ем,  совершенным
мастерски", - писал один журналист.  Таким  образом,  Луи  представлялся
публике человеком незаурядного ума и редкостного хладнокровия.
   Парпен умер. До сих пор имя его нигде не  фигурировало,  но  одна  из
газет  в  весьма  туманных  выражениях  намекнула  на  старого  приятеля
Констанс, и этого оказалось достаточно, чтобы  сложилась  версия,  будто
бедняга но ошибке принял большую дозу веронала.
   Луи ничего об этом не знал. Он не получал никаких известий от  своего
адвоката. В его распоряжении были целые дни, и он заполнял их  тем,  что
неизменно возвращался к одним и тем же мыслям. И - удивительное дело!  -
он вдруг начал полнеть. Полнота  придавала  ему  какой-то  двусмысленный
вид.
   Прошло две недели, прежде чем тюремная машина снова  отвезла  его  во
Дворец правосудия, и как нарочно опять был  дождливый  день.  Малыш  Луи
сам, без приглашения, уселся на прежнее место  и  холодно  посмотрел  на
следователя, перед которым теперь лежали две папки - прежняя, желтая,  и
новая,  красная.  Адвокат,  похожий  на   аккуратного   и   безучастного
конторщика, также присутствовал при допросе. Луи заметил в комнате  двух
конвоиров вместо одного и презрительно усмехнулся.
   - Я хотел бы, чтобы вы объяснили ваши  отношения  с  Луизой  Мадзони,
которую полиция  разыскала  в  одном  из  заведений  в  Безье  и  смогла
допросить.
   Луи настороженно молчал.
   - Слушаю вас.
   Тогда он дерзко спросил:
   - А что она вам наплела?
   И поскольку следователь ответил не сразу, успел добавить:
   - Она, видать, тоже стоит за дверью, и вы собираетесь повторить  трюк
с мамашей.
   - Прошу выбирать выражения, иначе я отправлю вас в камеру.
   - Сделайте одолжение.
   - Я просил вас осветить ваши отношения с девицей Мадзони.
   - Они вам не совсем понятны, да? Может, вам их нарисовать?
   - Я полагаю, что они не так просты, как вам хотелось  бы  изобразить.
Конвоир, введите девицу Мадзони.
   Черт побери! Он это предвидел. Не нашли ничего умнее,  как  повторить
тот же трюк, только теперь с Луизой.
   Она появилась в таком скромном зимнем пальто, что походила на простую
работницу. Ею все было заранее предусмотрено -  и  манера  держаться,  и
поклоны следователю и адвокату.
   -  Садитесь,  пожалуйста.  Передо  мной   протокол   вашего   допроса
полицейским комиссаром в Безье. Мне хотелось бы,  чтобы  вы  подтвердили
некоторые пункты в присутствии обвиняемого.
   Она наклонила голову в знак согласия, а Луи притворился, что думает о
чем-то другом.
   - Вы показали, что первое время Луи Берт был для вас таким же гостем,
как и все остальные. Но постепенно он привязался к вам.
   - Да, это так.
   - Значит, он тогда еще не принадлежал к той среде, которую в  газетах
называют преступной?
   - Он никогда с ними не путался.
   - Вот именно - никогда не путался.  Точнее  говоря,  члены  шайки  не
принимали его за своего и относились к нему как к любителю?
   - Они ему не доверяли.
   - Вы и раньше это утверждали. Со своей стороны, вы также  привязались
к нему?
   - Да, ведь он хотел вытащить меня оттуда - так  он  говорил.  Убеждал
меня, что я несчастная и что он поможет мне начать новую жизнь.
   - Он тогда работал?
   - Временно.
   - Временно! Обращаю на это внимание. Ну-с, а что случилось потом?
   - Я ушла из заведения в Марселе, чтобы жить с ним, но вскоре увидела,
что денег у него нет, и опять пошла в заведение - в Йере.
   - Вы отдавали ему свой заработок?
   - Нет. Когда он приходил ко мне, я  давала  ему  понемногу,  он  ведь
часто сидел на бобах, но у меня был другой любовник, который...
   - Я не спрашиваю вас о таких подробностях, - поторопился перебить  ее
следователь. - Правосудия это не касается.
   Малыш Луи поднял на него глаза и улыбнулся, вложив в улыбку все  свое
презрение.
   Луиза ни разу не обернулась в его  сторону,  и  он  видел  только  ее
профиль.
   - Что же произошло дальше?
   - Он все настаивал, чтоб я жила с ним и бросила заведение. Как-то раз
он пришел ко мне и сказал, что его тетка поселилась  в  Ницце,  что  она
богатая и помогает ему и что я могу приехать к ним.
