лений, может оказаться более красноречивым, чем ее,
Люси, жалкие  слова.  Но  этот  крошечный  зародыш  надежды  не
привносил   ободрения.   Люси   слишком   ясно  понимала:  даже
пошатнувшаяся вера Генриетты в Роуз отнюдь  не  означает  того,
что   в  ней  растет  убежденность  в  достоинствах  Иннес  как
кандидатки  в  Арлингхерст.  Может  быть,   Генриетта   напишет
директрисе  Арлингхерста, что среди оканчивающих нет студентки,
достойной занять столь высокий пост -- это было самое  большое,
на  что  стоило  надеяться  --  но это никак не спасет Иннес от
горя, которое обрушится  на  нее.  Нет,  ей,  Люси,  решительно
следует   убежать   из  Лейса  на  время  воскресного  ленча  и
вернуться, когда все  события  уже  будут  позади.  Ведь  можно
предположить,  что  в  Ларборо  живут люди, которых тебе пришла
мысль посетить. Ведь помимо обитателей богатых вилл  за  чертой
города   с   их   гладкими   посыпанными   песком  дорожками  и
псевдо-роскошью, с одной стороны, и городской чернью  с  другой
должен  существовать  слой  людей,  таких, как она сама. Врачи,
например. Она может придумать друга-врача -- правда, все  врачи
занесены  в  книгу.  Подумай  она об этом вовремя, она могла бы
пригласить себя на ленч с доктором Найт; в конце  концов,  Найт
обязана  ей  кое-чем.  Или она могла бы взять с собой сэндвичи,
просто уйти на природу и не возвращаться, пока не придет  время
ложиться спать.
     Вместо  этого  она  сидела у окна в гостиной, ожидая, пока
преподаватели соберутся вместе, чтобы идти в столовую; глядя на
студенток, возвращающихся  из  церкви,  Люси  думала,  а  может
набраться  храбрости и решимости, найти мисс Джолифф и все-таки
попросить у нее сэндвичей. Или просто  выйти  из  колледжа,  не
сказав никому ни слова -- в конце концов, никто еще не умирал с
голоду в английской провинции, даже в воскресенье. Как говорила
Детерро, всюду есть деревни.
     Детерро   первой   вернулась  из  церкви,  неторопливая  в
движениях, элегантная, как всегда. Люси высунулась  из  окна  и
сказала:
     -- Поздравляю вас с хорошим знанием ключиц.
     Накануне  вечером,  отправляясь  спать,  она  взглянула на
доску.
     -- Да, я сама себе удивилась, --  ответила  Нат  Тарт.  --
Бабушка  будет  довольна.  "Первая  степень" звучит так славно,
правда? Я похвасталась этим перед своим кузеном, но он  сказал,
что  так  делать  неприлично. В Англии принято ждать, пока тебя
спросят о твоих успехах.
     -- Да, -- грустно сказала Люси. -- И хуже  всего  то,  что
очень  мало  кто  спрашивает.  Число  тех,  кто  ставит свечу в
подсвечник и светит во всем  доме,  в  Великобритании  трагично
мало (Мтф.V,15).
     --  Не  в  Великобритании,  --  поправила  Нат Тарт. -- Он
говорит -- мой кузен -- что севернее реки Твид хвастать  можно.
Знаете,  это  река  на границе Англии и Шотландии. Рик говорит,
что в Данбаре вы можете хвастаться, а в Бервике -- нет.
     -- Мне бы хотелось познакомиться с Риком, -- сказала Люси.
     -- Кстати, он думает, что вы -- чудо.
     -- Я?
     -- Я рассказывала ему о вас. Мы в антракте говорили только
о вас.
     -- О, вы ходили в театр?
     -- Ходил он. А меня повели.
     -- Значит, вам не понравилось? -- спросила Люси, аплодируя
в душе молодому человеку,  который  заставил  Нат  Тарт  делать
что-то, чего ей делать не хотелось.
     --  О,  это было, как говорится, "не слишком плохо". Когда
есть  немного  высокопарности  --  это  даже  приятно  --   для
разнообразия.  А  балет  мог  бы  быть  лучше. Он танцор manque
[Manque -- неудачный, плохой (франц.)], этот тип.
