не раск-
рывал больше рта. На мгновение молчание стало таким  же  тягостным,  как
утром в ратуше при появлении Леонарда ван Хамме.
   - Почему этот мальчишка покончил с собой?
   Тереса вздохнула, готовая расплакаться. Мария в дверях  пыталась  по-
дать знак сыну, но тот не смотрел в ее сторону.
   - Не вижу необходимости убивать себя только потому, что ты сделал де-
вушке ребенка. А уж если она богата - тем более, верно?
   Альберт нарочно выбрал этот тон. Он знал, что шокирует их, что подоб-
ный язык не принят в доме. Но в нем жила неизбывная потребность перечить
чувствам собеседников.
   - Ручаюсь: на его месте...
   - Альберт! - прикрикнула Мария из кухни.
   - Ну что? Что я плохого сказал? Вечно ты рассуждаешь так, словно  все
мужчины - святые.
   Терлинк попробовал перехватить его взгляд. Фраза могла быть адресова-
на ему, Йорису. В таком случае Альберт знает.  Но  молодой  человек,  не
глядя на него, продолжал с аппетитом есть.
   - Нет ли там еще картошечки, мать?
   В такие праздники, как этот, атмосфера в доме менялась. Да и  кабинет
Терлинка утром был не таким, как в остальные дни года.  Разве  Йорис  не
пожимал подружески руку каждому и служащих, для которых у него обычно не
находилось ничего, кроме холодных, как лед, замечаний?
   На следующий день жизнь опять  войдет  в  накатанную  колею.  А  пока
Альберт, не отрываясь от еды, говорил и говорил  с  набитым  ртом,  чего
Терлинк никогда бы не спустил своему настоящему сыну.
   - У нее беленький песик, померанский шпиц - это такая порода,  и  ба-
рышня останавливается всякий раз, когда он захочет пописать...
   Казалось, Тереса в самом деле наделена  способностью  предчувствовать
беду. Она подняла голову одновременно с мужем. Она чувствовала, она была
уверена, что Йорис сейчас задаст вопрос.
   Их взгляды встретились. Терлинк понял, что она угадала, но тем не ме-
нее спросил:
   - Где она живет?
   - Знаете морской вокзал, да? Напротив, по другую сторону моста,  там,
где швартуются малые рыбачьи суда, есть с полдюжины кабачков, где торгу-
ют мидиями и жареной рыбой. За третьим из  них,  там,  где  прислуживает
красивая испанка, - лавка канатчика, трехэтажный белый дом. Так  вот,  я
видел, как она возвращалась туда.
   Мария подала торт.
   - Тесто не пропечено, - объявил Альберт. - Мать никогда не умела  де-
лать торты, но упрямится.
   Это была правда. Тем не менее Тереса  нашла,  что  торт  объедение  и
удался на славу.
   Терлинк встал, взял сигару сам, протянул другую молодому человеку.
   - Когда ты должен вернуться в Остенде?
   - К пятичасовой поверке: я ведь без  увольнительной.  В  четыре  есть
трамвай...
   - Хочешь, подвезу?
   - Это было бы потрясно! Трамвай-то восемь франков стоит.
   Взгляды Тересы и Марии встретились.
   - Зайди на минутку ко мне в кабинет.
   Выходя из столовой, молодой человек не удержался и подмигнул матери.
   - Сколько я давал тебе раньше?
   - Сто франков.
   Терлинк открыл сейф. Делать это, когда в кабинете находится посторон-
ний, было у него сущей манией, проистекавшей, вероятно,  из  потребности
бросать людям вызов, показывая им лежащие на полках толстые бумажные па-
кеты, в которых могли храниться только ценные бумаги.
   - Когда тебе стукнуло двадцать?
   - Месяц назад.
   Терлинк порылся в старом туго набитом бумажнике и протянул два  стоф-
ранковых банкнота.
   - Спасибо, крестный.
   - Выпьем кофе и поедем.
   - Хорошо, крестный.
   Тереса помогала Марии мыть посуду. Обе шушукались в кухне над ракови-
ной. Терлинк в гараже заправлял машину маслом. Альберт критическим  взо-
ром оглядывал старый автомобиль.
   Город был пуст, и когда навстречу попадались люди, это неизменно ока-
зывались семьи в полном составе и в праздничной  одежде,  направлявшиеся
чуть ли не строем, вроде делегации, в гости к какой-нибудь другой семье.
   Пока мотор прогревался, Терлинк переоделся в свой повседневный наряд,
надел короткую шубу и выдровую шапку.
