здесь  как
простой наблюдатель.
   Его звали Плюга. Малыш Луи его знал. Он знал  также,  что  сотрудники
прозвали его Плюгавик, так как весь он был  какой-то  тусклый  и  серый,
бедно одетый, неряшливый и плохо выбритый. Говоря,  он  брызгал  слюной,
обнажая желтые гнилые зубы, и у него скверно пахло изо рта.
   - Садись, Малыш Луи. Вот сюда. Хочешь сигарету?
   Начальник  уголовной  полиции  г-н  Балестра   шагал   по   кабинету,
обдумывая, с чего начать. Он помог прикурить Малышу Луи, с которого  все
еще не сняли наручники, потом  коснулся  лежащего  на  письменном  столе
бланка:
   - Это постановление на арест. Показываю тебе на всякий случай.  Знаю,
как любят адвокаты искать блох.
   Учитывая это, постановление уже в три часа передали  по  телеграфу  в
Поркероль, так что все в порядке.
   Плюгавик сидел в углу,  притворяясь,  что  внимательно  просматривает
записки в засаленной, растрепанной записной книжке, стянутой резинкой.
   Луи мучила жажда, но он  скорей  дал  бы  отрезать  себе  палец,  чем
признался бы в этом. Насупясь,  он  смотрел  то  на  начальника,  то  на
инспектора, словно подчеркивая всем своим видом, что не боится их.
 
*** 
 
   Держаться настороженно он стал не  сразу.  Конечно,  он  не  позволил
Балестра обмануть себя добродушной  простотой  -  его  ведь  не  впервые
допрашивали в полиции, и он наперед знал всю эту волынку. После  каждого
вопроса он на минутку задумывался и не мог удержаться, чтобы не  бросить
на Плюгавика взгляд, как будто между ними было что-то общее.
   Было слышно, как в  соседнем  кабинете  выражали  свое  нетерпение  и
спорили журналисты. Один из них диктовал свое сообщение  по  телефону  в
Париж и кричал так громко, что в комнату доносилось каждое слово:
   -  Сейчас,  когда  я  звоню,  негодяя  искусно  допрашивает  господин
Балестра, деятельный начальник  уголовной  полиции  в  Ницце.  Балестра:
Берта-Аргюр-Леон...
   Луи  чуть  улыбнулся,  постарался  это  сделать  и  Балестра,   Потом
начальник спохватился, открыл дверь и гаркнул, вращая глазами:
   - Эй, вы там, потише!
   Все головы повернулись к двери, чтобы посмотреть  на  Луи,  сидевшего
перед столом. Но дверь снова закрылась.
   - Итак, я спрашиваю: сколько она тебе давала в месяц?
   Луи нахмурился. В третий и  четвертый  раз  ему  задают  все  тот  же
вопрос. И видно, не случайно. Он чуял ловушку, но не  мог  угадать,  где
она.
   - Я не на жалованье был, - усмехнулся он.
   - Может, на сдельщине? - пошутил шеф.  -  Скажи,  а  когда  она  тебе
подарила бриллиантовое кольцо, что у тебя на пальце?
   - А я почем знаю? Наверное, с выигрыша.
   - Играла она по крупной, не так ли?
   Луи медлил с ответом. Он знал, что Констанс не делала больших ставок.
Не все ли равно -  по  крупной  или  по  маленькой?  Однако  полицейский
настаивал:
   - Играла она по крупной?
   - Может, и по крупной. Не вечно же я у нее за спиной торчал.
   - Понятно, ты ведь ведал ее перепиской и счетами.
   Значит, был ее любовником, но прежде всего - секретарем.
   Луи не нравилось решительно все. Уже половина одиннадцатого вечера, а
ему не задают ни одного из ожидаемых им вопросов. Даже самого  главного.
И не подумали спросить: "Ты убил госпожу Ропике?" Или:
   "Чем ты кокнул старушенцию?"
   И ни малейшего намека на историю в  Лаванду  и  его  связь  с  бандой
"марсельцев". Ни слова об обеде в день рождения  Констанс  в  ресторане,
где был и Плюга, хотя сидел он поодаль.
   Можно было подумать, что инспектор не ввел своего начальника  в  курс
дела. Да нет, раз уж он находится здесь, значит, явился неспроста.  Чего
же они все-таки добиваются?
   - Я хотел бы дать показания, - буркнул Луи, бросив недобрый взгляд на
инспектора. - Впрочем, вот он скажет, если...
   - Постой! - прервал его Балестра.  -  У  тебя  будет  сколько  угодно
времени для дачи показаний. А сейчас допрашиваю я и не желаю меняться  с
тобой ролями.
