"Швейцерише банкгезельшафт", Швейцарский кредитный банк - это империи,
власть которых распространяется на пять континентов.
   В о п р о с: Но ведь никакое общество, никакая экономика не могут
функционировать без банков?
   О т в е т: Да, но не такого рода банков. Даже генерал де Голль
национализировал коммерческие банки.
   В о п р о с: Вы недавно заявили, что швейцарские банки будто бы несут
ответственность за свержение Альенде.
   О т в е т: С января 1972 года швейцарские банки отказали Чили в кредите.
   Женевский "Банк пур ле коммерс континенталь", принадлежащий крайне
правым чилийцам, а именно семейству Клайнов, которые в то время жили в
эмиграции и были тесно связаны с фашистским движением "Патриа и либертад",
а по всей вероятности, также и с ЦРУ, финансировал пресловутую забастовку
владельцев грузовиков" 1973 года и многие другие кампании.
   (Не знаю, насколько документирована атака швейцарского парламентария на
концерн продуктов "Нестле", но - поскольку сердцем я сжился с Испанией,
полюбил этот замечательный народ - в моем архиве есть довольно интересные
материалы про то, как швейцарские монополисты поставляли оружие Франко.
Это было совсем недавно, когда Франко подписал приказ на казнь пятерых
членов ЭТА. Швейцарские парламентарии протестовали против сделок с
Мадридом; Берн, под нажимом общественности, отозвал своего посла из
Испании, однако это не помешало швейцарскому концерну "Эрликон-Бюрле"
продать военному министерству Франко партию оружия - на общую сумму 87
миллионов марок.
   Этому, однако, предшествовал занятный скандал, эдакая "драка под
одеялом", во время которой милые не бранятся, а скорее тешатся. В 1973
году был издан закон, запрещавший продавать оружие без санкции
федерального правительства, ибо швейцарские журналисты раскопали данные о
том, что "Эрликон" продает оружие нелегально, самым черным силам в мире.
Председатель наблюдательного совета концерна Бюрле был - под давлением
общественности - привлечен к суду, признан виновным и приговорен к
условному восьмимесячному тюремному заключению и безусловному штрафу в
двадцать тысяч марок, что составляло пятую долю процента от его ежедневных
л и ч н ы х прибылей. В новом законе, принятом на другой день после того,
как Брюле вышел из зала суда под вспышки блицев десятков корреспондентов,
сел в свой восьмиместный "мерседес" и отправился на заседание совета
директоров концерна, говорилось, "что отныне запрещены поставки вооружения
в те государства, где наблюдается политическая напряженность". Это не
помешало разрешить продажу оружия в Испанию, когда по всей стране шли
демонстрации протеста против кровавого режима Франко, и полиция применяла
не только дубинки, но и оружие. Армия тоже находилась в состоянии боевой
готовности, а нынешние армии "подавления" редко стреляют из автоматов;
генералы предпочитают закончить все одним махом - для того и существуют
американские танки и швейцарские пушки.)
   Встретился с лидером "IV" Интернационала" троцкистом Эрнстом Манделем.
Он специально прилетел из Парижа, чтобы поддержать "свою" здешнюю партию
ЛСИ ("Лига коммунистов-интернационалистов"). Вместе с ним были мальчик и
девочка - португальцы: Кабрал Фернандес и Эйтор де Соуза.
   - Португалия сегодня, - говорил Мандель, - это детонатор революции в
Европе. От того как будут развиваться события, зависит судьба левого
процесса в Испании, Франции, Италии. Ситуация в Лиссабоне определит
перспективу для всего Средиземноморья. Модель Португалии должна быть
образцом; нельзя позволить революционному процессу "утихнуть", нельзя
допустить "погрязания" в узко хозяйственной практике; Лиссабон должен быть
постоянным катализатором движения левых сил в Европе.
   (Сразу вспомнил лекции по истории в институте востоковедения. Там нам ч
и т а л и о троцкизме, здесь я разговариваю с "ним".)
   Я понимаю, отчего ЛСИ имеет питательную среду здесь, в Португалии, лишь
среди небольшой части студенческой молодежи - обеспеченные родителями
"экспериментаторы" могут себе позволить теоретизирование по поводу
терминов "детонатор революции", "катализатор движения". Рабочий и врач,
крестьянин и владелец придорожного ресторанчика, учитель и хозяин
мастерской по ремонту обуви не хотят играть роль голодного "детонатора".
