признался  бы  даже
самому себе.
   Он лукавил.  Фасонил,  форсил.  Выставлял  себя  напоказ,  ошарашивая
рыбаков и местных мальчишек, и все же не мог забыть, что сдрейфил. И  не
потому, что должен был пойти в полицию и  донести  на  Жэна.  Откровенно
говоря, об этом он ни на секунду всерьез не помышлял.
   По многим причинам и потому еще, что так  не  поступают.  Это  не  по
правилам, да и без толку: такие, как Жэн, с  которым  заодно  не  только
сутенеры Марселя, но  даже  полицейские  и  кое-кто  из  начальства,  не
замедлят отомстить за себя.
   Нет! Вот что он должен был сделать и  сделал  бы,  если  бы  оказался
настоящим мужчиной: отправился бы в Марсель к Жэну, с независимым  видом
зашел бы в бар "Экспресс" и, глядя на Жэна в упор, спокойно,  но  грозно
сказал: "А ну выкладывай, что и как". Одну руку он, ясное  дело,  держал
бы в правом кармане пиджака, и от дула пистолета топорщилась бы материя.
   Жэн, конечно, станет отшучиваться.
   А те, за столиками, сразу унюхают, что  здесь  сводятся  счеты  между
своими.
   Одну за Луизу... Одну за старуху... Одну за...
   Шесть патронов. Раз, два, три, четыре, пять, шесть...
   Вся обойма выпущена через карман. Потом  одним  прыжком  за  дверь  и
мчаться во весь дух по улочкам и проулкам.
   Но его не хватило на это. Все свелось к тому, что  он  пижонил  перед
здешними сопляками и обхаживал служанку,  которая  ухитрялась  всегда  с
любезной улыбкой держать его на взводе, не подпуская к себе.
 
   "...Получив Ваше письмо,  я  известил  г-на  Робена,  что  Вы  готовы
рассмотреть его предложение, и попросил зайти ко мне в контору.  Жду  от
него ответа..."
 
   Луи беспрепятственно вручили письмо, адресованное Констанс Ропике,  и
при виде ее имени на конверте у него защемило сердце.  В  тени  кофейни,
откуда видны были площадь и желтая  церковь,  на  него  пахнуло  Ниццей,
душным воздухом квартиры,  сонную  жизнь  которой  нарушал  доносившийся
через оклеенную цветастыми обоями стену голос Нюты, в  то  время  как  в
доме напротив старик с каменным лицом сосал всегда пустую трубку.
   Луи стискивал зубы, испытывая жгучую  ненависть  к  Жэну,  еще  более
мучительную от сознания, что никогда не сможет ее  утолить,  никогда  не
осмелится - ведь они сильнее, и он их боится.
   Каждое утро в десять, когда прибывал пароход, Малыш Луи завтракал  на
террасе кафе. Прервав завтрак, он небрежной походкой пересекал площадь и
пристраивался к приезжим в очереди у газетного киоска.
   Он неизменно покупал "Эклерер": там печатались новости из  Ниццы,  но
до сих пор не было ничего, что имело бы отношение к нему.
   И вдруг... Надо же было  случиться,  чтобы  якорь  парохода  случайно
подцепил один из свертков!
   Ну и что с того? Он знал  наверняка,  что  труп  никогда  не  удастся
опознать, это просто невозможно. Лучше и не вспоминать об этом. Констанс
мертва, значит, нужно выкинуть все из головы. Хотя... Когда он  искал  в
комнате какой-нибудь тяжелый предмет и ему подвернулся утюг...
   Мог ли он поступить иначе? Разве он не должен был пойти на  все,  раз
уж попал в такой переплет? Неужто стоило дать себя по-дурацки арестовать
за преступление, которого он не совершал, да еще мучиться от мысли,  что
тебя все равно засудят?
   Нет, лучше об этом не думать. Такие воспоминания не шутка,  это  тебе
не  больной  зуб,  задевать  который  нарочно   может   только   человек
извращенный. А когда натворишь такого, так и сам диву даешься, как ты на
это пошел.
   Ему почти всегда удавалось отгонять от  себя  омерзительные  картины.
Легче, чем забыть Жэна и  Луизу,  от  которой  по-прежнему  он  не  имел
сведений. Должно быть, она снова вернулась в заведение.
   Он прочитывал рубрику происшествий и допивал  остывший  кофе.  Затем,
насвистывая, шел одеваться, и весь день, один  из  прозрачных  и  теплых
дней вселенной, сведенной к маленькому островку, пока принадлежал ему.