   В бумажнике, который у тебя изъяли, я нашел  квитанцию  из  ломбарда.
Она датирована двадцать первым августа и выписана на имя госпожи Ропике.
Стало быть, двадцать первого августа она была еще жива, раз отнесла свое
норковое манто в залог.
   Молчание. Луи хотел попросить бумагу и карандаш, чтобы уточнить даты.
Сколько дней он провел, бездельничая на Поркероле, и  не  удосужился  на
всякий случай подготовить ответы на такие вопросы.
   - Ты внимательно меня слушаешь? Итак, двадцать первого она сдает свое
манто в залог и поручает тебе хранить квитанцию, опасаясь, должно  быть,
свойственной ей неаккуратности. Тебе она доверяет свои важные документы,
что вполне понятно, раз ты ее секретарь.
   Лицо  арестованного   изменилось.   Он   втянул   голову   в   плечи,
насторожился, и выражение глаз его сделалось неискренним, скрытным.
   - Так как же? Она отдала тебе квитанцию?
   - Ну и что с того?
   - Признаешь этот факт?
   - Допустим, признаю.
   Заговорит ли с ним наконец начальник об убийстве  и  трупе?  Чего  он
волынит?
   - Значит, в тот день, двадцать первого, вы  были  вдвоем  в  Ницце  и
пробыли там до полудня? А вот консьержка показывает,  что  уже  в  шесть
утра ты взял такси, чтобы ехать на вокзал.
   Луи не шелохнулся. Балестра  время  от  времени  ходил  по  кабинету,
помахивая маленькой коробочкой, из которой доставал таблетку и осторожно
клал на свой толстый язык.
   - Учти, следователь-то уж будет копаться во всех этих подробностях. А
я выясняю их только для себя самого, в общих  чертах,  так  сказать.  Вы
ведь могли уехать и другим поездом, к примеру, во  второй  половине  дня
или вечером.
   Верхняя губа Луи покрылась бисеринками пота.  Он  сознавал,  что  все
данные им сегодня вечером показания  окажутся  окончательными  и  ими-то
впоследствии и попытаются его доконать.
   - Каким поездом ты уехал?
   - Не помню.
   - Кое-кто узнал госпожу Ропике в  десятичасовой  электричке,  на  ней
было голубое платье.
   Явная ложь. В этот час Констанс, разрубленная надвое, уже  лежала  на
дне бухты. Тем  не  менее  каждую  фразу  начальник  произносил  не  без
причины, и эту причину следовало разгадать.
   - Ты позвонил из Лиона консьержке. Из какого отеля ты звонил?
   - Из телефонной будки.
   - С почты?
   - Нет, с вокзала.
   - С какого вокзала?
   - С большого.
   Малыш только раз был в Лиане и забыл название вокзала Лион-Перраш.
   - Это был телефон-автомат?
   - Да.
   Инспектор Плюга, сидя в углу, продолжал изучать свою записную книжку,
как если бы она содержала свод законов.
   - Ты не очень устал? Может, кончим на сегодня?
   - Как вам угодно, - быстро ответил Малыш Луи,  которому  как  никогда
хотелось пить.
   - Тебя хоть накормили?
   - Досыта! Вот как! - пошутил Малыш Луи, указывая на избитое лицо.
   - Ты чего-нибудь хочешь?
   Он знает, что делает. Он не желает, чтобы его задабривали  сандвичами
или кружкой пива. Балестра вышел. Послышались  голоса  журналистов.  Луи
надеялся,  что  инспектор  Плюга  сейчас  обратится  к  нему,   но   тот
по-прежнему молча сидел в углу. Стало быть, они  надеялись,  что,  когда
Балестра выйдет, воспользуется его уходом и сам заговорит с инспектором.
   Вернулся Балестра:
   - Тебе принесут пива... На чем мы остановились?
   Кстати, что тебе взбрело в голову прятаться на Поркероле? Оттого, что
там красиво? Да, ведь от Поркероля совсем близко до дома матери.  Она  и
теперь живет в Ле-Фарле, не так ли?
   Луи утомляли внезапные переходы от одного вопроса к другому.  Ну  при
чем тут его мать? Что им известно и что они хотят выяснить?
   - Старый Дютто еще жив?
   - Не знаю.
   - Когда ты в последний раз навещал ее?
   - Довольно давно.
   - Месяц назад?
   - Не помню.
   - Я велел позвонить в Ле-Фарле и передать твоей матери, что, если она
захочет тебя повидать, пусть приезжает сюда.
