бы  с  хищением",  зубастые,  насмешливые  юнцы,   не   упустят
возможности как-нибудь расспросить Шиковца о творчестве  Иоганна  Себастьяна
Баха.
   Последнее, конечно, мелочи, но все-таки... - Разрешите идти? - спросил  я
и, повернувшись, щелкнул каблуками.
   Начальник молчал.
   Вечером  мы  с  Боцманом  сидели  в  закусочной  "Стадион".  Стасик   был
прекрасным собеседником: он  слушал  не  перебивая  и  аплодировал  белесыми
ресницами  каждому  слову.  Закусочная  покачивалась,   словно   за   окнами
свирепствовал шторм. Перед нами стояли пустые кружки, их ручки  были  похожи
на оттопыренные уши Стасика.
   - Ты славный парень. Боцман, - говорил я. - Ты меня поймешь.  Я  расскажу
тебе о сказочной стране Офир. Это было в  те  времена,  когда  мореплаватели
были похожи на пиратов, а пираты ничем не отличались от  мореплавателей;  их
именами называли проливы и банки. Некто Альваро Менданья, капитан  и  вожак,
шастал по морям в поисках легендарной, сказочно богатой страны Офир,  откуда
царь Соломон черпал золото для своего храма... Менданья был неудачником,  но
свои неудачи он компенсировал упрямством. Он искал,  искал,  искал  и  своей
верой заражал других...
   Потом мы шли по улице Крузенштерна, ноги легко,  сами  собой,  несли  нас
вниз. Семь пролетов гранитной  лестницы,  фонтан  с  деловитыми  амурчиками,
памятник  основателю  города  князю  Мирославу,  Вечный  огонь  у   обелиска
гвардейцев и, наконец, форт -  огромный  рыжий  краб,  вцепившийся  в  землю
кирпичными отростками.
   Чувство беспокойства вновь охватило меня. Я подумал  о  Юрском,  который,
возможно, был  погребен  в  одном  из  закоулков  подземного  лабиринта.  Об
обманутой Машутке. О Боцмане, которого бил механик. Они были главными лицами
во всей этой истории.  Они  требовали,  диктовали,  спрашивали.  А  чиновное
самолюбие лейтенанта Чернова или капитана Шиковца здесь ни при чем. Их обиды
не имеют значения. Их жалобы бессмысленны.
   Будем рассматривать поход в "Стадион"  как  краткую  передышку.  Минутный
отпуск для нервов.
   - Ты боишься механика? - спросил я у Боцмана.
   Реакция его была непосредственная, как у ребенка.
   - Откуда ты знаешь?
   - Знаю. За что все-таки он ударил тебя? Фонари,  установленные  у  форта,
бросали отблеск на веснушчатое лицо Стасика.
   - Ты видел, да?
   - Видел или не видел... Знаю! Он все же колебался.
   - Механик сказал: если я расскажу, он добьется, чтобы меня списали.  А  я
боюсь.
   - Чепуха!
   - Он грамотный, а у меня четыре класса. И потом механик!
   - Просто запугивает. Команда будет за тебя.
   - Он хороший человек, механик. Просто нервный.
   - За что все-таки?
   - Позавчера он на яхте плавал с Машуткой и вернулся мокрый. Он  мне  свой
китель отдал и велел высушить...
   Это уже было нечто новое. Оказывается,  пока  я  летал  в  Ленинград,  на
"Онеге"  произошла  еще  одна  ссора.  Рассказ  Карен  получил   неожиданное
дополнение.
   - Я стал сушить на  распялке,  смотрю  -  в  кармане  матросская  книжка.
Совершенно сухая, даже чернила не расплылись. Я ему говорю:  ты  книжку  где
держал, когда тонул? Он опять рассердился и... В общем он очень вспыльчивый.
Я пригрезился, что расскажу ребятам.  Он  говорит:  тебе,  дураку,  веры  не
будет, а я доложу, как ты западный образ... это... пропагандируешь.
