осмотрел  на  нее,  желание  смеяться
прошло. Ты не испытывал обиды,  это  было  слишком  комично,  даже  если
смотреть  на  это  как  на  совпадение,  ты  до  сих  пор  сомневаешься,
действительно ли это было простым совпадением. Разве  можно  быть  более
разными, чем блестящая, циничная, ясно мыслящая Эрма и это жалкое  серое
насекомое? И при  этом  такое  совпадение!  Какие  скрытые  изменения  в
течение веков привели к  столь  идентичному  поступку?  Та  твоя  часть,
которая еще сохраняла слабую способность притворяться, та,  что  смотрит
на все со стороны, хотела бы рассказать об этом Эрме, чтобы  насладиться
ее восклицаниями восторга от такого совершенного подтверждения  ее  злой
иронии по отношению к тебе.
   Желание поделиться с Эрмой появилось, потому что она только несколько
дней назад вернулась из поездки в  горы,  причем  в  необычайно  хорошем
настроении, с хорошим запасом всяческих сплетен. Тот первый обед наедине
с ней в просторном и роскошно обставленном доме - твой первый  обед  без
Миллисент за прошедшие два месяца -  подарил  тебе  чувство  невероятной
благодарности и безопасности, которым ты был обязан Эрме.
   Ты чувствовал, что при всем ее эгоизме и  вкрадчивой  жестокости  она
была твоим лучшим другом, что она была сильной, уверенной и умной;  тебе
хотелось рассказать ей  о  Миллисент,  хотелось  сказать  ей:  "Каким-то
образом, непонятным мне самому, я  привязан  к  мерзкой,  невежественной
шлюхе, которую я презираю.  Она  тупа,  испорчена,  извращена,  фальшива
(здесь Эрма улыбнется), но интимные прикосновения ее  рук  двадцать  лет
хранились у меня в памяти, и сейчас я ее  беспомощный  раб.  Ради  бога,
подскажи, что мне делать!"
   Эрма посоветовала бы тебе положить ей на лицо подушку и сесть на нее,
а потом сосчитать до десяти тысяч. Она и сама могла бы тебя избавить  от
твоей рабской зависимости, просто ради удовольствия показать, на что она
способна.  Что  она  могла  сделать?  Ничего,  кроме  как  задушить  или
застрелить ее? Ты столько над этим думал.
   Что можно сделать?
   Эрма не понимала, почему ты не поехал  в  Эдирондекс,  почему  поехал
один куда-то в Пенсильванию и не воспользовался одной из ее  машин.  Она
сказала, что ты какой-то желтый, вокруг глаз круги, ты выглядишь гораздо
хуже, чем обычно. В чем дело? Ты  с  усмешкой  отмахнулся  от  ответа  и
сказал, что это просто результат тяжелой работы и тоски  по  ней.  После
обеда ты удалился в свою комнату и начал внимательно разглядывать себя в
зеркало. Ты старался не встречаться с собой взглядом  и  только  усилием
воли заставил себя смотреть  прямо.  Что  пряталось  за  этими  глазами,
вопрошал ты. Что за смущающая тайна пробралась туда? Какая ржавчина  или
обман разъедали этот сложный механизм и превратили его порядок  в  хаос?
Боже всемогущий, что с тобой происходит? Ты пристально смотрел в зеркало
на свое отражение, и твои глаза показались вдруг дружелюбными и  смелыми
- но за ними что-то было,  что-то  такое,  что  заставило  тебя  заметно
содрогнуться.  Эрма  была   права,   ты   выглядел   больным;   довольно
привлекательный  мужчина,  ты  скоро  перестанешь  им  быть,  если  твои
посещения Миллисент будут продолжаться.
