хально
поглядывая снизу вверх. - Похоже, у вас будет поручение для меня.
   - Какое поручение? - спросил Йорис.
   Яннеке, орудуя пивным насосом с  двумя  начищенными  кранами,  издали
наблюдала за говорившими.
   - Вам известно, что я имею в виду. Вы должны передать мне деньги  для
Альберта.
   - Мне нечего вам передавать.
   - Вот как?
   Солдат явно растерялся:
   - Разве вы не получили от него письмо?
   Терлинк не дал ему собраться с мыслями:
   - Вы читали это письмо?
   - Мы ведь с ним как братья...
   - Вот и скажите своему брату, что у меня для него ничего нет.
   - Как вам будет угодно.
   Солдат постучал монеткой по столу:
   - Хозяйка, сколько с меня?
   - Двадцать восемь су.
   Солдат нехотя пошел к дверям, обернулся:
   - Вы хорошо подумали?
   Но Терлинк, усевшийся на свое место, смотрел уже не  на  него,  а  на
улицу.
   - Наверху ничего нового, Яннеке?
   - Ничего. По-моему, утром она ненадолго встала. Потом пустила граммо-
фон. Я поднялась на минутку, когда мой племянник привез  пиво.  Даже  не
скажешь, что роды были всего неделю назад. А ведь у нее в чем только ду-
ша держится! Добро бы еще была крепкая женщина...
   - Подружка с нею?
   - Вы забыли, какой сегодня день?
   День господина из Брюсселя, владельца фармацевтической фабрики и отца
пятерых детей, старшая дочь которого недавно вышла замуж.
   - Знаете, я очень удивилась, когда этот солдат спросил вас.  Однажды,
правда, заходил еще один, так тот о вас рассказывал.
   - И что же он рассказывал, Яннеке?
   - Мне - ничего.
   Она лгала. И это почти огорчило Терлинка.
   - Почему вы не говорите мне правду?
   - Потому что не люблю влипать в истории. Я сразу смекнула,  что  этот
тип не из порядочных.
   Ей не терпелось покончить с этим разговором, и поспешно  взявшись  за
вязанье, она осведомилась:
   - Наверх не зайдете?
   - Он говорил вам об Альберте?
   - Он не сказал, что его приятеля зовут Альберт. Это ведь тот, что си-
дит на гауптвахте? Я слушала вполуха. Он вроде бы  дал  пощечину  своему
вахмистру. Рассчитывает, что вы все уладите...
   Ну и ну! Это уже не прежняя Яннеке. Солдат все ей выложил. Теперь она
преисполнилась к Терлинку такого же чуточку отчужденного почтения, какое
питала к господину из Брюсселя, которого никогда не видела.
   - У каждого свои болячки, правда? - философски заключила она. -  И  у
богатых, и у бедных. Богатым иногда еще хуже, чем бедным.
   Несколько позднее она увидела, как ее гость пересек  проезжую  часть,
взял в своей машине охапку небольших бумажных пакетов и вошел в коридор,
выкрашенный под красноватый мрамор.
   Единственное, чем отреагировала на это Яннеке,  были  слова,  которые
она обратила к полузакрывшему глаза коту, вывязывая  очередной  ряд  пе-
тель:
   - Ну, что скажешь об этом, котик?
   Лина лежала, вернее, сидела на постели, опираясь спиной на подушки  в
кружевных наволочках. Рубашку ее стягивала у шеи широкая  бледно-голубая
лента.
   На ночном столике стоял граммофон, по перине, покрытой  простроченным
шелком, была разбросана куча пластинок. Все стулья в комнате были чем-то
заняты. На одном - поднос с остатками завтрака, на, другом -  пеньюар  и
белье, на третьем - пузырьки с лекарствами.
   Вновь появившееся солнце незаметно  просачивалось  сквозь  муслиновые
занавеси.
   - Ты что, не слышишь, Элеи?
   - Слушаюсь, сударыня.
   Называть хозяйку барышней Элси отказывалась: у той был  ребенок.  Это
была уроженка Люксембурга, крупная, костлявая, словно вырубленная из де-
рева. Беспорядок, среди которого ей приходилось жить с утра  до  вечера,
причинял ей физические страдания.
   - Что вы там еще притащили, господин Йос?
   Он смиренно распаковал подарки, и папиросная  бумага  разлетелась  по
полу, к великому отчаянию Элси.
   - Обожаю ананасы!.. Элси, принеси нож и тарелку.
   - Но вы же знаете, сударыня, что и так много съели в полдень.
   - Делай, что тебе говорят... Два бокала, Элси!.. Неужели в  доме  нет
льда? Спустись к Яннеке, возьми несколько кусков.