   - То есть как это "западный образ"?
   - А я жевательную резинку покупаю пачками, - сказал Боцман,  потупившись.
- Для ребятишек, в подарок. Они любят. Я и сам люблю.
   Все же я не выдержал и рассмеялся. Глядя на меня, расхохотался и  Стасик.
По-моему, после такой "исповеди" ему стало легче.
   ...Да, он прост и бесхитростен, наш Боцман. И не случайно механик  дважды
допускает оплошность в его присутствии. Осмотрительный, расчетливый Ложко не
принимает всерьез этого  парня,  надеется,  что  любую  ошибку  можно  легко
исправить кулаком и  угрозой...  А  между  тем  Боцман  отличается  завидной
наблюдательностью и сметкой.
   - Ты хорошо сделал, что рассказал обо всем, Стасик. Больше Ложко не будет
тебя обижать.
   - Да я не жалуюсь. Это у него от нервов.
   - Разумеется.
   Форт лежал перед нами холодной глыбой.
   - Пойдем, Стасик.
   В самом деле, как удостоверение осталось сухим? Если бы механик  завернул
его в непромокаемую оболочку, то Боцман и нашел бы его в таком виде. Значит,
Ложко заранее предусмотрел, что яхта перевернется... Причем  перевернется  у
самых буйков, где должна проходить "Онега".
   Я  вспомнил  вдруг,  как  Боцман  жаловался  по  поводу  пропажи  больших
полиэтиленовых мешков. А может быть...
   Догадка пробивалась, как слабый росток на высушенной земле.
   16
   И снова - будто прерванный и вернувшийся  сон  -  неспешное  движение  по
узкой протоке, кланяющиеся камыши, гул дизеля. Только  палуба  на  этот  раз
пуста: сеет мелкий дождичек. Команда собралась в рубке.
   Ленчик  чуть  пошевеливает  штурвальное  колесо,  небрежно   так,   двумя
пальцами.
   - Залив! - торжественно объявляет Валера.
   Берега протоки начинают  постепенно  расступаться.  Это  уже  прощание  с
родной землей. После десятичасового перехода, когда  теплоход  по  диагонали
пересечет залив, начнутся чужие края. Все смолкают на миг.
   Дальше  и  дальше  уходит  от  бортов  земля,   словно   перед   "Онегой"
распахиваются зеленые ворота. Видны  стога  сена  и  целая  колония  аистов,
белыми точками усеявших луг.
   Механик как будто дремлет, прищурив веки.  Короткопалые  мозолистые  руки
лежат на подлокотнике дивана. Они спокойны.
   - Снимай колпак с компаса! - командует Кэп.
   Валера снимает тяжелый медный колпак, похожий на каску. "Онега"  набирает
ход.  Сзади  стелется  пенный  след,  над  ним  летают  чайки,   высматривая
оглушенную рыбу.
   Берега скрываются в пелене мелкого дождя. Ленивая волна бродит по заливу.
Ветра нет, только дождь, затяжной, осенний. Если бы не могучий  рев  дизеля,
мы бы слышали,  как  над  заливом,  а  может  быть,  над  всем  морем  стоит
неумолчный, густой звон капель.
   Кэпу предстоит  вывести  теплоход  к  цепи  буйков,  ограждающих  опасные
участки. На расстоянии тридцати-сорока километров  от  берега  мели  сжимают
фарватер,  а  затем  вновь  расходятся.  Коварен  этот  залив...   Работники
управления пути - "уповцы" - часто переставляют легкие буйки,  снимая  их  с
якорей и стремясь оградить  границы  передвигающихся  мелей.  После  каждого
шторма рельеф песчаного дна меняется.
   Как же это все будет? Механик спокоен. Видать, уверен, что и второй раунд
за ним.
   Кэп берет в руки бинокль.
   - Ленчик, передай штурвал Чернову, - командует он, - сам  отправляйся  на
нос, впередсмотрящим. Как бы мимо буйков не проскочить.