   - Мать приехать не сможет.
   - Почему?
   - Она должна ходить за Дютто.
   Вошел официант из соседнего кафе с двумя кружками пива.  Наконец  Луи
напился. А мог бы осушить и три кружки -  такая  его  томила  жажда.  От
холодной жидкости он тут же покрылся испариной.
   - Что ты должен был купить для нее?
   - Для кого?
   - Для Констанс.
   - Я вас не понимаю.
   Уже половина двенадцатого, а в кабинете, где начальник,  не  выдержав
духоты, снял пиджак, ни малейшего сквознячка.
   - Не зря же она рассталась с  норковым  манто.  Ей,  наверно,  срочно
понадобились деньги. Она их отдала тебе. И не менее двадцати пяти  тысяч
франков! Эту сумму обнаружили при обыске.
   - А если даже так?
   - Может, она хотела купить дачку на Поркероле?
   - Это ее дело.
   Он не хотел отвечать ни "да" ни "нет". Он  пытался  лавировать  среди
расставленных капканов, и от затрачиваемых на это усилий черты его  лица
заострились, приняли жесткое выражение, изменив весь облик.
   Красивый, атлетического сложения молодой человек  в  белой  набекрень
кепке, с неизменной иронической усмешкой и засунутыми в карманы  руками,
небрежной  походкой  прогуливавшийся  по  площади  Поркероля,  -   этого
молодого человека больше не существовало.
   Вместо него появился парень с Севера,  коренастый  и  выносливый  сын
шахтера,  сын  рабочего  поселка,  способный  долгими  часами  сохранять
выдержку, ни на мгновение не выказывая слабости.
   - Мы еще побеседуем об этом завтра. Впрочем, вероятнее всего, с тобой
будет говорить следователь.
   Дело простое, и думаю, следствие закончится быстро.
   Над кем он смеется? Какое следствие, если даже не упомянули о  смерти
Констанс? А если упоминали о Констанс, то так, что ее можно было считать
и живой и мертвой. К чему  здесь  тогда  инспектор,  который  занимается
делом в Лаванду и за несколько часов допроса не проронил ни слова?
   - Отдохни немного. Эту ночь поспишь в каталажке, место в тюрьме  тебе
отведут завтра. Дать еще сигарету?
   Затем около получаса Балестра просматривал папки с делами,  несколько
раз звонил по телефону,  но  вовсе  не  по  поводу  Луи.  Между  прочим,
позвонил и к себе домой.
   Сообщил, что вернется не раньше двух-трех часов ночи.
   - Ну вот, я опять к твоим услугам, - промолвил он, вздыхая.  -  Нужно
все-таки с этим разобраться. Как всегда, сразу  наваливается  куча  дел.
Так вот, по поводу денег...
   В половине третьего допрос все еще продолжался.
   По-прежнему Луи не задавали вопросов ни об убийстве, ни о  трупе,  ни
об утюге.
   Его расспрашивали только о ничего  не  значащих  мелочах:  о  времени
отправления поезда, о назначении такой-то суммы денег, о дате, которая у
Луи и начальника уголовной полиции не совпадала.
   - До завтра. Впрочем, не знаю, до завтра ли.  Ведь  продолжать  будет
следователь. Во всяком случае, твой адвокат не  сможет  заявить,  что  в
полиции с тобой обращались грубо. Выкуришь еще одну?
   Балестра вызвал двух инспекторов, и они увели арестованного.  На  сей
раз и впрямь все было закончено.
 
Глава 10 
 
   Может быть, именно тогда у Луи началась его подлинная жизнь -  жизнь,
уготованная ему судьбой.
   Прежде он ничем не отличался от  других,  был  неухоженным  ребенком,
всегда покрытым коростой, что, впрочем,  не  имело  значения,  поскольку
никому и в голову не приходило приласкать его. Пребывание в  лефарлеской
школе на нем никак не сказалось. Все тот  же  подозрительный,  обидчивый
подросток, не слишком способный, но и не  бездарный  ученик  столяра.  А
потом...
   Теперь все это приобрело совсем иной  смысл.  Забытые  проступки,  на
которые прежде не обращали внимания и которых никто  не  опасался,  были
тщательно  выисканы,  как  отыскивают   отдельные   части   ребуса   для
восстановления картины в целом, и по-новому оценены.
   В течение месяца Луи не ведал об этих поисках. Его только раз привели
к следователю, и свидание оказалось кратким.
   Следователя звали Моннервиль, точнее - де Моннервиль. Это был  сухой,
исполнительный чиновник, настолько усердный, что даже не  нашел  времени
поднять глаза на Луи.
