ник
обещали быть у прокурора.
     - А если откажет?
     - Федерация есть.
     - Ну а и она?
     - Генеральный!
     - Он тоже?
     - Н-не может быть.
     - А если?
     - Н-не может быть, товарищ комиссар.
     - А не фетишист ли ты, майор?
     - Г-где уж нам уж выйти з-замуж!
     - Смотри, в понедельник изволь мой приказ выполнить - парня забери.
     - Ясно, будет сделано.
     - Шутник ты, Садчиков.
     - С-стараюсь.
     Комиссар поднял трубку, нажал белую кнопку селектора и попросил:
     - Из шестнадцатой ко мне Назаренко приведите.


                             Ночной разговор

     Заспанный Чита вошел в кабинет боком и остановился у двери.
     - Проходи, проходи, - сказал комиссар, - садись...
     - Не беспокойтесь...
     - Это ты беспокойся, хороший мой, мне беспокоиться нечего. - Комиссар
неторопливо закурил,  долго  и  лениво тушил  спичку,  а  потом неожиданно
спросил: - Где ваш дед, кстати, живет?
     - Какой дед?
     - Не играй,  Чита,  -  сразу же включился Садчиков,  -  актер из тебя
п-плохой, просвечиваешься сразу. Где старик?
     - Какой старик?
     - Который машину вам доставал...
     - Прохор?
     - Да.
     - Я его адреса не знаю.
     - Что ж ты, неполноправный какой?
     - Да нет. Сударь тоже не знает.
     - Уж и так...
     - Точно.
     - На, пей чай. С сахаром, - предложил комиссар. - В камере небось так
густо не кладут?
     - Что вы...
     - Вон печенье.  У  меня от  ужина осталось.  Домашнее,  на  сливочном
масле. Бери парочку.
     - Благодарю вас.
     - Воспитанный  ты,   парень,   -   усмехнулся  комиссар,  -  дипломат
просто-напросто... Ну а как ты думаешь, где он может жить?
     - Он вообще-то за городом, мне кажется. А можно еще печеньице?
     - Что, оголодал?
     - Да, несколько...
     Комиссар снова хмыкнул и покачал головой.
     - Прямо дивлюсь на такого деликатного вора.  Приятно говорить - видно
воспитанного человека.
     - Я не вор.
     - А кто же ты? Священник? Или, может, врач-общественник?
     - Я советский гражданин,  товарищ комиссар, я глубоко ошибся и за это
несу сейчас раскаяние.
     - Нести куль можно,  раскаяние -  не  уцепишь,  это  тебе не  мешок с
опилками.
     - Нет,  товарищи,  -  вздохнул Чита, - я ощутимо чувствую, как тяжело
раскаяние.
     Комиссар поморщился и сказал:
     - Знаешь что,  Чита?  Иди-ка ты напрочь со своим раскаянием. Я вашего
брата тридцать пять лет ловлю,  и все одну пластинку крутят,  когда ко мне
попадают.  Брось.  Скучно, я не верю. В тюрьме посидишь, баланду пожрешь -
вот  тогда раскаяние к  тебе придет.  Вот тогда ты  головой о  нары биться
начнешь.  Выть воем будешь:  "Чего мне, дураку, не хватало? Квартира была,
костюм был,  заработок был.  Девки любили!" Ан нет, все побольше грабануть
хочется.  Вот тебе и отольется.  Это я так говорю, если на тебе милиционер
не висит. Если Копытов на тебе - вышку получишь, не иначе.
     У Читы сразу же затряслись руки.
     - Я  не знаю никакого Копытова,  я  не убивал милиционера,  я  вообще
никого не могу убить.
     - Чем ты д-докажешь свое алиби?  -  спросил Садчиков.  - Где ты был в
ночь убийства?
     Чита стал ломать свои длинные пальцы, поднеся их к подбородку.
     - Сейчас,  сейчас я вспомню.  Только погодите одну минуточку. Сейчас.