Они верят, что революции свершаются для того, чтобы жизнь стала
справедливее - то есть лучше. Превращать и без того бедную страну в
военизированный лагерь, экспортирующий опыт революции?!
   Подружился с интереснейшим человеком. Луиш де Стау Монтейро - известный
писатель, драматург, журналист. История его - показательна. Сын
португальского посла в Лондоне. Человек из состоятельнейшей семьи, он -
как истинный, а не декларативный патриот - отринул свое общество и начал
борьбу против салазаровской тирании.
   - Пьесу "Священная война", - рассказывает Луиш, - я написал десять лет
назад:
   надо бьшо ударить по колониализму, надо было показать роль армии,
которая тогда выполняла все указания Салазара. Мой постоянный издатель -
человек, которого я очень любил, сказал, что печатать пьесу не станет, что
здравый смысл подсказывает ему воздержаться от этого безумного шага. Я
тогда ответил, что "здравый смысл - в ситуации подобно нашей, - это палка
о двух концах, ибо он, этот проклятый "здравый смысл", оправдывает
молчание, которое есть трусость в условиях тирании".
   - Может быть, - согласился издатель, - но "Атике" пьесу не издаст, и я
советую тебе, как другу, спрятать это сочинение подальше в стол - не те
времена.
   - Мы, писатели, - усмехается Луиш, - все же иногда мыслим более
прагматично, чем книгоиздатели, хотя они, казалось бы, будучи
прагматиками, должны чувствовать угрозу их интересам, которую несла
безумная война в Африке. Чувствовать-то чувствовали, но страх помешал им
использовать мою литературу как оружие для собственной защиты - и такое
бывает в жизни. Однако его величество случай свел меня с Жозе Мануэлем
Алвисом ду Рио в баре гостиницы "Флорида".
   - Ваша пьеса будет безусловно запрещена, но тем не менее я думаю издать
ее.
   Приготовьтесь к обычным - в этих случаях - лишениям. Не думаю, что вас
арестуют, но горя хлебнете.
   Через три дня после того, как книга появилась в книжных магазинах,
издательство "Минотауро" решило срочно давать второй тираж - так
стремительно расходилась пьеса.
   Дома то и дело звонил телефон. Я снимал трубку и покорно выслушивал
оскорбления в свой адрес: фашизм приучает людей к трусливому
верноподданичеству - это лучший способ урвать свой кусок от пирога. Потом
пошли письма. Написанные на одной бумаге, полные угроз, они
свидетельствовали о том, что моя л и ч н а я "священная война" уже
объявлена. Через несколько дней ПИДЕ устроило налет на типографию, где
готовился второй тираж, разбило набор и арестовало нескольких рабочих.
Магазин "Дивулгасан", где продавалась книга, был разбит, книга увезена в
ПИДЕ и сожжена. Ночью ко мне пришли друзья: "Ты должен срочно бежать из
Португалии".
   - С того дня, - улыбается Луиш, - я запрещаю друзьям давать мне советы.
Я был убежден тогда и продолжаю быть убежденным сейчас, что писатель несет
ответственность за написанное и не имеет права предавать свою книгу,
откупаясь собственным благополучием. Но дни шли, а меня не трогали. Друзья
решили, что "о н и" не решатся признать в моих персонажах самих себя и
удовлетворятся запрещением книги. Однако, когда однажды я пришел в
контору, где работал, и сел за письменный стол, позвонила встревоженная
телефонистка: "Два господина из ПИДЕ хотели бы побеседовать с вами". Я
сразу же связался с домом и попросил сообщить друзьям, что арестован.
Через полчаса я уже был на улице Антонио Мария Кардозо и рассматривал лицо
следователя Абилио Пиреша, который был хорошо знаком мне по предыдущему
заключению.
   - За что они посадили тебя в первый раз? - спросил я.