   - Он сказал - тетка?
   - Иначе бы я туда не поехала. А когда я раскусила,  в  чем  дело,  то
решила смыться: я подозревала, что вся эта канитель добром не кончится.
   - Вы уже тогда предвидели" то, что случилось?
   - Может, не очень ясно.
   - Что вы этим хотите сказать?
   - Малыш Луи - парень с заскоками. Никогда не знаешь, что он  выкинет.
Я чувствовала, что он  впутывает  меня  в  какие-то  непонятные  дела  -
заставил, например, обедать со старикашкой...
   - Прошу вас - повежливее о мертвых.
   - Извините, - поспешно проговорила она.
   Луи удивленно взглянул на следователя, потому что впервые  услышал  о
смерти Парпена.
   - Луи и его мнимая тетушка часто ссорились?
   - Случалось.
   - Полагаю, из-за денег?
   - Наверное. Она не всегда была настолько щедра, как ему бы хотелось.
   - Короче говоря, вы предпочли вернуться в  заведение,  чем  оказаться
замешанной в делах, которые казались вам подозрительными?
   - Вроде бы так.
   - Благодарю. Больше вопросов у меня к вам нет.
   Подпишите протокол. Надеюсь, Луи Берт, вам нечего возразить на четкие
и ясные показания свидетельницы?
   Лишь для того, чтобы увидеть лицо Луизы, Луи проворчал:
   - Хотелось бы знать, как она могла верить, что это  была  моя  тетка,
когда мы спали втроем.
   Луиза   вздрогнула   и,   обратившись   к   следователю,   растерянно
пролепетала:
   - Не понимаю, что он такое говорит.
   А чиновник строго отчеканил:
   - Не смейте придавать следствию более  неприличный  характер,  нежели
это необходимо.
   Так. Выходит, все сфабриковано. Луи давно это подозревал, а теперь уж
никаких сомнений. Он даже не обернулся, чтобы  посмотреть  вслед  Луизе,
которая шла мелкими шажками, подражая приличным барышням.
   -  Финиш?  -  спросил  Малыш  Луи  пренебрежительно.   -   Мне   тоже
подписывать?
   Следователь побагровел и воскликнул:
   - Только один человек вправе задавать здесь вопросы! Это я!
   - Тогда вы могли бы спросить меня, убил ли я Констанс, потому  как  я
не убивал ее, а вы все время тычете пальцем в небо.
   - Молчать!
   - Дадут ли мне наконец говорить?  В  тюрьме  держат,  а  до  сих  пор
сказать не могут, в чем обвиняют.
   Следователь стукнул кулаком по столу. Вмешался адвокат:
   - Господин  следователь,  нельзя  ли  в  самом  деле  спросить  моего
подзащитного, он ли...
   - Простите, мэтр, на суде вы будете спрашивать  все,  что  пожелаете.
Здесь же дознание производится мною, и я намерен  вести  его  по  своему
усмотрению,  не  обращая  внимания  на  неподобающее   поведение   этого
субъекта.
   Луи расхохотался. Он снова сел, всем своим видом говоря: мели сколько
влезет, у тебя одна забота - тянуть волынку. В наказание его промытарили
еще полчаса:
   Моннервиль пошел выпить стакан воды и был перехвачен журналистом.
   Тем временем в маленьком баре, неподалеку от Дворца правосудия, Луиза
Мадзони встретила Жэна и Чарли, которые поджидали ее и сразу  увезли  на
машине.
   Вернувшись, следователь с достоинством произнес:
   - Смею надеяться, вы дадите мне закончить допрос  как  положено.  Нам
предстоит еще очная ставка  обвиняемого  с  двумя  свидетелями.  Сначала
Лаура Монески, девица легкого поведения  из  Ментоны,  которая  двадцать
четвертого августа по настоянию Луи Берта отправилась с  ним  на  почту,
где с помощью удостоверения личности покойной...
   На этот раз адвокат посмел вмешаться и мягко заметил:
   - Простите, но еще не доказано, что Констанс умерла, и  до  сих  пор,
господин следователь, мы не располагаем свидетельством о ее смерти.
   Луи с иронией глянул на молодого  человека,  у  которого  не  нашлось
других возражений.
   Ввели  девицу  Монески.  В  отличие  от  Луизы,  она   вырядилась   в
ярко-фиолетовый костюм. Толстая и добродушная, Лаура Монески сюсюкала  и
пускалась в подробности.
