з случалось ухаживать за женой, и Мария заставала его  столь
же небрежно одетым, с обвислыми усами и щетиной на лице.
   Спокойствие, отстраненность - вот что поражало в нем этим  утром.  Он
стоял совсем рядом, а Марии казалось, будто он далеко-далеко или  словно
за стеклянной перегородкой. Он равнодушно распорядился:
   - Сходите за доктором Постюмесом.
   - Прямо сейчас?
   - Прямо сейчас.
   Прежде чем выйти, Мария успела поймать взгляд Тересы,  боязливо  сле-
дившей за нею.
   Кризис обозначился около четырех утра. Тереса с четверть часа  подав-
ляла стоны, потом позвала:
   - Йорис, Йорис! Кажется, я умираю.
   Он не заворчал, не потерял голову. Поднялся, зажег  свет.  Глянул  на
жену, наполовину оделся: хотя двери и окна были закрыты, в  спальню  при
таком ветре проникал сквозняк.
   Терлинку не пришло в голову звать Марию. На камине у него стояли  ма-
ленькая спиртовка и голубой эмалированный котелок.
   Держась руками за живот, Тереса  равномерно  постанывала,  а  подчас,
когда боль усиливалась, пронзительно вскрикивала.
   - Поднимите рубашку - я сделаю вам компресс.
   Два часа, молча и словно думая о чем-то другом, он менял  ей  горячие
компрессы, а жена непрерывно вглядывалась в его лицо. Иногда, подлив во-
ды в котелок, он присаживался на свою постель и, уставясь в пол  или  на
камин, чего-то ждал.
   - Я уверена, это рак, Йорис. Еще совсем маленькой я  уже  знала,  что
умру от рака.
   - Не говорите, пожалуйста, глупостей!
   Разумеется, это был  рак.  Рак  кишечника.  Но  сделать  ничего  было
нельзя.
   Внизу хлопнула входная дверь, и коридор тут же  наполнился  голосами.
Мария разыскала доктора Постюмеса: он только что  вернулся  из  деревни,
где принимал роды, и тут же последовал за нею.
   При виде Терлинка он нахмурился и, взяв профессиональный  тон,  обра-
тился к больной:
   - Что-нибудь не в порядке? У нас маленький приступ?
   Тереса уставилась на него, потом на мужа, и мимика ее оказалась  нас-
только выразительной, что Йорис пожал плечами.
   - Буду ждать вас внизу, доктор, - объявил он.
   Он отправился к себе в кабинет, достал  сигару  из  коробки,  сел  на
обычное место спиной к газовому обогревателю, который предварительно за-
жег. Так он провел четверть с лишним часа, сохраняя на лице то же отсут-
ствие всякого выражения, которое так поразило Марию.
   Над головой у него шел разговор. Слышались то спокойный глухой  голос
Постюмеса, то - гораздо чаще - взволнованные жалобы Тересы. Доктор,  ви-
димо, выслушивал ее. Она двигалась в постели, вскрикивала  от  боли.  На
безлюдной площади, где ветер взметал обрывки бумаги, медленно  занимался
день.
   Когда Постюмес спустился вниз, Йорис открыл дверь кабинета, и доктор,
видя, что, вопреки ожиданиям, его ни о чем не спрашивают, опустил  голо-
ву.
   - Она боится, так ведь? - проронил наконец Терлинк, вновь  усаживаясь
в свое кресло.
   - Думаю, она отдает себе отчет в своем состоянии. Я доказывал ей, что
все это пустяки, но она мне не верит.
   - И она сказала, что боится остаться прикованной к постели?  Вам  из-
вестно, что, собственно, ее страшит, Постюмес? - И, видя, что доктор от-
вел глаза, Терлинк добавил: - Знаете, почему она вам  это  сказала?  Она
боится меня. Боится очутиться в моей власти, когда станет неподвижной  и
будет одиноко лежать наверху. Эта женщина всегда чего-нибудь  боялась...
О чем она вас просила?
   Постюмес не знал, как себя держать.
   - Да, она говорила со мной о своей сестре, живущей в Брюсселе. Совер-
шенно очевидно, что, если госпоже Терлинк придется надолго  слечь,  ока-
жется, вероятно, полезно...
   - Признайтесь, она сказала, что я на это не соглашусь. Уверяла, что я
не выношу ее сестру так же, как ее  самое...  Да,  Постюмес,  не  согла-
шусь... Зачем вы напускаете на себя такой вид? Вы же понимаете:  у  меня
свои привычки. Вот уже тридцать лет, как мы с ней женаты.
   - Советую вам также отвести ей отдельную комнату.
