экспансия,   естественное
перераспределение,  здесь  теряешь   одного   покупателя,   там   где-то
подбираешь другого.
   - Что сделано в этом сезоне?
   - Ничего, если не считать того, что Байере написал  несколько  писем.
Джексон никогда не проверяет Байерса, мне кажется, он  его  побаивается.
Он смутно намекал на предложение от Фэрелла, о котором как-то слышал. По
этому вопросу у нас ничего нет, даже списка операций.
   - Когда мы их потеряли?
   - Последний заказ поступил от них в 1903-м, другой - в 1905-м.
   Тебе пришлось потратить  почти  два  дня,  чтобы  раскопать  все  эти
данные; у Дика на ознакомление с ними ушло всего  пятнадцать  минут.  Но
обычно такие  сведения  сообщались  не  устно;  он  брал  с  собой  твой
меморандум в Карртон и по вечерам изучал его. Вы с ним чаще  говорили  о
людях, об их отношении к делу, об их  способностях  и  деловой  энергии.
Сейчас ты поражаешься, вспоминая, как нахально два юнца судили о старшем
поколении и как редко они обычно ошибались в своих  оценках.  Недостаток
скромности  в  твоих  докладах,  которые   Дику   казались   смелыми   и
энергичными, на самом деле происходили из твоего незрелого  презрения  к
сути вещей. В результате это создало тебе множество врагов.
   И лишь нескольких друзей вроде Шварца, он по твоей  рекомендации  был
назначен  руководителем  экспортного  отдела,  через  голову  старших  и
заслуженных.
   Месяцы, год, два года ты находил во всем этом жизнь и интерес. За это
время тебе редко приходилось проводить вечера в одиночестве, потому  что
обычно четыре-пять вечеров ты  переваривал  и  раскладывал  по  полочкам
проделанную  за  день  работу,  а  остальные  проводил  с  Диком.  Самые
счастливые дни твоей жизни? Вряд ли,  но,  по  крайней  мере,  это  были
времена, когда ты ближе всего  подошел  к  радостному  ощущению,  что  в
отношениях между тобой  и  жизнью  чаще  исполнял  роль  источника,  чем
приемника. Дик устроил так, чтобы во время его поездок в Карртон одна из
его машин  всегда  оставалась  в  твоем  распоряжении,  и  этот  порядок
сохранился даже после его возвращения на постоянное место  жительства  в
Кливленд, но ты  редко  пользовался  этим  преимуществом.  Он  полностью
игнорировал светскую сторону жизни, отказываясь появляться  даже  на  те
домашние приемы, которые устраивала Эрма, и всегда брал тебя с собой.
   - Вы так и умрете детьми, -  равнодушно  замечала  Эрма.  -  Демон  и
Пифия, жертвы Железного века - я поставлю ваши статуи на площади.
   - Валяй, но делай  это  на  свои  дивиденды,  -  так  же  безразлично
парировал Дик.
   После окончательного возвращения Дика в Кливленд  у  тебя  постепенно
стало появляться все больше свободного времени. Эрма  уехала  в  Европу.
Дик запер дом и переехал жить в  Клуб  охотников  за  соколами.  Большую
часть вечеров он проводил в офисе, где обычно  с  ним  бывал  и  ты,  но
вскоре он  стал  находить  себе  друзей  из  среды  молодых  банкиров  и
бизнесменов, а в этом кругу ты чувствовал себя не очень уютно, хотя тебя
всегда приглашали и привечали.
   Однажды  они  задумали  устроить  вечеринку  у  Куртни  по  дороге  в
Конниаут. Ты собирался поехать, хотя и без особого желания.
   - Давай, Билл, поедем, ты должен поехать, - уговаривал  тебя  Дик.  -
Это мой первый загул за целых два года. Господи, подумать только,  я  не
имел ни одной девчонки за два года! Думаю, и ты тоже. Едем с нами.
   Ваша шумная компания  отправилась  в  путь  около  полуночи  на  двух
автомобилях Дика и еще четырех других.
   В твоей машине оказались два молодых брокера, имена которых  стерлись
у тебя из памяти, и  четыре  или  пять  девушек  из  шоу  "Райт-театра",
который ты часто  посещал.  Ты  сидел  за  рулем,  и  одна  из  девушек,
коротенькая и пухленькая, уселась рядом и все время повторяла:
   - Жаль, что не светит луна.