   Теперь, с возвращением Эрмы,  объяснял  ты  Миллисент,  тебе  труднее
будет выбираться к ней днем. Когда Эрма живет в городе, ты всегда должен
быть у нее под рукой, чтобы участвовать в  бридже,  сопровождать  ее  на
обеды, в театр, оперу, на концерты и танцы.  Конечно,  бывали  частые  и
длительные периоды, когда ты был, так сказать, на каникулах, но по своей
природе они не давали  тебе  возможности  сообщить  о  них  заранее.  На
Восемьдесят пятой улице был телефон,  и  ты  сказал,  что,  когда  будет
возможно, ты будешь днем сообщать ей, сможешь ли прийти  на  обед,  хотя
это не имело особого значения, потому что все  равно  вы  всегда  ходили
обедать в ресторан.
   С трудом находя занятие в свободное время, ты не представлял, как оно
может быть до такой степени заполненным.  По  мере  того  как  проходила
осень и выпал первый снег, ты временами думал, что, в конце концов,  все
в порядке, что твоя связь с ней в течение двух месяцев скрутила  тебя  в
узел, который теперь развязался возвращением к обычной жизни,  но  вдруг
ты заставал себя за тем, что думаешь о ней, особенно  когда  танцуешь  с
кем-нибудь на вечеринке, или во время пьесы, или  в  доме  Джейн,  когда
вокруг играют и кричат ее дети. Ты не мог выкинуть  ее  из  головы.  Это
было в тебе самом; она не надоедала тебе. Ты звонил  ей  из  телефона  в
табачном магазине на Бродвее, не желая звонить из дома или из офиса:
   - Мне очень жаль, Мил, но я не смогу прийти ни сегодня, ни завтра, ни
в четверг. Почти уверен, что приду в пятницу.
   - Хорошо, - раздавался ее голос.
   - Ты не скучаешь без меня? - Ты сам себя презирал за эти слова.
   - Конечно, буду скучать, но Грейс сходит со мной на какое-нибудь шоу.
Пришли мне еще книг.
   Прежде чем вернуться  в  офис,  ты  переходил  на  другую  сторону  к
Дональдсу  и  заказывал  доставить  ей  дюжины  книг,  любые  романы  по
усмотрению служащего.
   Однажды, когда в посылку вложили "Лорда Джима", она даже это  прочла,
хотя ты не верил ей, пока она не доказала это, отвечая на твои вопросы.
   Ты  как-то  прошелся  вдоль  полок  с  книгами,  захотев   что-нибудь
почитать, - когда это было? В тот уик-энд она куда-то  уехала  вместе  с
Грейс. Они уехали в пятницу днем. Вас с Эрмой пригласили к Шотуэллам, но
ты отказался под каким-то предлогом, чтобы побыть здесь одному. Было это
в начале декабря, меньше года назад.
   Это было чудесно, ты получил самое настоящее  удовольствие.  Странно,
какой тихой  и  пустынной  казалась  квартира  без  Миллисент.  Пятница,
суббота, воскресенье - ее не будет целых три ночи, говорил ты  себе;  ты
подбирал ее разбросанную одежду и убирал подальше; ты  даже  положил  ее
шляпы на верхнюю полку. Это мой дом,  думал  ты,  мои  вещи,  приводя  в
порядок все мелочи в ванной, вворачивая новую лампочку в коридоре вместо
перегоревшей, снимая шелковое покрывало со  своей  кровати  и  аккуратно
складывая его.
   Сидя  в  кожаном  кресле  под  торшером  с  романом  на  коленях,  ты
чувствовал себя в стороне от всего мира,  довольным,  почти  счастливым.