Ну да, конечно, я в ту ночь был у Наденьки...
     - В какую? Откуда ты з-знаешь, в какую ночь был убит Копытов?
     - Я не знаю...
     - Врешь. Отвечай быстро! Смотри в глаза!
     - Только не бейте меня!
     Садчиков засмеялся.
     - Д-да кто об тебя р-руки станет марать? Наслушался глупостей о нас и
пошел истерику выкручивать. Т-ты лучше мне ответь на вопрос.
     - Вы не спрашивайте так строго. Я не могу, когда строго.
     - Чита, тебе Сударь говорил про убийство? Отвечай правду.
     - Клянусь жизнью - нет! Он мне только дал пистолет.
     - А какой из себя Прохор, Чита? Опиши-ка нам его...
     - Обыкновенный.   Старичок.  С  палкой  ходит  и  говорит  вроде  как
блаженненький. Он мне и дал...
     Чита осекся,  потому что понял:  скажи он слово -  и полетит к чертям
версия о пистолете,  купленном на вокзале.  Садчиков, как показалось Чите,
ничего не заметил,  а комиссар что-то писал на листке бумаги и,  казалось,
вообще в разговоре не участвовал.
     - Ч-чита,  скажи-ка  мне  вот что...  Старик Прохор с  какого вокзала
приезжал?
     - Вроде бы с Курского. Он там нам встречу назначил.
     - Это-то за день перед задуманным грабежом профессора и скрипача?
     - Да.
     Комиссар оторвался от своих бумаг и спросил:
     - Именно там, у Курского, Прохор и дал тебе пистолет?
     - Какой пистолет?
     - Смотри в глаза!
     - Я... смотрю...
     - Ну!
     - Ой, не надо так смотреть на меня...
     - Отвечай!
     - Я не знаю...
     - Да или нет?
     - Нет...
     - Врешь! На рукоятке есть следы пальцев Прохора!
     - Этого не может быть! Он в перчатках...
     - Вот это другой разговор, - улыбнулся комиссар, - а то "нет, нет"!
     - Дурак! - закричал Чита и стукнул себя кулаком по голове. - Осел!
     - Верно,  - согласился комиссар. - Давай еще себя побей, только не до
синяков, а то с меня голову снимут.
     - Что мне теперь будет?  Расстрел?  Скажите мне правду, я умоляю вас!
Только скажите мне правду!  Спасите меня,  я буду во всем вам помогать!  Я
буду все рассказывать обо всех, только защитите меня!
     - Заслуженный артист,  -  сказал комиссар, - тебе только Смердякова в
театре играть. Не кривляйся! Если на тебе нет крови милиционера, если твои
доводы подтвердятся, ты будешь жить.
     - Вы правду говорите?
     - А какой резон мне врать, сам посуди?
     Чита улыбнулся белой, вымученной улыбкой и перестал ломать пальцы.
     - Да, да, - сказал он, - какой вам резон...
     - Ч-чита,  -  спросил  Садчиков,  -  ты  сможешь  узнать  Прохора  по
фотографии?
     - Конечно.
     - Он по ф-фене ботает?
     - Нет, он как поп изъясняется.
     - Матом ругается?
     - Нет, я не слыхал ни разу.
     - Так. Хорошо. Ну а Сударь будет о нем говорить, как думаешь?
     - Нет. Он вообще ни о чем говорить не будет. Вы его не знаете - он же
зверь, железо, а не человек.
     - З-заговорит,  -  пообещал Садчиков, - и н-никакая он не железка. Он
ржа по-одзаборная. Завтра у т-тебя с ним очная ставка будет.
     - Не надо.
     - Б-боишься?
     - Нет, не боюсь, но все-таки не надо...
     - Надо,  милый, надо, - сказал комиссар, - так что ты мужайся. И чтоб
без штучек мне.  Без фортелей.  Вот ручка,  бери печенье, пей чаек, сиди и
пиши мне все про дедушку Прохора.  Подробно пиши,  бумагу не жалей.  Усек,
Чита?
