его раза. Дважды он привязывал  тяжелый  камень  к  свертку,  как
делают, когда топят собак.
   На виллу Карно он возвратился около четырех утра.
   Войдя  в  квартиру,   просидел   там   довольно   долго,   совершенно
обессиленный. Машинально закурил сигарету, налил себе  вина  и  подумал:
"Только бы не заснуть". Открыл окно, чтобы глотнуть свежего воздуха.
   А затем так усердно принялся за уборку, что сверху  постучали,  чтобы
он перестал шуметь.
   Он вымыл  пол,  обтер  мебель,  привел  все  в  порядок,  старательно
уничтожил  малейшие  следы  и  ни  минуты   не   переставал   думать   о
"марсельцах", не сомневаясь, что это дело их рук. Не обнаружив ни денег,
ни драгоценностей, Луи нашел бумаги Констанс, сложил  их  в  собственный
чемодан вместе с бельем, костюмами и галстуками.
   Больше всего его злило исчезновение Луизы. В такие минуты он мог  еще
злиться! Ему казалось, что  исчезновение  Луизы  входило  в  дьявольский
умысел Жэна: бросить его одного, совсем одного, не оставив иного выхода,
кроме постыдного бегства. Ведь после покупки перчаток  у  него  осталось
пятьдесят франков.
   Луи сел у окна, нетерпеливо поглядывал на  наручные  часы  -  подарок
Констанс. Ровно в шесть утра, когда в квартале раскрылись  первые  окна,
он вышел на улицу, нашел на ближайшем перекрестке такси  и,  подъехав  к
дому, распорядился:
   - Подождите здесь минуту, я сбегаю за вещами!
   Весь план был продуман заранее; он поднялся по лестнице, затем вскоре
спустился, нарочно грохоча чемоданом, распахнул парадную дверь  и  потом
постучал консьержке:
   - Мадам Сольти! Садам Сольти! Выгляньте, пожалуйста, на минутку.
   Малыш Луи знал, что она еще  спит  и  появится  заспанная,  с  мутным
взглядом,  плохо  соображая.   Открыв   застекленное   дверное   окошко,
консьержка не могла не услышать  шум  мотора  и,  увидев  Малыша  Луи  с
чемоданом в руке, спросила:
   - Уезжаете?
   - Да, вместе с госпожой д'Орваль. Она уже в машине. Сначала поедем  в
Париж, потом, скорее всего,  в  Голландию.  Квартира  заперта.  Если  не
вернемся к сроку, вышлем вам квартирную плату.
   Выслушав все это, консьержка и не подумала выйти  на  улицу.  Она  не
усомнилась, что квартирантка сидит в машине.
   - На вокзал! - бросил Луи шоферу, затем, наклонившись к нему, вежливо
попросил:
   - Пожалуйста, побыстрее! Моя приятельница уехала раньше, чтобы успеть
сдать крупные вещи в багаж.
   На вокзале он протянул шоферу последний пятидесятифранковый билет, но
у того, как на грех, не оказалось сдачи. Шоферу  пришлось  идти  в  кафе
менять деньги.
   Малыш Луи дожидался его на тротуаре.
   Ярко светило солнце. На вокзале было людно, сразу прибыло два поезда.
Малыш Луи минут десять потолкался среди пассажиров,  потом  спустился  в
туннель и вышел в город.
   Первым делом он занес чемодан в кафе, чтобы развязать себе  руки,  но
оставил при себе некоторые документы, принадлежавшие Констанс,  и  среди
них - квитанцию на норковое манто, которую час спустя предъявил  хозяину
ателье, где оно было сдано на хранение.
   Луи опасался, что возникнут трудности, но ему тут же вручили бланк на
выдачу, который он подписал первой пришедшей на ум фамилией - Мариани.
   Он не чувствовал ни усталости, ни угрызений совести, ни страха, ровно
ничего,  загипнотизированный  необходимостью  срочно  раздобыть  деньги,
чтобы поскорее уехать из Ниццы, где полиция и прежде не  теряла  его  из
виду.
   В начале двенадцатого, держа в руке  картонку  с  меховым  манто,  он
направился в ломбард, как вдруг на углу чуть было не столкнулся с шедшей
на урок Нютой.
   Малыш Луи был так ошеломлен, что не знал, как держаться, и лишь потом
сообразил, что его смущенный поклон и поспешный уход могли показаться ей
подозрительными.
   А  может  быть,  стоило  попросить  девушку   в   случае   надобности
подтвердить, что она встретила его в тот день?
   Надо было предусмотреть все до последней мелочи!
   В ломбарде перед ним стояло в очереди человек шесть, и он  чуть  было
не потерял сознание от страшной слабости и внезапной головной боли.
   - Я принес меховое манто.
   Он следил за собой, потому что его мрачный из-за недомогания вид  мог
насторожить приемщика.
   - Документы при вас?
   - Вот документы моей знакомой, которой принадлежит манто.
   Он дал маху. Так и есть. Оценив манто  и  предложив  за  него  десять
тысяч франков залога, служащий, записав фамилию и адрес, сказал:
   - Ей пришлют чек на дом.
   Луи не удержался и спросил:
   - По почте?
   - Да, по почте.
   Малыш Луи так расстроился, что решил  пойти  выспаться  и  машинально
выбрал ту самую маленькую гостиницу "Калифорния", где он поместил Луизу,
когда она приехала в Ниццу.
   В гостинице его узнали и спросили:
   - А где же ваша приятельница?
   - Уехала на несколько дней.
   Снова Малыш Луи увидел  железную  кровать,  черный  блестящий  таз  и
старую баночку из-под горчицы, заменявшую стакан для зубной щетки.
   Он уснул со страшной головной болью, проснулся посреди ночи и  больше
часа не мог заснуть.
 
