новый президент, - усмехнулся ты.
   - Что напоминает мне о необходимости спросить тебя, - сказал  Дик,  -
как тебе понравился бы пост заместителя президента? Вторым после старого
Пауэлла, мы должны оставить его первым  вице-президентом.  Тебе,  должно
быть, до черта надоел этот девятнадцатый этаж.  Мы  можем  доставить  на
место главного бухгалтера Лаусона.
   Ты покачал головой:
   - Если только ты хочешь повысить Лаусона.
   - Да нет, я говорю о тебе.
   - Ладно, я этого не хочу. Я и так достаточно близок к правлению.
   Эта фраза вспомнилась тебе через год, когда как-то вечером ты  лениво
брел по улице. Да, ты был достаточно  близок,  слишком  близок  ко  всем
делам, тебя едва не задушили все эти чуждые вещи  и  люди.  Джейн  с  ее
мужем, четырехлетним сыном и новорожденным младенцем - чем был для  тебя
их дом? Почему ты вообще туда ходил? И почему ты ежедневно хоронил  себя
в этом офисе - все эти макаки, которые бегают  вокруг  и  орут  друг  на
друга из-за пустяков. Эти бессмысленные и бесконечные ряды цифр,  восемь
миллионов четыреста шестнадцать тысяч девятьсот  двенадцать,  в  прошлом
году это было семь миллионов шестьдесят три тысячи  пятьсот  восемьдесят
четыре - чистое безумие. Они называли это деятельностью,  строили  мосты
через реки, чтобы люди могли успешно обменивать скуку с одного конца  на
глупость - с другого. Хуже всего был твой собственный дом,  скорее,  дом
твоей жены, где тебе ничего не принадлежало  и  где  не  было  дружеских
отношений. Холодная душа  Эрмы  проникала  в  каждую  комнату  и  каждый
уголок, и даже слуги, отлично вышколенные, были  совершенно  изолированы
от вас и друг от друга.
   Да, все это было невыносимо, и ты не видел выхода.
   В тот день уехал Ларри, вышвырнул все за борт и отправился на  запад.
Почему ты не последовал за ним? Там было бы не хуже, чем здесь.
   Ты  перешел  на  Бродвей  и  брел,  поглядывая  на  вывески  театров,
раздумывая, не пойти ли на какое-нибудь шоу, когда вдруг  вспомнил,  что
тебя ожидают дома на танцы. Ты подозвал такси...
   Это было через год или чуть больше, потому что наступила вторая осень
после отъезда Ларри в Айдахо, когда ты переехал на  Парк-авеню.  Ты  был
женат уже пять лет!
   - У меня никогда не было жилища, напоминающего  нечто  среднее  между
номером в гостинице и домом, - сказала Эрма. - Слово  "квартира"  звучит
для меня удушающе. Если она нам не  понравится,  мы  сможем  без  потерь
продать ее.
   -  Думаю,  мы  как-нибудь  сэкономим,  -  сухо  заметил   ты,   -   с
девятнадцатью комнатами и восемью ваннами.
   Расположение квартиры было идеальным, твои комнаты были  размещены  в
дальней части дома наверху, и в ту ночь,  когда  впервые  спал  там,  ты
благодушно согласился с предложением Эрмы, что она сама будет  приходить
к тебе. В сущности, так оно и было на протяжении двух  лет;  теперь  это
было формально  согласовано.  Ты  испытывал  облегчение,  что  оказалось
возможным установить такие условия.
   Она истратила порядка полумиллиона на то, чтобы обставить дом, -  это
больше, чем твоя зарплата за десять лет.
   Ты однажды подсчитал с ней эти расходы, но это было до того,  как  из
Италии прибыли портьеры, а также до приобретения ею в Лондоне  картин  и
разных безделушек. Господи, зачем? Она не собиралась устраивать из  дома
показное шоу, она находила это  слишком  обременительным  для  себя.  Ты
никогда не знал, кого застанешь  дома,  придя  на  обед  -  французского
виконта с его косоглазой женой или красного профессора  из  большевиков.
Стол всегда ломился от угощений. Затем в  течение  месяца  ты  обедал  в
клубе, предпочитая это уединение домашнему  обеду,  Эрма  моталась  черт
знает где, неустанно охотясь за тем, чего никогда не сможет найти.