     - Усек, товарищ комиссар.
     - Ну тогда молодец.  И запомни -  гусь свинье не товарищ,  так что ты
меня впредь гражданином величай.
     - Простите, гражданин комиссар.


                            А Сударь-то наглец

     Когда  Читу  увели  в  камеру,   комиссар  внимательно  прочитал  все
написанное им,  а потом передал Садчикову. Покачал головой, отошел к окну,
закурил.  Серый рассвет делал небо бездонным и близким.  Было слышно,  как
дворники подметали улицы.


     Сударь в  камере не  спал и  поэтому,  когда его  привели на  допрос,
глядел волком и на комиссара и на Садчикова.
     - Здравствуй, - сказал комиссар, - садись.
     Сударь, подвинув к себе стул, сел.
     - Благодарить надо.
     - Спасибо.
     - Что, не спится?
     - Почему... Спится.
     - Физиономия у тебя больно бодрая.
     - От характера.
     - Ш-шутник.
     - А это от положения. В моем положении только и шутить.
     - В твоем положении плакать надо, Ромин. Горючими слезами плакать.
     - Москва слезам не верит.
     - Это тоже правильно. Все на себя берешь?
     - Что именно?
     - Все.
     - Я  на  себя  ничего не  беру.  И  если вы  хотите со  мной говорить
по-человечески, прикажите, чтобы марафету дали.
     - А еще чего хочешь?
     - Больше ничего. Только я без марафета не человек, зря время тратим.
     - Ч-человек,  человек,  -  успокоил его Садчиков,  -  самый настоящий
ч-человек.
     - Что касается настоящего,  - поправил комиссар,  - то здесь я крупно
сомневаюсь. Ну, Ромин? Милиционера на себя берешь?
     - Тяжело.
     - Да, пожалуй. Ну а кассу и скупку берешь?
     - И еще Дом обуви, - усмехнулся Сударь, - там калоши понравились.
     - Ах, калоши... Черненькие?
     - Ага.
     - С рубчиком?
     - С ним.
     - И с красным войлоком?
     - Это внутри.
     - Наблюдательный ты парень.
     - А как же. Врожденные способности надо развивать.
     - И память у тебя хорошая?
     - Хорошая у меня память, ничего не забываю.
     - Ну,  молодец,  Ромин,  молодец.  Ганкина-то Витьку помнишь? Ганкин,
видимо, тоже не твой?
     - Валите и Ганкина.
     - Нет,  Ганкин не твой. Ты обо всем этом деле с Ганкиным не знал. Это
дело Прохора.
     - Кого, кого?
     - Прохора.
     - Ах, Прохорова...
     - Ну какой же ты молодец,  Сударь!  - сказал комиссар одобрительно. -
Герой,   супермен!   И  с  Прохоровым  неплохо  придумал.  Только  малость
переиграл,  удивляться не надо было б,  конечно,  это ты верно сработал, а
вот имя на фамилию менять -  слишком уж игра точна, шов заглажен, а у меня
глаз зоркий на это дело.
     - В т-твоих интересах с-сказать нам правду, Ромин.
     - Вы о моих интересах не заботьтесь, не надо.
     - К-как знаешь. А заговорить - заговоришь. Все скажешь...
     - Ничего я  вам  не  скажу,  обожаемые начальники.  Ничего.  Марафета
подкинете - тогда, может, поговорим. Так, без протокола, по-семейному.
     - Вот сукин сын, - удивленно сказал комиссар. - Ну и мерзавец.
     - У вас сила, вы можете надо мной издеваться.
     - У нас сила,  это точно.  А издеваться -  так, Ромин, не издеваются.
Издеваются над  беззащитными женщинами в  кассе и  в  скупке,  над Ленькой
Самсоновым, это называется - по большому счету - издеваться.
