нстанс тихо вскрикнула, а Малыш Луи увидел совсем  близко  от  себя
нахмуренные брови Луизы.
   - Почему вы говорите - вор? - упавшим голосом произнесла Констанс.
   - Есть все основания предполагать, что эта драгоценность была  у  вас
украдена.
   - А если я сама ее кому-нибудь дала?
   - Кому же?
   - А если я поручила своему секретарю Луи Берту продать ее?
   - И это кольцо вы тоже поручили ему продать?
   - Ну да. Мне надоели эти старые побрякушки. Я попросила его  избавить
меня от них.
   Один глаз Малыша  Луи  закрылся,  а  нахмуренные  брови  Луизы  стали
распрямляться.
   - В таком случае, мне нечего сказать. Раз вы сами утверждаете...
   - Но...
   - Тем не менее мне поручили поставить вас в известность  относительно
некоторых обстоятельств. Известно ли вам,  что  этот  Луи,  которого  вы
называете своим секретарем, дважды сидел в тюрьме?
   - Да, он мне говорил.
   - Знаете ли вы, что, весьма вероятно, он рано или поздно будет вызван
по делу ограбления почты в Лаванду?
   - Ну и что? Разве у вас есть какие-нибудь улики?
   Молодчина старуха! Малыш Луи не мог сдержать  улыбки  и  подумал,  не
открыть ли ему внезапно дверь, чтобы, напустив на себя иронический  вид,
поздороваться с этим кретином инспектором.
   - Дело ваше. Вы поселили его у себя, и это касается только вас,  хотя
из осторожности... Ладно! Моя обязанность вас  предостеречь,  а  уж  там
пеняйте на себя, если что случится.
   На  этот  раз  Малыш  Луи  пожал  плечами,  а  потом   по-мальчишески
изобразил, будто нокаутирует противника.
   - А что со мной может случиться?
   - Как сказать! Вы уже не очень молоды... Допустим, что ваше имущество
могло привлечь мужчину, у которого нет средств к существованию...
   - Я попрошу вас!.. - сказала Констанс с достоинством.
   - Ладно, не сердитесь! Теперь последний вопрос: говорил ли вам  Малыш
Луи, что за женщина живет в настоящее время  под  вашей  крышей?  Та,  с
которой я столкнулся, когда вошел?
   - Это его сестра.
   Тут уж было не  до  смеха.  Ошеломленный  Малыш  Луи  слушал,  затаив
дыхание, а Луиза вздохнула:
   - Ну, что я говорила!
   Инспектор продолжал дальше, довольный  тем,  что  ему  удалось  взять
верх:
   - Мне  не  хочется  причинять  вам  огорчение,  мадам,  но  мой  долг
поставить вас также в известность, что женщина,  о  которой  идет  речь,
Луиза Мадзони, тысяча девятьсот  двенадцатого  года  рождения,  уроженка
Авиньона,  с  тысяча  девятьсот  тридцать  второго  года  находится  под
наблюдением полиции. Она приехала  к  вам  десять  дней  назад  из  дома
терпимости в Йере, куда ее поместил Малыш Луи, живший за ее счет. Вот  и
все. Так что если у вас возникнут неприятности или вы захотите  получить
какие-нибудь  дополнительные  сведения,  мы  всегда  к  вашим   услугам.
Достаточно будет обратиться в уголовную полицию и спросить меня.
   Тишина. Тишина  тем  более  зловещая,  что  никак  не  угадаешь,  что
делается в соседней комнате. Потом внезапно хлопнула дверь,  послышались
шаги по лестнице.
   Малыш Луи и Луиза растерянно глядели  друг  на  друга.  Через  минуту
Малыш Луи расхрабрился, почесал затылок и скорчил гримасу.
   - Что же нам делать? - прошептала Луиза.
   Прежде всего он  бесшумно  подошел  к  зеркалу  и  причесался.  Потом
закурил  сигарету  и  еще   несколько   мгновений   прислушивался.   Ему
показалось, что за стеной слышатся  прерывистые  рыдания;  вздохнув,  он
повернул ручку двери и вошел в спальню.
   Малыш Луи не сразу заметил Констанс, лежащую на неприбранной  кровати
так, что виден был только отороченный пухом край пеньюара.
   Она прямо-таки растворилась, иначе не  скажешь:  живот  погрузился  в
перину, лицо скрылось в простынях и одеяле, и вся эта масса колыхалась в
медленном ритме, время от времени резко вздрагивая:
   - У-у-у... У-у-у...
