районе бара "Экспресс".
   - Что-нибудь нашли?
   - Нет. Но все равно Жэн, Чарли  и  Лионец  на  тебя  обозлились.  Это
правда, что ты проболтался?
   Он грубо оборвал ее:
   - Будь любезна, не суйся не в свое дело.
   Луи был скорее  унижен,  чем  рассержен.  Он  понял,  что  произошло.
Однажды вечером, просмотрев  газету  "Эклерер",  он  сказал  Констанс  -
просто так, чтобы показать, что все знает:
   - Как подумаешь, что  денежки  спокойно  лежат  в  маленьком  баре  у
старого порта в Марселе...
   Он не помнил, упомянул ли название бара, но очень может быть,  что  и
упомянул.  А  Констанс,  проводившая  почти  все  вечера  за   рулеткой,
возможно, сказала хозяину казино, чтобы его удивить:
   - Поискали бы хорошенько в старом порту в Марселе!
   Вот ниточка и потянулась...
   Девочка подошла к ним совсем близко и во все глаза смотрела на Малыша
Луи, словно он был каким-то заморским чудом.
   - Ты не могла бы отойти? - бросил он и, обращаясь к Луизе, добавил:
   - Когда они собираются отвалить мне мою долю?
   - И не надейся получить скоро! Решили ничего не трогать до  тех  пор,
пока полиция не перестанет заниматься этим делом.
   - А скажи-ка мне...
   - Что?
   - Ты уверена, что они не хотят оставить меня на бобах?
   - Видишь ли...
   Женщины на улице продолжали дремать, и редкие прохожие оглядывали  их
с иронической улыбкой.
   На лестнице послышались тяжелые  шаги.  Огромная  толстуха  просунула
голову в дверь и позвала:
   - Одетта! Сейчас же иди сюда!
   Это была хозяйка заведения. Сначала она  отправила  девчонку  наверх,
потом  вернулась  и  с  грозным  видом  накинулась  на  Луизу,  даже  не
поздоровавшись с Малышом Луи:
   - Я тебе что говорила?
   - Но ведь я написала ему, чтобы не приезжал.
   - Что это значит? - возмутился  Малыш  Луи,  вставая.  -  Выходит,  я
больше не имею права навестить жену?
   Хозяйка пробормотала сквозь зубы несколько слов.
   Малыш Луи схватил ее за плечи:
   - Повтори! А ну-ка посмей повторить!
   - И посмею! Я сказала, что еще неизвестно, твоя ли это жена.
   - Как это так?
   - По крайней мере, поместил ее сюда Жэн.  Пусти,  Малыш,  я  не  хочу
шума! Со мной у тебя номер не  пройдет.  Через  несколько  минут  начнут
собираться клиенты, и мне очень хочется, чтобы ты отсюда выкатился.
   - Что она сказала? - прошипел Малыш Луи минутой позже,  наклоняясь  к
лицу Луизы.
   - Не знаю.
   - Лжешь! Она говорила про Жэна. Это правда?
   - Да, ведь я жила с Жэном, до того как...
   - А теперь?
   До него дошло. Жэн заявлял свои прежние права на Луизу. Впрочем,  Жэн
никогда не  принимал  Малыша  Луи  всерьез  и  в  насмешку  называл  его
"артистом".
   - Одевайся! - приказал Малыш  Луи.  -  И  живо  забирай  отсюда  свои
манатки!
   - Но...
   - Послушай! Я терпелив, но в меру. Если  через  пять  минут  тебя  не
будет на улице, я вернусь, и тогда ты пожалеешь! Поняла?
   Он вышел из дворика, не удостоив взглядом лежащих в шезлонгах женщин,
быстро прошагал метров сто, остановился напротив какого-то дома  и  стал
ждать.
   Малыш Луи не посмотрел на часы - и поступил правильно.  Только  минут
через  пятнадцать  открылась   маленькая   дверь   и   крадучись   вышла
встревоженная  Луиза  в  коричневом  шерстяном   костюме,   с   фибровым
чемоданчиком в руке.