     - А по малому?
     - А т-ты наглец, парень, - сказал Садчиков. - Б-большой наглец.
     - Дайте марафета, я тогда отойду, гражданин начальник.
     - Хорошо,  -  сказал комиссар,  -  вопросов больше не  будет.  За два
убийства  и  вооруженное ограбление полагается расстрел.  Это  ты  знаешь.
Чита,  конечно,  вместе с  тобой не убивал -  у него кишка тонка.  Значит,
убивал ты один.  Вещественные доказательства у нас есть.  Все.  Иди.  Иди,
иди,  -  повторил комиссар,  -  конвой в той комнате.  Иди.  И помни: наше
законодательство дает тебе возможность защищаться.  И  самому и  с помощью
адвоката. Помни: суд всегда учитывает, кто бил, а кто стоял рядом. Мы тоже
к  этому прислушиваемся.  Если у  тебя есть хоть малейший намек на алиби -
выкладывай, мы будем этот твой малейший намек анализировать.
     Сударь продолжал улыбаться, но было видно, как сильно он побледнел.


                            Прохор обдумывает

     Прохор лежал и курил. Он курил спокойно, глубоко, с хрипом заглатывая
дым;  внимательно следил за  тем,  как  вспыхивал красный тлеющий огонек и
постепенно становился пепельно-черным.
     Он все понял,  Прохор. Когда он два раза позвонил Сударю и оба раза к
телефону подошел один и тот же мужчина,  Прохору все стало ясно:  мальчики
провалились, в остроге мальчики...
     "Чита меня видел раз, видел с палкой, видел старым. Сударь ничего обо
мне  не  знает.  Девять миллионов -  Москва с  пригородами -  иди ищи.  Но
найдут.  Это точно. Они мильтона не простят. Доигрался, доигрался, старик.
Раньше надо было дело с профессором решать.  Раньше. А связей-то у меня не
было, а что без них сделаешь, без проклятых? Поди держи картины-то в сарае
- сгоришь,  как ракета, они на это дело ЧК бросят, а в ЧК материал обо мне
имеется,  ох,  имеется,  спаси,  господи, сохрани и помилуй... Чита им все
выложит сразу  же  -  нервы  у  обезьяны не  сильные.  Сударь выложит,  но
попозже,  недельки через две.  Когда они со всех сторон зажмут, тогда он и
стукнет про меня.  Что он знает?  Во-первых,  он знает про то,  что у меня
водится наркотик.  Это  для  милиции козырь -  они  по  этой цепке пойдут.
Работать им придется долго, месяца три-четыре, это уж определенно. Да и то
неизвестно,  выйдут ли они на меня.  Они могут на Фридке споткнуться - она
ведь наркотик из аптеки мне перебросила.  И  опять-таки через третье лицо.
Нет, тут, пожалуй, бояться нечего: у Фридки срок, им придется ее тягать из
колонии,  а это волокита,  месяц пройдет,  не меньше. Ладно. Это, пожалуй,
отпадает.  Ну,  а что про меня Сударь знает во-вторых? Да вроде бы нечего.
Милиционер?  Тут  экспертиза меня спасет,  нет  во  мне  силы,  чтоб рукой
человека повалить... Здоровьишко нынче уж не то... Если он развалится, что
мы вместе мильтона били,  -  так и пусть разваливается, я-то в сознанку не
пойду...  Грабеж?  А -  Витьки нет,  сгорел Витенька.  Так что все верно -
вроде бы выскочил я".
     Прохор  затушил папиросу,  прислушался.  Голосили петухи  у  соседки.
Что-то бормотали во сне хозяйкины дети -  Федька и Колька.  На чердаке,  в
теплом бревенчатом подкрышье, пел сверчок.