   В колыбели около кровати лежал ребенок с раскрытыми глазами, но  Тер-
линка интересовал не он.
   - Садитесь же! Глядеть на вас, когда вы стоите, слишком утомительно -
вы такой высокий. Снимайте шубу. Как вы только ее носите - она же  толс-
тая и тяжелая! Элси!
   Элси не могла одновременно быть всюду. Она  ушла  вниз  к  Яннеке  за
льдом, всей своей упрямой физиономией выражая неодобрение.
   - Жаль, что Манолы сегодня здесь нет: она так любит шампанское. Но вы
же знаете, это ее день.
   Она распаковала погремушку и кубок.
   - Воспользуйтесь-ка тем, что Элси нет, и откройте окно. Она ведь дип-
ломированная сестра и поэтому отказывается делать, что я велю.
   - Не знаю, имею ли я право...
   - Имеете, господин Йос.
   Терлинк робко приоткрыл окно. Казалось, он боится, как бы его не выс-
тавили за дверь. Ступать он старался беззвучно и даже пригибался на ходу
после того, как Лина сказала, что он чересчур высок.
   - Где это вы раздобыли свежий ананас? У ван дер Элста?
   - Не знаю этого имени.
   - На Льежской улице?
   - Нет. Я уже забыл, как она называется.
   - А карты вы захватили?
   Он побледнел. Вот уже четыре дня, как она требует у него карты, чтобы
поиграть в белот, а он всякий раз забывает их купить.
   - Сейчас схожу за ними.
   - Господин Йос...
   Но он уже вскочил, даже не надев шубу.
   - Странный тип, верно? - бросила Лина Элси, вернувшейся со  льдом.  -
Не будь я в таком состоянии, я подумала бы, что он в меня влюблен. Неко-
торое время мне казалось, что он появляется из-за Манолы.
   Элси, с надутым видом ставившая шампанское на лед, промолчала.
   - Ты не находишь его забавным?
   - По мне, люди такого возраста забавными не бывают. Я их  скорей  жа-
лею.
   Терлинк вернулся с двумя колодами карт.
   - Садитесь поближе, господин Йос. Я научу вас  играть.  Манола  -  та
вечно плутует... Ладно, а сейчас время... Элси, передай мне малышку.
   Она бросила карты на перину, уже заваленную  пластинками.  Совершенно
непринужденно развязала голубую ленту и вывалила одну грудь из рубашки.
   - Сейчас, сейчас, толстая лакомка! Потерпите-ка  еще  минутку...  Вот
так! Вам нравится?
   И повернувшись к Терлинку, она спросила, к негодованию Элси, несмотря
на свои габариты метавшейся по комнате в тщетной надежде создать там ви-
димость буржуазного порядка:
   - Сигаретки не найдется?
 
 
   III
 
   Он стоял в саду, опираясь на ручку лопаты, как на каталогах зернотор-
говцев. Любопытная подробность: курил он не сигару, а огромную  пенковую
трубку. Из дома (он чувствовал, что это его дом, но не  узнавал  здания)
вышла Лина с младенцем на руках. Увидев Терлинка, она радостно взмахнула
рукой и побежала к нему. Чем ближе она подбегала, тем больше  преобража-
лась. Он с удивлением заметил, что на ней коротенькое платьице с крупны-
ми складками, как у пансионерок, и волосы ее заплетены  в  две  косички.
Она все бежала. Потом споткнулась, упала на аллею рядом с Терлинком,  не
то улыбаясь, не то смеясь от радости, и радость эта была совершенно чис-
той, ничем не замутненной.
   Йорис нахмурился, потому что девочка выскользнула у нее из рук и  от-
летела на несколько шагов. Он хотел поднять ребенка и только  тут  заме-
тил, что это всегонавсего кукла, даже не большая, а обыкновенная кукла с
базара - намертво приделанные руки, неподвижные глаза.
   Он отдавал себе отчет в том, что это не явь. Он видел сон. Но  он  не
хотел признаться, что понимает это: ему не терпелось узнать,  что  будет
дальше. В спальне кто-то двигался. Слегка приоткрыв веки,  Терлинк  убе-
дился, что занавес отодвинут и на улице дождь.
   Он мрачно вздохнул. Это ему принесли горячую воду. Значит, пора вста-
вать. Но почему, подав ковш с водой, Мария не ушла?
   Он открыл глаза и увидел, что это не Мария, а его  свояченица  Марта,
уже умытая и одетая. Она смотрела на него. Ждала, пока он проснется.