*** 
 
   Придет день, когда высокопоставленные чиновники сурово спросят его:
   -  Неужели,  пока  вы  занимались  всем  этим,  вас  не  преследовали
воспоминания о покойной?
   - Нет. По совести говоря, нет!
   Он даже не думал о ней, не до того ему было. Позвонив  консьержке  на
виллу Карно, он заговорил приглушенным голосом, как бы издалека:
   - Это вы, мадам Сольти?.. Говорит Луи... Звоню из Лиона... Да,  мы  с
госпожой д'Орваль доехали хорошо...
   Завтра или послезавтра вы получите на ее имя важное письмо,  возможно
заказное. Распишитесь, пожалуйста, как обычно.  Я  заеду  за  ним  через
несколько дней.
   Малыш Луи решил задержаться в гостинице и перенес туда свой  чемодан.
У него оставалось тридцать франков, а после скудного  завтрака  -  всего
пятнадцать. Он знал, что даже если захочет продать часы,  то  деньги  за
них получит не сразу, а, согласно правилам, по  почте.  Именно  все  эти
правила, все эти денежные нелады осложняли ему жизнь и целиком поглощали
его внимание. В номере гостиницы  он  целых  два  дня  изучал  документы
Констанс.
   Ему, как школьнику, пришлось попотеть: он не шибко разбирался во всей
этой муре - ценных бумагах, акциях, пожизненной ренте и прочем.
   Но тут Луи вспомнил, что  Констанс  получала  ежемесячно  пять  тысяч
франков от нотариуса из Орлеана, и написал ему длинное письмо.
 
   "Мсье!
   Вы, возможно, удивитесь, не узнав  моего  почерка,  но  по  дороге  в
Монте-Карло я попала в автомобильную катастрофу, повредила правую руку и
теперь вынуждена согласиться  на  довольно  дорогую  операцию.  Под  мою
диктовку Вам пишет больничный санитар. Прошу  перевести  мне  телеграфом
сумму за два месяца, то есть десять тысяч франков.
   Перевод отправьте, пожалуйста, до востребования в Ментону. Пока еще я
не решила, в какую из местных клиник лягу на операцию. Заранее благодарю
Вас. Прошу..." и т, д.
 
   Он трижды начинал письмо, сморщив  лоб,  высунув  кончик  языка.  Ему
хотелось, чтобы рядом была Луиза и проверила, нет ли у него ошибок.  Она
была грамотнее его.
   В номере не нашлось почтовой бумаги. Он пошел и  купил  целую  пачку,
выбрав светло-голубые листки с  серебряной  каемкой.  Он  колебался,  не
написать ли сразу второе письмо, и подумал, что если не  воспользоваться
создавшимся  положением  сейчас,  то  потом  будет  поздно.  К  тому  же
достаточно скопировать первое письмо почти дословно.
 
   "Вы удивитесь, не узнав моего почерка, но..."
 
   В письме, адресованном г-ну  Парпену,  также  содержалась  просьба  о
присылке десяти тысяч франков на расходы, связанные с операцией.
 
   "...Только не навещайте меня сейчас, за мной  ухаживают  родственники
мужа, и я вовсе не хочу, чтобы у них возникли  подозрения  насчет  нашей
связи. Это письмо я диктую санитару, он честный малый..." и т, д.
 