   - Думаете, она уже не встанет?
   - Она может протянуть еще месяцы, даже годы; ее  состояние  будет  то
улучшаться, то ухудшаться...
   - Ее сестру вызовут из Брюсселя.
   Отрешенность, с которой он говорил, удивляла. Терлинк смотрел на  че-
ловека так, словно не видел его, и доктор ушел, что-то пролепетав.
   - Кофе готово, Мария?
   Йорис выпил кофе на кухне, взял ковшик горячей воды для бритья и под-
нялся в спальню.
   - Я предупрежу вашу сестру и попрошу ее приехать,  -  бросил  он,  не
глядя на жену.
   Он оделся, отнес, как всегда, завтрак Эмилии,  которая  была  сегодня
более нервной, чем обычно.
   То и дело задувал шквальный ветер, огромные, готовые разразиться дож-
дем тучи сменялись прояснениями, и в эти моменты мокрая мелкая брусчатка
на площади сверкала под солнцем, как грани драгоценных камней.
   Когда Терлинк вернулся к себе в кабинет набить портсигар,  на  бюваре
лежала почта, и Йорис, присев, стал разбирать  ее.  На  третьем  письме,
вместо того чтобы нахмуриться, он стал еще спокойнее, как будто  пустот"
внутри него стала абсолютной.
   "Дорогой крестный.
   Не мог в воскресенье навестить и обнять мать, потому что опять угодил
под арест. На этот раз на две недели. Прошу вас верить, что это не слиш-
ком веселое занятие. На губе очень холодно, а баланда такая вонючая, что
меня с души воротит. Тем не менее есть приходится - не подыхать же с го-
лоду.
   Все это из-за одной скотины вахмистра, невзлюбившего  меня.  Когда  в
роте что-нибудь не ладится, отсыпаются на мне.
   Совсем недавно я узнал, что наш новый командир - уроженец Берне и ваш
знакомый капитан вон дер Донк. Уверен, что, если вы повидаете его и  за-
молвите за меня словечко, дела мои пойдут гораздо лучше.
   Кроме того, мне надо бы малость деньжат, потому как я нашел один  ход
и мне будут носить еду из солдатской столовой, а также покупать  сигаре-
ты. Ни письма, ни переводы проштрафившимся не отдают, но вы можете оста-
вить конверт с деньгами в известном вам кафе - за ним  зайдет  один  мой
сослуживец.
   Вы знаете: мне никогда не везло и не к кому  обратиться,  кроме  вас.
Именно потому, что у меня пусто в кармане, меня и донимают в казарме.
   Рассчитываю на вас, крестный, в том, что касается  капитана  ван  дер
Донка и денег.
   Не говорите ничего моей матери: она ничего не поймет и перепугается.
   Благодарю и шлю сердечный привет.
   Альберт".
   Сигара Терлинка потухла, и он снова раскурил ее. Потом без всякой це-
ли встал, обошел вокруг стола, невольно отводя взгляд от того,  казалось
бы, ничем не примечательного места, где отныне перед  ним  всегда  стоял
Жеф Клаас.
   - Мария! - неожиданно крикнул он, распахнув дверь.
   Она явилась, вытирая руки передником, и Терлинк с первого взгляда по-
нял, что она все знает.
   - Закройте дверь, Мария. Что он написал вам?
   - Все то же, баас. Сидит на гауптвахте.  Похоже,  вахмистр  невзлюбил
его.
   - Скажите, Мария... Он сообщил вам, что написал мне?
   - Да, он пишет об этом. Говорит, что...
   - Что он говорит?
   - Что вы наверняка вытащите его с гауптвахты, потому как  вам  доста-
точно сказать словечко капитану ван дер Донку.
   - Это все?
   - А в чем дело? Разве еще что-нибудь случилось?
   Наверху затрещала кровать. Невзирая на боли, Тереса наверняка пытает-
ся расслышать через пол их разговор!
   - Вы сказали ему?
   Она, не моргнув глазом, притворилась удивленной.
   - Он знает правду, не так ли? И рассказали ее вы?
   - Клянусь, нет, баас. Он сам... Как-то раз, когда я умоляла его  быть
посерьезней и задуматься о своем будущем, он рассмеялся: "Чего  мне  ду-
мать о будущем? Старику придется сделать все необходимое... "А  я,  кля-
нусь Пресвятой Девой, никогда не сказала ничего такого, чтобы он вообра-
зил...
   Она отваживалась поглядывать на хозяина, но  понимала  все  меньше  и
меньше. Казалось, дело идет о ком-то постороннем и его совершенно не ка-
сается.