Как чудесно было бы здесь, думал ты, если бы не она. Быть  здесь  одному
вот так,  в  своем  собственном  доме,  чтобы  никто  не  знал,  где  ты
находишься! Почему ты не подумал об этом раньше - ты мог бы это  сделать
давным-давно. Она вернется в  понедельник.  Что,  если  она  никогда  не
вернется? Эта мысль взволновала тебя;  на  какое-то  мгновение  ты  даже
затаил дыхание. Что, если она  погибнет,  например  попадет  в  дорожную
катастрофу? Боже, вот  было  бы  замечательно  -  совершенно  мертвая  и
навсегда. Твое имя не появится в печати, Грейс об  этом  позаботится.  А
знает ли Грейс твое настоящее имя? Мил клялась, что не  знает.  Пожалуй,
так оно и есть, если судить по поведению Грейс; ничто не показывает, что
она знает, напротив, она ведет себя так, как будто ей интересно  узнать,
кто ты на самом деле. Ты можешь отдать ей все вещи Миллисент, все-все, и
дать ей много денег на похороны...  может,  ее  собьет  машина  или  она
получит пневмонию или еще какое-нибудь серьезное заболевание и умрет...
   Ты потер лоб и отодвинул торшер  чуть  в  сторону,  потому  что  тебя
слепил отблеск света от гладкого мраморного чела бюста. Ты повернулся  и
посмотрел на него, внимательно изучая его, и  вслух  обратился  к  нему:
"Такой удачи не  подвернется,  верно,  старина?  Ты  бы  не  стал  ждать
счастливого случая, верно? Нет, ты настоящий вояка, ты бы не стал ждать,
ты даже не стал бы  затруднять  себя  тем,  чтобы  стрелять  в  нее  или
заколоть ее ножом, просто щелкнул бы пальцами - и конец,  больше  ее  не
было бы. Ты знаешь, кто ты такой? Ты шутка моего сына Пола,  которую  он
выкинул над своим отцом, только он не знал, что это его отец, насмехаясь
над ним.
   Ты, самоуверенный черт, индюк надутый!"
   Позднее, много позднее, ты так и уснул над книгой, сидя в кресле.
   Неделя  перед  Рождеством  была  до  отказа  забита  делами,  которых
невозможно было избежать. Эрма завела в горах множество новых знакомств,
стала странно настаивать на твоем присутствии и помощи, хотя, может, это
тебе только казалось. Безусловно, ее стала интересовать  твоя  внезапная
страсть  находить  различные  предлоги,  чтобы  улизнуть  из  дому;  это
забавляло ее, она не считала необходимым восставать против этого, но  ее
одолевало любопытство.
   - Только я стала думать, что уже досконально  тебя  изучила,  как  ты
подбросил мне новую загадку, - сказала она. - Раньше ты ничего  не  имел
против Хэллерманов. Ты всегда соглашался поиграть с ними в бридж хотя бы
два раза в неделю. У  тебя  развилось  определенное  нежелание  посещать
театры. Прежде ты никогда не отказывался от того, чтобы провести уик-энд
в Холкомбе.
   Ты нашел себе любовницу или учишься плавать?
   - Я умею плавать, - рассмеялся ты.
   - Клянусь святой Марией, вот в чем дело! - воскликнула она.  -  И  ты
повез ее в Пенсильванию,  ходил  с  ней  по  ягоды,  а  теперь  остается
единственный вопрос - у вас будет мальчик  или  девочка.  Браво!  -  Она
подошла к тебе, улыбаясь. - Пожалуйста, пусть это будет девочка,  назови
ее Эрмой, а я стану ей крестной матерью и подарю ей миллион долларов,  -
сказала она. - Серьезно, Билл, мне кажется тебя  встряхнет  то,  что  ты
окажешься отцом. Ты выглядишь очень усталым. Что с тобой?
   Ты пожал плечами:
   - Просто я беспокоюсь, как бы это не оказалось двойней.
   - Значит, ты не хочешь мне сказать?
   - Да нечего говорить.
   - Ну, не говори, только в последнее время  ты  какой-то  грустный.  В
моем преклонном возрасте это здорово беспокоит,  я  представляла  нас  с
тобой сидящими рядышком на солнышке где-нибудь на Средиземном  море.  Мы
вспоминаем молодые годы и всякие остроумные выходки.
   Ты спустился в подземку, направляясь  в  офис,  но  сначала  зашел  в
табачную лавочку и позвонил Миллисент.