   - Я вызвал вас,  чтобы  официально  объявить  вам  о  предварительном
заключении  по  обвинению  в  убийстве,  краже,  подлоге,  использовании
поддельных документов и мошенничестве.
   Он читал. Он боялся что-либо упустить.
   - Согласно закону, отныне вы можете давать  показания  в  присутствии
вашего адвоката.
   Луи не отвечал. Де Моннервиль поднял наконец голову  и  мельком,  без
всякого интереса, взглянул на него, как будто хорошо знал прежде, хотя и
видел впервые.
   - Прошу назвать  фамилию  вашего  адвоката,  -  повторил  он  скучным
голосом.
   - А кто ему заплатит?
   - Вы, разумеется.
   - А мне вернут деньги, которые забрали при аресте?
   Даже для ответа на такой простой вопрос  де  Моннервилю  понадобилось
заглянуть в свои папки.
   - Деньги возвратят, если будет доказано, что они принадлежат вам.
   Луи вызывающе передернул плечами.
   - Итак?
   - Я не буду нанимать адвоката.
   - Тогда я обращусь в совет корпорации адвокатов, и вам  назначат  его
официально.
   При последних словах  он  подал  знак  конвоиру,  сидевшему  рядом  с
арестованным, и Луи был выведен из кабинета, так и не разглядев,  какого
цвета глаза у следователя.
   С тех пор, стоило открыть дверь его камеры, Луи спрашивал:
   - Опять следователь вызывает?
   В конце концов надзиратель сказал ему:
   - Вот ты все жалуешься, что следствие затянулось, а для  тебя  лучше,
чтобы оно тянулось подольше.
   - Почему?
   - Да уж потому. - И подмигнул заключенному, разделявшему камеру с Луи
арабу, который беспрерывно тараторил,  смеялся,  балагурил,  рассказывал
всякие истории и неуклюже прикидывался дурачком.
   На что намекал надзиратель?
   Все объяснялось очень просто. Одному Луи было неизвестно, что  каждый
день по крайней  мере  две  полосы  в  газетах  посвящались  ему.  Более
полутора десятков репортеров одновременно с полицией вели  расследование
и непрерывно печатали сенсационные разоблачения,  показания  свидетелей,
внезапно появившихся в разных местах. Их фотографии помещали  на  первых
страницах.
   А тем временем Луи ломал себе голову, почему его все не  допрашивают.
И отчего его не спросили, признает ли он себя убийцей Констанс Ропике.
   К пребыванию в тюрьме он относился с философским  спокойствием,  даже
добродушно, и не проходило дня, чтобы он не пошутил с тюремщиками.
   Иногда по утрам он ложился ничком на пол, где солнечный луч очерчивал
треугольник всегда на одном и том же месте, и, закрыв  глаза,  вспоминал
виллу Карно, пение Нюты, мужчину с каменным лицом в доме напротив и  его
канарейку.
   О Поркероле у него тоже  сохранились,  как  о  празднике,  светлые  и
веселые воспоминания.
   В остальные часы он размышлял над тем, что будет говорить на суде,  и
старался привести в порядок свои мысли.
   Его арестовали 13 сентября. 13-го же вечером допрашивали  в  кабинете
начальника уголовной полиции в присутствии инспектора Плюга, а 16-го его
вызвал судебный следователь де Моннервиль.
   И вот лишь 15 октября, месяц спустя, в день, когда дождь лил  как  из
ведра,  за  ним  приехали  на  тюремной  машине  и  отвезли  во   Дворец
правосудия. Он так и не понял, почему его провели через маленькую дверь,
почему четверо полицейских сопровождали его  по  пустынным  лестницам  и
коридорам, а потом без всякого промедления ввели в кабинет следователя.
   Он не знал, что в центральном  коридоре  усиленная  охрана  с  трудом
сдерживала  журналистов  и  фотографов  и   на   улицах,   по   которым,
предположительно, его должны были везти,  в  течение  двух  часов  сотни
любопытных мокли под дождем.
   В пути Малыш Луи пыжился, подбадривал себя, чтобы спокойно  держаться
перед следователем. Он вошел в кабинет с видом  боксера,  поднимающегося
на ринг. В комнате был  полумрак,  она  плохо  освещалась.  Луи  заметил
высокого молодого человека в мантии  и,  поняв,  что  это  его  адвокат,
окинул незнакомца критическим взглядом.