   Цифра "десять тысяч" дважды выскользнула из-под его  пера  совершенно
случайно. Ему дали в ломбарде десять тысяч  за  манто,  и  он  продолжал
называть эту же цифру, сообразив, что, если все сойдет  гладко,  у  него
будет кругленькая сумма в тридцать тысяч.
   И тогда он уедет за границу, скорее всего в Южную Америку, о  которой
давно мечтал.
   Жаль только, что с ним не будет Луизы.
   Вечером, отправив письма  и  пообедав,  он  прогуливался  по  молу  с
оставшимися пятью франками в кармане и вдруг заметил двух женщин средних
лет, возвращавшихся, должно быть, из театра или казино. Они медленно шли
под руку, и едва мысль успела созреть в уме Малыша Луи, как  он  тут  же
осуществил ее. Прошмыгнув мимо женщин, он вырвал у одной из них  сумочку
и пустился наутек. Десять минут спустя, покружив по малолюдным  улочкам,
он  наконец  остановился  под  газовым  фонарем  и  осмотрел  содержимое
сумочки.
   Не жирно! Три бумажки по сто франков, медаль с  изображением  святого
Христофора, губная помада и носовой платок с  зеленой  каемкой.  Письмо,
написанное очень мелким почерком и начинавшееся: "Моя дорогая Анжела..."
   Он не полюбопытствовал прочесть его и, сунув в карман триста  франков
и медаль, швырнул сумочку в море.
   Об этой медали в дальнейшем будут упоминать, и в зале суда  возникнет
оживление, когда прокурор заметит с иронией:
   - Вы, несомненно, рассчитывали на покровительство святого Христофора,
дабы избежать заслуженной кары.
   Вот уж брехня! Он ни на кого не рассчитывал - ни  на  святых,  ни  на
людей. Но Малыш Луи был достаточно суеверен и не мог выбросить святого в
воду.
   А бедам не было конца. На другой  день,  когда  он  явился  на  виллу
Карно, консьержка уже получила письмо с чеком из ломбарда.  Но  чек  был
перекрещен .  Напрасно  Луи  предъявлял  его  в  двух  магазинах,  чтобы
получить наличные. С отчаяния он зашел  к  ювелиру,  выбрал  перстень  с
печаткой и бриллиантом  ценою  в  пять  тысяч  франков  и  вместо  денег
протянул чек.
   У владельца магазина вытянулось лицо, но Луи заявил:
   - Позвоните в банк или пошлите кого-нибудь.  Вы  убедитесь,  что  чек
будет оплачен.
   Он  начал  испытывать   великолепное   презрение   к   многочисленным
формальностям в денежных операциях.
   Лишь в три часа дня  ему  вручили  кольцо  и  четыре  тысячи  пятьсот
франков. Понятно, что расписался он в получении  денег  именем  Констанс
Ропике,  чью  подпись  научился   подделывать.   Кстати,   подпись   эта
свидетельствовала, что школьные успехи Констанс были  не  лучше,  чем  у
Луи.
 
*** 
 
   В Ментоне все тоже оказалось непросто.  Он  и  сам  не  знал,  почему
выбрал Ментону. Скорее всего, этот город  втемяшился  ему  из-за  одного
вечера, проведенного там в публичном доме. А ему как раз нужно было...
   На почте с трудом согласились сообщать ему о поступлениях на имя г-жи
Ропике, но уж получать она должна была явиться лично.
   Луи отправился в  вышеупомянутый  дом  и  пошел  наверх  с  женщиной,
показавшейся ему наиболее покладистой. Велел принести  шампанского.  Они
разговорились.
   - Тебе охота заработать пятьсот франков?
   Она клюнула.  Утром,  дав  ей  удостоверение  личности  Констанс,  он
проводил ее на почту. Хотя на документе имелась фотография,  затруднений
это не вызвало, поскольку карточка была многолетней давности.
   Нотариус из Орлеана, как и служащий ломбарда, попался  на  обман.  Он
прислал десять тысяч франков с  пожеланием  скорейшего  выздоровления  и
сообщил, что, вероятно, в будущем месяце приедет в Ниццу.  Луи  заплатил
женщине пятьсот франков.
   - А ты не втянул меня в грязное дело?  -  спросила  она  в  последнюю
минуту.
   Вместо ответа он, пожав плечами, показал женщине письма.
 
   "Бедненькая моя!
   Со слезами на глазах я прочел ужасное известие.
   (Целая страница нежных излияний и советов.) В нашем  возрасте,  когда
суставы..."
 