   Мужчины уехали. Мария с опасливым видом проводила сына глазами. Тере-
са, вернувшись в дом, вздохнула:
   - Эта история не принесет нам ничего хорошего.
   Чем занималась она всю вторую половину дня? Зашли к ней всего две со-
седки. Она угостила их сладким вином и галетами.  Немного  повздыхала  и
покачала головой, слушая рассказ о чужих бедах,  потому  что  у  каждого
свои беды, и за год умирает столько народу.
   - А тут еще бедная Теодора, у которой - при пятито детях! -  случился
рак желудка...
   Остальное время она находилась на кухне, разговаривала с  Марией  или
наводила порядок в каком-нибудь шкафу.
   Стемнело уже в четыре. Прозвонили к вечерне, но  Тереса  не  пошла  в
церковь. Они с Марией, стоя на кухне, поделили одну вафлю, запив ее  ко-
фе, оставшимся от второго завтрака.
   Затем пробило пять, шесть, наступило время накрыть на стол, а приборы
под лампой с розовым абажуром все так  же  хранили  свой  светло-зеленый
свет и оставались девственно нетронутыми.
   - Мария, я все думаю: не случилось ли с ним чего из-за этого  гололе-
да?
   - Гололед сошел.
   - Сошел, когда было солнце, но сейчас снова подмораживает, а он упря-
мится и не покупает новые шины.
   Терлинк не вернулся и в восемь, чего никогда не случалось. Телефона в
доме не было - он стоял лишь на фабрике, сегодня безлюдной.
   В восемь десять прибежала дочь почтарки и, заикаясь от робости, сооб-
щила:
   - Господин Терлинк попал в аварию. Вернется только через  час.  Велел
передать вам, чтобы вы не беспокоились.
   Девушка, принаряженная, как все в городе,  выпалила  две  эти  фразы,
словно поздравление, присела, как ее учили в школе, и сочла  необходимым
добавить:
   - С Новым годом!
 
 
   V
 
   Разглядывая из окна прохожих на улице в этот  день,  было  трудно  не
вспомнить о первых кинофильмах, где слишком большая скорость  кадра  вы-
нуждала персонажей бежать и жестикулировать, подобно  разболтанным  кар-
тонным паяцам.
   Дождь зарядил невиданный. Капли стучали о тротуар, как  пластмассовые
пули, и вода лилась отовсюду: из водосточных труб, из  канав,  казалось,
даже из-под дверей - и образовывала лужи, в которые автобус и тот  въез-
жал с осторожностью.
   Неба не было, воздух лишился всякой глубины и красок.  Ничего,  кроме
ледяной воды. Почтенные женщины высоко подтыкали юбки, являя глазам под-
вязанные лентами чулки; зонтики провисали, и с них капало на хозяев;  за
окнами домов смутно колыхались мрачные, поблекшие, словно  законсервиро-
ванные лица.
   Тем не менее с восьми утра на главной площади стояло уже  десять  ма-
шин, из которых вылезали незнакомые господа, заходили  на  минутку  пог-
реться в "Старую каланчу" и скрывались в ратуше.
   Затем появился г-н Команс со своим старшим клерком. За ними  Мелебек,
эшевен, отвечающий за общественные работы.
   Люди опять бегом пересекали тротуар, а машины, как в дни  торжествен-
ных процессий, подъезжали одна  за  другой,  вздымая  по  бокам,  словно
крылья, струи воды и грязи. Кирпич фасадов был отмыт до  такой  степени,
что выглядел черным. Сырым быстро становилось все - и люди  в  автомоби-
лях, и бумаги в портфеле клерка при нотариусе.
   Однако человекам двенадцати - пятнадцати, следовавшим  за  Терлинком,
пришлось прошлепать по грязи вокруг газового завода, теснясь кучками под
одним зонтиком. Иногда кто-нибудь из них отходил подальше, чтобы  произ-
вести какие-либо измерения или посовещаться в стороне с другими.
   Все это происходило на строительной площадке, смахивавшей на пустырь,
метрах в ста от линии мрачных домов, выстроенных по типу рабочих городов
во времена, когда бургомистром был ван Хамме.
   Бледные люди, стоявшие за стеклами этих домов, тоже смотрели на  про-
исходящее.
   Действовать следовало быстро - слишком уж сильный был дождь.
   - Господа, если вы разделяете мою точку зрения и  вам  нечего  больше
осматривать, проследуем в ратушу и приступим к торгам.