   Она испускала звуки таким  пронзительным  голосом,  что  трудно  было
поверить, что он принадлежит толстой пятидесятилетней женщине.  А  Малыш
Луи бесшумно ходил вокруг кровати, как человек, не умеющий ухаживать  за
больным, не зная, с какой стороны к нему подойти.
   - У-у-у... У-у-у...
   Догадывалась ли она, что он здесь? Слышала ли,  как  вошел?  Констанс
продолжала плакать в том же безнадежно размеренном ритме, и,  как  будто
нарочно, то немногое, что  мог  видеть  Малыш  Луи,  было  у  нее  самым
некрасивым: мертвенно-бледные, белые ноги, иссеченные синими венами.
   - У-у-у... У-у-у...
   Оба настежь распахнутых окна были  на  одном  уровне  с  окнами  дома
напротив, и возле одного из этих окон старый паралитик  курил  трубку  и
смотрел в  спальню  Констанс  таким  неподвижным  взглядом,  словно  был
восковой фигурой.
   - У-у-у...
   Малыш Луи хотел что-то сказать,  но  так  и  не  произнес  ни  звука.
Воздух, вливавшийся в окна с улицы,  отгонял  к  постели  табачный  дым,
который не могла не почувствовать Констанс. И  вдруг  вместо  "у-у-у..."
она тем же голосом, словно жалуясь кому-то, пролепетала:
   - Злой мальчишка!
   И еще сильней зарыдала, как  будто  слова,  которые  она  только  что
произнесла, довели ее до изнеможения.
   Тогда Малыш Луи присел на край  постели.  То,  что  она  на  него  не
смотрела, облегчало задачу: ему не  нужно  было  следить  за  выражением
своего  лица.  Он  тихонько  Положил  руку  на  плечо  Констанс.  Потом,
откашлявшись и обдумывая каждое слово, сказал:
   - Я все слышал. Я был за дверью. Я так  и  знал,  что  это  рано  или
поздно случится.
   Молчание. Констанс продолжала плакать, но теперь бесшумно,  чтобы  не
пропустить ни слова.
   - Во-первых, я вправду отсидел два раза в тюрьме, но никогда не делал
ничего бесчестного. Такое с каждым может случиться - вмазать кому-нибудь
в драке или лягнуть постового в бедро, когда он размахивает у  тебя  под
носом дубинкой.
   Он прекрасно знал, что ее интересует не это, но начал издалека, чтобы
выиграть время и завестись.
   - Дело в Лаванду - об этом не спорю. Но  ведь  мы  обворовали  только
правительство, а лично никому не причинили вреда. Пускай получше берегут
деньги налогоплательщиков!
   Она пошевелилась, должно быть, с нетерпением ожидая,  что  он  скажет
дальше.
   - Теперь про  Луизу.  Те,  кто  так  говорит  про  женщин,  лучше  бы
спросили, откуда берутся такие женщины и что  их  до  этого  доводит.  У
Луизиной матери было семеро ребят, ее все хорошо знали в  Авиньоне.  Она
таскалась там с кем попало за гроши.
   Он на мгновение отвлекся, услышав голос Нюты.
   Девушка начала "Колыбельную" Шопена, которую пела почти каждый  день,
быть может, именно для него. Эта песня волновала Луи, как романс.
   - Когда я сошелся с Луизой, она  уже  работала  в  публичном  доме  в
Марселе. Я попробовал вытащить ее оттуда, но она была в руках у  некоего
Жэна, и все, что я мог сделать...
   Он вдруг заметил, что на него смотрит глаз, только один, но  уже  без
слез.
   - Я устроил так, чтобы она перешла в такой же дом в  Йере,  а  потом,
когда с твоей помощью у меня завелась монета, я съездил за ней...
   Констанс  все  глядела  на  него   одним   глазом,   и   это   мешало
сосредоточиться. Приходилось менять выражение лица. А на третьем этаже в
доме напротив все так же торчало деревянное лицо паралитика.
   - Когда я представил ее как свою сестру, то почти не соврал. Ведь  мы
и в самом деле с Луизой все равно что брат и сестра.
   И тут Констанс заговорила, или, вернее, из аморфной массы, состоявшей
из тела и белья, донесся разобиженный голос:
   - И вы не были имеете?
   - Случалось. Но только вначале, года три назад, когда я захаживал как
клиент в то самое марсельское заведение, где она жила. Потом мало-помалу
это почти сошло на нет...
   - Почти?
   - Слишком уж хорошо мы друг друга знали, чтобы...
   И снова раздался голос, более ясный, более подозрительный:
   - А здесь, у меня, вы никогда не...
   - Никогда!
   - А по утрам, когда я уходила за покупками?