   - За то же, - ответил Луиш. - За что же еще? Пиреш на этот раз вопросов
мне не задавал, а начал душеспасительную, "дружескую" беседу. Он призывал
меня добровольно признаться в том, что я написал "предательскую пьесу о
тех патриотах родины, которые ведут войны в колониях для того лишь, чтобы
Португалия могла выжить в этом жестоком мире". Я ответил Пирешу, что место
действия в моей книге не обозначено, и я не знаю закона, который бы
запрещал писать об армии, генералах и солдатах, которые ведут войну.
Допрос продолжался много часов, и в конце следователь сказал мне -
по-прежнему играя роль доброго знакомца:
   - Это политическая ошибка - сажать вас за "Священную войну". Не я
подписывал ордер на ваш арест - руководство. Я бы вас за это не сажал. Я
бы вас посадил за пьесу "Статуя", она куда как более зловредна.
   Словом, месяц меня держали в тюрьме Кашиас, месяц тягали на допросы -
днем и ночью, - а потом сообщили, что я арестован "по требованию армии",
поскольку я являюсь военнослужащим. Меня удивила эта запоздалая
мобилизация, ибо я закончил свою бесславную военную карьеру в звании
младшего лейтенанта двадцать лет назад и с тех пор ни разу не получал ни
одной повестки из военного ведомства.
   Пиреш, вздохнув, сказал мне:
   - Армия решила свалить это дело на ПИДЕ - они убеждены, что мы все
выдержим.
   Потом уже, после того как армия реабилитировала себя, поднявшись на
революцию 25 апреля, я узнал, что секретарь национальной обороны генерал
Десландес потребовал, чтобы я был арестован и судим как "гнусный
клеветник", и лишь когда выяснилось, что даже по салазаровским законам
гражданский суд не имеет оснований закатать меня на каторгу, была
придумана версия "об измене воинской присяге".
   Я узнал - по тюремному беспроволочному телеграфу, - что депутат
национальной ассамблеи Казал-Рубейро выступил в "парламенте" с требованием
проведения надо мной показательного процесса. К тому времени издательство
"Минотауро" уже было запрещено, я - в тюрьме, так что все было готово для
розыгрыша очередного представления. Я не хочу распространяться о "народном
депутате" Казал-Рубейро, ибо он сейчас в тюрьме - неприлично бить ногами
упавших... После месяца одиночки, без права прогулок, меня перевели в
южный корпус Кашиас - там содержались "военные преступники". Разрешили
первую прогулку. Я вышел во двор и увидел за решетками маленьких окошек
лица моих друзей по борьбе. Это была не прогулка, а счастье, это была
демонстрация братства, это как сегодняшний Первомай - только тогда я был
совсем один, но все равно чувствовал рядом с собой локоть друзей.
   После этой прогулки у меня малость расходились нервы, но я собрался, я
заставил себя стать бойцом, когда военный конвой повез меня на допрос в
казармы лиссабонского округа. Мой следователь - я запамятовал его фамилию
- был преподавателем академии. До сих пор я дивлюсь его слепой, ангельской
наивности.
   Он был свято убежден, что армия защищает "если не дом, то боевые
знамена, а в перерыве между схватками с варварами совершенствует свой дух".
   - Послушайте, - сказал я ему, - не думайте, что я выступаю против армии
вообще.
   Я был дружен со многими честными солдатами и офицерами.
   Мой инквизитор почувствовал облегчение и сразу же предложил мне выпить
виски. В последующие три месяца он то и дело выдергивал меня на допросы,
но договориться мы с ним не могли, ибо я никак не мог втолковать ему
разницу между рыцарством и жестокостью, между защитой отечества и
беспардонным грабежом.
   А между тем на воле друзья ходили по этажам ПИДЕ, стараясь отыскать мои
следы.
   Они ходили изо дня в день, пока наконец "их превосходительства судьи",
во главе с Энрике Диаш Фрейре, не ответили, что им обо мне ничего не
известно, поскольку я являюсь военным преступником и в ведение
гражданского суда поступить не могу.
   Прошло три месяца, и военный трибунал признал, что я не являюсь
военнослужащим и поэтому не могу быть судим за измену присяге.
   Прошло еще много дней и ночей, пока меня не вызвал в свой кабинет
раскормленный садист - директор тюрьмы Кашиас и, ковыряя спичкой в зубах,
сказал:
   - Если вы дадите подписку, что не будете разглашать, что с вами
произошло, если вы возьмете обязательство не писать впредь о войне в
Африке, мы выдадим вам паспорт и позволим уехать из страны.