   Терлинк в гетрах, короткой шубе и выдровой шапке не обращал  внимания
на дождь. Вид у него был серьезный:  он,  вероятно,  проникся  значением
этого дня. Он сел в свою машину с покупателем из Антверпена,  безостано-
вочно трещавшим евреем. Собравшиеся вновь бегом ринулись через  тротуар.
Торги состоялись в зале бракосочетаний. Нотариус Команс выложил все  со-
держимое своего портфеля на зеленое сукно  стола  и  торжественно  зажег
свечу.
   Вот так в одиннадцать утра г. Дюперрон и Йостенс из Брюсселя выкупили
у города Верне газовый завод и обязались в трехмесячный срок снести его.
   Несмотря на дождь, грязь, подтеки на паркете и  лестницах,  промокшие
ноги и плечи, распространяемый людьми запах  шерсти  и  катастрофическое
состояние улиц, этот день стал для Йориса Терлинка днем триумфа.
   Никто, даже сам Ван де Влит в зените славы, не осмелился бы даже  по-
мыслить о возможности сноса обошедшегося так дорого  газового  завода  и
продаже его брюссельским торговцам железным ломом,  которые  демонтируют
предприятие и вывезут отходы.
   Терлинк сделал это. Вот уже две недели газ поступал в Верне с  завода
в Руселаре по цене на четыре су ниже.
   Все курили сигары - сигары Терлинка. Не успели закончиться торги, как
Кемпенар подал бутылку портвейна и рюмки. Машины уже разъезжались.
   Маленький нотариус Команс пригласил г. Дюперрона и Йостенса  скрепить
купчую своими подписями.
   Официальная часть завершилась. Подрядчики были довольны.
   - Мы надеемся, господин бургомистр, что вы не откажетесь позавтракать
с нами. Нам говорили, что в вашем  городе  есть  превосходный  ресторан.
Господин нотариус тоже разделит нашу трапезу.
   - Если вам угодно позавтракать вместе с нами, мы сделаем это у  меня,
- ответил Йорис.
   Он уже послал Кемпенара предупредить жену. Пригласил нотариуса и даже
Мелебека, самого ожесточенного своего противника в вопросе о газовом за-
воде.
   - А пока позвольте принять вас в ратуше.
   Словом, все прошло удачно, хотя и несколько сумбурно, главным образом
из-за дождя, но также и потому, что памятные события никогда  не  похожи
на то, чего от них ожидают. Деловые люди,  коммерсанты,  поднявшиеся  ни
свет ни заря, проехавшие тридцать, а то и сто километров, пошлепавшие по
грязи при осмотре площадки, а затем у крытого зеленым сукном стола быст-
ро смекнувшие, что Дюперрон и Йостенс пойдут до конца,  отправлялись  по
домам в плохо скрытом дурном настроении.
   Неожиданней всего для Терлинка было видеть у себя за столом нотариуса
Команса, ни разу не переступавшего порога его дома, и Мелебека, бывавше-
го у бургомистра только в служебном кабинете.
   Они сидели здесь, в столовой, где чуточку дымила печка,  воздух  стал
синим, а на скатерти красовались деликатесы, которые редко подают  и  за
которыми Тереса специально ходила к ван Мелле, торговцу ранними  фрукта-
ми; иные коробки простояли на полках лет пять-шесть, так что все уже за-
были об их содержимом.
   Лицо г-на Команса, расположившегося спиной  к  печке  и  оказавшегося
слишком близко от нее, поскольку стол пришлось раздвинуть, казалось сов-
сем розовым, почти красным на фоне седой бороды.  У  печки  же  на  полу
выстроились бутылки, старые бутылки, отобранные Йорисом в погребе и  те-
перь подогревающиеся.
   - Здоровье бургомистра Верне! - с первой же рюмкой  провозгласил  тот
из брюссельцев, который, несомненно, был Йостенсом.
   Он говорил, как не сумел бы никто другой во Фландрии, - с обескуражи-
вающей легкостью, круглыми фразами, жонглируя словами, а  заодно,  каза-
лось, и самой жизнью.
   На завтраке он вел себя так же, как на торгах, и Мелебек заметил, что
Терлинк, обычно пивший только пиво, несколько раз опорожнял бокал с  ви-
ном и, по-прежнему сохраняя серьезный вид, осматривался вокруг  задумчи-
вым взглядом.
   Брюссельцы говорили безостановочно, в помещении становилось все  жар-
че, Мария циркулировала между столовой и кухней, где ей помогала Тереса,
не вышедшая к гостям.