   Ленчик нахлобучивает зюйдвестку, на лице его явное неудовольствие.
   - Лень - забор с острыми кольями: сидишь на нем и вертишься  от  боли,  а
спрыгнуть страшно,- вскользь замечает Валера.
   - Кто сказал? - тут же радостно спрашивает Леша.
   - Я сказал.
   - О! - стонет Леша в восторге. - Собственный зуб мудрости прорезался!
   Рукоятки штурвального колеса нагреты ладонями Ленчика.
   - Оглянись! - говорит Кэп. Белая полоса за  кормой  похожа  на  латинскую
букву "S".
   - Рыскаешь! Легче, легче, одерживай!.. Волна идет справа, чувствуешь?
   Пенный след становится ровнее.
   Ленчик,  зашевелившись,  как  медведь,  в  своем   неуклюжем   дождевике,
поднимает руку. Кэп передвигает рычаг  дистанционного  управления  на  малый
ход. Справа по носу оранжевый буй.
   - Хорошо. Так держи... Хорошо.
   "Онега", дрожа корпусом, снова набирает ход. Мы оставляем буй по  правому
борту. Следующая отметка опять оказалась правее.
   - Молодцом, - говорит Кэп. - Через десяток рейсов...
   Я не успеваю узнать,  что  произойдет  через  десяток  рейсов.  Где-то  в
глубине судна раздается громкое шипение, которое тотчас переходит в скрежет.
Кажется, что обшивка рвется  на  части,  как  дерматин.  Теплоход  замирает.
Невольно оглядываюсь на механика: это и есть ожидаемый сюрприз?
   Кэп, сжав губы, переводит реверс на холостой ход.
   - Что за грохот? - спрашиваю я.
   - Мы на мели.
   Ленчик, скользя, бежит по мокрой палубе, в своих брезентовых доспехах,  и
размахивает наметкой, как копьем:
   - Метр пятьдесят на носу, метр пятьдесят пять на корме! Вот втюрились.
   - Сели крепко, - Кэп оглядывает серый залив. - Неужели нанесло песку? Или
буй сбило штормом? Не пойму...
   - Штормов давно нет, - замечает Леша, - Не иначе как нанос.
   Ложко изумленно покачивает головой.
   - Без шторма не нанесет!
   -Черт знает что,-ворчит Кэп.-Попробуем поработать  задним  ходом.  Может,
промоем.
   Дизель сотрясает теплоход, по обе  стороны  "Онеги",  от  кормы  к  носу,
несутся мутные вспененные струи, но мы сидим, словно на магните.
   - Это не нанос, - заявляет Ленчик, отставив тяжелую наметку. -  Основание
плотное. Переставлен буй! Наверно, служба пути дала маху.
   - Придется поработать, - говорит Леша, слегка отпуская узел галстука.
   - Самим сниматься надо, - поддерживает его Валера. -  Вызывать  буксир  -
позор.
   "Яхта перевернулась в заливе, там, где бакены, - вспоминаю я. -  Что  же,
начинается задуманная механиком большая игра?"
   - Попробуем заводить якорь! - гремит Кэп. - Ленчик, спускай шлюпку.
   - Мою, на крыльях, не бери! -  кричит  Ленчику  механик.  -  Обломаешь...
Можно я с ним пойду?
   - Валяй.
   Малая шлюпка, "дюралька", повиснув на талях,  со  скрипом  опускается  на
воду. Две нахохленные фигуры постепенно скрываются в завесе  мелкого  дождя.
Мы ждем. Барабанят капли по жестяной крыше.
   Шлюпка возвращается.
   - Впереди и левее начинаются глубины! - кричит Ленчик.
   - Давай, Валера!
   Наступает черед моего соседа включиться в аврал. Кроме него, никто  не  в
состоянии забросить якорь в шлюпку.  Недолго  думая,  Валера,  в  джинсах  и
тельняшке, прыгает прямо с носа. Плечи его торчат над водой.