   - Как увидела я в номере, что он не раздевается, так сразу  спросила,
зачем пришел. А он мне говорит, что ему охота поболтать со мной. А потом
спросил, не хочу ли я  заработать  пятьсот  франков.  Если  по-честному,
говорю, то почему бы нет. И тут он мне поклялся жизнью своей матери.
   - Простите, - прервал ее следователь.
   - Да правда же! Он поклялся, и я не могла не поверить. У меня дочурка
в пансионе в Пьемонте. О ней я и подумала, когда соглашалась.
   - Луи Берт, вы признаете эти факты?
   - Верно, она помогла мне получить перевод на десять тысяч франков, но
я не убивал Констанс Ропике.
   - Подпишите, мадмуазель. Вы свободны.
   - Так, значит, это не правда?
   - О чем вы?
   - Мне сказали, что меня засудят, потому как...
   - Ваша невиновность установлена. Подпишите еще  здесь  своим  именем.
Благодарю.
   - Значит, мне можно ехать в Ментону? Потому как надо вам сказать...
   -  Можете  ехать  в  Ментону.  Конвоир,  проводите  свидетельницу   и
пригласите мадмуазель.., погодите...
   Он поискал имя в своих папках.
   - Мадмуазель Нюту Ропичек. Передайте остальным ожидающим  свидетелям,
что сегодня я их не приму и вызову в ближайшие дни.
 
Глава 12 
 
   Уже по тому, как она вошла, легко было  догадаться,  что  Нюта  долго
ожидала в приемной и что ей не терпелось встретиться с Луи, поговорить с
ним, узнать правду.
   На мгновение она задержалась в  дверях,  увидав,  как  он  изменился:
обрюзгший, небритый, в рубашке без воротничка - словом, другой  человек.
Услышав фамилию девушки, Луи сделался еще угрюмей.
   Она пришла с воли, принесла с собой запах улицы,  как  напоминание  о
движении трамваев, машин, о толпе, проходящей через перекрестки. На воле
было прохладно - уже наступила осень, и Нюта была  такая  чистая,  такая
непосредственная. Она решительно приблизилась к арестованному:
   - Мсье Луи, я должна сказать вам...
   Моннервиль тут же призвал ее к порядку, постучав линейкой по столу:
   - Пожалуйста, мадмуазель, я попросил бы вас повернуться ко мне  и  не
обращаться к обвиняемому.
   - Но почему вы...
   - Будете отвечать, когда я задам  вопрос,  Следователь,  который  так
благосклонно отнесся к болтливой девице из Ментоны, инстинктивно взъелся
на эту взволнованную девочку.
   - В полиции вы показали...
   - Господин следователь, клянусь вам...
   - Спокойней! Вы показали  в  полиции,  что  встретили  Луи  Берта  во
вторник, двадцать третьего августа,  немногим  раньше  полудня.  Он  нес
большой чемодан и смутился, когда увидел вас.
   Пальчики  Нюты  вздрагивали  от  нетерпения.  Губы  раскрылись,   она
попыталась заговорить:
   - Но меня спрашивали...
   - Неважно, о чем вас спрашивали. Подтверждаете ли вы свои  слова?  Вы
встретили его двадцать третьего августа?
   - Не помню.
   И она посмотрела на Луи, как бы прося у него  совета,  -  Прошу  вас,
подумайте и отдайте себе отчет в важности того, что вы сейчас  говорите.
Не забывайте, речь идет об убийстве. Есть жертва. Ваши показания...
   - Ничего не помню.
   - Однако инспектору вы отвечали более определенно.
   - Он сам задавал вопросы и сам на них отвечал.
   - Вы показали, что в ночь с двадцатого  на  двадцать  первое  августа
слышали, как ссорились в  квартире,  занимаемой  госпожой  Ропике  и  ее
любовником.
   Удивленный Луи встрепенулся. Теперь все даты восстановились в памяти.
А упомянутая ночь была именно той, которую он провел в  Тулоне,  в  баре
сестры.
   - Признаете ли вы ваши прежние показания?
   - Нет.
   - Мадмуазель, еще раз настоятельно  прошу  подумать  о  том,  что  вы
делаете.
   - Полицейский спросил меня, слышала ли я шум. Но он  задавал  столько
вопросов, что под конец я совсем сбилась с толку.
   Каждый раз она поворачивалась к Луи, стараясь уловить  малейший  знак
одобрения.
   - Тогда я спрошу вас о другом. Убеждены ли вы, что ваши  отношения  с
обвиняемым были чисто соседские?