   Команс заметил ее через приоткрытую дверь и с удовольствием бросил:
   - Будем ли мы иметь счастье видеть госпожу Терлинк?
   - Не сегодня, - отозвался Йорис. - Моя жена просит  ее  извинить:  ей
нездоровится, и она не выходит из спальни.
   Не прошло и пяти минут, как старый нотариус, с мальчишеским озорством
наблюдавший за происходящим, снова увидел на кухне Тересу и заметил:
   - Послушайте, Терлинк, я только что видел вашу жену.
   Он ликовал, что ему удалось поставить бургомистра  в  затруднительное
положение. У Мелебека засверкали под очками глаза. Брюссельцам стало не-
ловко.
   И Терлинк, не покраснев, тяжеловесно проронил:
   - Вы правы, господин Команс. Моя жена действительно в кухне, где  по-
могает служанке.
   Вино, что ли, подействовало на него? Он, конечно, оставался  спокоен,
но это было уже не прежнее, знакомое всем ледяное спокойствие. Он осмот-
релся вокруг, как человек, собирающийся сделать важное заявление.
   - Это вопрос, который вы себе еще не уяснили.
   Гости ели голубей, потому что дичи не удалось достать.
   - Обычно, господин Команс, в этом доме, вернее в этой  столовой,  нас
всего двое, и одной служанки более чем достаточно, чтобы обслужить  нас,
не так ли? Гости бывают у нас три, допустим, четыре раза в год.  Неужели
ради этого я стану весь год содержать лишнюю  служанку,  которой  нечего
будет делать?
   Вилки заработали безостановочно, потому что атмосфера  стала  натяну-
той.
   - Если я найму на эти дни кого-нибудь со стороны, чем этой особе  за-
ниматься в остальное время? Ответьте, господин Команс.
   Не прячься Тереса за дверью, она тоже заметила бы, что глаза у ее му-
жа слишком блестели.
   - Наш город с пятитысячным населением действительно живет  продуктами
окрестных деревень, то есть молоком, маслом,  яйцами,  зерном,  сахарной
свеклой. Но если бы мы послушались вас, господин Команс, а с  вами  тех,
кто не видит дальше собственного носа, мы продолжали бы сами производить
и газ, обходившийся нам дороже, чем газ, продаваемый нам соседним  горо-
дом, и когда встал вопрос о постройке новой больницы, вы  настаивали  на
передаче заказа местным подрядчикам. Так во всем.
   Терлинк говорил для брюссельцев, из вежливости одобрительно  кивающих
головами.
   - Что получилось бы в таком случае, господин  Команс?  Допустим  хотя
бы, что мы решили снести газовый завод собственными силами. В Верне  нет
людей, сидящих без работы, кроме нескольких субъектов, не  способных  ни
на что. Значит, к нам хлынули бы крестьяне в надежде заработать побольше
и недовольные рабочие из других городов. Мы заняли бы их  на  три-четыре
месяца - а потом?.. Разве у нас всегда будет газовый завод для сноса или
больница, которую надо строить? Уж не думаете ли вы, что все эти пришлые
рабочие вернулись бы к себе?
   Тут он наклонил над бокалом ивовую корзинку с бутылкой  старого  бур-
гундского, и рука его задрожала.
   Один из брюссельцев воспользовался паузой и любезно вставил:
   - Надеюсь, несмотря ни на что, нам  представится  возможность  почти-
тельно приветствовать госпожу Терлинк.
   - Нет.
   Йорис был не пьян, отнюдь не пьян, но в нем произошел какой-то сдвиг,
сделавший его еще более категоричным, чем обычно. Иногда казалось  даже,
что он ищет ссоры.
   - Вы приехали сюда на торги, а  моя  жена  не  имеет  никакого  каса-
тельства к делам города. Каждому свое место. Это мой принцип.
   Кровь все сильней бросалась г-ну Комансу в голову. На столе сменилось
уже четыре бутылки, и когда гости поднялись, было очевидно, что все  они
огрузли.
   - Если не возражаете, кофе будем пить в моем кабинете.
   Бургомистр зажег у себя газовую печь, достал с камина коробки с сига-
рами, и в этот момент по лицу его словно прошла легкая тень; он нахмурил
брови и быстро перевел глаза куда-то в сторону.
   Это произошло как раз тогда, когда он  повернулся  лицом  к  середине
комнаты и протянул сигары Йостенсу, оставшемуся стоять. Он поднял голову
к Нему, и на какую-то секунду - нет, долю секунды - ему почудилось,  что
он видит Клааса.