   Ты тоже. Впрочем, ты ничего и не искал. Хотя однажды ты увидел  нечто
заставившее  тебя  остановиться  посередине  тротуара.   После   слишком
обильного ужина в клубе ты вышел, быстро зашагал холодным зимним вечером
по Пятьдесят пятой улице и неожиданно  на  афише  "Карнеги-Холл"  увидел
имя, привлекшее твое внимание: Люси Крофтс. Афиша была  огромной,  и  ее
имя было напечатано громадными  черными  буквами.  Ты  подошел  ближе  и
дважды перечитал ее - выдающаяся пианистка, европейский  триумф,  первый
концерт в Америке...
   Концерт должен был состояться на следующей неделе.
   Прошло двенадцать лет, подумал ты, это казалось невероятным. Ей почти
тридцать лет. Больше тридцати. Эти свободные  пряди  волос,  этот  поток
волос вокруг нее. У нее были любовники, она целовала мужчин  и  обнимала
их. И мужчины, имевшие ее, зевали и говорили: "Господи, как  же  я  хочу
есть!.."
   Люси, Люси.
   Да, теперь ты зовешь ее. Если бы ты мог вернуть ее -  ты  же  не  так
много хочешь, правда? Чтобы она пришла  сюда,  взбежала  бы  к  тебе  по
лестнице и ты мог бы пригласить и вежливо представить ее - Люси, это...
 
К 
 
   Он поднимался по второму пролету  в  полумраке,  медленно  и  устало.
Поглядывая наверх, остановился и прислушался - оттуда не  доносилось  ни
звука, и он только мог разглядеть смутные  очертания  выступа  стены  на
следующей площадке и уголок двери напротив - черного хода, которым редко
пользовались.
   Невольно - привычным жестом, совершенно бессознательным, -  его  рука
скользнула в карман брюк и достала оттуда кольцо с двумя ключами, и  так
же машинально он отделил один из них и приготовил его, чтобы вставить  в
скважину замка. Правой рукой он  по-прежнему  цеплялся  за  перила,  как
будто без этой поддержки  потерял  бы  равновесие  и  рухнул  вниз,  как
марионетка, отрезанная от своей нитки.
   Он ощутил в руке ключи и тупо смотрел на них, удивляясь, как они туда
попали.
 
11 
 
   "Люси, позволь мне, это твой дублер. Поздравь меня, дорогая".
   В тот вечер на концерте ожидание увидеть  ее  стало  невыносимым.  Ты
приехал заранее, чтобы  не  пропустить  ее  появления,  и  две  чопорные
матроны справа от тебя сказали друг другу все,  что  тебе  не  интересно
было знать.
   Одна из них слышала, как Люси играла в Вене, а позднее  видела  ее  в
Канне; вторая знала ее мужа, который бросил свое имение в Баварии, чтобы
быть с ней во время ее гастролей по Америке. Она  заявила,  что  никогда
еще не было такого преданного мужа. И так далее в том же духе. К моменту
ее появления в этой всемирно известной актрисе не осталось  ничего,  что
связывало бы ее с лугами Огайо и ночами в Кливленде.
   Она была невероятно хороша собой, великолепно одета, чудесно  сложена
и совершенно  очаровательна.  Аудитория  сразу  в  нее  влюбилась.  Тебя
пронзала  дрожь  в  те  мгновения,  когда  она   заканчивала   исполнять
какую-либо вещь, грациозно кланялась в ответ на аплодисменты;  но  когда
она снова усаживалась за инструмент и  начинала  играть,  ты  чувствовал
скуку и безразличие. Опытная женщина, играющая  Мясковского  при  полном
зале!
   Ты ушел с концерта после первого отделения.
   Когда ты увидел ее еще раз,  в  тот  вечер  в  Париже  у  Мориса,  ты
положительно испугался. Эрма еще издали узнала ее в вестибюле и настояла
на том, чтобы подойти к ней. Ты тянул ее назад, чуть ли не удерживая  за
руку.
   - Это будет забавно, - настаивала она. - Пойдем, может, она  припадет
к тебе на грудь и разрыдается. Но как же она восхитительна! И совсем  не
похожа  на  твою  Деревенскую  пастушку,  правда,  Билл?   Все   критики
безумствуют из-за нее, так что она будет им улыбаться.
   Ты до смешного обрадовался, когда  Люси  и  ее  компания  исчезли  за
вращающимися дверьми на рю Мон-Табор.
   Тот год, проведенный в Европе, был интересным. Вы собирались провести
там три месяца, затем остались на шесть и, наконец,  на  целый  год.  На
этом настояла Эрма.
   Она всегда настаивала на том, чтобы самой оплачивать все  счета,  что
было как нельзя кстати, поскольку номера в Морисе, например, стоили  две
тысячи франков в день. Господи, как она умела тратить деньги!  В  Алжире
она практически подарила кому-то свою "минерву", потому  что  как-то  на
узкой дороге в горах Атлас машина заскользила и она заявила, что  больше
никогда не будет чувствовать себя в ней уверенной.