     "Если все так,  как я думаю,  -  продолжал рассуждать Прохор, закурив
новую сигарету,  -  то  надо сматываться через день-два.  За это время мне
надо найти одного верного человека и  с ним взять профессора -  за полчаса
перед отъездом из  Москвы.  За  десять минут до отхода поезда -  деньги на
бочку.  Потом - в Сибирь, там человек - иголка. Погодим, посмотрим, может,
и выждем чего.  Хотя,  говоря откровенно,  навряд ли.  Кто сможет пойти со
мной к профессору?  Вроде бы никто.  Искать нет смысла, я Сударя год искал
да  год обхаживал.  Сейчас не успею -  времени мало.  Хотя профессора они,
возможно,  под колпаком держат. Надо завтра посмотреть, нет ли поста у его
дома.  Вряд ли, конечно. Им надо меня знать, чтоб там пост оставить, а они
меня не  знают.  По-видимому,  не  знают.  Не должны бы.  А  может,  сразу
поднаточить когти?  Сегодня?  В ночь?  Сел на поезд -  и айда? Сто граммов
наркотика у меня есть -  это капитал, куда мне больше-то? Хватит пока, там
видно будет.  Нет.  Нельзя.  Годков на двадцать меня еще будет, счеты надо
кой с кем свести. Профессор скоро загнется, иконы с Рубенсом к большевикам
уйдут,  ищи потом другого.  А  что,  если Сударику в  тюрьму передачку?  С
цианистым калием в колбаске?  МУР не ЧК -  могут пропустить. Кто у него из
родных есть? Мамаша в Батуми. Плохо. Без паспорта не возьмут. А может, мне
на чужачка проскочить?  Паспорта у  меня еще есть.  Ромин -  чем не Ромин?
Дядя  его,  а?  Тогда  милиционер зависнет навсегда.  Витька уже  навсегда
завис.  Может,  так и поступить?  Может,  переиграю их всех? А послезавтра
вечерком на экспресс - и в Сибирь..."


                               ПЯТЫЕ СУТКИ

                            Снова в Тарасовке

     В  воскресенье рано  утром  около отделения милиции поселка Тарасовка
остановилась серая "Волга".  Из машины вышли Костенко и  Росляков.  Сделав
несколько взмахов руками,  что должно было, по-видимому, означать утреннюю
зарядку, Росляков сказал:
     - Слава, ты чувствуешь, какой здесь воздух?
     - Дымный,  -  сказал Костенко,  - не будь идеалистом. Такой же, как в
столице.
     - Ты черствый человек, старина.
     - А ты сегодня что-то слишком, как я погляжу, радостный.
     - В самый корень смотришь.
     - Ну извини...
     - Да нет, ничего.
     - Как я  понимаю,  проблема личной жизни тебе сейчас не кажется такой
унылой, как позавчера?
     - Зоркий ты человек, Костенко... Беркут... Насквозь видишь...
     Они вошли в отделение, и Костенко ворчливо заметил:
     - Прямо как из рая в ад.  Слушай,  ну почему в наших помещениях такая
тоска? Я раз в "Известия" попал. Вот это да: светло, красиво, модерново! Я
б,  если там работал,  и  ночевать оставался -  так у  них здорово.  А тут
штукатурка сыплется...
     - Так  мы  ж  не  газеты...  И  даже  не  детский санаторий...  Мы  -
карательные органы.
     - А полы в карательных органах подметать надо?
     Дежурный по отделению мельком взглянул на них и  продолжал отчитывать
здоровенного детину.
     - А мне не важно, что ты испытываешь, молодой отец. Напился? Напился.
Песни ночью орал?  Орал.  Достаточно. Тебя прости, потом другого прости, а
где порядок?  Указ знаешь?  Ну и  все.  Вот отсидишь,  поумнеешь,  тогда и
поговорим.
     - Да ведь с радости я.  Сыночек родился,  ну и выпил. Я песни хорошие
пел.  Ну  а  узнает она,  что меня на  пятнадцать суток посадили?  Товарищ
лейтенант,  я какое угодно наказание приму,  только не пишите на работу...