   Она ответила сонным голосом - ты вытащил ее из постели,  как  всегда,
когда звонил утром.
   - Извини, - сказал ты, - но я не смогу зайти ни сегодня, ни завтра. А
в среду у нас дома будет вечеринка до самого утра,  и  на  Рождество  мы
уедем к Дику на Лонг-Айленд.
   - Хорошо, - сонно сказала она.
   - : Мне очень жаль по поводу Рождества...  Не  знаю,  что  ты  будешь
делать, совсем одна...
   - О, все в порядке. Мы с Грейс куда-нибудь сходим.
   В офисе, когда у тебя было не очень  много  дел,  ты  сидел  в  своем
кабинете и смотрел в окно на серое небо.
   Не ждут ли тебя проблемы со стороны  Эрмы?  Конечно  нет,  в  обычном
смысле, но она еще никогда не испытывала такой сильный интерес без того,
чтобы не удовлетворить его. Это будет конец, но это будет слишком. Ты не
можешь вынести и мысли о том, чтобы она увидела Миллисент. Но она  этого
добьется, если у нее слишком разгорится любопытство. Невыносимо  думать,
что она узнает о ней, может, даже будет с ней говорить. Почему  Эрма  не
догадывается? Двусмысленным и  неприемлемым  вещам  лучше  оставаться  в
тайне, поскольку их открытие не даст ничего хорошего.  Тебе  нужно  быть
более  осторожным,  еще  тоньше  притворяться,  может,  стоит   сочинить
какую-нибудь сказку, которая удовлетворит ее, и  она  не  станет  совать
свой нос туда, куда не следует...
   В рождественское утро вы легли спать только в пять  часов.  Утром  ты
торопливо принял душ, оделся, выпил стакан апельсинового  сока  и  чашку
кофе. К Дику вас ожидали только к  трем,  и  на  машине  ты  вполне  мог
обернуться за два  часа.  Оставив  Эрме  записку,  что  вернешься  домой
вовремя, чтобы выехать  в  час,  ты  вышел  из  дома  и  взял  такси  до
Восемьдесят пятой улицы. Ты не видел Миллисент  три  дня.  Может,  ты  и
осел, говорил ты себе, но сегодня Рождество, а она одна, и  тебе  ничего
не стоит заскочить туда на  минутку,  сделать  ей  небольшой  подарок  и
поздравить с Рождеством. "Какой бы она ни была, - сказал ты себе  вслух,
- она все-таки человек". Подарок  лежал  рядом  с  тобой  на  сиденье  в
большой коробке; ты был рад, что  тебе  удалось  вынести  его  из  дому,
потому что Эрма, к несчастью, заметила, как накануне  днем  ты  притащил
коробку домой; это разожгло ее любопытство, которое возросло бы  во  сто
крат, знай она, что в коробке дамская шубка.
   Улицы, которые ты редко видел при дневном  освещении,  казались  тебе
незнакомыми. Попросив водителя  подождать,  потому  что  ты  намеревался
провести там  всего  несколько  минут,  подхватив  под  мышку  неудобную
коробку, ты взбежал по лестнице и вошел в квартиру.  В  гостиной  ее  не
было. Ты огляделся и крикнул:  "Привет,  счастливого  Рождества!"  -  и,
поставив коробку на стул, двинулся по коридору, который вел  к  спальне.
Ты ничего не слышал, как вдруг Миллисент возникла перед тобой  босая,  в
ночной рубашке и перегородила тебе путь в коридор.
   - Счастливого Рождества, - сказала она, улыбнувшись.
   Эта улыбка ее и выдала - ты никогда не видел у нее  такой  вымученной
улыбки, она встревожила и насторожила тебя. Ты продолжал идти  вместе  с
ней.
   - Не ходи туда, - спокойно сказала она, вытянув руку.
   Ты остановился и поглядел на нее.
   - Грейс еще спит, - сказала она.