   Малыш Луи не считал ни дней, ни часов, он забывал, что отпуск его  не
вечен, и с  нетерпением  ждал  ста  пятидесяти  тысяч  франков,  которые
позволят ему избрать жизнь, какую он захочет. А пока, не строя планов на
будущее,  он  присаживался  за   столик,   пропускал   стаканчик-другой,
присоединялся к игрокам, включал радиолу иди прогуливался по площади.
   Как-то вечером он  попытался  войти  в  комнату  к  служанке;  та  не
рассердилась, но и не впустила его. И Луи было обидно - главным  образом
оттого, что он потратил на нее пятьсот франков.  В  тот  день  он  долго
оставался на солнце и на следующее утро  проснулся  с  сильной  головной
болью. У него не было дурных предчувствий.
   Он не учел, что на видневшемся вдали материке  газеты  продавались  с
четырех утра. На остров их привозили неразобранными на белом пароходике,
который неторопливо причаливал к берегу.
   - Ну как, хорошо выспались? - лукаво спросила служанка.
   Он нахмурился и отвернулся. Он смотрел на людей, только что  сошедших
с парохода, ожидая, пока продавец рассортирует  газеты,  и  минут  через
пятнадцать прочел первую и вторую полосы "Эклерер",  а  затем  дошел  до
рубрики происшествий в Ницце:
 
   "Таинственное  исчезновение  на  вилле  Карно.  Полиция  предполагает
зверское убийство".
 
   Почему Малыш Луи машинально подумал об утюге?
   Он ведь мог вспомнить  о  чем  угодно,  только  не  об  этой  мелочи.
Впрочем, ему не требовалось дочитывать статью, чтобы  представить  себе,
какое место в ней отведено утюгу.
   Но он же принял все возможные меры предосторожности.
   Раз десять, перед тем как в шесть утра покинуть квартиру, он осмотрел
все,  чтобы  удостовериться,  что  не  осталось  никаких  следов.  Часто
впоследствии, восстанавливая в памяти мельчайшие подробности, он задавал
себе один и тот же вопрос. И внезапно Луи вспомнил, что забыл утюг.
   Утюг представился ему словно наяву, на нижней полке ночного  столика,
куда он его поставил, с тем чтобы потом унести. Это  случилось  в  самый
ужасный момент, когда Малыша Луи чуть не вырвало и ему пришлось  подойти
к окну, чтобы подышать свежим воздухом.
   Он продолжал сидеть, держа в руке газету, не читая, смотрел на  белые
и черные строки, и внезапно перед ним снова появился утюг. А в это время
за соседним столиком молодая женщина в шортах макала  хлеб  с  маслом  в
чашку шоколада.
 
*** 
 
   Самое занятное, что виноватой во всем оказалась Нюта. Как обычно, она
вышла накануне из дому около одиннадцати  утра.  Минут  тридцать  спустя
врач-швейцарец,  живший  через  три  двери  от  квартиры  Нюты,   позвал
консьержку:
   - Где-то утечка газа. Надо бы проверить.
   Консьержка поднялась наверх, постучала в две-три квартиры.  Несколько
жильцов собралось в коридоре, и кто-то заметил:
   - Скорее всего это у госпожи д'Орваль. Она все еще в отъезде?
   - И вернется не раньше чем через  месяц,  а  то  и  два,  -  ответила
консьержка.
   Пустячный случай, но от нечего делать жильцы не расходились.
   - У вас нет второго ключа от квартиры?
   - Нет, его забрал молодой человек.
   - Понятно: секретарь, - съязвила толстая дама с вытравленными  белыми
волосами.
   - Не позвать ли слесаря?
   Но врач-швейцарец осмотрел замок:
   - Погодите. Похож на мой... Я попробую, не подойдет ли мой ключ.
   Ключ подошел. До тех пор никто не замечал, что у доброй дюжины дверей
в доме одинаковые замки.
   Несколько человек вошли в квартиру.
   - Странный запах.
   - Пахнет затхлостью, а не газом.
   Они не упустили случая осмотреть всю квартиру.
   - Вам не кажется, что она  просторнее  нашей?  А  я  думал,  что  все
квартиры здесь одинаковые.
   - Не совсем. Из-за лоджий.
   - Они спали в одной комнате?
   - Да нет, за этой комнатой есть еще каморка.
   Жильцы собрались уже выйти и искать утечку газа в  другом  месте,  но
консьержка задела ногой шнур и нагнулась. Это был шнур от электрического
утюга. Она подняла утюг, чтобы поставить его на место.
   - Вроде бы  волосы,  -  воскликнула  она,  и  на  лице  ее  появилось
брезгливое выражение.