   Когда ваши машины прибыли к Куртни, ворота закрылись, и все заведение
было  предоставлено   в   распоряжение   вашей   компании.   Пары,   уже
определившиеся за время короткой поездки, начали разбредаться только для
того, чтобы сразу же собраться в главной гостиной, где  был  приготовлен
длинный  узкий  стол,  полностью  сервированный,   сверкающий   столовым
серебром, хрустальными бокалами и украшенный букетами цветов.
   Гости расселись, большая часть  согласно  традиции,  но  с  некоторым
замешательством, так как женщин оказалось гораздо больше, чем мужчин.
   - Я бы ни за что не поехала, если бы меня не пригласили, - с  вызовом
заявила девушка, сидящая от тебя по левую руку.
   - Тогда тебе лучше поехать домой,  -  язвительно  у  тебя  за  спиной
прошептала ей другая, сидевшая справа.
   Ты никогда не напивался пьяным,  за  исключением  одного-двух  раз  с
Диком во время учебы в колледже, и тогда чувствовал себя скорее больным,
чем пьяным. В этот раз тебе совсем не  хотелось  пить.  Ты  не  принимал
никакого решения на этот счет, по отношению к собравшимся  не  испытывал
никакого отвращения или чувства превосходства, просто  не  пил.  Сидящие
рядом девушки пытались влить в тебя спиртное, затем оставили свою  затею
и сами опустошили твой бокал. К этому моменту  на  коленях  у  Дика  уже
сидела какая-то рыжеволосая девица, и он вилкой кормил ее супом.
   Веселье разгоралось, время от времени звучали тосты, которых никто не
слушал, кто-то начинал петь, гости пытались танцевать,  все  неувереннее
держась на ногах, раздавались крики и визги, наконец они затеяли игру  в
прыжки  лягушки.  И  снова  пары  начали  понемногу  исчезать,  но   Дик
потребовал, чтобы они вернулись и увидели то, что, по его  словам,  было
самым интересным на вечеринке. Он яростно  стягивал  чулки  с  рыженькой
девушки,  которая  взвизгивала,  хохоча   и   отбиваясь.   Наконец   она
высвободилась и убежала.
   - Эй, Билл, лови ее! - заорал Дик. - Хватай ее! Держи!
   Он начал с возмущением объяснять тем, кто  его  слушал.  Оказывается,
девица согласилась танцевать на столе  обнаженной  за  сто  долларов,  а
теперь пытается нарушить контракт.
   Она выкрикнула из угла комнаты совсем трезвым голосом:
   - Я это сделаю за двести долларов.
   - Сто пятьдесят!
   - Двести!
   Дик бешено кинулся к ней:
   - Ах ты, рыжая чертовка! Да я все платье на тебе разорву!
   Она отскочила от него на другую сторону стола и крикнула:
   - Ладно, сто пятьдесят.
   В сторону полетели ее платье, нижнее белье, корсет.
   Кто-то заиграл на пианино марш. Бутылки с шампанским попадали,  когда
Дик легко поднял ее и поставил на стол. Все хохотали;  кто-то  бросил  в
девушку пучок сельдерея. Какой-то мужчина,  пытавшийся  схватить  ее  за
ногу во время танца,  получил  удар  в  лицо  и,  согнувшись,  отскочил.
Раздались одобрительные аплодисменты.
   Ты одиноко стоял в  стороне,  злясь  на  себя  за  свою  трезвость  и
отстраненность.  Это  же  было  смешно,  по-настоящему  смешно.  Что  же
происходило с тобой?
   Позже, когда ранним утром вы возвращались в Кливленд, ты  находил  до
крайности отталкивающими бессильно распростертые тела твоих  попутчиков,
их помятые, опухшие лица, и ты завидовал им.
   Приблизительно в это время Дик ввел тебя в Клуб охотников за соколами
и предложил снять там номер.
   Ты легко мог себе это позволить, так как твой заработок возрос  вдвое
по сравнению с первым годом, но тебя это не привлекало, хотя ты  никогда
решительно не возражал против. Дик не настаивал.  Все  чаще  и  чаще  ты
оказывался в одиночестве, много читал, время от времени  посещал  шоу  с
кем-нибудь из работников офиса, обычно со  Шварцем.  После  ужина  часто
уезжал на берег озера или за  город,  в  основном  один.  Но  и  это  не
доставляло удовольствия, жизнь казалась бессмысленной и пустой.
   Однажды  вечером,  просматривая  свою  красную  записную  книжку,  ты
наткнулся  на  кливлендский  адрес  миссис  Дэвис,   шесть   лет   назад
переписанный из ее единственного письма тебе.