   Даже не так! Ощущение было еще более смутным, неким намеком на воспо-
минание, чем-то не поддающимся определению. Толстобрюхий  и  толстощекий
Йостенс ни в чем не напоминал Клааса. Единственная связь между ними сво-
дилась к тому, что парень в свой последний вечер стоял на том же  месте.
Возможно, дело было еще и в вине.
   - Садитесь, господа. Выпьете по стаканчику старого схидама?
   Мария принесла поднос с кофе, и кабинет, обычно столь пустынный, сра-
зу стал тесноват. Терлинк вытащил из шкафа схидамский крюшон, затем взял
с другой полки ликерный сервиз с маленькими искусной резьбы рюмочками.
   - Пью за ваше долгое правление в ратуше!
   И Терлинк, словно умышленно бросая вызов, поправил:
   - Мое правление кончится не раньше, чем меня отвезут на кладбище.  Не
так ли, господин нотариус Команс? Теперь ведь никто не осмелится  занять
мое место. Спросите у них.
   Мелебек, захваченный врасплох  такой  выходкой,  попытался  сохранить
ироническое выражение, так хорошо гармонирующее с  его  длинным  бледным
лицом.
   - Вы снизили налоги, - вздохнул г-н Команс.
   - Вы филантроп, господин Терлинк, - счел за благо  вставить  один  из
брюссельцев.
   - Нет, сударь.
   - Я хотел сказать, что вы заботитесь о счастье своих подопечных.
   - Нет, сударь. Мои подопечные, как вы выразились, не стали счастливей
оттого, что платят налогов на несколько франков  меньше.  И  больные  не
станут счастливей оттого, что умрут не в старой, а в новой больнице. Ко-
нечно, каждый должен исполнять свой долг, но надеяться  изменить  судьбу
людей - грубое заблуждение. К примеру, у меня, говорящего с  вами,  есть
свояченица...
   Команс и Мелебек переглянулись.
   - Она урожденная Бэнст - вы, конечно, слышали эту фамилию.  Так  вот,
когда умер ее муж, а был он дирижер, она  осталась  сорокалетней  вдовой
без всяких средств. Как бы вы поступили на моем месте?
   И на секунду оставив собеседников в недоумении, Терлинк продолжал:
   - Я посоветовал ей поискать работу в Брюсселе. Поселив ее  у  себя  в
доме, я сделал бы глупость: это не место для нее. Я женился на одной де-
вице Бэнст, а не на двух. А дай я ей денег... Предположите, что я дал бы
ей десять, двадцать тысяч франков. Когда она истратила бы их, ей  потре-
бовались бы новые десять, двадцать тысяч, и так далее. А  теперь  у  нее
есть работа в Брюсселе, где ее никто не знает. Она кассирша в  одном  из
кафе на Новой улице, а ведь она из Бэнстов!
   Точно так же я поступаю в ратуше, когда какойнибудь бедняк обращается
ко мне с просьбой о должности. Нельзя давать человеку место лишь потому,
что он нуждается. Гораздо дешевле выдать ему пособие через отдел благот-
ворительности, а место оставить за тем, кто способен удержать его за со-
бой.
   Тости сдвинули рюмки и чокнулись. Комната уже тонула в сигарном дыму.
Ворчал газ. По стеклам бежали ручейки дождя.
   Кто это был - Йостенс или Дюперрон, - Терлинк так и  не  запомнил.  В
общем, тот из двоих, что толще. Он шепнул:
   - Не покажете ли мне, где у вас одно место?
   В коридоре, где воздух был ледяной, он что-то вытащил из кармана:
   - Вы позволите, господин Терлинк... Не сочтите  за  обиду,  но  таков
обычай... Если хотите, можете раздать это своим беднякам.
   Он протянул Йорису небольшой бумажник, и Терлинк, взяв его, распахнул
дверь кабинета:
   - Этому господину вовсе не требовалось в одно место: он просто  хотел
мне вручить этот бумажник, который содержит... минутку... содержит  пять
тысяч франков. Что вы об этом думаете, Команс? И вы, Мелебек?
   Второй брюсселец, пытаясь выручить сотоварища, пролепетал:
   - Это же просто дар городским беднякам.
   - Я уже говорил вам, что ничего не даю бедным,  господин  Дюперрон...
Дюперрон или Йостенс? Впрочем, это не важно. Вам не позволят  увезти  ни
одного болта сверх тех, на которые вы имеете право. И ни на день не отс-
рочат конец работы.
   Гостям оставалось лишь собраться, напялить промокшие  пальто,  надеть
галоши и уйти, и Тер