   Она шла рядом с ним, еле поспевая и тревожно оглядываясь через каждые
десять шагов, потом взяла его под руку и с горечью сказала:
   - Мне кажется, ты делаешь глупости.
   В автобусе они ехали молча. В Ницце вышли на площади у  "Калифорнии",
и  Малыш  Луи,  по-прежнему  не  говоря  ни  слова,   выбрал   захудалую
трехэтажную гостиницу и снял номер на неделю.
   В комнате не было  умывальника.  На  кровати  лежало  дешевое  грубое
покрывало. На треножнике из бамбука стоял умывальный таз.
   - Я знаю, что делаю, - вдруг прервал молчание Малыш Луи. - И не Жэну,
как он ни хитер, меня учить.
   В окно  вливалась  тихая  прохладная  ночь.  С  улицы  доносился  шум
проезжавших машин.
   - Должен сказать тебе, мне всегда претило, что ты находишься в  таком
заведении.
   Видно, несколько часов, проведенных в  автобусе,  его  разморили.  По
крайней мере, он был внимателен, даже нежен.
   - Ну что ж ты стоишь! Будь как дома. Или  не  довольна,  что  я  тебя
оттуда увез?
   - Я думаю только о том, что теперь будет.
   И тут его прорвало. Малыш Луи редко в своей жизни так много  говорил.
Он ежеминутно  подходил  к  окну  и  выглядывал  на  улицу,  словно  его
воодушевляли мерцавшие вдали огоньки.
   - Вот увидишь, я обделаю все почище, чем Жэн. На, возьми для  начала!
- И  он  вынул  из  кармана  недорогое  гранатовое  колечко,  украшенное
потускневшими жемчужинами.
   - Она подарила мне его вчера. Она  дарит  мне  все,  что  я  хочу.  В
бумагах у нее я нашел квитанцию на норковую шубу,  сданную  на  лето  на
хранение.
   - А кто она такая?
   - Прежде всего, фамилия  ее  не  д'Орваль,  как  она  утверждает.  По
документам она вдова Ропике, урожденная Сальмон. Ясно  одно:  живет  как
живется, ничего не делая, и пишет письма нотариусу в Орлеан.
   - Зачем?
   - А я почем знаю? Завтра или  послезавтра  ты  случайно  окажешься  в
казино,  когда  мы  с  ней  будем  там,  и  я  представлю  ей  тебя  как
родственницу.
   Луиза покорно слушала, не выказывая ни  малейшей  заинтересованности.
Чтобы хоть чем-то заняться,  она  привела  в  порядок  белье  и  одежду,
которые успела с собой захватить, и перестелила по своему вкусу постель.
   - Вчера я ее первый раз отлупил. Стою я себе  в  коридоре,  болтаю  с
соседкой - есть там одна цыганка. Она  всегда  приоткрывает  дверь,  как
только заслышит мои шаги.
   Вдруг, как на грех, появляется старуха и поднимает шум.
   - А что она потом сказала?
   - Когда?
   - Когда ты ее поколотил.
   - Просила прощения. Упрашивала, чтоб я ее  не  бросал.  Клялась,  что
покончит с собой, если я уйду. Знаешь что, давай прошвырнемся!  Еще  нет
двенадцати.
   Они прошлись по молу. Луиза повисла на руке Малыша Луи, а  он,  сунув
руки в карманы, нарочно делал большие шаги, чтобы заставить ее семенить,
- пусть помнит о его превосходстве.
   Они шли молча, сталкиваясь с людьми, чьи лица  с  трудом  можно  было
различить  во  мраке,  иногда  останавливаясь,   чтобы   посмотреть   на
освещенную виллу или затормозившую машину. И вдруг ни с того ни  с  сего
Малыш Луи выпалил:
   - Жэн и вся его бражка - круглые идиоты.