   Луи презрительно хмыкнул. А Нюта изумленно раскрыла глаза и, когда до
нее дошел смысл вопроса, чуть не разрыдалась.
   - Скажите, вы живете в Ницце одна, без всякого присмотра? С вами  нет
никого, кто мог бы следить за  вашим  поведением?  Верно  ли,  что  ваша
матушка именно теперь путешествует по Америке? - И, не давая ей  времени
опомниться, следователь добавил:
   - Я вас вызову позже, когда вы образумитесь.
   Малыш Луи начал прямо-таки восхищаться следователем. Изо дня  в  день
досье росло и  пухло,  обогащаясь  мельчайшими  подробностями.  Внезапно
появились люди, о существовании которых Луи давно позабыл. Их  выуживали
бог весть где ради сущей ерунды, еще  одного  незначительного  штриха  в
портрете обвиняемого, чтобы  кто-нибудь  из  них  показал:  "Он  ушел  в
субботу вечером, не заплатив по счету".
   Такое заявление сделал хозяин  одного  бистро,  которого  ради  этого
привезли из Авиньона, хотя счет был всего на 42 или 43 франка!
   Почти ежедневно тюремная машина с  постоянно  меняющимися  конвоирами
приезжала за Луи, в тюрьму.
   Теперь его не сразу вводили в кабинет следователя. Рядом с  кабинетом
была плохо освещенная комнатушка, бывшая гардеробная. Там он  просиживал
на скамье несколько минут, а  иногда  и  битый  час.  Потом  открывалась
дверь, его вталкивали в кабинет, и  он  замечал  на  стуле  какой-нибудь
новый призрак: кондуктора  автобуса,  официанта  из  Прадс,  клиента,  с
которым он играл в белот у своего зятя.
   - Это он? - спрашивал Моннервиль, указывая на стоявшего Луи.
   - Да, он. Может, тогда был чуть худее, но это точно он.
   И Луи снова уводили за кулисы: ему ведь досталась роль  статиста.  Он
мог лишь догадываться, что еще наклепает на него тот или  иной  человек,
вызванный в качестве свидетеля.
   Так, однажды он очутился лицом к лицу со своим  бывшим  фельдфебелем,
который стал теперь  крупье  в  Жюан-ле-Пене.  В  другой  раз  это  были
неизвестные ему мужчина и женщина, крестьяне, которых он тщетно  пытался
вспомнить.  Он  не  знал,  что  в  пруду  в  То,  возле  Сета,  выловили
человеческую ногу. И вот этим двум  честным  людям  -  лавочнику  и  его
супруге - показалось, что они  по  фотографии,  напечатанной  в  газете,
узнали в Луи клиента, который в один из вечеров зашел к ним в лавочку  с
большим свертком и выглядел  как-то  чудно.  о  Газеты  посвятили  этому
сообщению целые колонки.
   Лавочник и  его  жена  приехали  утром,  и  Луи  был  предъявлен  для
опознания вместе с тремя мужчинами.
   - Есть ли среди этих людей человек, которого вы видели?
   Муж вопросительно смотрел  на  жену  и  качал  головой,  наконец  она
указала на полицейского инспектора и невнятно пробормотала:
   - Будь этот повыше, я подумала бы на него. Но у того, помнится,  были
маленькие усики, как у Чарли Чаплина.
   Так прибавлялись новые свидетельские показания.
   Моннервиль и его письмоводитель трудились не покладая рук по 12 -  13
часов  в  сутки,  рассылали  по  всей  Франции  поручения  о  проведении
допросов.
   Однажды Луи имел очную ставку с обеими  толстухами,  которые  держали
придорожный бар, где он пил с англичанами.
   - Вы можете подтвердить, - спросил следователь, -  что  этот  человек
вышел вместе с вашими клиентами и сел в машину?
   Обе, похожие на каракатиц, такие болтливые за стойкой, здесь оробели.
Они тупо переглядывались, как лавочник со своей супругой:
   - Ты его видела?
   - Что-то не помню.
   - Прошу отвечать, не переговариваясь. Можете подтвердить?..
   - Подтвердить? Нет. Знаете, как оно бывает: торопишься закрывать...
   Впору было завыть от ярости! Разыскивали всех и вся.
   И все все подтверждали. Даже  когда  речь  шла  о  явной  ошибке  или
поклепе. Но в данном случае факт был налицо. Луи ведь  и  в  самом  деле
уехал с англичанами. Это было сейчас самое важное, поскольку следователь
хотел доказать, что преступление совершилось именно в  ту  ночь.  А  эти
толстомясые тетки никак не решатся вспомнить, только трясутся от  страха
при виде чиновника.