   Он ненавидел ее. Ненавидел беспричинно и всегда. Почему горячую  воду
принесла именно она? Чего ждала, стоя у его кровати?
   - Доброе утро, Йорис, - проронила она.
   Он что-то буркнул. Она не двинулась с  места.  Очевидно,  решила  ос-
таться, имела к тому причину. Марта ничего не  делала  беспричинно.  Она
была сама рассудительность. И на свету лицо ее в обрамлении седеющих во-
лос напоминало луну: ни единой морщинки, кожа ровная и гладкая,  но  со-
вершенно белая, без намека на румянец.
   Настроение у Терлинка было скверное: во-первых, изза  недосмотренного
сна, во-вторых, из-за того, что случилось накануне. По правде говоря, не
случилось ничего: вернее, он сам не знал толком - да или нет. Он  завер-
нул к Яннеке, как всегда перед визитом к Лине. Хотя  кафе  помещалось  в
соседнем доме, оно осталось для Терлинка чем-то вроде прихожей в кварти-
ре.
   Яннеке, обслуживая его, покачала головой:
   - Сдается мне, вам лучше сегодня не подниматься.
   Ему пришлось вытягивать из нее каждое слово.
   - У нее гость, понимаете?
   В конце концов Яннеке все-таки призналась:
   - Это офицер, приехавший на мотоциклете. Вон и машина его у  тротуара
стоит.
   Терлинк бесился, глядя на свояченицу. Она способна торчать так целыми
часами, если понадобится. Наконец он откинул одеяло и сел на краю посте-
ли. Сперва, вероятно, сделал это  непроизвольно;  Но  вспомнив,  что  не
одет, почувствовал, что отнюдь не прочь шокировать Марту, ежедневно отп-
равлявшуюся в семь часов к заутрене. Он сидел так, что, когда наклонялся
и натягивал носки, она могла видеть его волосатые ляжки и низ живота.
   Он нарочно замешкался. Она вздохнула:
   - Не забывайте, Терлинк, что это я обмывала вас с ног до головы, ког-
да вы болели брюшным тифом.
   Он резко выпрямился:
   - Что вам нужно?
   Атмосфера в доме становилась удушливой. Марта поместилась  в  прежней
комнате Эмилии, по другую сторону лестничной площадки.  А  так  как  эту
комнату давно уже превратили в кладовку, повсюду,  включая  и  коридоры,
пришлось распихать старую мебель и большие платяные корзины.
   Чувствовалось, что по ночам в доме кто-нибудь -  Марта  или  Мария  -
обязательно не спит. На лестнице раздавались осторожные  шаги  служанки,
шедшей дежурить у больной или возвращавшейся к себе, либо  кого-то  еще,
кто спускался вскипятить воды. И все время свет из-под  дверей,  голоса,
словно шепчущие молитву.
   - Мне нужно несколько минут, чтобы поговорить с вами, Терлинк. Можете
одновременно приводить себя в порядок.
   День был так сер, а небо так низко, как если бы  за  окнами  натянули
занавес. На площади открылся рынок. Везде маячили зонтики, с навесов ка-
пало.
   - Ну, что вам еще?
   Он злился на себя за то, что, ненавидя ее, не способен это  скрывать.
Вероятно, она не заслуживала ненависти. Ей никогда  не  везло.  Ее  муж,
гентский органист, а в свободное время дирижер,  вскоре  после  женитьбы
заболел, и на уход за ним ушел медовый месяц Марты. По смерти он не  ос-
тавил ей ни сантима.
   Несмотря на это, Терлинк не слышал от нее ни слова жалобы. Она просто
называла вещи своими именами. Не считала себя опозоренной только потому,
что ей пришлось стать кассиршей в Брюсселе. В сорок пять лет  оставалась
такой же, как в двадцать, и никогда ни о ком не говорила плохо.
   Не проистекала ли ненависть Терлинка из того, что свояченица была до-
черью Юстеса де Бэнста?
   Чистя зубы, он знаком показал, что слушает ее.
   - Я по поводу Эмилии, - ровным тоном начала она.
   Тереса и та не посмела бы коснуться этой темы: тут Терлинк  был  осо-
бенно раздражителен. Эмилия - это его личное! Это никого не касается.  С
зубной щеткой во рту он сердито смотрел на свояченицу.
   - По-моему, вам лучше решиться...
   - На что решиться?
   Ну не прав ли он был, когда не хотел присутствия  Марты  в  доме!  Не
прошло и десяти дней с ее приезда, а она уже позволяет  себе  заниматься
Эмилией.
   - Вы знаете, Терлинк, что я имею в виду. Но вы, вероятно,  не  знаете
другого - что рано или поздно у вас будут неприятности.