   И наконец:
 
   "...Вы знаете, каким вниманием окружают меня дети.
   Они стремятся избавить меня от заботы о деньгах. Мой  зять  самолично
получает мою пенсию и сразу же  вкладывает  ее  в  свое  предприятие,  в
котором и я принимаю участие. Вот почему я, совсем как студент,  получаю
от него сто - двести франков на расходы. К счастью, я заранее  сообразил
и приберег без ведома детей небольшую сумму. Из этого запаса я беру пять
тысяч франков и посылаю их Вам..."
 
   Еще две страницы подробнейших советов: нужно получше есть и пить,  не
следует  много  читать  лежа,  слишком  доверять  хирургам,  постараться
оградить себя от вторжения родственников мужа, которые...
   И в заключение:
 
   "...Надеюсь, Ваши славные племянник с племянницей не  покинут  Вас  в
беде..."
 
   Впервые в жизни у Луи лежало в кармане около двадцати тысяч франков!
 
Глава 8 
 
   Откуда ему было знать, что все его поступки, все  переезды  не  имеют
никакого значения  и  что  судьба,  занятая  другими  людьми,  ненадолго
позабыла о нем, оставив его с петлей на шее и  уверенная,  что  в  любой
момент сможет ее затянуть.
   А  он  ни  о  чем  не  догадывался,  но,  как  ни  старался,  не  мог
освободиться от смутного ощущения, которое не было ни  укорами  совести,
ни страхом, ни чем-то иным, чему можно было бы найти определение, но его
хватило, чтобы поминутно омрачать ему настроение, лишать вкуса к  жизни,
отравлять маленькие повседневные радости, которые он себе доставлял.
   А он баловал себя, как балуют ребенка или больного, и  твердил  себе:
"Хватит носить чужие обноски и мечтать о хорошей одежде.  Можешь  купить
себе новый костюм".
   И он купил его проездом в Канне,  не  такой,  какие  носят  парни  на
побережье, а  курортный,  из  тех,  что  продаются  только  в  роскошных
магазинах на набережной Круазет.
   К нему подобрал подходящие носки, рубашки, галстуки.
   Однажды утром Луи нанял  белоснежную  лодку  возле  Тур-Фондю,  чтобы
поехать на остров Поркероль, и уселся  на  носу,  украшенном  деревянным
Нептуном. В то время как двое подростков в  темных  куртках  бросали  на
него завистливые взгляды, он повторял себе: "Когда первый раз приехал на
побережье, сразу же захотелось на Поркероль, да не  выходило.  А  сейчас
вот еду туда, денег  куча,  на  пальце  бриллиантовое  кольцо,  одет  по
последней моде".
   Луи рассматривал  утопавшую  в  зелени  маленькую  желтую  церковь  и
розовые крыши городка, видел водоросли сквозь прозрачную толщу моря,  но
не испытывал долгожданной радости.
   Вначале это, возможно, объяснялось тем, что в  нем  пробудился  азарт
игрока. Он собрал двадцать пять тысяч франков, мог воспользоваться  ими,
сесть на первый же пароход в Южную Америку, где хватит времени  спокойно
обдумать, что делать дальше. Но именно безропотность, с  которой  деньги
пришли на его зов, помешала ему удовлетвориться  ими.  Раз  уж  Констанс
отдала концы, он не дурак, чтобы хлопать ушами.
   У него есть еще добрых два месяца. Теперь консьержка  и  не  подумает
тревожиться о  квартирантке,  которая,  как  и  все  люди,  имеет  право
попутешествовать.
   Сперва ему захотелось в Париж. Но он нигде не бывал  дальше  Лиона  и
всякий раз,  проезжая  Авиньон,  даже  Монтелимар,  чувствовал  себя  на
чужбине.
   Вот он и выбрал Поркероль, где он не рисковал встретиться с  дружками
Жэна и где полиции не было до него дела.
   Он высадился на берег. Смешавшись с  туристами,  прошел  по  площади,
окруженной пестрыми домиками.
   Постояв перед слишком роскошным отелем, куда  входили  англичане,  он
выбрал  наконец  небольшую  гостиницу  из  тех,  что  ему  нравились,  -
оцинкованная стойка, игральный аппарат в углу, механическое пианино, под
которое вечером можно потанцевать с местными девушками. На первый взгляд
Луи выглядел таким же независимым и самоуверенным, как в тот день, когда
у почты в Лаванду изумлял Констанс Ропике.
   Но это была лишь видимость. Легкость  того  дня,  небывалое  ощущение
того, что он, как молодой бог, может  все,  уверенность  в  поступках  и
ясность мысли -  никогда  это  к  нему  не  вернется.  Тот  час  остался
неповторимым, и Малыш Луи бессознательно  сохранил  о  нем  такое  яркое
воспоминание, что сейчас мог бы точно сказать,  где  висели  трехцветные
флажки и как  были  посажены  пальмы  у  музыкального  киоска.  Особенно
горькой теперь была окружающая его пустота. А может, пустота,  таившаяся
в нем самом?.. Он делал все, что положено, а получалось так,  словно  он
ничего не делал, или то, что делал, не имело никакого значения.
   К примеру, он прочел все письма, найденные  в  комнате  Констанс,  и,
пораскинув умом, решился сыграть по большой. Он нашел  письмо  нотариуса
из Орлеана, который сообщал:
 