   Она зашевелилась. Из  бесформенной  массы  показалась  голова,  потом
обозначилось тело, она села на кровати, с опухшим  лицом,  растрепанными
волосами, мокрой щекой.
   - И ты мог так со мной поступить?
   - Нет! Клянусь тебе, что с тех пор, как мы здесь, мы с Луизой ни разу
не переспали.
   - И даже не целовались?
   Она произнесла это трагическим голосом, и Малыш  Луи  еле  удержался,
чтобы не прыснуть в кулак.
   - В губы - нет!
   - И вы не ласкали друг друга?
   - Да я же говорю тебе - нет, глупая ты толстуха!
   Ничего не поделаешь! Ему остается только это.  Он  наклонился,  обнял
ее, прижался щекой к ее мокрой щеке и  теперь,  когда  она  смотрела  на
него, говорил, говорил своим низким, слегка надтреснутым голосом,  зная,
как звук его волнует женщин:
   - Я, сама понимаешь, не святой, но такого никогда бы не  сделал...  И
уж лучше мне быть таким,  как  я  есть,  чем  заниматься  ремеслом  того
господина, который сейчас приходил сюда. Легко судить  других,  когда  в
жизни тебе отказу не бывало. А я... Когда я  был  мальчишкой,  меня  все
называли беженцем. "Не выбрасывай старые штаны, - говорили они. - Оставь
их для маленького беженца..." И меня одевали в обноски со всех мальчишек
в Ле-Фарле...
   А моя мать делала всю черную работу у старика Дютто и  так  уставала,
что и на женщину стала не похожа.
   - Замолчи! - прошептала Констанс.
   Но он не хотел молчать. Он чувствовал, что задел  ее  слабую  струну.
Слыша музыку Шопена и голос Нюты за стеной, он  совсем  расчувствовался.
Он мог бы вот так же прижаться к ней, плакать, толковать ей, что они оба
всего лишь бедные ребятишки, и,  целуясь  сквозь  слезы,  жаловаться  на
судьбу.
   - А Дютто даже не стеснялся, - продолжал он. -  Когда  ему  хотелось,
просто звал мою мать к себе в комнату, запирая у меня перед носом дверь.
Он такой уродливый. Это итальянец и, хотя он живет во  Франции  вот  уже
сорок  лет,  так  и  не  научился  по-французски.  Он  ни   с   кем   не
разговаривает, всех ненавидит, всех презирает, уверен, что ему  завидуют
из-за денег. Однажды я застал его, когда он учил  разным  мерзостям  мою
сестру, а той было четырнадцать. Я сказал про это матери. А  вышло  так,
что он ее же и поколотил... Разве это детство?
   - Тс-с!.. Перестань думать об этом.
   - Да разве это  была  жизнь?  Гнешь  хребет,  когда  столько  парней,
которые тебе и в подметки не годятся, по целым дням  ничего  не  делают?
Вот она, правда-то... Ну, я и не захотел оставаться в дураках...
   Теперь она сама немного отстранила лицо Малыша Луи, чтобы  посмотреть
на него. И вдруг в порыве нежности бросилась к нему на шею, повторяя:
   - Злой! Злой!
   - Послушайте, Луиза...
   - Да, мадам.
   Луиза никогда не называла  Констанс  по  имени,  хотя  та  много  раз
просила об этом.
   - Я все знаю.
   - Да, мадам.
   И Луиза, не такая ловкая, как Малыш Луи,  слишком  виновато  опустила
голову - с видом служанки, которую рассчитывают.
   -  Я  знаю  вашу  жизнь  и  жизнь  Малыша  Луи.  Знаю,  что  вы  были
любовниками, а теперь любите друг друга как брат и сестра.
   Вокруг нее плыл запах недавних объятий, и  на  влажной  постели  была
глубокая вмятина.
   Констанс  успела  попудриться  и  подмазать  губы.  Она   отнюдь   не
огорчилась, что Луиза  видит  ее  томность  и  догадывается  о  причинах
таковой.
   - Не допущу, чтобы эти дряни из  полиции  торжествовали.  Они  хотели
навредить вам обоим.
   Видимо, в глубине души она  была  даже  довольна,  что  может  теперь
относиться к ним немного свысока и принимать  вид  благодетельницы.  Она
попросила Малыша Луи выйти, и он бродил теперь вокруг соседней квартиры,
как никогда терзаемый желанием сжать в своих объятиях Нюту.