   Отфыркиваясь, он умылся, взял махровое полотенце. Марта стояла на том
же месте, и весь ее вид свидетельствовал, что она решила идти до конца.
   - Не далее как вчера доктор Постюмес говорил о ней со мною...
   - Постюмес?
   На этот раз в тоне его послышалась угроза. Постюмес? Да он,  Терлинк,
раздавит его, если...
   - Перестаньте пыжиться - не стоит труда. Лучше вытрите мыло за ушами.
Постюмес сказал мне только то, что я знала и без него: начались разгово-
ры.
   - Об Эмилии?
   - Да, об Эмилии. И о вас. Кое-кто, кого вы знаете, спрашивал Постюме-
са, вправду ли ваша дочь помешана и не место ли ей в лечебнице...
   - Кто?
   - Не важно. Люди из ратуши.
   Брился Терлинк через день, сегодня бритья не  полагалось,  и  он  был
почти готов.
   - Что ответил Постюмес?
   - Что связан профессиональной тайной. Однако  есть  женщина,  которая
обозлена на вас...
   - Что за женщина?
   - Мать Жефа Клааса.
   Взгляд ее непроизвольно посуровел. Тереса явно рассказала ей о смерти
Жефа и о том, что за четверть часа до этого он приходил к Терлинку. Мож-
но не сомневаться, что в комнате у больной обе сестры, вполголоса и  ос-
торожно поглядывая на дверь, часами пережевывали эту драму.
   - Так во что же вмешивается мать Жефа Клааса?
   Да, во что? А ведь он уже четырежды посылал ей деньги! Так он еще ни-
когда ни с кем не обходился. Он даже не мог бы сказать, какое чувство им
движет. Тем не менее факт налицо.
   - Шляясь в подпитии по лавкам, она не перестает говорить о вас  и  об
Эмилии. Хотите все знать? Так вот, она дошла до того, что  рассказывает,
будто ваша дочь привязана к кровати и вынуждена  делать  под  себя;  что
нормальный человек не выдержит и минуты у нее в комнате - так там  воня-
ет; что вашей жене запрещается...
   Взволнованная, она на минуту смолкла. Зять стоял  перед  ней  прямой,
неподвижный, с тем застывшим видом, который все чаще принимал в  послед-
нее время.
   - Дальше.
   - С чего начинаются такие вещи, знает каждый, а вот чем они  кончают-
ся, не знает никто. В Верне вас не любят, Терлинк.
   Это правда: его боялись. Ну и что?
   - Вам не кажется, что уже хватит держать  больную  дома?  В  Де-Панне
есть хорошая лечебница, где вы могли бы навещать Эмилию всякий раз, ког-
да...
   Неожиданно ей почудилось, что  он  ускользает  от  нее.  И  хотя  она
по-прежнему стояла в метре от Йориса, ей казалось,  что  он  уходит  все
дальше и дальше. Он смотрел на нее. О чем он думал?
   - Что с вами, Терлинк? Почему вы не отвечаете?
   - Я?
   Что отвечать? Зачем? Выходит, Марта не понимает.
   Он машинально посмотрел на потолок: там, выше этажом, лежала  Эмилия.
На секунду глаза его затуманились, кадык дернулся, но  свояченица  этого
не заметила.
   - Я не расстанусь с дочерью, - объявил он наконец, и голос его  вновь
изменился, став таким обычным, словно разговор шел о каком-нибудь пустя-
ке. Нахмурясь, Терлинк вперился в Марту: - Чего вы ждете?
   Она не шелохнулась. Йорис готов был поклясться, что она мысленно  чи-
тает короткую молитву, чтобы собраться с мужеством и пойти до конца.
   - А еще...
   - Послушайте, Марта...
   Он закурил сигару, хотя еще не пил кофе. Потом  прошелся  по  комнате
так, что затрещал пол.
   - Я позволил вам приехать, хоть это и противоречило  моим  принципам.
Этот дом - мой дом. Понятно? Тереса - моя жена, Эмилия - моя дочь, Мария
- моя служанка и бывшая любовница. И не стоит делать большие глаза.  Все
это случилось, потому что должно было случиться, и тут уж ничего не  из-
менишь. Что, все еще не понятно?
   Да, она действительно не понимала, хотя смутно догадывалась,  что  же
он хочет сказать и не говорит.
   - Мой дом...
   Он посуровел, произнося эти слова. Это были не слова любви, скорее...
   Марте не хотелось слишком отчетливо сформулировать свою мысль  -  да,
слова ненависти!
   Дом, к которому вольно или невольно он был привязан. Дом, семья,  за-
боты, лежащие на его плечах...