   Да, было интересно, но это  было  отстраненное,  сухое  веселье,  без
вкуса.
   Ни одно из тех мест не казалось таким хорошим, как этого  можно  было
ожидать, судя по их названию. Какую, например, радость ты  мог  найти  в
Париже, если уже видел его в юности с Джейн! Или в поездке из Перпиньяна
в Порт-Вандр, мимо крошечных  рыболовецких  деревушек,  мимо  красных  и
голубых коттеджей, утопающих в виноградниках на террасах холмов.  Или  в
этой кофейне по дороге в  Бу-Саада  с  маленькими  черными  столиками  в
выложенном плитками алькове, с пурпурными курами за окном, под миндалем,
в ожидании крошек...
   - Думаю, тебе нужно повидать Германию, - как-то вечером сказала Эрма,
когда вы сидели в саду отеля  в  Вене.  -  По  крайней  мере,  Мюнхен  и
Нюрнберг. До конца года еще целый месяц, да и  какая  разница,  если  мы
проведем здесь не один, а два года? Да хоть десять!
   - Никакой, - согласился ты. - Лаусон имеет такое же право подписывать
бумаги, как и я, но только  мне  все  равно  нужно  вернуться  к  началу
следующего года.
   Договорились на том, что ты один поедешь в  Мюнхен,  оставив  Эрму  в
Вене, для этого были приведены следующие основания...  впрочем,  это  не
имело значения, настоящая причина присоединилась к вам в  тот  вечер  за
обедом и в опере, так же как и в несколько прошедших  вечеров.  Это  был
молчаливый и меланхоличный норвежец, который приехал в  столицу  Австрии
изучать психоанализ, и ты с усмешкой подумал, что от Эрмы  он  мало  что
узнает о торможении сознания.
   Ты несколько дней бродил по Нюрнбергу,  недоумевая,  зачем  ты  здесь
оказался, а затем по непонятной причине отправился  в  Мюнхен,  если  не
считать того, что билет на поезд был уже приобретен.
   Это  было  самым  роскошным  весельем,  которое  ты  себе  когда-либо
доставлял. Странно, что ты не чувствовал при этом смущения,  потому  что
на самом деле ты был достаточно смешон. Ты принял это  решение,  сидя  в
гостиничном номере после серьезного размышления: ты  хотел  узнать,  что
такое проститутка. В тот вечер во  дворике  пивной  ты  уступил  призыву
одной из них; она привела тебя в свою чистую и скромную  комнатку,  куда
тебе пришлось подниматься на третий этаж по узкой деревянной лестнице, в
переулке около железнодорожного вокзала.
   Она сбросила с себя одежду, а потом, прерванная вопросом - ты спросил
о значении какого-то немецкого  слова,  -  села  на  кровать  в  розовой
комбинации, из-под которой, как мощные колонны, вырисовывались ее пышные
бедра и колени, а полные руки скрестила на такой же необъятной груди. Ты
сидел на деревянном стуле прямо напротив, положив шляпу на колени.
   Проститутка  хрипло  рассмеялась  твоему  вопросу  и  объяснила,  что
по-немецки так не говорят. Это вызвало еще  один  вопрос,  а  за  ним  и
остальные. Она предложила выпить бутылку пива; за ней  послали;  женщина
пила и с энтузиазмом продолжала учить тебя немецкому. Единственное,  что
ты понял из ее тарабарщины, - так это  то,  что  самый  надежный  способ
выучить немецкий - это жить с немкой, мужчины не умеют учить.
   Появилась еще одна бутылка с пивом. Вдруг  она  посмотрела  на  часы,
стоящие на столе, и заявила, что твое время вышло. Ты встал, протянул ей
несколько тысяч обесцененных марок и вышел. Спускаясь  по  лестнице,  ты
слышал, как она гортанно напевала какую-то песню.
   В такси по  дороге  в  отель  и  потом  в  своей  комнате,  когда  ты
раздевался, ты хохотал вслух - ты давно уже не видел и не слышал  ничего
более смешного. Ну разве Эрма не пришла бы от этого в восторг?! А может,
и не пришла бы? Да. Ты снова рассмеялся. Приз за эротику.
   Ее было так много, а ты взял так мало! Было  восхитительно,  что  она
восприняла это как само собой разумеющееся.  А  что  она  сказала  после
твоего ухода - этого ты никогда не узнаешь.