   У него накипело, и это прорывалось постепенно, в сумбурных фразах:
   - Всегда у них так будет... А все оттого, что ума  не  хватает...  Из
них всех стоящий парень один Лионец, потому что у него есть опыт.  Но  и
этот думает о себе, что он пуп земли.
   - Как тебе кажется, мы на нее не нарвемся?
   - На кого это?
   - Да на твою старуху.
   - Можешь не беспокоиться. В эти часы она всегда торчит в  казино,  но
ставит редко и только по сто су...
   Мне кажется, она скуповата.
   Он отвечал на ее вопросы, а сам думал о Жэне, Чарли, Лионце, Титеве -
обо всех тех, кого  называли  "марсельцами",  об  этих  парнях,  которые
никогда не принимали его всерьез.
   "Оставался бы ты лучше краснодеревщиком", -  частенько  твердили  они
ему.
   Это и было его ремеслом, настоящим ремеслом.
   Когда в начале войны мать его бежала из Лилля от немецкой  оккупации,
она осела, бог весть почему,  в  деревушке  Ле-Фарле,  между  Тулоном  и
Каркераном. У нее на руках было двое малышей, муж еще на родине умер  от
чахотки, и пришлось наниматься поденщицей.
   Потом старый Дютто, владелец виноградников, взял ее к себе на работу,
она выполняла обязанности служанки, а заодно и другие. По крайней  мере,
так говорили.
   Малыша Луи сначала определили в Ле-Фарле учеником к столяру, потом  в
один прекрасный день он сбежал в Тулон и, перебираясь с места на  место,
добрался в конце концов до Лиона.
   Там он проработал до той поры, пока  не  пришлось  отбывать  воинскую
повинность, и даже после армии  какое-то  время  еще  столярничал  то  в
Марселе, то в Сен-Тропезе, то полгода в Сете, потом снова в Тулоне.
   - Занимался бы лучше своим ремеслом, - посмеивались "марсельцы".
   Даже теперь, когда он был женат и Луиза мытарилась в этом  заведении,
а он  при  случае  помогал  им  в  разных  делишках,  они  называли  его
"артистом".
   - Посмотрим еще, буду ли я ждать, пока они отвалят мне  мою  долю,  -
сказал он с угрозой в голосе, когда они миновали казино.
   Потом его мысли перескочили на другое:
   - Хочешь на нее взглянуть? Слушай! Я сейчас войду первый, сяду  возле
нее...
   - Но я не одета...
   - Это не беда. Хватит у тебя на входной билет?
   Он прошел мимо  контроля  с  видом  завсегдатая,  оглядел  столы,  за
которыми шла игра, и отыскал глазами  Констанс,  сидевшую,  как  обычно,
возле крупье в первом ряду у стола с рулеткой.
   Она всегда дожидалась, пока освободится  место  слева  от  крупье,  и
только  тогда  вынимала  из   сумки   маленький   серебряный   карандаш,
стофранковый билет и карточки для рулетки, на которых отмечают ходы.
   Не прошло и минуты, как вошла Луиза. Малыш Луи чуть заметно улыбнулся
ей и подсел к Констанс, по которой словно  пробежал  электрический  ток,
когда она почувствовала, что он рядом.
   - Тс-с! - прошептала она, прикладывая палец к  губам  и  указывая  на
лежащую перед ней на столе порядочную кучку  фишек.  -  Подожди  меня  в
баре.
   Потом  материнским  жестом  сунула  ему  в  руку  пригоршню  жетонов,
повернулась к крупье и спросила:
   - Есть еще время?
   - Ставьте быстрее! Ставок больше нет! Семерка...
   Констанс поискала глазами Малыша Луи, показала на семерку,  потом  на
свои фишки, и глаза ее повлажнели от радости и гордости.
 
*** 
 
   - И часто она выигрывает?