   "Г-н Ровен, владелец фирмы в Лу-Пандо, снова просит, чтобы Вы продали
ему дом в Энгране, и на этой неделе предложил  мне  за  него  150  тысяч
франков. Полагаю, что сумма..."
 
   Потом, в другом письме нотариус удивлялся:
 
   "Вы ничего не ответили на предложение г-на Робена, хотя..."
 
   В течение двух дней Луи  всячески  обдумывал  этот  вопрос,  когда  в
светлом костюме и в соломенной шляпе разгуливал по площади, наблюдая  за
игрой в шары, пил аперитив на террасе  или  опускал  десять  су  в  щель
музыкального автомата.
   В конце концов он спросил у хозяина:
   - А не найдется ли у вас пишущей машинки?
   - У нас нет, но есть в "Мирамаре".
   - А они одолжат ее?
   "Мирамар" оказался тем самым окруженным пальмами отелем, где  Луи  не
осмелился остановиться, и теперь он сочинил запутанную историю, чтоб  на
полчаса получить машинку. Но времени ему понадобилось больше, потому что
он  печатал  одним  пальцем,  медленно  отыскивая  буквы,   забывая   об
интервалах или делая два подряд.
 
   "Мсье!
   После несчастного случая я решила в ближайшие дни поехать  в  Италию,
на поездку мне понадобятся деньги, и  я  вспомнила  о  предложении  г-на
Робена. Можете продать ему дом за сто пятьдесят  тысяч  франков,  только
пусть заплатит сполна наличными. Попрошу Вас сразу же  переслать  чек  в
Поркероль, где я сейчас живу. Это письмо я диктую, потому что до полного
выздоровления еще далеко, но я понемногу уже начинаю пользоваться правой
рукой. В ожидании сообщения от Вас прошу верить..."
 
   И он подписал: "Констанс Ропике".
   Все выглядело очень просто, но Луи и понятия не  имел,  как  Констанс
писала своему поверенному и как принято договариваться о  продаже  дома.
Он перечитал письмо несколько раз, поколебался и, подержав его на  весу,
опустил в почтовый ящик. Он указал на конверте адрес своей  гостиницы  и
предупредил хозяйку:
   - Я ожидаю свою двоюродную  сестру,  Констансу  Ропике,  она  приедет
через несколько дней. Если придут письма на ее имя, можете  передать  их
мне.
   Больше делать было нечего. Оставалось  ждать,  не  отказывая  себе  в
маленьких удовольствиях. Малыш Луи был в силах сразиться с любым игроком
в домино или в белот, у него водились деньги,  чтобы  угостить  партнера
дорогим вином, он мог не спеша прогуливаться по  площади,  чтобы  жители
Поркероля любовались его элегантностью.
   Он знал, что ему завидуют, что местные парни стараются перенимать его
походку и подражают его манере играть в шары. Курортники часто  смотрели
ему вслед, особенно женщины возраста Констанс.
   Он танцевал и считался лучшим исполнителем вальса.
   Чего же больше? Он даже ухищрялся  потакать  своим  давним  юношеским
желаниям, иной раз просто смешным и  глупым.  Например  курить  сигареты
только с золотым ободком.
   Иногда самые жаркие часы он  проводил  полулежа  на  обитом  клеенкой
диванчике возле  оцинкованной  стойки,  а  когда  оставался  наедине  со
служанкой, лениво болтал с ней, томно закатывая глаза.
   Она так восхищалась его галстуками, что  он  подарил  ей  три  штуки,
потом пообещал такой же, как у него, пояс из кожи ящерицы, который купил
в Канне.
   - У тебя ведь, поди, никого нет?
   И она с довольной улыбкой позволяла за собой ухаживать.
   Но вопреки  всему  в  сердце  Малыша  Луи  нет-нет  да  и  появлялось
неприятное ощущение униженности, в  котором  он  не