   Утюг был запачкан какой-то темной массой, к которой прилипли волосы.
   - Что вы говорите?
   - Говорю, похоже на...
   Врач, не менее любопытный, чем все остальные, нагнулся над  утюгом  и
немедленно объявил:
   - Это, без сомнения, волосы госпожи д'Орваль  -  она  как-то  была  у
меня. А это...
   - Вы утверждаете...
   - Да, утверждаю: тут кровь, а утюгом воспользовались, чтобы...
   Пять минут спустя явился вызванный консьержкой полицейский. Он ничего
не стал делать до прибытия комиссара  полиции,  только  запер  квартиру.
Комиссар задал несколько вопросов и позвонил в уголовную полицию.
   Суматоха продолжалась весь день. Сначала приехал судебный врач вместе
с  инспектором,  потом,  около   пяти   вечера,   собрались   сотрудники
прокуратуры, согласно требованиям закона:  товарищ  прокурора,  судебный
следователь и письмоводители. Никто больше не вспоминал о запахе газа, и
Нюта, возвратившаяся в половине первого, обнаружила, что у  нее  открыта
газовая конфорка.
   Все время в коридорах и  на  лестницах  толпились  люди.  Раз  десять
консьержку вызывали наверх, чтобы задать ей одни  и  те  же  вопросы.  В
конце концов она не выдержала:
   - Я ведь уже все сказала. Уезжали утром, в шесть, на такси, я слышала
шум мотора.
   - Вы их видели?
   - Я же толкую вам, что молодой человек разбудил меня  и  сказал,  что
они уезжают.
   - Значит, вы его видели?
   - Вот как вас вижу.
   - Вы видели госпожу д'Орваль, я хотел сказать - госпожу Ропике?
   - Можете называть ее д'Орваль, тут все ее так называли.
   - Ее вы тоже видели?
   - Да.
   Она не лгала, но на мгновение заколебалась, словно уличенная в дурном
намерении. Да, по правде говоря, она не была уверена в своих словах.
   - Это очень важный вопрос, прошу вас, подумайте.
   Вы подтверждаете, что в то утро видели госпожу д'Орваль?
   - Да, видела.
   Ну и что? Пусть будет так, она не станет отрекаться от своих слов.
   - Как была одета госпожа д'Орваль?
   - Этого я не заметила.
   - Она говорила с вами?
   - Не помню... Нет.
   - Она простилась с вами?
   - Да где мне все это упомнить? Вы  с  вашими  вопросами  совсем  меня
затуркали, а у меня ребенок один.
   "Эклерер" печатал не все подробности,  а  лишь  часть  их  вместе  со
старой фотографией Констанс  Ропике,  обнаруженной  в  одном  из  ящиков
комода. В конце заметки сообщалось:
   "Полиция  усиленно  разыскивает  секретаря  потерпевшей  Луи   Берта,
известного  под  кличкой  Малыш  Луи,  ранее   уже   привлекавшегося   к
ответственности".
   Сидя на террасе. Малыш Луи с  невозмутимым  видом  читал  газету.  Он
поднялся и направился к киоску.
   - Есть у вас "Ле Пти Вар" или "Ле Провансаль"?
   Он просмотрел их, чтобы убедиться, пишут ли о нем, но там  ничего  не
оказалось. Очевидно, корреспондент из Ниццы не успел  продиктовать  свое
сообщение по телефону.
   - У вас больше не осталось "Эклерер"?
   - Один, последний, для повара из "Гранд-отеля".
   - А сколько вы их получаете?
   - Восемь.
   Луи сохранял спокойствие. Увидев его на площади  в  тени  эвкалиптов,
когда на церковных часах пробило одиннадцать, никто не заподозрил бы...
   Пароход  на  Тур-Фондю  уже  отходил,  на  него  не  успеть.   Другой
отправится через два часа. Правда, он мог бы нанять моторку, в порту  их
полно.
   - Вчера вечером ты  была  недобрая,  -  грустным  голосом  сказал  он
служанке, вернувшись в кафе.
   Он и в самом деле был огорчен ее неуступчивостью.
   - Принеси мне счет.
   - Вы уезжаете?
   Он чуть было не ответил: "Если не помешают"  -  и  поднялся  в  номер
уложить чемодан.
 
Глава 9 
 
   Окна номера выходили на площадь и были открыты.
   Вот почему, бросая как попало в чемодан свои вещи, Луи увидел  по  ту
сторону большого ослепительного квадрата, окаймленного тенью эвкалиптов,
открывшуюся дверь почтового отделения.