   Они сидели в баре. Луиза,  не  привыкшая  обедать  в  одно  время,  к
полуночи всегда чувствовала голод и потому  заказала  себе  сандвич.  Со
своих высоких табуретов они разглядывали  игорный  зал.  В  этом  казино
редко попадались люди в вечерних туалетах.  Среди  игроков  было  немало
женщин, и почти все - в возрасте Констанс Ропике.
   - Делайте игру! Ставок больше нет!
   - И часто она выигрывает? - переспросила Луиза.
   - Случается. Но ведь она ставит не больше чем по сто су.
   - Ты не знаешь, откуда у нее деньги?
   - Нет еще. Пока  только  знаю,  что  у  нее  есть  старикан,  который
навещает ее два  раза  в  месяц.  Она  божится,  что  он  важная  птица,
дипломат. Я его еще не видал.
   - Ты думаешь, она не приревнует, когда увидит меня?
   - А я ей скажу, что ты моя сестра.
   - Какая у тебя в галстуке шикарная булавка! - заметила вдруг Луиза.
   А Малыш Луи, в свою очередь, испытывал чувство облегчения оттого, что
находится здесь, с нею рядом, и от сознания, что ему удалось  так  ловко
обставить Жэна.
   - Я не хочу наседать на нее сразу, понимаешь? Сначала нужно пронюхать
про ее дела. Она ленива, уже два  раза  просила  меня  написать  за  нее
письма, но ничего такого в них не было.
   - Смотри, - прошептала Луиза, дожевывая сандвич.
   К ним приближалась Констанс, робкая и смущенная, а Малыш  Луи,  будто
не замечая ее волнения, повернулся к ней и сказал:
   - Познакомьтесь! Моя сестра Луиза. Моя приятельница Констанс.
   - Очень приятно.
   - Луиза сегодня вечером приехала в Ниццу и пробудет  здесь  несколько
дней.
   - Вы остановились в отеле? - с видом светской дамы спросила  Констанс
Ропике.
   - Нет, - вмешался Малыш Луи. - Она  поселилась  у  друзей.  У  сестры
много друзей на Юге. Ее муж родом из Ниццы.
   - Так вы замужем?
   Малыш Луи  не  смог  скрыть  насмешливого  выражения  глаз  и,  чтобы
покончить с этой сценой, сказал:
   - А не пойти ли нам куда-нибудь выпить?
   Он невольно бросил взгляд на руки Констанс, та сразу поняла и грустно
призналась:
   - Опять все проиграла. Семерка выходила три раза, и я решила  на  нее
поставить...
   Издалека  с   профессиональным   безразличием   на   них   поглядывал
администратор  зала.  В  углу  на  диванчике  сидел  инспектор  полиции,
терпеливо дожидаясь окончания дежурства.
   Луиза пыталась быть любезной, но иногда в ее глазах мелькал затаенный
страх. Ей не давала покоя мысль о том, что Жэну  уже,  наверное,  успели
позвонить в бар "Экспресс", и она терялась в догадках, как он  поступит,
высчитывала, сколько времени ему понадобится, чтобы приехать поездом  из
Марселя.
   - Эта девчонка тоже здесь, - тихо прошептала Малышу Констанс.
   - Какая девчонка?
   - Наша соседка. Если  это  будет  продолжаться,  я  подниму  скандал.
Нечего липнуть к мужчинам! Тем более что она еще несовершеннолетняя...
   Речь шла о Нюте,  сидевшей  в  зале  в  обществе  какого-то  молодого
человека. Казалось, она совсем не проявляет интереса к Малышу Луи.
   В зале уже никого не было, сцена опустела, в витринах погасили  свет.
Перед казино выстроились вереницы такси. Слышалось  равномерное  дыхание
моря, иногда нарушаемое криком чаек.
   - Куда же мы пойдем? - спросила Констанс.
   - В "Калифорнию", - предложил Малыш Луи, которому совсем не  хотелось
спать.
   Они втиснулись в такси.  Колени  Малыша  Луи  прижимались  к  коленям
Луизы, а Констанс держала его за руку.