   Наверное, она давно переехала, подумал ты. В любом случае ты  не  мог
запросто заехать к ней  вечером,  опасаясь  застать  дома  ее  мужа.  Ты
вспомнил о телефоне и из  справочника  выяснил,  что  она  действительно
поменяла место жительства, и выписал ее новый адрес и номер телефона. Но
мысль связаться с ней по  телефону  была  тебе  неприятна  -  дайте  мне
такой-то номер, пожалуйста... щелк, и - вот он ты, через  шесть  лет  со
всем, что в них было. Нужно написать ей, подумал ты, и  написал.  Письмо
было на бланке "Карр корпорейшн" с твоим именем в уголке; ты  спрашивал,
не пожелает ли она пообедать с тобой или пойти в театр.
   Ответа не было. Два дня,  три,  четыре.  На  пятый  день  ты  решился
позвонить ей и застал ее дома. По тому, как дрожал от  возбуждения  твой
голос, ты осознал, что она волнует тебя больше, чем  казалось.  Получила
ли она твое письмо?
   - Да, да, я его получила, с твоей стороны  очень  мило  было  послать
его. Так приятно, что ты думаешь обо мне.
   Не против ли она... то есть как насчет того, чтобы вместе пообедать?
   - М-м.. Боюсь, что нет. Конечно, я могла бы, но у меня всегда столько
дел, и обычно я обедаю дома с мужем...
   Ты, как последний идиот, осведомился, как здоровье мистера Дэвиса.
   Ты размышлял, что хористки из шоу, как бы  они  ни  были  уродливы  и
толсты в своей массе, в отдельности могут быть и интересны; некоторых ты
даже находил весьма привлекательными. Когда Шварц  заявил,  что  настала
его  очередь  повести  тебя  на  музыкальную  комедию,  объявленную   на
следующей неделе, под каким-то предлогом ты отклонил его  предложение  и
позже купил себе один билет, чтобы таким  образом  оказаться  как  можно
ближе к сцене. Твое место оказалось слишком близко, румяна и морщины  на
лицах девиц слишком бросались в глаза, но три или  четыре  из  них  были
более чем сносными, они казались молоденькими и  симпатичными.  Ты  даже
был уверен, что одна из них улыбнулась тебе. Когда в конце первого  акта
на сцене упал занавес, ты  решил,  что  настало  время  действовать.  Ты
остался сидеть на месте, решив послать записку с капельдинером, для чего
запасся дюжиной своих визитных карточек, шариковой ручкой и  несколькими
маленькими конвертами, но оказался перед непреодолимой преградой. Нельзя
же на виду у публики позвать капельдинера и объяснить ему свою  просьбу.
Началось второе отделение, и ты даже не написал записку.
   Во втором антракте ты разыскивал капельдинера  в  вестибюле.  Первый,
которого ты обнаружил, был окружен людьми, второй, в одиночестве стоящий
в углу, выглядел суровым и необщительным. Пряча  записку  в  кулаке,  ты
пошел выпить воды, затем  спустился  в  туалетную  комнату,  после  чего
возобновил поиски. Но удовольствие уже исчезло. Уподобившись охотнику  с
промокшим патронташем, который  все  еще  жадно  прислушивается  к  шуму
крыльев  взлетевшей  птицы,  ты  обошел  здание  театра  и  встал  около
служебного выхода, наблюдая, как в сумраке из него  показывались  темные
фигуры.  Двое  знакомых  мужчин  вдруг  вышли  оттуда,  держа  под  руки
смеющихся девушек, а ты поспешно ретировался в тень. Показалось,  что  в
первой ты узнал одну из девушек, которой предназначалась  твоя  записка,
но, возможно, это была фантазия, так как уже стемнело.
   Вероятно, ты  так  живо  помнишь  тот  вечер,  потому  что  все  твое
поведение было таким характерным для  тебя.  За  эти  три  часа,  как  в
миниатюре, отразилась вся  твоя  жизнь.  Были  и  другие  случаи,  более
продолжительные по времени, вроде той зимы, полностью  посвященной  Люси
Крофтс, или лета, всего четыре года назад, которое вы с Эрмой провели на
ранчо Ларри.
   Это была идея Эрмы, рожденная родео,  которое  она  как-то  видела  в
Нью-Йорке, вызванная ее вечной неугомонностью. В  то  время  между  вами
установились   довольно   хорошие   отношения,   отчасти   из-за   твоей
благодарности за дружескую поддержку,  которую  она  оказывала  тебе  во
время всех трудностей работы в офисе. Ты немного сомневался в Ларри, так
как с тех пор, как он уехал на Запад, он знал о твоей  жизни  только  из
писем Джейн, но пришедший от него ответ  своей  сердечностью  подтолкнул
тебя поехать.