   - Это же просто подъемный кран, - замечает Леша.
   Якорь медленно выползает из клюза.  Валера,  подхватив  его  на  руки,  с
трудом забрасывает в "дюральку". Перегруженная шлюпка  отчаливает  от  борта
"Онеги", и Валера - плечи  выступают  над  водой  -  шествует  за  нею,  как
Гулливер. Погромыхивая, разматывается цепь. Наконец якорь закреплен в  сотне
метров от "Онеги". Ленчик и Валера взбираются на борт.
   - А я к буйку пройду, посмотрю, почему не на месте!
   Это механик. Он усаживается в  "дюральку"  и  отталкивается  наметкой  от
борта.
   - Постой, возьми меня! - кричу я вслед шлюпке.
   К буйку я не собираюсь, просто нужно  проверить,  как  будет  реагировать
механик. Он делает вид, будто не слышит. Легкая "дюралька" быстро  уходит  в
морось и туман.
   Теперь все ясно. Исчезают  последние  сомнения.  Там,  у  буйка,  механик
пришвартуется, спрыгнет в воду и поднырнет к основанию  троса,  которым  буй
связан  с  якорем...  А  к   якорю   прикреплен   тщательно   завернутый   в
полиэтиленовые оболочки пакет...
   Нет, не случайно Вася Ложко,  прогуливаясь  на  яхте,  сделал  "оверкиль"
именно здесь, где оранжевый буй предупреждал о близости мели.  Пока  Машутка
цеплялась за днище перевернутой яхты - рост не позволял ей стоять в воде,  -
механик закрепил  пакет  и  перетащил  буй  на  несколько  десятков  метров,
обеспечивая "Онеге" вынужденную остановку в ее тринадцатом рейсе.
   Вот почему удостоверение осталось сухим. Он заблаговременно  оставил  его
на берегу, но затем, не подумав, положил в карман кителя.
   Дизель  грохочет  на  максимальных  оборотах.  Капитан  включает  носовую
лебедку, и цепь, натянувшись как струна, встает из воды. "Онега" подтягивает
себя к  якорю,  вцепившемуся  в  грунт.  Со  скрежетом,  перемалывая  песок,
теплоход ползет по мели, сантиметр за сантиметром приближаясь к спасительной
глубине.
   Лицо Кэпа становится красным от волнения. Поскрипывает цепь. Задний  ход.
Винт  размывает  песок  под  днищем.  Реверс.  Полный  вперед.  Еще   десять
сантиметров. Вперед-назад, вперед-назад.
   Но вот движение "Онеги" ускоряется. Она переваливается  с  боку  на  бок,
словно утка. Под днищем нет  сплошного  грунта  -  только  "ребра"  песчаных
наносов. Наконец глубина... Легкая бортовая качка от волны.
   Кэп утирается рукавом, царапая щеку шевронами.
   - Ну, где там Ложко!
   "Дюралька"  показывается  из  дождя,  за  ней,  словно  плавучая  мишень,
скользит оранжевый буй.
   - Забрось правее! -  кричит  капитан  в  мегафон.  -  Ох,  и  раскатаю  я
управление пути... Вот  ты,  Петровский,  -  неожиданно  напускается  он  на
Валеру, - все выдающиеся мысли записываешь, а ты в газету  напиши,  продерни
этих "уповцев"!
   - А что! - вдохновляется Валера и заглядывает в блокнот. - Можно  эпиграф
подобрать. Например:
   "И всех больнее раним мы того, кого на деле всех нежнее любим". Из Г„те.
   - Это ты о чем?
   - Ну, про "уповцев". Они должны о нас заботиться, так сказать, любить,  и
в результате...'
   Тонкая мысль ускользает,  как  угорь,  и  Валера  растерянно  поводит  из
стороны в сторону своими окулярами.
   - Ты, Валера, в масштабе "Онеги" голова! - язвительно замечает Леша.