   В трех маленьких ночных забегаловках Луи заказывал себе мятный ликер,
а женщины пили шампанское. Констанс завела долгий разговор с Луизой:
   - Вы живете в Париже?
   - Часть года.
   - А я при жизни мужа...
   В четыре часа утра они все трое вышли на площадь Массена, и  Констанс
стала уговаривать Луизу:
   - Но раз я вам говорю, что меня это не стеснит... Не правда ли,  Луи?
Я твержу твоей сестре, что не стоит в такую пору будить ее друзей. Я дам
ей ночную рубашку, и она будет спать в моей комнате.
   Малыш Луи и Луиза еле удержались, чтобы не прыснуть.
   Констанс не знала, как им угодить. Она приготовила  всем  по  чашечке
кофе, добавив в него выдержанного коньяку.
   - Выйди-ка на минутку, пока Луиза переоденется!
   Они еще долго болтали, уже в ночных рубашках, в комнате  с  выцветшей
обивкой на мебели  и  мягкими  подушками,  в  то  время  как  по  городу
проезжали последние такси.
 
Глава 4 
 
   Теперь для Малыш Луи началась роскошная жизнь.
   Такой он ее, по крайней мере, представлял, когда  из  окна  столярной
мастерской следил за компанией "марсельцев", которые целые дни проводили
за столиками бара, и завидовал их холеным рукам и изящной обуви.
   С его рук давно уже сошли мозоли, и не нужно было тереть их пемзой. А
не далее как вчера он первый раз в жизни  даже  сделал  себе  маникюр  в
самой фешенебельной парикмахерской на площади Альберта I.
   И теперь сквозь полуопущенные  густые  ресницы  он  разглядывал  свои
пальцы, ногти, покрытые  розовым  лаком,  настороженно  прислушиваясь  к
каждому звуку в доме.
   Он валялся в постели до  полудня  не  столько  от  лени,  сколько  из
принципа, как бы беря реванш за те годы, когда  должен  был  вставать  с
петухами по сверлившему уши звонку будильника.
   Газеты лежали рядом. Констанс принесла ему  в  постель  кофе  и  дала
закурить, потом приоткрыла жалюзи,  совсем  немножко,  ровно  настолько,
чтобы в комнату мог проникнуть и коснуться его постели косой луч  света,
совсем тоненький, такой, какие можно видеть на картинках с  изображением
Благовещения.
   Луиза занималась уборкой квартиры. Ну и потеха! А потешней всего, что
это взбрело в голову самой Констанс.
   - Зачем вам ночевать у чужих людей, когда вы  можете  жить  вместе  с
братом? - сказала она однажды.
   Первую ночь обе женщины проспали  в  одной  постели,  и  утром  Луиза
Мадзони шепнула Малышу Луи:
   - До чего ж от нее воняет! Ума не приложу, как ты это выдерживаешь!
   Затем ей поставили в гостиной  диван,  и  вскоре  она  стала  в  доме
настолько своей, что все даже забыли, когда она приехала,  и  больше  не
заговаривали об ее отъезде.
   Надо сказать, что Луиза  обладала  большим  терпением  и,  по  словам
Констанс, оказалась славной женщиной.
   Она могла часами выслушивать истории, которые ей шепотом рассказывала
старуха, когда они, сидя у окна, вязали крючком  или  на  спицах.  Луиза
поддакивала и с серьезным видом одобряла:
   - И правильно!
   А иногда восклицала:
   - Как я вас понимаю!
   По утрам Констанс и Луиза, в халатах, повязавшись косынками,  убирали
комнаты. Затем по очереди шли на Французскую улицу за покупками.
   А Малыш Луи, нежась в постели, прислушивался к звукам, доносившимся с
улицы, которые по утрам кажутся звонкими и свежими, к звукам в  доме,  а
особенно - за стеной, которых он  ждал  с  нетерпением:  голосу  Нюты  в
соседней комнате.