   Полиция, которая сумела доставить  к  следователю  и  фельдфебеля,  и
товарищей детства Луи, до сих пор не разыскала машину с литерами  "G.B."
и ее владельцев, хотя те, как легко было догадаться, постоянно ездили на
Лазурный берег.
   Луи свыкся со всем этим, и его уже ничто  не  возмущало.  С  утра  он
ожидал полудня, чтобы узнать, предстоит ли очередная канитель во Дворце,
как он называл очную ставку.  Он  позволял  себе  даже  подшучивать  над
щеголеватыми, упитанными конвоирами. Шутил он грубо и  зло,  потому  что
было тяжело  на  сердце,  а  потом  один  в  тесной  комнатушке  пытался
услышать, что замышлялось против него в кабинете следователя.
   Однажды он чуть было опять не сорвался, когда неожиданно ему устроили
очную ставку с двумя старыми девами. Одна из них держала  перед  глазами
лорнет. Луи узнал их. Он был уверен, что где-то сталкивался с ними.
   В то же время он чувствовал, что  присутствие  их  в  этом  помещении
означает для него катастрофу, но довольно долго не мог  припомнить,  где
же он с ними встречался.
   - Это он? Вы подтверждаете? - спрашивал Моннервиль,  уже  механически
повторяя все те же вопросы.
   - А что ты скажешь, Тереза? - обратилась одна из старушек к сестре.
   - Скажу, что это точно он. Если б я посмотрела  на  его  руки,  то  и
вовсе уверилась бы: ведь я...
   И тут Луи вспомнил. Эти старые девы держали  галантерейную  лавчонку,
куда он зашел в тот памятный вечер  около  восьми  часов  за  резиновыми
перчатками, но купил кожаные, так как резиновых не было.
   - Покажите руки, Берт.
   - Размер шесть с  половиной.  Узнаю  по  большому  пальцу,  он  тогда
поразил меня.
   И старушка попятилась, испуганная тем, что стоит возле убийцы.
   Был еще один начисто забытый свидетель, официант  из  бара,  который,
надо сказать, долго не решался опознать его.
   - Он заказал выпить - все равно  что,  лишь  бы  покрепче,  и  я  был
несколько удивлен. Но он тут же объяснил, что только что видел,  как  на
человека наехал трамвай. А я рассказал ему, как на прошлой неделе...
   И  весь  этот  мир  держал  на  своих  плечах  хрупкий,   болезненный
Моннервиль. Целый мир, создаваемый постепенно, с  исполнителями  главных
ролей и со статистами, с трагиками и комиками, молоденькими  служанками,
старыми девами и даже инвалидом с каменным лицом, которого вызвали  лишь
затем, чтобы он сказал, что сидит у окна целые дни, но не  видел  ничего
особенного.
   Старик был глух, вопросы  ему  задавали  письменно,  и  он  непонятно
почему орал в ответ.
   В некоторые  дни  коридоры  Дворца  правосудия  были  забиты  людьми,
привлеченными  сюда  делом  Луи.  Должно  быть,  в   газетах   поместили
специальное объявление, после чего  разразилась  эпидемия  свидетельских
показаний.
   Какой-то коммивояжер слал письма из Буржа,  молочнику  из  Па-де-Кале
оплатили дорогу только для того, чтобы он заявил,  что  сроду  не  видел
Луи, а у человека, которого он имел в виду, на левой щеке был шрам.
   Целых три дня только и делали, что сверяли часы и даты. И  под  конец
все запутались - и следователь, и Луи,  и  свидетели,  которых  пришлось
вызывать по второму  разу,  когда  обнаружилось,  что  их  показания  не
совпадают с графиком, составленным Моннервилем.
   А график-то оказывался неточным. Одни свидетели  ошибались  на  день,
другие на неделю.
   И вдруг полное затишье. Неделю Малыш Луи оставался  в  своей  камере,
где осужденный на  десять  лет  югослав  уступил  место  подозрительному
счетоводу, который при разговоре брызгал слюной. Луи в  первый  же  день
приказал ему "закрыть плевательницу".
   Наконец как-то утром его известили о приходе  адвоката,  и  счетовода
удалили из камеры. Мэтр Бутейль, чуть  ли  не  поселившийся  в  кабинете
Моннервиля,   казалось,   приобщился   к    лихорадочной    деятельности
следователя. Бессознательно  он  высказывал  законную  удовлетворенность
человека, который только что завершил  титанический  труд.  Едва  ли  не
радостно он объявил:
   -  Кончено!  Наше  дело