   Больше всего ты занимался приготовлениями. Эрма взяла  с  собой  семь
сундуков, один из которых содержал три седла, красную кожаную уздечку  с
серебряными заклепками и еще одну, украшенную бирюзой.
   Когда наконец во второй половине июля вы прибыли на ранчо,  преодолев
сотни миль в старом дребезжащем  "форде"  от  ближайшей  железнодорожной
станции,  ты  был  несколько  озадачен  простотой  дома  и   отсутствием
привычных удобств.  Эрма  находила  в  этом  прелесть.  По  сравнению  с
остальными помещениями комната, отведенная вам,  показывала,  что  Ларри
очень старался, чтобы устроить все  для  вашего  комфорта,  и  был  явно
доволен восторгом Эрмы. Эта комната с огромной кроватью  на  двоих  была
одной из причин твоего смущения. Дело в том, что вы с Эрмой  никогда  не
спали в одной  постели.  Но  она  приняла  это  спокойно,  как  одну  из
неизбежных трудностей ковбойской жизни.
   За  исключением  поварихи  Мэгги,  жены   искалеченного   ревматизмом
индейца-метиса, который  занимался  починкой  ограды  корраля,  сёдел  и
упряжи, вокруг на тридцать миль не было ни одной женщины. Эрма и в  этом
находила очарование. На третий день она совершенно освоилась, ездила  на
клеймение скота, заявила,  что  находит  восхитительным  запах  паленого
волоса, и упрашивала Ларри разрешить ей самой прижимать клеймо.
   Для тебя это лето  стало  мирным  и  благословенным  отрезком  жизни,
выделяющимся из остального времени.
   По сути дела, ты оставался  наедине  с  самим  собой,  среди  холмов,
бесконечных лесов и пустынных пространств.
   Стало ясно, что вас с Ларри абсолютно ничего  не  связывает;  и  Эрма
беззаботно забыла о твоем существовании. Она и Ларри, казалось, понимали
друг друга. Ей была предоставлена лучшая лошадь, и  обычно  они  уезжали
кататься верхом или  весь  день  пропадали  на  рыбной  ловле,  если  ей
удавалось его уговорить. По временам ты думал, что он флиртует с ней, но
ты так долго подозревал Эрму, что это перестало тебя тревожить  и  стало
продолжением твоего привычного состояния.
   Таким образом, ты был там в одиночестве и все-таки не в таком полном,
как Джейн, которая провела там  предыдущее  лето,  подробно  описывая  в
письмах все окрестности. Теперь  ты  легко  узнавал  ее  любимые  места.
Разъезжая верхом по узким тропинкам, исследуя каменистое русло  каньона,
забрасывая удочку в середину Элк-Крик, ты всегда ощущал ее присутствие и
слышал ее голос. Ты чувствовал, что все вокруг совершенно подходило  ей,
хотя эти места были для нее чужими и незнакомыми. Однажды  на  Элк-Крик,
когда ты съел сандвичи, выпил холодного кофе и лег отдохнуть на траву, с
тобой  случилось  нечто  странное  и  неестественное.  Ты  погрузился  в
мечтания о Миллисент, чего давно уже не делал, и вдруг,  почти  в  самый
кульминационный момент, ты понял, что  Миллисент  исчезла,  а  ее  место
заняла Джейн! Ты страшно испугался. Ты вскочил, умылся  в  ледяной  воде
ручья, смыв масло с губ и пальцев, и, когда снова приготовил  удочку,  с
возмущением заметил, что у тебя все еще дрожат пальцы.
   Немного позднее, как-то за обедом, ты увидел, что Ларри и  Эрма  едва
разговаривают друг с другом. Ты почувствовал  лишь  легкое  удивление  и
такое же раздражение, потому что давно уже  привык  к  способности  Эрмы
создавать проблемы, когда она находилась в  соответствующем  настроении.
Эрма оживленно рассказывала о теленке, который съехал со склона холма  и
застрял около сосны, где отчаянно мычал и брыкался, пока его не вытащили
наверх, обмотав веревкой. Ларри, спасший теленка, хранил молчание, время
от времени усмехался для приличия. Вскоре после обеда он ушел  спать,  и
вы с Эрмой последовали его примеру.
   Ночью ты, как обычно, проснулся и, поплотнее завернувшись  в  одеяло,
перевернулся, устроился поудобнее и через несколько  минут  снова  начал
засыпать. Неожиданно что-то тебе  показалось  странным,  чего-то  ты  не
понимал. Вперившись в темноту открытыми глазами, ты высунул ногу; Эрмы в
постели не было.