   Девушка брала  уроки  пения.  Он  узнал  об  этом  от  консьержки.  И
оказалось, что она вовсе не цыганка. Мать ее,  известная  актриса,  жила
теперь в Америке, отец, кажется, был русским.
   Нюте шел только семнадцатый год, и, чтобы отделаться от девчонки,  ее
отправили в Ниццу, где каждый месяц она получала в банке  положенную  ей
на содержание сумму.
   Малыш Луи был твердо уверен,  что  Нюта  влюбилась  в  него  по  уши.
Девушка, должно быть, часами поджидала его, потому что всегда  открывала
дверь как раз в ту минуту, когда он проходил.
   И все же, когда Малыш Луи с уверенным  видом,  сдвинув  набок  кепку,
попытался однажды к ней войти, она убежала к себе и заперлась на ключ.
   С тех пор он все чаще думал о ней и по утрам, лежа в постели,  слушал
ее пение, забывая читать газету, Он был счастлив! Этого нельзя отрицать.
И  был  бы  счастлив  вдвойне,  если  бы  мог  лежать  рядом  с   Нютой,
чувствовать, как она пугливо прижимается к нему, прильнуть губами  к  ее
губам так, чтобы дух захватило.
   Он даже не сомневался, что рано или поздно это  случится.  Только  не
следовало сразу лезть напролом - нельзя же забывать, что она еще  совсем
девчонка.
   И теперь он  только  улыбался  ей,  как  умел  это  делать,  игривой,
ребячливой, обескураживающей улыбкой.
   Да, он был счастлив. И  при  этом  -  неясное,  но  почти  физическое
ощущение страха. Это логично и неизбежно:  когда  человек  счастлив,  он
всегда боится, что может все потерять...
   Он не видел с тех пор ни Жэна, ни его  дружков.  Не  получал  от  них
никаких вестей. Но Луизе пришло из  Йера  письмо,  где  говорилось,  что
хозяйка вынуждена была из-за нее съездить в Марсель, а это  наводило  на
размышления.
   Наверху стучала пишущая машинка. Так было ежедневно  с  девяти  утра.
Пожилая дама, вдова чиновника, брала работу на дом.
   Малыш Луи уже успел навести справки обо всех жильцах. Прежде всего из
любопытства.  А  еще  -  на  всякий  случай:  мало  ли  для  чего  может
понадобиться.
   Было около одиннадцати, когда раздался звонок в дверь.
   Не иначе как посторонний! Ведь  люди,  заходившие  к  ним  постоянно,
например сборщик денег за  газ  или  поставщики,  знали,  что  дверь  не
заперта, и, войдя, окликали с порога:
   - Мадам Констанс!
   Не шевелясь, с сигаретой во рту, Малыш Луи навострил уши.  Послышался
мужской голос, но он не мог понять, что происходит, пока в его комнату с
испуганным лицом  не  влетела  Луиза.  Она  была  чем-то  расстроена  и,
приложив палец к губам, шепнула:
   - Инспектор полиции.
   - Какой?
   - Я его не знаю. Он попросил меня выйти.
   Тогда Луи встал и босиком, в своей удобной полосатой шелковой пижаме,
подошел к двери и прильнул к ней ухом. Луиза тоже стала прислушиваться.
   - Садитесь! - услышали они за стенкой голос Констанс. -  Извините  за
беспорядок и мой туалет: по утрам я всегда занимаюсь уборкой...
   По утрам у нее всегда были мешки под глазами,  а  щеки  бледные,  как
луна.
   - Мне хотелось бы выяснить  -  не  ваша  ли  это  вещица?  -  спросил
полицейский, протягивая  что-то  Констанс,  но  что  именно,  Малыш  Луи
разглядеть никак не мог.
   - Да, моя. Это еще от моей  покойной  матери...  Но  как  она  у  вас
очутилась? Кто-нибудь нашел на улице?
   - К сожалению, нет. Этот золотой крестик был продан позавчера ювелиру
на проспекте Победы. Вор...
   Ко