   - Можете идти, Мария. - И когда она уже собиралась перешагнуть порог,
Терлинк добавил: - Кстати, должно быть письмо и для моей жены. Раз уж он
за это взялся, значит, попробует сделать максимум.
   - Да, письмо есть.
   - Дайте сюда... Да, да! А моей жене можете сказать, что я  потребовал
отдать его мне.
   Терлинк положил письмо рядом с первым.
   "Дорогая крестная, Пишу вам потому, что очень несчастен  и,  кажется,
серьезно болен... "
   Мальчишка давно подметил, что заговорить с Чересой о своей болезни  -
значит открыть себе дорогу к ее сердцу и кошельку.
   "Если не сумею устроиться так, чтобы мне носили малость еды  из  сол-
датской столовки, просто не знаю, как... "
   Часы на ратуше начали бить восемь точно в тот момент, когда зазвонили
колокола. Терлинк взял шапку, натянул короткую шубу и спустя минуту  уже
пересекал ровным шагом площадь, задерживаясь, как  обычно  на  несколько
секунд перед стаями голубей.
   Мимо проехал и свернул на дорогу в Брюссель большой американский  ав-
томобиль ван Хамме. С тех пор как Леонард вернулся из Южной Франции,  он
меньше участвовал в жизни Верне, зато несколько раз на  неделе  ездил  в
Брюссель.
   Терлинк обычным путем добрался до своего  служебного  кабинета,  где,
как всегда, глянул на Ван де Влита. Сразу вслед  затем  встал  спиной  к
печке, вздохнув так, словно хотел этим выразить  полное  безразличие  ко
всему.
   - Вы на месте, господин Кемпенар?
   Дверь открылась. Поспешно вошел Кемпенар с бумагами в руках:
   - Добрый день, баас. Правда ли, что госпожа Терлинк нездорова и утром
к ней приходил врач?
   - Вам-то что до этого, господин Кемпенар?
   - Прошу прощения, я...
   - Вы сказали это, чтобы что-то сказать. Даже не для того, чтобы  дос-
тавить мне удовольствие.
   Он сел. Кемпенар склонился над ним, одну за другой подавая ему  бума-
ги, и бургомистр просмотрел их, карандашом нанося на поля резолюцию  или
переадресовочную надпись.
   - Господин Команс опять приходил вчера днем, баас. Сказал, что зайдет
повидать вас сегодня с самого утра.
   - Что ему надо?
   - Он не сказал, баас.
   Неожиданно, прежде чем успело спрятаться солнце, на площадь, стуча об
окна и отскакивая от них, посыпались градины. Потом  солнце  скрылось  и
опять вышло, но уже из-за другой тучи.
   - Добрый день, Терлинк. Я пришел так рано,  чтобы  наверняка  застать
вас на месте.
   Это уже пришел нотариус Команс - розовое лицо, белая  борода,  словно
розово-белый фарфор. Улыбаясь и подпрыгивая на ходу - этакий лукавый ве-
сельчак, - он с ног до головы окинул Терлинка взглядом, явно ожидая уви-
деть в нем перемену.
   Однако он остерегался начать разговор, пока не уйдет Кемпенар,  соби-
равший бумаги.
   - Правда ли, что вы задумали открыть сигарный магазин в Остенде?
   Нотариус наконец сел. Стал набивать пенковую трубку,  что  отнюдь  не
мешало ему двигаться всем телом, включая короткие ножки, словно  он  все
еще семенил по кабинету.
   - Возможно, это и неплохое дело. Остенде - крупный город.
   - Я не собираюсь открывать магазин в Остенде, - возразил Терлинк.
   - Нет? Значит, это ошибка? Но говорят, вы  ездите  туда  каждый  день
и... Впрочем, не стоит об этом.
   Старая обезьяна! Хорошо вымытая, причесанная, одетая старая обезьяна,
вечно строящая гримасы!
   - Кемпенар доложил мне, что вы хотели меня видеть.
   - Да. То есть... Да и нет. Я не склонен отнимать ваше время,  если  у
вас есть дела поважнее. Речь идет самое большее о рекомендации.
   Ах, как Команс рассчитывал, что его  собеседник  вскинется  от  этого
слова! Терлинк терпеть не мог ничьих  рекомендаций.  Ничуть  не  бывало!
Бургомистр по-прежнему с отсутствующим взглядом дымил  сигарой,  положив
ладони на стол.
   - Вы, конечно, знаете Схротена, ризничего церкви Святой Валбюрги?  Он
хороший человек, католик, избиратель. У него восемь детей. Старшему, ко-
торого зовут Клементом, исполнилось пятнадцать.