   Через два дня от Эрмы пришла телеграмма, в которой она извещала тебя,
что собирается на несколько месяцев поехать в  Испанию.  Ты  ответил  по
телеграфу, что собираешься вернуться в Штаты, и в  тот  же  вечер  через
Лондон отправился в Саутгемптон.
   Эрмы не было почти год, и ты, к своему удивлению, понял  ее  значение
как единственной нити, связующей тебя с жизнью.  Ты  удивительно  скучал
без нее, каждый день тебе хотелось что-то рассказать ей, тебе  хотелось,
чтобы она ездила с тобой в театр и сидела рядом с тем обманчиво покорным
спокойствием, тебе хотелось вернуться из офиса  к  ней  домой,  хотя  бы
только  для  того,   чтобы   поздороваться,   -   как,   например,   она
приветствовала тебя как-то осенью:
   - Ради бога, Билл, почему бы тебе хоть однажды не вернуться  домой  в
дым пьяным - или совсем не вернуться?
   Ты испытываешь дискомфорт, лишившись длительной привычки,  сказал  ты
себе; но Эрма вовсе не была старыми туфлями. Ты начал  уважать  себя  за
то, что женился на ней,  потому  что,  в  конце  концов,  ты  не  просто
продался за лист бумаги, который лежал  в  твоем  депозитном  ящике.  По
крайней мере, ты мог сказать, что она относилась к тебе так,  как  ни  к
кому из других мужчин.
   Поэтому, когда из  Шотландии  пришла  телеграмма  о  ее  приезде,  ты
испытал радостное возбуждение,  занимаясь  подбором  слуг;  ты  разыскал
Джона и убедил его вернуться к вам, велел достать из  кладовой  ковры  и
столовое серебро, обновил и устроил в доме все так, чтобы вызвать у  нее
столь редкую одобрительную улыбку.
   Ты встретил ее на перроне один, как  она  того  хотела;  она  шутливо
поцеловала тебя, затем серьезно и объявила, что в мире с тобой не  может
сравниться ни один мужчина, если не считать испанского солдата,  который
проверял ее паспорт на северной границе Фигуэрос. Ты сел, окруженный  ее
бесчисленными чемоданами, сумками и свертками, и с удовольствием слушал,
как  она  объясняла  пораженному  таможеннику,  что,  поскольку   каждый
предмет,  содержащийся  в  них,  облагается  пошлиной,  она   не   стала
затруднять себя составлением декларации.
   Уже через месяц ты хотел бы, чтобы она осталась  в  Шотландии  или  в
любом другом месте, например на берегу Средиземного моря или на его дне.
Ты не верил себе, вспоминая, как тосковал без нее.
   На следующее лето по ее предложению вы  поехали  в  Айдахо  на  ранчо
Ларри, и там ты снова был близок  с  Джейн,  вспоминая  звук  ее  шагов,
раздававшихся здесь годом раньше. Пустынная и гористая идиллия,  которая
закончилась тем, что в середине ночи  ты  босым  на  цыпочках  спустился
вниз, в пронизываемый ледяным ветром холл, чтобы услышать, как твой брат
залепил Эрме пощечину, вероятно в лицо, хотя это вполне могла  оказаться
рука или плечо. Сколько раз с тех пор ты смотрел на нее и тщетно пытался
вообразить эту пощечину, отчетливый  звук,  который  пришелся  по  этому
гордому,  насмешливому  и  красивому  лицу!  Конечно,  ни  Ларри,  -  ни
какой-либо другой мужчина не посмел бы этого сделать при свете дня.
   Днем раньше, под жарким солнцем, по какой-то безумной прихоти в  твои
фантазии о маленькой Миллисент неожиданно вкралась Джейн...
   Вернувшись от Ларри в Нью-Йорк, ты обнаружил у себя в сумке пистолет.
   В ту зиму Эрме вдруг взбрела идея оказать поддержку Маргарет и  Розе.
Они с Джейн всегда с удовольствием общались. Они  искренне  любили  друг
друга, каждая по-своему, но поначалу немного дичились. Тебя  это  вполне
устраивало. "Держитесь, если можно, подальше от  моей  лужайки".  Однако
она не сблизилась с Маргарет - Маргарет довольно странная девушка  и  не
очень  умная,  воображающая,  что  влюблена,  потому  что  доктор  Эмсен
печатает  статьи  в  американском  научном  журнале,  или  как  там   он
называется, ходит с ней на  дальние  прогулки  и  объясняет,  что  такое
электроны или что он о них думает. Вероятно, она с ним спала, как  Джейн
с Виктором; твои сестры, видно, имеют способность ездить без  соблюдения
правил. За исключением Розы. Хотя она и не прыгнула на первый жест Эрмы!