   Ты оттолкнул ее руку, рванулся мимо  и  прошел  дальше  по  коридору.
Оттуда ты смог увидеть, что действительно в твоей кровати у правой стены
лежит кто-то скрытый под одеялом; ты  видел  только  длинную  нескладную
глыбу. Но, переведя взгляд вниз,  ты  увидел  на  полу  у  кровати  пару
туфель, которые  определенно  принадлежали  не  Грейс,  а  на  туалетном
столике валялась сброшенная рубашка и брюки. Ты сделал еще  шаг  вперед,
затем резко повернулся и вернулся в  гостиную,  где  присел  на  краешек
кресла, чувствуя, что тебя вот-вот вырвет, ты  с  трудом  несколько  раз
сглотнул. Ты чувствовал, что она стоит перед тобой у выхода  в  коридор,
хотя не глядел на нее.
   - Если бы ты позвонил... - заговорила она медленно и тихо.
   - Замолчи! - сказал ты.
   Ты ничего к ней не испытывал, ярость охватила тебя из-за твоего дома,
твоей кровати. Был поруган храм, а не жрица. Ха, жрица!
   Ты встал и огляделся. Тебя тошнило, и ноги  были  какими-то  ватными.
Тебе на глаза попалась коробка, брошенная на кресло, и ты кивком  указал
на нее.
   - Это шуба, - сказал ты, - возьми ее. Забирай себе  все.  Надеюсь,  я
скорее увижу ад, чем еще раз это место.
   Ты  посмотрел  прямо  на  нее;  ее  серо-голубые   немигающие   глаза
невозмутимо встретили твой взгляд.
   - Тебе следовало позвонить, - сказала она. - Я тебе никогда ничего не
обещала. Ты прекрасно знаешь...
   Ты пересек комнату, открыл дверь и, не отвечая ей, спустился вниз  по
лестнице. Эта лестница. Такси ожидало тебя у тротуара. Ты  посмотрел  на
часы, увидел, что еще только начало первого.
   - Поезжайте вокруг парка, - сказал ты и уселся в машину.
   Перед твоим мысленным взором возникло  мучительное  воспоминание:  ты
видел самого себя в ту ночь,  когда  уехала  Люси,  сидящего  на  мокрой
трубе, рыдающего, как  ребенок,  с  залитым  слезами  лицом.  Почему  ты
подумал об этом? Потому что сейчас тебе тоже хотелось плакать? Вряд  ли.
Скорее ты был близок к тому, чтобы рассмеяться, ты  даже  попытался  это
сделать, но у тебя вырвался только хрип. Почему ты подумал о том вечере?
Во-первых, это было оскорблением памяти Люси - это было бы  оскорблением
памяти любой женщины.
   И этот тип, кто бы он ни был,  лежал  на  твоем  матраце,  под  твоим
одеялом, на твоей подушке. Его  туфли  валялись  на  ковре,  который  ты
старательно выбирал, потому что  тебе  нравится,  когда  из  постели  ты
опускаешь ноги на мягкий и  пушистый  ковер.  Внутри  тебя  все  горело,
готовое к взрыву бессильной ярости. Такое никто не смеет делать, это  не
по-человечески. "Ублюдок, ублюдок", - твердил ты вслух.
   И среди этой злобы ты вдруг ощутил внезапное чувство  облегчения;  ты
освободился от нее! Как только значение этого озарило  тебя,  возмущение
исчезло,  и  весь  ты,  снаружи  и  внутри,  стал  спокойным,   в   этом
подскакивающем на неровностях  дороги  такси.  Казалось,  у  тебя  почти
перестало биться сердце; бодро, но осторожно,  чтобы  не  вспугнуть  это
умиротворение, ты начал его исследовать. Возможно ли  это?  Почему  твоя
ярость не была направлена против нее? Ты намеренно воображал себе  сцены
с участием этих двоих - и ты задрожал, а  это  было  опасно.  Ты  больше
никогда туда не вернешься, больше никогда не увидишь этого  дома.  И  ее
тоже. И ее!