   Тучи беспрерывно наползали на солнце, и всякий раз казалось, что пло-
щадь становилась еще более пустынной и ледяной.
   - Я поясню... Юный Клемент брал уроки игры на скрипке у органиста Бо-
теринга, того самого, что слепнет. А тот еще позавчера говорил мне,  что
никогда не знал более музыкально одаренного мальчика...
   Г-н Команс начал уже терять надежду расшевелить  собеседника  и  стал
еще тщательнее подбирать слова.
   - Я виделся также с директором монастырской школы,  который  всячески
нахваливал Клемента. Будь у мальчика возможность пройти курс консервато-
рии, он наверняка стал бы большим музыкантом. А для этого надо  ехать  в
Тент. Ризничий небогат... Вы слушаете меня, Терлинк?
   Тот ограничился утвердительным кивком.
   - Так вот, я подумал, что если мы дадим Клементу Схротену стипендию и
он сможет продолжать учение в Генте... Что вы сказали?
   - Я ничего не сказал.
   - Тогда что вы думаете?
   Терлинк устало вздохнул и посмотрел на Ван де Влита, словно  призывая
его в свидетели.
   - Я думаю, господин Команс, что вы знаете мое мнение  на  этот  счет.
Если этот юноша действительно должен стать крупной величиной, он  станет
ею только благодаря самому себе; если же он не представляет собой ничего
особенного, на него не стоит тратить общественные деньги.
   - Но послушайте, Терлинк...
   - Ничего я не хочу слушать. Все вы в городском совете привыкли  зани-
маться благотворительностью за счет города.  Вы  обещали  ризничему  за-
няться его сыном, и он будет вечно признателен именно вам. А я,  Команс,
благотворительностью не занимаюсь. Я считаю, что она бесцельна и  прино-
сит больше вреда, чем пользы. Если вы настаиваете  на  своем,  поставьте
свой вопрос на ближайшем заседании совета, но я буду голосовать против.
   - Знаете, Терлинк, вы...
   - Считайте меня кем угодно, господин Команс, но  пока  городом  Верне
управляю я, дотации поощряться не будут. Я не верю в людей, которым нуж-
но помогать... А теперь мне пора идти - у меня дела.
   На дела он сослался нарочно. Нотариус отдавал себе в этом  отчет,  но
не понимал, что двигало Йорисом Терлинком.  Взбудораженный  отказом,  он
почувствовал потребность заглянуть в берлогу  Кемпенара  и  повыспросить
его.
   - Что это происходит с нашим Терлинком в последние дни?
   Кемпенар, ликуя при мысли, что достается не ему одному, вздохнул:
   - Он какой-то странный, правда?
   Почему странный? Он просто делал то, что должен  был  делать,  вот  и
все. Он всегда делал то, что считал своим долгом.
   Только теперь он, пожалуй, делал это без убежденности.
   Он мог бы поддержать просьбу нотариуса Команса о назначении стипендии
- это же ничего ему лично не стоило. Но это было против его принципов. К
тому же почетный председатель католического  собрания  совершил  ошибку,
начав разговор с Остенде: это смахивало на шантаж.
   Тем хуже для Клемента Схротена! Разве ему, Терлинку, давали деньги на
то, чтобы выучиться своему ремеслу?
   Он вывел машину из гаража, воспользовавшись этим, чтобы зайти в дом с
черного хода и осведомиться у Марии, которая оказалась на кухне:
   - Ей не хуже?
   - Укол подействовал.
   Мария недавно плакала. Очевидно, вместе с Тересой. В доме  уже  посе-
лился запах болезни.
   Он отправился на сигарную фабрику и проработал два часа,  готовясь  к
процессу с одним клиентом из Антверпена, отказывающимся платить.
   Затем завернул к ван Мелле и выбрал цыпленка для Эмилии.
   Не все ли ей было равно - цыпленок или говядина? Этого никто не знал.
Она то жадно набрасывалась на еду, то разрывала ее, давила,  размазывала
вокруг себя.
   Это тоже был вопрос долга. У Эмилии не было другой радости  в  жизни.
Ей надо было дать максимум возможного, и там, где речь  шла  об  Эмилии,
Йорис шел на любые расходы. К тому же в случае упреков он  всегда  может
предъявить заборную книжку от ван Мелле: все, что у  него  покупал  Тер-
линк, предназначалось Эмилии.
   Был еще только полдень, Йорис вернулся домой с цыпленком под  мышкой.
Отдал его Марии, которая знала, что делать с покупкой, затем заглянул  в
каждую кастрюлю и поднялся в спальню.