   Вскоре на возвышенности возле церкви показался не  высокий  суетливый
человек, быстро спустился по ступенькам, не обращая внимания на  палящее
солнце, пересек площадь и пошел напрямик к  расположенному  возле  отеля
домику, где помещалась мэрия.
   Луи не понадобилось вглядываться в газету, которую почтовый  служащий
держал в  руке.  Даже  уменьшенная  расстоянием,  фигура  человека  была
настолько выразительна, что Луи перестал упаковывать чемодан.  Он  готов
был поклясться, что этот человек громко разговаривает  сам  с  собой,  и
представил себе, как тот пронзительно закричит, схватив полицейского  за
пуговицу мундира:
   "Знаете, кто к вам приехал? Убийца рантьерши в Ницце!"
   И все же Луи не двинулся с места. Он продолжал смотреть  на  площадь,
потом скользнул равнодушным взглядом по раскрытому  чемодану,  где  были
небрежно сложены костюмы.
   Вот и попался! Прежде чем он доберется до парохода,  полиция  схватит
его, а если ему случайно удастся отплыть  с  острова,  все,  даже  самые
маленькие, причалы на берегу уже будут оповещены.
   Луи посмотрел в зеркало и остался доволен собой,  своей  выдержкой  и
горькой усмешкой, искривившей рот. Затем, спускаясь по темной  лестнице,
пожал плечами и вздохнул:
   - Эх, Малыш Луи, Малыш Луи!
   Это была единственная минута, когда он расчувствовался. Придя в кафе,
он  недрогнувшей  рукой  зажег  сигарету  и  вспомнил,  как  восхищалась
служанка его зажигалкой.
   - Возьми! - сказал он ей. - Это тебе на память. Может, глядя на  нее,
пожалеешь, что была вчера такой недотрогой.
   - Вы опять за свое!
   Конечно, ей  было  невдомек,  какое  для  него  все  это  приобретало
значение. Зал был почти пуст. Двое матросов с яхты дремали за  столиком,
но вскоре на площади появился полицейский, шедший с такой же решимостью,
как и почтовый служащий.
   - Принеси мне томатного сока.
   Не заказать ли перно с каплей  гренадина?  В  эти  дни  он  почти  не
употреблял спиртного, но сейчас ему захотелось еще разок вдохнуть  запах
перно.
   - На что это вы засмотрелись? - спросила служанка.
   - Это мэр разговаривает там с полицейским?
   - Да, а что?
   У мэра, местного бакалейщика, были густые черные усы и серый,  как  у
торговца скобяными товарами или наборщика, халат. Двое мужчин  о  чем-то
спорили на самом солнцепеке.
   Луи оставалось только ждать. Он задал себе вопрос, осмелятся ли  они,
и невольно улыбнулся, когда полицейский оставил  наконец  собеседника  и
подошел к двери, держа правую руку на кобуре.
   - Входите, Боннэ! - сказал Луи. Ему случалось несколько  раз  угощать
полицейского аперитивом.
   Но тот, смущенный, нерешительно спросил:
   - Вы и в самом деле Луи Берт?
   - Да, он самый.
   - Луи Берт, прошу вас  облегчить  мои  обязанности  и  не  устраивать
скандала. Предупреждаю: при первой же попытке к сопротивлению я вынужден
буду стрелять. Дайте руки.
   Луи с улыбкой протянул обе руки и подмигнул служанке.
   - Так уж сразу и наручники, - сказал он с добродушным упреком.
   На площади  с  десяток  человек  обступили  мэра,  покуда  Боннэ  вел
задержанного к домику с двумя тесными комнатушками, увенчанному флагом в
знак того, что тут находится мэрия.
   Боннэ держал себя очень прилично. Положение его было затруднительным.
Ведь завтра вся печать заговорит об этом аресте.
   - Проходите,  -  вежливо  сказал  он  Луи,  открыв  перед  ним  дверь
кабинета, где в углу лежали свернутые знамена, подготовленные к 14 июля,
заряженные ракетницы и несколько венецианских фонариков. - Садитесь.
   Он запер дверь на ключ и, так как к окну прильнули чьи-то физиономии,
опустил занавески, оставшись с Луи в полумраке.
   - Ясное дело, у меня нет  еще  постановления  на  арест,  потому  что
сперва мне надо было удостовериться в вашей личности. А теперь я позвоню
в Йер и получу инструкции.
   - Валяйте! - согласился Луи.
   - Дело-то сложнее, чем вы думаете. Тут ведь не скажешь  -  пойман  на
месте преступления.
