да глаз.  А водочки -  это, пожалуй, можно. Чекушку с удачи. Она ж не
политура,  ее в  магазине государство продает.  И с закуской.  В последний
раз, чего там...
     Орудовец,  задержавший Ганкина по  ерундовому поводу,  не  хотел даже
сначала его штрафовать.  А  потом отправил на  проверку,  дуть в  трубочку
этого самого Раппопорта. Чтоб сдох этот Раппопорт с его трубочкой... Права
отняли.  И  все.  Разнорабочим сколько