   Тебя поражало то, что ты не просто говорил это себе, ты действительно
так думал и верил этому. В первый раз убежденность в этом пришла к  тебе
изнутри, от сердца.
   Ты чувствовал внутри великую свободу и очищенность  -  тебе  хотелось
смеяться вслух, - проклятые чары были разрушены!
   У тебя оставались там некоторые вещи  и  одежда.  Что  ж,  она  может
прислать их тебе, вольна продать или подарить своему гостю. Конечно,  не
в первый раз твой матрац служил для развлечения ее приятелей  -  ты  был
дураком, когда не понимал этого. Мистер Гоуэн, мистер Пефт и  бог  знает
кто еще. Собственно, ты знал это. Нет, не  так,  ты  не  знал,  что  они
бывали в твоем доме. В других местах, где-нибудь в  гостинице,  пожалуй.
Ты с удивлением понял, что все это время, с  самого  начала,  в  глубине
твоего  сознания  было   определенное   убеждение   -   она   продолжает
поддерживать отношения с другими мужчинами. Ты не испытывал из-за  этого
ни ревности, ни негодования - просто не думал об этом. Что же ты за рыба
такая? Наверное, это стало твоей второй натурой после десяти лет жизни с
Эрмой. Самая хорошая тренировка для благодушного мужа. Вздор! Ты никогда
не любил Эрму, так какое для тебя это имело значение? И  Миллисент  тоже
не любил. Господи, что за пышное имя - Миллисент! Ты никогда об этом  не
думал. Миллисент, леди Пемброук сэра Джошуа Рейнольдса.
   Ты вернулся на Парк-авеню вовремя, и вы успели с  Эрмой  выпить  кофе
перед тем, как отправиться на Лонг-Айленд.
   Это было веселое Рождество. Сначала легкая прогулка на  такси,  чтобы
подарить Миллисент меховую шубку. Затем в машине всю дорогу до дома Дика
Эрма грызла тебя за то, что ты был недостаточно  вежлив  с  тем  толстым
немцем, который зашел накануне вечером в библиотеку.
   Она была в плохом настроении и вымещала его на тебе, как обычно.
   После того как вы оказались у Дика, все пошло  нормально.  Были  все,
кроме Ларри и Розы. Даже Маргарет появилась со своим знаменитым ученым -
он оказался нормальным парнем. За столом тебя  посадили  между  Джейн  и
Мэри Элейр Керью Беллоуз Карр, Джейн заняла место  справа  от  тебя,  и,
когда она поблагодарила тебя за подарки, которые  ты  послал  ее  детям,
похлопала тебя по руке и улыбнулась  тебе,  ты  подумал:  "Милая  старая
Джейн"..У тебя так сдавило горло,  что  ты  не  мог  говорить.  Но  тебе
хотелось говорить, ты хотел рассказать ей о благословенном освобождении,
которое обрушилось на тебя, ты хотел сказать ей:  "Я  счастлив,  чист  и
свободен!" А потом, если бы она не поняла, как это для  тебя  важно,  ты
усмехнулся бы и повторил старую рождественскую шутку: "Дай мне печенье!"
N
 
   Рука его, сжимавшая в кармане пальто рукоятку  пистолета,  разжалась,
он попытался выпрямить пальцы в узком пространстве, затем снова обхватил
рукоятку, стиснул ее еще крепче. И опять  расслабил  пальцы,  они  стали
влажными и липкими. Он вынул руку и потер ладонь о пальто, поднес  ее  к
самому лицу и стал рассматривать, в сумраке она казалась очень белой,  а
пальцы короткими. Он засунул руку в карман,  касаясь  пистолета,  но  не
обхватывая его.
   Ты боишься, вот в чем дело, сказал он себе, застенчивый, безответный,
ты просто боишься...
 
14 
 
   И не только потому, что стоишь здесь, на  лестнице,  с  пистолетом  в
карман