   Ясно. Невелика птица. Конечно, для защиты по назначению корпорации не
пригласят кого-либо из светил адвокатуры. Можно даже побиться об заклад,
что молодой человек робеет перед своим подзащитным.
   - Ваш адвокат мэтр Бутейль будет теперь присутствовать при допросах и
сможет ознакомиться с делом.
   Луи нахмурился, глядя на педантичного, чопорного следователя, который
перебирал бумаги в папке, содержащей не менее сотни документов.
   А через десять минут Малыш Луи уже сомневался, он ли находится в этой
комнате и о его ли жизни, воспроизводимой  с  такой  сбивавшей  с  толку
точностью, идет речь.
   - В возрасте девяти лет, - бесстрастным голосом излагал  следователь,
- вас исключили из школы в Ле-Фарле, и только по просьбе  мэра  вы  были
впоследствии! восстановлены.
   Можно было предвидеть все, кроме этого, и Луи застыл, устремив  глаза
на де Моннервиля, которого как бы гипнотизировал белый лист бумаги.
   - Вы прочтете показания, данные по этому  поводу  Эрнестом  Сесальди,
вашим бывшим воспитателем, полицейскому комиссару  Мерлену,  который  по
поручению следствия...
   Малыш Луи был вынужден утереть лицо. От изумления и страха его прошиб
пот.
   - С другой стороны, - продолжал голос,  -  господин  Гримо,  торговец
скобяным товаром, показывает: "Я никогда не доверял молодому Луи  Берту.
Когда ему было тринадцать  лет,  я  задержал  его  на  площади  с  двумя
украденными у меня неделей раньше шарами. Я не подал в суд лишь  потому,
что подумал о его матери и..."
   Внезапно следователь переменил тон:
   - Признаете кражу тех двух шаров?
   Сквозь зубы Малыш Луи процедил:
   - Ну силен!
   - Что вы сказали?
   - Ничего, господин следователь, продолжайте. Все это мне интересно.
   Он иронизировал, насмешливо скривив рот, дожидался самых высокопарных
слов, чтобы достойно оценить их.
   А следователь  продолжал  читать,  откладывая  прочитанные  листки  в
сторону. Папка его постепенно пустела.
   Он изучил ее, как прилежный  ученик  изучает  программу  экзамена  на
бакалавра. И ни разу, хотя  бы  из  любопытства,  не  посмотрел,  какова
реакция обвиняемого.
   Адвокат, стоя лицом к окну, делал  позолоченным  карандашом  какие-то
пометки в маленькой записной книжке.
   - Как установлено, вашим первым  хозяином  был  столяр  Морзанти.  Не
скажете ли, почему вы от него ушли?
   Луи молчал.
   - Повторяю вопрос. Не скажете ли...
   - А вы сами мне про это скажите, - дерзко ответил Луи. - У  вас  все,
поди, записано.
   - Морзанти показывает: "Луи работал у меня полгода, у  него  довольно
ловкие руки. Но он  плохо  влиял  на  моего  сына,  таскал  его  на  все
праздники в округе. Когда я заметил, что у меня из дома пропадают мелкие
деньги..."
   И так тянулось битых три часа. Из прошлого  возникала  вереница  лиц,
гримасничающих и непременно обвиняющих.  Можно  было  подумать,  что  на
земле они знали одного Малыша Луи - так  подробно  припоминали  малейшие
его проступки.
   Находились и такие, кто спустя восемь лет указывал даты и  даже  часы
того или иного происшествия.
   - В шестнадцать лет вы стали  любовником  замужней  женщины,  которую
заставили забыть о ее долге.
   Тут Малыша Луи прорвало. Было непонятно, плачет он или смеется.
   - Господин следователь... -  произнес  он  умоляющим  голосом,  каким
увещевают человека, явно потерявшего чувство меры.
   - Вы отрицаете?
   - Но, господин следователь, этой курортнице, которая  всегда  снимала
одну и ту же квартиру в ста метрах От нашего дома, было  тогда  тридцать
пять.
   - Не вижу, какое это имеет...
   - Мне же, вы сами  сказали,  только  минуло  шестнадцать.  Скорее  уж
следовало бы привлечь ее за совращение несовершеннолетнего.
   - Оставьте при себе ваши замечания!
   - Позвольте... - начал было адвокат.
   - Мэтр, - оборвал его следователь тоном, не  терпящим  возражений,  -
должен просить вас не мешать мне вести допрос так, как я считаю  нужным.
Вам будет предоставлена возможность выступить перед судом присяжных, и я
не сомневаюсь, что это выступление будет, как всегда, иметь успех.
   Мэтр Бутейль