   Ты не встревожился, хотя сразу проснулся.  Решил,  что  она  пошла  в
ванную, но тут же вспомнил, что в этом доме ванной нет. Тебе  послышался
какой-то шум,  слабые  звуки  человеческих  голосов,  проникавшие  через
тонкие, без ковров, стены. Ты хотел окликнуть  ее,  но  вместо  этого  с
минуту лежал молча, затем,  не  отдавая  себе  в  том  отчета,  встал  с
постели, не зажигая света, добрался до двери и осторожно открыл ее.
   Глухие звуки стали голосами, достаточно громкими, чтобы их можно было
узнать. Босиком ты прокрался на цыпочках по узкому  коридору,  где  было
еще темнее, чем в спальне, к комнате Ларри. Через закрытую дверь, сквозь
ее тонкие филенки и щели, можно было различить отдельные слова. Ты стоял
прямо у двери, начиная дрожать от холода на ледяном полу.
   - Ты просто дурочка, -  говорил  Ларри.  -  Боже  мой,  неужели  тебе
недостаточно просто намека?
   Затем раздался голос Эрмы, громкий и спокойный:
   - Ладно, Ларри, это ты глупыш. Зачем притворяться, будто  я  тебе  не
нравлюсь? Какая самонадеянность!
   Неужели не помнишь, что я заставила тебя поцеловать меня, как  только
решила, что хочу этого?
   - В первый и последний раз. Эрма, уходи, ради  бога,  уходи!  У  тебя
отсутствуют понятия о приличиях.
   - Мне будет приятно, если ты поцелуешь меня сейчас.
   - Ты с ума сошла! Немедленно уходи! В любую минуту  может  проснуться
Билл.
   - Я сказала  тебе,  он  не  проснется.  И  даже  если  проснется,  то
перевернется на другой бок и снова уснет. А даже если он узнает - он  не
такой, как ты... Ну, Ларри, давай же!
   До тебя донеслись звуки какого-то быстрого движения. Затем  прозвучал
голос Ларри:
   - Я серьезно просил тебя уйти!
   И сразу за этим послышалось нечто, что ты с удовольствием  увидел  бы
собственными глазами, - громкий резкий шлепок тяжелой открытой  ладонью,
быстрый злобный вскрик Эрмы, кто-то наткнулся на стул...
   Ты быстро промчался к себе  в  комнату,  совершенно  замерзший,  весь
дрожа,  забрался  в  кровать  и  поплотнее  закутался  в  одеяло.  Через
несколько секунд открылась дверь, и кто-то вошел.  Ты  лежал,  дыша  как
можно тише и ровнее, и почувствовал, как сбоку натянулось одеяло и  Эрма
забралась под него.
   Вот, сказал ты себе на следующий  день,  вот  случай  наконец  что-то
сделать. Эта женщина зашла уже слишком далеко. Она должна почувствовать,
что это уже невыносимо, грубо и в высшей степени отвратительно.
   Особенно здесь, в ярком солнечном свете,  заливающем  холмы.  Да,  ты
скажешь ей об этом, и она, плутовка, может легко  согласиться,  а  потом
что? Собственно, не было  смысла  поливать  оскорблениями  Эрму  и  себя
самого. Если ты не настолько к ней привязан,  чтобы  оскорбиться,  когда
она пытается изменить тебе, у тебя нет повода плакать. У тебя и без того
достаточно причин для недовольства собой, нечего  наживать  себе  еще  и
другие.
   Не в ее  силах  было  причинить  тебе  ни  страдание,  которое  может
растерзать  сердце,  ни  подавленность,  опасную  своей  способностью  к
взрыву. Что, если бы сейчас наверху была Эрма; представь  себя  на  этих
ступенях, вооруженным, отчаявшимся, со смертью в сердце! Ба,  да  ты  ни
разу даже по физиономии ей не съездил, как это сделал Ларри в  ту  ночь.
Да и сможешь ли ты это сделать?
   Горькая дилемма. Шварцевская теория о раскаленном железе. Невыносимая
необходимость, слишком непостижимая, чтобы ее  оспаривать,  и  в  то  же
время безнадежная убежденность, что во всем твоем теле, костях  и  крови
нет и следа жестокости...
 
D 
 
   Он стоял, пытаясь сосредоточиться и решить неотложную проблему: звать
ли миссис Джордан, если он ее окликнет, все это решится легко, а если он
не сделает этого, как узнать, заметила ли она его? Она все еще двигалась
внизу, три шага в  одном  направлении,