   - Между нами  ничего  не  изменится,  нет!..  Не  возражайте!  Так  я
решила... Если вы  уйдете,  это  будет  равносильно  признанию,  что  вы
насмехались надо мною за моей спиной. А я, напротив, уверена, что вы  не
посмеете злоупотребить моим доверием.  Только  сегодня  я  разрешаю  вам
обоим  переночевать  в  отеле,  потому  что  я  должна  принять   своего
друга-дипломата. Или нет. Вы пойдете одна. Малыш Луи останется здесь.
   Этажом выше стрекотала пишущая машинка. У  старика  напротив,  должно
быть,  давно  потухла  трубка  в  зубах,  потому  что  он  ни  разу   не
шевельнулся. В клетке, слева от него, прыгала канарейка.
   - А теперь помогите мне немного  убраться.  Мы  пойдем  завтракать  в
ресторан. Мой друг приедет только в три, и мы до  этого  времени  успеем
поесть на берегу. моря, в Жюан-ле-Пен. Возьмем такси.
   - А мне можно войти? - спросил Малыш Луи, который так  и  не  повидал
соседку.
   - Входи, негодник! Да собирайся побыстрее!.. Надень выходной  костюм.
Мы сейчас поедем на такси завтракать в Жюан-ле-Пен.
   Малыш Луи переглянулся с Луизой и направился к себе.
   - Не надо, - остановила его Констанс. - Теперь,  когда  я  знаю,  что
Луиза тебе все равно как сестра, она может одеваться и при тебе. Не  так
ли, Луиза?
   - Да, мадам.
   - Вот и хорошо. Снимай пеньюар.
   Малыш Луи отвернулся, подавил улыбку и подумал,  уж  не  страдает  ли
Констанс неким пороком.
   Часом позже они все  трое  появились  на  освещенной  солнцем  улице,
разряженные во все новое, да  так,  что  шофер  такси  сам  остановился,
почуяв, что имеет дело с выгодными клиентами.
   - В Жюан-ле-Пен... Не слишком быстро... И нельзя ли  поднять  верх  у
машины?
   Несмотря ни на что, Констанс уселась между ними.
   Три различных запаха духов смешивались и мало-помалу улетучивались от
движения воздуха.
   Впервые в жизни Малыш Луи надел соломенную шляпу, купленную накануне,
которая, как ему казалось, была, словно пропитана солнцем.
 
Глава 5 
 
   К середине августа, точнее - в первую  пятницу  после  5-го,  карьера
Малыша Луи достигла, можно сказать, апогея.
   Несмотря на жару, в Ниццу  отовсюду  прибывала  публика,  и  возникла
такая толчея, что это  походило  скорее  на  ярмарочную  толпу,  чем  на
курортников. Английская набережная напоминала всемирную выставку, и все,
даже чертово колесо за пониженную  плату,  создавало  особую  атмосферу,
присущую парку с аттракционами.
   Гардероб Малыша Луи был теперь в полном порядке.
   И расцветка и покрой его вполне соответствовали сезону.
   Его давнишняя мечта осуществилась: теперь он  ходил  чистенький,  как
рабочий в воскресное утро, когда после парикмахерской ему остается  лишь
надеть воротничок, чтобы быть при полном параде.
   Констанс казалась счастливой. Правда, порой ее  мучила  ревность,  но
вовсе не из-за Луизы, которая по-прежнему жила вместе с ними, хотя время
от времени и отлучалась.
   Напротив! Уж не Малыш ли Луи, сам того не  сознавая,  а  просто  так,
забавы ради, привил Констанс еще один порок?
   Да и в отношении денег она оказалась совсем не скупой.
   Правда, она не давала Малышу Луи крупных сумм, предпочитая каждый раз
совать ему стофранковый билет.
   Луиза уходила одна. Что ей было делать с утра до обеда и целый вечер?
Если она не возвращалась до часа ночи, это  означало,  что  она  уже  не
вернется. Но ей приходилось соблюдать осторожность. Последнее время  она
стала замечать, что за ней следит инспектор, тот самый, что приходил  на
виллу Карно.
   А  Малышу  Луи  плевать  было  на  полицию!  Он   не   делал   ничего
недозволенного. Все у него шло без сучка  без  задоринки.  Больше  того,
один почти незнакомый парень дал ему рекламный проспект  какой-то  фирмы
шампанских вин, и Малыш Луи показывал его в барах, иронически  предлагая
принять заказ.
   И все-таки  по  непонятной  причине  и  вопреки  здравому  смыслу  он
испытывал в глубине души  беспокойство,  а  иногда  его  даже  одолевали
дурные предчувствия. Перед тем как в одиннадцать лет перенести менингит,
он еще за месяц почувствовал, что заболеет, но когда говорил, что  скоро
свалится, все над ним потешались.