Лучше уж штраф.
     Костенко подошел к дежурному и спросил:
     - Что этот гражданин сделал?
     - Что сделал, то и сделал, а ваше какое дело?
     - Интересуюсь.
     - Дома интересуйтесь.  А дела нет, так очистите помещение. Защитнички
пришли...
     - Верно, - сказал Росляков, - вот мое удостоверение.
     Дежурный  посмотрел  удостоверение,   сразу  же  поднялся,   поправил
гимнастерку и откозырял по форме. Лицо у него стало улыбчивым и мягким.
     - Что этот товарищ сделал? - снова спросил Костенко. - Доложите.
     - Напился.
     - Хулиганил?
     - Да.
     - В чем это выражалось? Дрался?
     - Нет, песни пел...
     - И все?
     - Очень громко пел. Всех соседей разбудил.
     - Почему напился?
     - Говорит, что ребенок вчера родился.
     - Говорит, или это точно?
     - Говорит.
     - Позвоните в родильный дом и узнайте.
     Пока лейтенант названивал в родильный дом, Костенко спросил у парня:
     - Какие песни пел?
     Парень посмотрел на него с невыразимой мукой и ответил:
     - "Мы с тобой два берега у одной реки". Я в хоре бас веду...
     Росляков отвернулся,  чтобы на рассмеяться. Костенко начал покусывать
губы. Дежурный, надрываясь, кричал в трубку:
     - А документ есть?  Документ,  говорю,  есть? Да документ, ушей у вас
нет,  что ли?  До-ку-мент!  По буквам:  Денис,  Ольга...  Какая Денисова?!
Документ!  Ага,  теперь слышите? Есть? Мальчик? Громче говорите, не слышу!
Какого пола ребенок? Ребенок, говорю, какого пола? Мужского или женского?!
     - Мужского пола...  Четыре триста,  -  сказал парень,  -  такого поди
выроди, а тут письмо придет... Что я наделал, что я наделал!..
     - Ничего ты не наделал, - сказал Костенко, - это тебя дежурный пугал.
Иди празднуй и пой громко, как хочешь. Иди. Поздравляю с сыном.
     Парень отступил на  шаг  и  уставился на  дежурного.  Тот  недоуменно
смотрел на Костенко.
     - Иди,  иди,  ничего про тебя писать не будут.  Иди себе спокойно,  -
повторил Костенко.
     Когда парень ушел, Костенко сказал дежурному:
     - Знаете,  лейтенант, за что нас легавыми называют? Не знаете? Вот за
такое ваше поведение. Ну разве можно так над парнем куражиться?
     - Но он пел после двух часов ночи. Граждан будил.
     - Уснут граждане,  уснут.  Сын не  каждый день у  человека рождается.
Сердце-то у вас есть?
     - При чем здесь сердце? Я нахожусь на службе.
     - Эх, лейтенант... Оно на нашей службе важней всего, сердце-то... Без
него дров наломаете. Очень вы некрасиво себя вели. Простите, но мне стыдно
за  вас...  Давайте  начальника вызывайте,  мы  к  вам  по  срочному  делу
приехали.
     На совещании, которое собрал начальник отделения милиции, было решено
следующее:  Росляков сейчас же  отправляется на  станцию и  там  проверяет
фамилии и имена тех,  кому выданы сезонные билеты.  То, что у Прохора есть
сезонный билет, явствовало из показаний футболиста Алика.
     Костенко оставался в  отделении и  работал по  документам паспортного
стола.   Потом  он  вызывал  всех  участковых  и   беседовал  с  каждым  в
отдельности,  чтобы  по  возможности установить всех  стариков с  палками,
морщинистых,   небольшого  роста,   в  серых  костюмах,  седых,  тщательно
причесанных,  имеющих старые туфли  -  комбинированная замша и  лак.  Вот,
собственно,   что  мог  выяснить  о  стариках  поселка  Тарасовка  капитан
Костенко.  Это он