   - Вы хотели поговорить со мной об Остенде, не так ли?
   И губу его вздернула презрительная усмешка, подлинный  смысл  которой
был ясен только ему.
   - Полагаю, что насчет Остенде тоже рассказывают разные разности. Чего
же вы ждете? Начинайте проповедь.
   Почувствовав, что у нее нет сил продолжать. Марта пролепетала:
   - Предпочитаю оставить вас наедине с вашей совестью.
   Как бы то ни было, совесть не помешала ему проделать все то же, что и
каждое утро: спуститься вниз, велеть Марии подать  завтрак,  затем  под-
няться к Эмилии и отнести ей утреннюю еду.
   В такую глухую пасмурную погоду мансарда выглядела еще более зловеще.
Пахло там действительно скверно, но ведь Терлинку из-за приступов Эмилии
редко удавалось убраться как следует.
   Может быть, следовало прибегнуть к смирительной рубашке? Один  раз  -
это тоже правда - безумную привязали к кровати. Полотенцами - так, чтобы
не поранить. Терлинк позвал на помощь Марию в надежде капитально  убрать
комнату и вымыть покрытую пролежнями больную.
   Однако у Эмилии случился такой приступ, что она зубами искромсала се-
бе губу, а глаза у нее закатились так, что страшно было смотреть.
   Сегодня она вела себя тихо. Тянула свою  жалобную  мелодию,  играя  с
собственными пальцами и, похоже, даже не замечая присутствия отца.
   Спустившись, Терлинк зашел к жене, наклонился над нею, прикоснулся ко
лбу губами.
   - Добрый день, - поздоровался он.
   Она устало подняла глаза, боязливые и покорные  одновременно.  Потом,
словно для того чтобы придать Себе бодрости, торопливо глянула на  сест-
ру.
   - Удалось поспать?
   - Очень мало, - отозвалась она почти неузнаваемым голосом. -  Но  это
ничего. Скоро я усну надолго-надолго.
   Слезы приподняли ее морщинистые веки, покатились по щекам. В  комнате
было пасмурно и печально. Здесь тоже пахло болезнью  и  ее  тошнотворной
кухней.
   - Я попросила, чтобы меня навестил священник... Вы не сердитесь?
   Терлинк отрицательно покачал головой и вышел. Это был его дом! Он за-
вернул к себе в кабинет за сигарами и машинально обошел  то  пресловутое
место, которое определял с безошибочной точностью, хотя оно  не  хранило
никаких следов.
   Пасха уже минула. Терлинк носил теперь не выдровую  шапку,  а  черную
шляпу и, когда не было дождя, выходил на улицу в одном пиджаке.
   Он пересек площадь, пробираясь между овощами, птицей и здоровавшимися
с ним женщинами. Перед ним на фоне серого дня высилась башня и  толчками
двигалась по кругу стрелка часов.
   Не его ли была и ратуша?
   Там над камином висел Ван де Влит в своем  карнавальном  наряде.  Там
Терлинка ждали кресло и бумаги, аккуратно разложенные на столе.
   - Господин Кемпенар, попрошу...
   - Добрый день, баас. Госпоже Терлинк лучше?
   Кемпенар почитал своим долгом каждое  утро  скорбным  тоном  осведом-
ляться о здоровье жены бургомистра.
   - Ей все так же плохо, господин Кемпенар. К тому же это вас не  каса-
ется.
   Терлинк взял у секретаря из рук почту, но не затем, чтобы ее просмот-
реть. Напротив, он немного отодвинул свое кресло, пыхнул сигарой,  чтобы
окружить себя дымом, и посмотрел секретарю совета в глаза:
   - Скажите, господин Кемпенар, давно вы были в католическом собрании?
   - Я играл в пьесе, которую давали в прошлое воскресенье.
   - Не прикидывайтесь дурачком, господин Кемпенар. Вы же знаете: я  го-
ворю не о ваших клоунадах. Были вы в собрании в понедельник?
   Секретарь понурился, словно пойманный на месте преступления.
   - Вы оставались внизу, не так ли? Но, похоже, те, кто входит в  Малое
собрание, заседали на втором этаже?
   Точно, как в день, когда обсуждался вопрос о Леонарде ван Хамме. Игра
была все та же. Второсортные члены, вроде Кемпенара и ему подобных, бро-
дили внизу по залу, где с прошлого воскресенья еще стояли неубранные де-
корации и где из экономии  горели  всего  одна-две  лампочки.  Там  пили
скверное, вечно теплое бутылочное пиво и пытались угадать, что  происхо-
дит наверху в гостин