   - Нет, - ответил я, - никаких подписок я вам давать не стану. Я требую,
чтобы надо мной был суд. На сделку с фашизмом я никогда не шел и не пойду.
   Через полгода я был освобожден - без каких бы то ни было объяснений.
Сейчас, когда весь кошмар прошлого кончился, я не считаю нужным писать обо
всем том, что со мною делали в тюрьме. Я, кстати говоря, долго сомневался
- стоит ли печатать пьесу "Священная война" сейчас, но потом я сказал
себе, что армия после двадцать пятого апреля стала совершенно иной - она
ныне вобрала в себя всех тех, кто боролся против фашизма: коммунистов ли,
сидевших вместе со мною в тюрьмах, социалистов, изгнанных в эмиграцию,
патриотов ли, вынужденных носить военную форму Каэтану, но в сердце своем
копивших гнев против идиотов, которые правили страной. Я не могу скрыть от
тебя, что я ждал избавления ото всех, кроме армии, я просто не мог себе
представить, что в один день все изменится, и та сила, против которой во
времена фашизма я гак бескомпромиссно выступал, станет ударным отрядом
народа.
   Луиш достал из кармана листочек бумаги, протершийся на сгибах:
   - Почитай. Это - товарищи. Я чувствовал в себе силу, потому что знал, -
меня не бросят в камере на произвол судьбы.
   Переписанная от руки передача подпольной радиостанции коммунистов
"Свободная Португалия":
   "Брошен в застенки Кашиас писатель Луиш де Стау Монтейро, лауреат
"Гран-при"
   общества писателей, за то, что написал книгу против колониальной войны.
   Издательство "Минотауро" разгромлено и запрещено. Такова "культурная
политика"
   Салазара. Во имя "торжества" его "культуры" литераторов бросают в
тюрьмы, громят журналы и издательства, лишают народ номинальной свободы
выражать свои чувства открыто - хороша себе "республика"! Не имеют права
молчать все честные люди Португалии, когда в стране царит террор! Если все
скажут свое "нет" фашизму, тюрем не хватит, чтобы всех лишить слова!
Превратим борьбу за Луиша Монтейро в открытую схватку с Салазаром! Нет -
страху, оглядке и осторожности! Покажем тиранам, что мы готовы к борьбе!
Покажем палачам, что португальские писатели - это писатели свободы!"
   Луиш повез меня в район "Байро Альто". Это лиссабонская "флит-стрит",
здесь расположены многие ведущие португальские газеты, здесь в маленьких
кабачках собираются журналисты - своего рода открытый пресс-центр. Зашли в
ресторанчик "Нова примавера", к быстрому и веселому Жеронимо. "Пеш кабеш"
- рыба в уксусе и "козидо-э-португезо" - мясо с овощами: невероятно
вкусно, и уж этого-то не попробуешь ни в одной стране мира - Португалия,
так же как Испания знает толк в еде, в и н т е р е с н о й еде.
Ресторанчик маленький, выложен изразцами с пословицами и поговорками
(сразу вспомнил Мадрид, старые улочки "Каса Андалусия"). Надписи здесь,
однако не так фривольны, как в Испании, - больше назидания: "Хорошо делает
тот, кто делает", "Кто дает в долг беднякам, тот дает богу", "Кто
командует в доме? Она. А ею? Я", "Фальшивый друг - самый худший враг".
   Приехала жена Луиша, Роза Нери Нобре ди Мелу, подарила мне книгу:
"Женщины португальского сопротивления". (Попрошу Юру Бегишева прочитать -
написано это по горячим следам событий, как только революция открыла
доступ к архивам ПИДЕ, а узники охранки вышли на свободу).
   Мы не успели кончить наш обед: прибежал коллега Луиша:
   - Взорвана бомба в кубинском посольстве, двое убитых, раненые...
   Луиш аккуратно сложил бумажную салфетку, закурил:
   - Если это сигнал - тогда н а ч н е т с я на севере.
   Через час я выехал на север.
   Чтобы читателю стало понятным, почему Луиш сразу же сказал о севере,
как наиболее "опасном" районе страны, приведу запись беседы с Жао,
профессором, беспартийным интеллигентом, который тяготеет к левым.