   Разве ему чего-нибудь не хватало? Нет! А если и не хватало, то  очень
немногого. Однажды  он  обошел  бары,  расположенные  близ  казино,  где
собирались главари крупных шаек из Ниццы, занятые не  только  женщинами,
но и предвыборными махинациями, покупкой земельных участков,  карточными
играми.
   Конечно, он не решился сказать: "Я Малыш Луи из Ле-Фарле,  и  неплохо
бы мне получить от вас какую-нибудь работенку".
   Он заходил туда разок-другой, приклеивался к бару, как муха к  липкой
бумаге, издали наблюдая за картежниками и робко предлагая партию в занзи
или покер.
   Путного,  однако,  ничего  не  получалось.   На   него   смотрели   с
любопытством или безразличием, но никто с ним не заговаривал.
   Тогда он переметнулся в другие  бары,  где  по  крайней  мере  им  не
пренебрегали подростки: многие из них  были  даже  из  хороших  семей  и
считали себя самостоятельными людьми, потому что могли нанять  на  часок
девку или по Всем правилам сыграть в белот.
   И все-таки  его  не  покидала  смутная  тревога.  Недоставало  только
столкнуться нос  к  носу  с  Жэном,  Чарли  либо  еще  с  кем-нибудь  из
"марсельцев"! Утешало его одно - эти молодчики не любят ездить в  Ниццу,
где не очень-то разживешься, да и в гости их никто не ждет.
   Роковой вечер с Парпеном в первую пятницу после  15  августа,  как  и
большинство злоключений Малыша Луи, начался с опрометчивой фразы.
   Парпеном звали покровителя Констанс.  И  подобно  тому  как  Констанс
д'Орваль числилась по документам Констанс Ропике, так и этот  "дипломат"
никогда не был дипломатом, а занимал в былое время должность  начальника
таможни на севере Франции. Малыш Луи все это выведал. В Ницце у  старика
жила замужняя дочь, а сам он обретался в Арле, у другого зятя.
   И вот, приезжая два раза в месяц к дочери  в  Ниццу,  он  пользовался
случаем, чтобы  переночевать  у  Констанс,  с  которой  познакомился  на
Английской набережной.
   Парпену было семьдесят два. Старик никогда не расставался с  шелковым
зонтиком, которым укрывался летом от солнца. При имени его Малыш  Луи  с
трудом удерживался от смеха - он два раза оставался у себя в комнате  во
время  свиданий  бывшего  таможенника  с  Констанс,  подглядывая   через
замочную скважину и подслушивая через дверь.
   В ту пятницу Констанс со вздохом сказала:
   - Подумать только, сегодня мы не сможем спокойно провести вечер! Ведь
это папочкин день.
   Она называла Парпена папочкой. Называла,  однако,  непроизвольно,  не
понимая, что этим выставляет себя в невыгодном свете.
   Чуть-чуть подумав, она добавила:
   - Интересно, вспомнит ли он, что сегодня у меня день рождения?
   Папочка дарил ей подарки и оказывал знаки  внимания.  Он  никогда  не
приходил с пустыми руками. Для Констанс он был таким же добрым дедушкой,
как, должно быть, и для своих внуков.
   - День рождения? - удивился Малыш Луи. - А сколько тебе стукнуло?
   - Злюка!
   - Скажи, пожалуйста, а  почему  бы  нам  не  отпраздновать  это  всем
вместе?
   Озорные мысли приходили ему  в  голову,  когда  он  бывал  в  хорошем
настроении, и он не скупился на выдумки, которые обычно тут же лопались,
как мыльные пузыри.
   - Да ты спятил!
   - Чепуха! Что, собственно,  может  нам  помешать  провести  вечер  со
стариком и даже пообедать в "Регентстве"?
   - А как это сделать?
   - Нет ничего проще. Как только старикан заявится, мы с Луизой  войдем
в комнату и начнем тебя целовать и обнимать,  величая  тетенькой,  а  ты
скажешь, что мы твои племянники из Невера. Мы принесем с собой  кремовый
торт...
   По привычке он посмотрел на неподвижного  старца  с  каменным  лицом,
походившего на мертвеца, который целые дни проводил у своего окна в доме
напротив. Вот что случается, когда человека разбивает паралич!
   Заодно он подкарауливал Нюту. В этот  час  девушка  уходила  на  урок
пения, и он решил заговорить с ней на улице.
   - И взбредет же тебе в голову!.. - пролепетала  Констанс,  поддавшись
искушению.
   - Да это же, черт возьми, совсем просто!
   Нет, это было далеко не просто, но Малыша словно  кто-то  подзуживал.
Порочный, он резвился как рыба в воде