   Шлюпка уже повисла на талях. Механик - я вижу его крепкую шею  -  вращает
рукоятку лебедки. Плащ он положил в "дюральку", на банку.
   Винт, почувствовав глубину и простор, работает мощно и вольно. Сейчас все
решится,  сейчас.  Целая  неделя  поисков,  ошибок,  переживаний  привела  к
решающему шагу.
   Команда снова собралась в рубке.
   Механик склоняется над шлюпкой, сворачивая плащ в узел.
   Я слежу за ним  из-за  приоткрытой  дверцы.  Чайка  проносится  над  моей
головой, заставив вздрогнуть.
   - Не надо заворачивать, - говорю я, осторожно подойдя к Ложко. - Хотелось
бы взглянуть на икону.
   Он не вздрагивает. Только спина изгибается, и каждая мышца проступает под
натянутой тельняшкой.
   Выдержка у механика завидная. Нет, речь идет о чем-то более значительном,
чем  четверть  миллиона.   Преступник,   проявивший   столько   хитрости   и
хладнокровия, должен обладать более дальним прицелом. Но каким?
   Он слегка поводит плечами, как будто  завязывая  что-то  под  плащом  или
соединяя какие-то разрозненные детали.
   - Подними руки!
   Я стою за его спиной. Преимущества такого положения очевидны. Ни нож,  ни
весло от шлюпки не . спасут его, потому что не успеет замахнуться.  А  рядом
пятеро здоровых ребят.
   Он склоняет голову, как бы признавая поражение. Поворачивается. Но  плащ,
свернутый в комок, продолжает удерживать в  руке.  Резкое  движение  -  и  я
останавливаюсь, успев  лишь  податься  вперед  для  броска.  Эта  мгновенная
остановка и спасает мне жизнь.
   В руках у механика автомат.
   Короткоствольный, с дырчатым кожухом и обоймой, торчащей влево от ствола,
как у "стэна", маленький и аккуратный, как игрушка, но в то же время  совсем
не игрушка. В нем чувствуется литая тяжесть стали.
   Вот что хранилось в полиэтиленовом пакете...
   Я видел изображения подобных автоматов в одной не очень  распространенной
книге,  когда  всерьез  интересовался  оружием;  "игрушки"  эти  делают   по
специальным заказам в одной небольшой стране, которая славится миролюбием  и
оружейными фирмами... Такой миниатюрный  автоматик:  его  можно  пронести  в
карманах плаща - предварительно разобрав на части, конечно, - или уложить  в
обыкновенный портфель или папку. Потом десять секунд на сборку, и...
 
   Такой миниатюрный  автоматик  с  грубым  пистолетным  прицелом;  из  него
стреляют, почти не целясь, навскидку, потому что скорострельность огромна  и
пули летят густо, как "бекасинник", дробь номер двенадцать.
   Хорошей очередью, если умеешь пользоваться этой штуковиной, можно уложить
десяток человек.
   - Докопался-таки, сволочь, - говорит механик. - Стой. Прикончу сразу. Эй,
в рубке! Выходи на палубу!
   Пригнувшись, он держит автомат у бедра, так что  ствол  направлен  в  мою
грудь снизу вверх.
   Его   лицо,   обычно   румяное,   улыбчивое,   сейчас   кажется    серым,
фанерно-плоским, а нижняя губа отпала. Что-то крысиное появилось  в  нем,  и
русый чуб волжского гармониста, который взметнулся надо лбом, словно забытый
клок старого маскарадного наряда.
   Описано много способов, как выбить оружие из рук врага. Все  они  хороши,
когда перед тобой противник, не знающий этих приемов.  Но  человек  с  русым
чубом знает.
   В голове происходит  бешеная  эстафета  мыслей...  Этот  тип  должен  был
перевезти вовсе не "Благовещение". В мои  расчеты  вкралась  ошибка.  Он  не
уголовник.  Он  пришел  оттуда,  чтобы  выполнить   задание,   которое   мне
неизвестно. Но еще не все потеряно.