Но твоей жене скоро надоели  ее  хитроумные  трюки,  а  Роза  продолжала
играть, пока не заполучила все, что хотела.
   Сначала тебе казалось, что она охотится за Диком, может,  так  оно  и
было, вскоре обнаружилось, что Мэри Беллоуз  ее  опередила.  Мэри  Элейр
Керью Беллоуз - это звучало  очень  впечатляюще,  когда  сообщали  о  ее
появлении.
   Эрма немедленно оказывалась рядом, восхищаясь ею.
   - Настоящая шлюха,  -  прошептала  она  тебе,  когда  ты  помогал  ей
прикурить.
   - Настоящая шлюха или шлюха настоящая? - шепотом же спросил ты.
   - И то и другое, хуже некуда, - ответила она вслух.
   Позже, когда они ушли, ты сказал Эрме,  что  Дик  заслуживает  лучшей
девушки и что в качестве старшей сестры ее  долг  спасти  его  от  такой
неприятной особы. Она ответила, что это замечание  -  высшее  достижение
твоей глупости, что, если бы она стала злословить по  поводу  Беллоуз  в
этот вечер, Дик, судя по всему, решивший  жениться,  найдет  себе  через
неделю такую же, как она.
   Ни одна приятная женщина не станет тратить себя на него.
   - Ну и что из этого выйдет? - спросил ты.
   - Она будет тратить его деньги,  которых  к  тому  времени  наберется
страшно много, через год он начнет таскать ее за волосы и рвать  на  ней
одежду, и, когда в следующий раз он пойдет  голосовать  и  его  спросят,
женат ли он, Дик ответит, что нет, и сядет в тюрьму за лжесвидетельство.
   Их свадьба была  абсолютно  не  похожей  на  твое  с  Эрмой  скромное
бракосочетание; дом приходского священника не подходил Мэри Элейр  Керью
Беллоуз. Ты был посаженым отцом, и, когда в самый  ответственный  момент
Эрма состроила гримасу и подмигнула тебе, ты чуть не уронил  обручальное
кольцо. Они заняли дом на Лонг-Айленде, кроме того, еще четыре или  пять
этажей в доме на Авеню, и в первый  раз  в  жизни  Дик  стал  испытывать
интерес к личным расходам. Но даже ее бешеные траты  не  могли  особенно
поколебать безмятежность этих  колоссальных  колонок  цифр;  за  год  их
стройность и мощь  были  восстановлены.  Вдруг  однажды  за  ленчем  Дик
возвестил:
   - Господи, Билл, женщин нужно держать взаперти в крошечной комнатушке
и кормить через замочную скважину!
   Ты счел момент неблагоприятным для того, чтобы сказать ему  об  идее,
осенившей тебя в то утро.  Неделю  назад  ты  возвратился  из  Огайо,  с
похорон  матери,  и,  к  твоему  удивлению,  Ларри  не   только   принял
приглашение Джейн на некоторое время приехать в  Нью-Йорк,  но,  видимо,
решил осесть здесь на довольно продолжительный  период,  для  чего  снял
себе двухкомнатную квартиру на Двенадцатой улице. Он ничего  не  говорил
тебе о своих планах, но ты полагал, что за пять лет,  проведенных  им  в
Айдахо, ему надоела  такая  жизнь  и  он  решил  снова  продолжить  свою
карьеру, которую когда-то так удачно начал и с таким отвращением бросил.
Ты хотел спросить Дика, может ли он принять Ларри на работу, и если  да,
то на каких условиях.
   Этот твой проект временно был отодвинут на  второй  план  неожиданным
появлением миссис Дэвис и твоего сына. Твоего сына Пола. Как бы  реально
это ни звучало, для тебя ничего не изменилось в жизни. Хотя  за  краткое
время твоего общения с сыном ему удалось  оставить  в  твоей  душе  свой
след. Просто невероятно, что это было всего два года назад;  утверждать,
что период времени, прошедший с тех пор, как ты позировал в студии Пола,
ровно такой же, как между твоим возвращением  из  Европы  и  поездкой  в
Айдахо, кажется чудовищным искажением фактов. Измерение времени по часам
- такой же фокус, как и вся остальная арифметика. Два года назад! Если б
только ты мог вернуться...
   Ты думал, что в бюсте будут изображены плечи, грудь и  верхняя  часть
рук, но Пол позволил тебе обнажить только шею; он  утверждал,  что  твоя
голова должна как бы вырастать  из  грубого  пьедестала  неполированного
мрамора. Он