   Казалось, Боннэ рад получить собеседника, способного понять  все  эти
формальности. Кроме того, он не мог заставить себя обращаться с  Малышом
Луи, как с заурядным арестантом, и, соединяясь по  телефону,  бросал  на
него скорее восхищенные, чем осуждающие взгляды.
   -  Йер?..  Комиссар  полиции?..  Алло!  Я  хотел  бы   поговорить   с
комиссаром... Да... Это Боннэ из Поркероля...
   Это вы, господин комиссар? - Он подмигнул Луи. - Имею честь  доложить
важную новость... По поводу преступления в Ницце... Вы  в  курсе?..  Так
вот, убийца у меня в кабинете. Скажите, пожалуйста, что я должен  делать
дальше?.. Ах, так. Прекрасно. Буду на месте.
   Он повесил трубку и, в  замешательстве  посмотрев  на  арестованного,
произнес:
   - Думаю, в мои обязанности  не  входит  допрашивать  вас  официально.
Комиссар должен мне позвонить с  минуты  на  минуту.  Ему  нужно  только
получить указания из Ниццы.
   В комнатке, украшенной литографией президента республики  и  покрытой
пылью и  чернильными  пятнами  статуэткой  Марианны  ,  было  прохладно.
Внезапно подойдя к окну и раздвинув занавески, Боннэ заорал:
   - Если вы немедленно не разойдетесь, я прикажу очистить площадь!
   Итак, до трех часов все шло по-хорошему и казалось Луи даже занятным.
Но в три часа двое полицейских, которым поручили доставить задержанного,
сошли с парохода. Один был молодой, свежевыбритый, подтянутый.
   На него Луи нечего было жаловаться. Другой, толстый, уже  под  мухой,
одно плечо выше другого, вялый и болезненный с  виду,  сразу  подошел  к
арестованному и злобно гаркнул:
   - Так вот он, паршивый кот, который убивает старух!
   При этом он нарочно наступил Луи на ногу, но тот даже не шелохнулся и
выдержал его взгляд.
   - Уж не собираешься ли ты задирать передо мной нос, подонок!
   Бац! - и он влепил Луи пощечину, но тот только сплюнул на пол.
   - Так ты еще плюешься! Может, посмеешь мне ответить?
   Заводить толстяка не приходилось, он заводился сам.
   Не спеша сбросил китель и начал избивать задержанного.
   Ни один мускул не дрогнул на лице Луи. Когда процедура закончилась, у
него оказалась распухшей верхняя губа и огромный синяк на  левом  виске.
Полицейский сорвал с него галстук, разодрал воротничок рубашки.
   - Погоди, я подправлю твою смазливую харю!
   В пять часов полицейские препроводили Луи  на  пароход,  до  которого
нужно было  пройти  лишь  двести  метров.  Любопытные  стояли  группами,
молчаливые и потрясенные,  и  в  конечном  счете  вся  церемония  прошла
довольно торжественно.
   Опасаясь, как бы Луи не бросился в море, его сразу поместили в каюту,
пропахшую мазутом. Пассажирам пришлось остаться на палубе.
   В Тур-Фондю представителей власти ожидало  подкрепление  -  лейтенант
полиции и бригадир с машиной.
   Через полчаса прибыли в Тулон. Арестанта быстро доставили на вокзал и
не замедлили посадить в экспресс Париж - Ницца.
   Луи ничего не ел и не пил с одиннадцати утра,  но  разозлился  бы  на
себя, если бы ему изменила выдержка.
   На вокзале в Ницце дежурили десятка полтора журналистов и фотографов.
Арестанта  поспешно  затолкнули  в  машину  и  несколько  минут   спустя
доставили в уголовку.
   Около часа он просидел в  помещении,  где  работали  инспекторы.  Они
звонили по телефону, беспрерывно входили и выходили, причем каждый вновь
входящий бросал на него любопытный взгляд. Давно уже включили настольные
лампы. Двое полицейских в штатском велели принести  для  себя  кружки  с
пивом, но и не подумали угостить Луи.
   Наконец раздался звонок, и один  из  мужчин,  поднявшись,  подал  ему
знак:
   - Заходи!
   Открылась обитая дерматином дверь. За ней  стоял  совершенно  круглый
человек, с круглым туловищем, круглым лицом, круглыми глазами,  носом  и
тремя маленькими подбородками, слоившимися под обрюзглым ртом.
   - Оставь нас, Жанвье! Закрой дверь. Скажи, чтоб никто мне не мешал.
   И тут Луи заметил в углу второго человека,  того  самого  инспектора,
который однажды побывал на квартире у  Констанс.  Он  молча  держался  в
сторонке, словно ни во что не желал вмешиваться и  находился