   - Если разделить Португалию на ведущие географические округа, то
наиболее показательным будет крайний север - от Браги и выше в горы. Там
живет около семисот тысяч. Компартия фактически в подполье.
   - Об этом известно правительству?
   - Да. Я понимаю твой вопрос, но форсировать события сейчас
нецелесообразно, ибо там, на крайнем севере, господствует "португальская
армия освобождения" - чисто фашистская организация, которая была создана
уже после ухода Спинолы. "Армия освобождения" даже Спинолу "бранит" за то,
что он слишком левый, а Каэтану обвиняет в мягкотелом либерализме: "только
поэтому к власти и пришли левые".
   Формально эта организация - в подполье, однако фактически господствует
на крайнем севере вместе с вполне легальным СДЦ -
социально-демократическим центром. Чем это объясняется? Крайней
неграмотностью населения. Люди там не умеют ни читать, ни писать, в домах
нет ни газет, ни телевизоров, никто не знает, что происходит в стране.
   - Каково обязательное образование в Португалии?
   - Четыре класса. Не только на севере, а во многих деревнях и маленьких
городах центра и юга Португалии люди не то что о Хельсинки или Токио
ничего не знают, - даже о том, что такое вторая мировая война не слыхали.
Они просто не знают словосочетания "вторая мировая война". Они слыхали о
словосочетании "великая война" или "большая война". Но это - другое. Так
называют там первую мировую войну, в которой мы принимали участие. Даже
португальские солдаты, молодые ребята, которые окончили четыре класса, не
знают, что такое вторая мировая война. Кстати, важная закономерность: у
нас солдаты служат там же, где были мобилизованы. Офицеры практически сами
себе выбирают место службы и стремятся выбрать тот район, где у них родня,
знакомства. Отсюда - весьма сильно движение сепаратизма.
   Далее - просто север. Это - Порту, промышленный центр. Там социалисты
являются, видимо, самой крупной партией. А рядом, в городах Браганце и
Шабесе опять-таки совсем иная ситуация - полная темнота.
   Объяснение темноты: на севере до сих пор существует полуфеодальное
хозяйство, некая форма общины. Крестьяне живут в горах, держатся за клочок
земли и не хотят спускаться в долины. Почему? Потому, что сильна
национальная память - еще до нашей эры, по здешним долинам шли войска
варваров, легионы римлян, пыльные колонны карфагенян. Местные жители
уходили в горы, спасаясь от завоевателей. И хотя со времен Наполеона по
здешним долинам никто из завоевателей более уже не проходил, до сих пор
крестьяне не хотят вернуться, хотя государство - практически бесплатно -
предлагает им землю, причем гораздо лучшую, чем сейчас они имеют.
Теперешний крестьянин, конечно же, и не знает, что когда-то, кто-то
проходил по долинам, но он убежден, что живет лучше, чем в Лиссабоне или
другом городе, где свобода, безверие и проституция растлевают нравы, где
есть такие гнусные развлечения, как театр и кино. Там не знают, что такое
мясо, - за него не борются, едят картошку; не слыхали, что такое теплый
клозет или ванная, - и не мечтают об этом, ибо мечтать можно только о том,
что п р е д с т а в л я е ш ь. Люди живут в доме из камней, несколько
семей в одной комнате - они не знают, что существуют иные жилища, поэтому
лучшего жилища и не требуют: лишь сравнение - стимулятор желания.
   Еще одна закономерность: именно с севера большинство людей раньше
уходили по приказу короля открывать и завоевывать новые земли. Теперь
большинство народа с севера составляют экономическую эмиграцию: едут во
Францию или ФРГ на заработки.
   Но даже там, за границей, северяне живут общиной, по своим законам, в
наихудших условиях, прямо-таки в курятниках; берегут каждый пфенниг, чтобы
вернуться на родину с машиной. Это - мечта каждого горца. Хоть на бензин
нет денег, - в Португалии самый дорогой бензин в мире, - но все равно
машина стоит рядом со средневековым каменным домом-уродцем. Что ж делать
такому бедолаге? Работать на хозяина, б е з р о п о т н о работать, ибо
хоз