   Жена, услышав, что он возвратился, встретила его, как всегда, с таки-
ми испуганными глазами, словно ожидала какой-нибудь катастрофы или  про-
явления грубости с его стороны.
   - Я дал телеграмму вашей сестре, - объявил он, не глядя на Тересу.
   - Простите меня, Йорис, - захныкала она.
   - За что?
   - Мне следовало поговорить об этом с вами, а не с  доктором  Постюме-
сом. Но я была совершенно убеждена, что вы не согласитесь.  Это  отчасти
ради вас. Я хочу, чтобы сестра приехала: вам  одному  с  двумя  больными
женщинами...
   Тереса хитрила. Когда она вот так распускала нюни, глаза у нее  оста-
вались сухими, а быстрый проницательный взгляд подмечал малейший  промах
противника.
   - Я все утро молила Господа поскорей призвать меня к себе. Ну правда,
зачем мне жить? Я чувствую, что больше не  встану.  Отныне  я  для  всех
только обуза...
   Он отвернулся к окну. Он торчал тут опять-таки из чувства долга: было
бы неприлично по целым дням оставлять ее одну.
   - Сердитесь, Йорис?
   - На что?
   - Не очень-то весело иметь больную жену! Я всегда доставляла вам одни
неприятности. Сумей я хотя бы родить вам нормальную дочь...
   Она говорила правду, знала это и говорила так нарочно, чтобы  поймать
мужа на малейшем знаке согласия. В этом случае она бы переменила  такти-
ку, обвинила его в эгоизме, грубости, в том, что он всех в  доме  сделал
несчастными.
   - Попробуйте лучше заснуть, Тереса.
   - Пробовала. Не могу. А боли вот-вот возобновятся - доктор меня  пре-
дупредил. Надо будет опять вызвать его - пусть сделает мне еще укол. Ес-
ли бы я могла умереть...
   Несколькими днями позже Кес на пороге "Старой каланчи" весело беседо-
вал с жандармами.
   Терлинк медленно обернулся и  еще  медленней  окинул  взглядом  жену.
Вздохнул, наклонился, прикоснулся губами к ее лбу и направился к двери.
   - Йорис!
   Он не обернулся, пошел вниз по лестнице, и его тяжелые  шаги  разнес-
лись по всему дому.
   Мария, знавшая, куда он направляется, протянула ему цыпленка и тарел-
ку яблочного компота. Он разрезал птицу на кусочки, вынул кости и  понес
еду Эмилии, которую опять застал лежащей на полу и вынужден был перенес-
ти на постель.
   По мере приближения к Остенде он все упорнее выжимал скорость из сво-
ей старой машины. Наконец затормозил у  ювелирного  магазина  и  не  без
чувства неловкости вошел в него.
   - Что вам угодно?
   - Мне хотелось бы...
   Терлинк не знал - чего. Вернее, хотел что-то очень  красивое,  такое,
что хранят всю жизнь.
   - В общем, подарок.
   - Свадебный?
   - Нет, для новорожденной.
   Ему показали вернелевые кубки, погремушки из серебра и слоновой  кос-
ти.
   - Это самое подходящее.
   Он купил кубок и погремушку, остановил автомобиль перед дорогим гаст-
рономическим магазином, выбрал испанский виноград, ананас,  мандарины  и
две бутылки шампанского. И все время одна и та же нетерпеливая,  доводя-
щая до головокружения мысль толкала его вперед, а потом, когда надо было
остановиться перед домом белого цвета на набережной против морского вок-
зала, он почувствовал тот же страх. Окна на втором этаже  были  закрыты,
муслиновые занавеси задернуты.
   Он оставил свертки в машине и, зайдя к Яннеке, тут же взглянул в сто-
рону печки, где, как он знал, сидит хозяйка рядом с креслом кота.
   Яннеке была на месте, но показалась ему не такой, как обычно, -  оза-
боченной, менее приветливой. Она глазами обратила его внимание,  что  на
месте, которое обычно занимал Йорис, сидит незамеченный им сразу  солдат
в хаки.
   - Кружку пива, - заказал Терлинк.
   Он все понял. Немного выждал, как делают  завсегдатаи  подозрительных
кабаков перед тем, как ввязаться в драку.
   - Не меня ждете? - спросил он наконец, встав перед сидящим солдатом.
   Еще один негодник, судя хотя бы по манере носить форму измятое  кепи,
почти закрывавшее ему один глаз. Это был сверхсрочник, бывший речник  из
Антверпена.
   - Господин Терлинк, не так ли? Я от Альберта. -  Он  встал,  на