   17
   Вся команда "Онеги" высыпала на палубу. Даже Кэп оставил  штурвал.  Никто
не понимал, что происходит.
   - Стоять на месте! - крикнул Ложко.
   - Стойте! - повторил и я.
   Можно  было  бы,  конечно,  использовав  удачный  момент,  броситься   на
механика. Остальные тоже бросились бы, и кто знает, один или  двое  остались
бы в живых. Даже такой скорострельный автомат не смог пробить бы груду тел.
   Сознание собственной ошибки, ненависть, обида - весь этот  клубок  чувств
клокотал во мне, и в эту минуту я ничего не боялся. Но я  не  имел  никакого
права провоцировать на гибель других.
   Надо было покрутить мозгами, прежде чем сказать последнее слово.
   Механик  слегка  поводил  стволом,  и  как  только  черный  зрачок   дула
останавливался на ком-либо, тот моментально замирал.
   Теплоход шел сам собой, распарывая носом залив. Мы стояли в шести  метрах
от Ложко на мокрой палубе, почти в линию.  Только  Валера,  хранитель  чужой
мудрости, ничего не понял. Он шагнул вперед, подняв тяжелую ладонь.
   В ту же секунду сухо  и  резко  щелкнули  выстрелы.  Очередь  была  очень
короткой. Валера попятился, как-то странно отмахиваясь  ладонью,  с  которой
капали тяжелые красные капли.
   - Я стреляю точно, - хрипло сказал механик. - Идите в носовой кубрик. Или
стреляю сразу по всем. Ну!
   Он был профессионалом. Хорошо подготовленным, вымуштрованным и лаконичным
в действиях. Конечно, он был готов прикончить всех: это его работа.
   Все выжидательно посмотрели на меня.
   - В кубрик, - сказал я.
   Там, на носу, был люк, который вел в междудонные отсеки. Через него можно
было пробраться к машинному отделению и оказаться в тылу у механика.
   Я шел последним.
   - Не задерживай шаг, - прошипел  механик.  Мы  вошли  в  тамбур  носового
кубрика под дулом автомата. Затем механик  задраил  железную  дверцу.  Через
минуту все ощутили, как "Онега" повернула вправо, в сторону открытого моря.
   Так... "Kommen wieder..." Он вернулся. Вернулся из прошлого,  отделенного
от нас двадцатью годами. Из эпохи войны. Ему еще нет тридцати, но он оттуда.
Такова его профессия.
   - Кто ему дал право стрелять в живых людей? - сказал Прошкус.
   - А ты не понял? - спросил Кэп. - Эх, проморгали мы птицу. Но как  ловок,
гад! Как хитер.
   Сидя на  трапе,  он  перевязывал  Валере  простреленную  ладонь  обрывком
полотенца.
   - Надо  было  сразу  кинуться.  Эх,  черт...  Валера,  морщась  от  боли,
размахивал здоровым левым кулаком. Леша Крученых и Ленчик хмуро посмотрели в
мою сторону. Это ведь мой окрик заставил ребят остановиться.
   - Сразу бы!
   - Получили бы пяток пуль  в  живот,  -  сказал  Кэп,  затягивая  узел  на
перебинтованной руке.
   Из всей команды он был единственным, кто понюхал пороху. Его авторитет не
вызывал сомнений.
   - Раньше бы сообразить. Врасплох застал!
   - В кубрике люк, - сказал я. -  Мы  можем  проползти  к  машинному  через
донные отсеки. В этом вся штука. На открытой палубе нам было не сладить.
   - Ну-ка, Ленчик, - кивнул Кэп.
   Матрос скрылся в кубрике.
   - Непонятно, зачем  ему  захватывать  теплоход?  -  спросил  Кэп.-Он  мог
свободно пересечь границу как член экипажа и...
   - Не вышло. Ему оставалось действовать силой.
   - Так... Но и у вас тоже не вышло? Обидно. Некогда было объяснять, что  я
искал одного преступник