     -- Эдвард Эйдриан?
     -- Да. -- Мысли Нат Тарт, похоже, отклонились  в  сторону.
--  Англичане  носят  шляпы только одного фасона, -- произнесла
она задумчиво.  --  С  поднятыми  сзади  и  опущенными  спереди
полями.
     С этими словами она направилась в обход дома, оставив Люси
размышлять,  относилось  это неожиданное замечание ко вчерашней
публике  или  было  вызвано  появлением  на  подъездной   аллее
Дэйкерс.  Воскресная шляпка Дэйкерс была, действительно, просто
улучшенной  копией  шляпки,  которую  та  носила  в  школе,   и
выглядывающее   из-под   узеньких   полей   милое   улыбающееся
пони-образное личико  казалось  еще  более  юным,  чем  всегда.
Увидев  мисс  Пим,  Дэйкерс широким жестом сняла шляпу и громко
выразила радость, что видит Люси в добром здравии после суровых
испытаний вчерашнего вечера. По ее словам это было первое  утро
за  всю  ее,  Дэйкерс,  жизнь  в  колледже, когда она не смогла
съесть пятый кусок хлеба с джемом.
     -- Обжорство -- один из семи смертных грехов, --  заметила
Дэйкерс,   --   так  что  сегодня  утром  мне  необходимо  было
исповедаться. Я пошла в баптистскую  церковь,  потому  что  она
ближе всех.
     -- И вы чувствуете облегчение?
     --  Не  знаю,  чувствую  ли я облегчение, теперь, когда вы
спросили об этом. Все было похоже на обыкновенную беседу.
     Люси поняла это  так,  что  пристыженной  душе  требовался
ритуал.
     -- Во всяком случае, дружескую.
     -- О, страшно дружескую! Священник начал проповедь с того,
что оперся  на  локоть  и  заявил:  "Ну  вот,  друзья мои, день
сегодня прекрасный". А выходя все пожимали друг другу руки. И у
них  есть  очень  красивые  воинственные  гимны,  --   добавила
Дэйкерс,  перебрав  в уме достоинства баптистов. Она задумалась
еще на минуту и проговорила: -- По дороге в  Ларборо  есть  еще
какие-то Портсмутские братья --
     -- Плимутские.
     -- Что плимутские?
     -- Плимутское братство, наверно, хотите вы сказать.
     --  Ну  да.  Я  знаю,  что  они имеют какое-то отношение к
морскому флоту. А я по склонности  помпеянка.  Ладно,  попробую
зайти  к  ним  в  будущее  воскресенье.  Как вы думаете, это не
частное владение или что-нибудь вроде этого?
     Мисс Пим так не думала, и Дэйкерс шутливо махнула шляпкой,
изобразив прощальный жест, и пошла вокруг дома.
     По одиночке, по двое и маленькими  группками  возвращались
студентки в колледж после своей обязательной утренней прогулки.
В  зависимости  от темперамента они приветствовали Люси взмахом
руки, словом или просто улыбкой. Даже Роуз прокричала  на  ходу
веселое "С добрым утром, мисс Пим!". Почти последними появились
Бо  и  Иннес;  они  шли медленно, и вид у них был безмятежный и
расслабленный. Остановившись под окном, они взглянули на Люси.
     -- Язычница! -- проговорила Бо, улыбаясь.
     Как жалко, что они не были  вчера  на  вечеринке,  сказали
девушки, но будут другие вечера.
     --  Я  сама  устрою  вечеринку,  когда  пройдет  Показ, --
заявила Бо. -- Вы придете, хорошо?
     -- С удовольствием. Как вам понравилось в театре?
     -- Могло быть хуже. Мы сидели рядом с Колином Бэрри.
     -- Кто это?
     -- Известный всей Англии хоккейный полузащитник.
     -- Наверно, это очень помогало смотреть "Отелло".
     -- Это помогало вытерпеть антракты, уверяю вас.
     -- А вам не хотелось посмотреть "Отелло"?
     -- Нам -- нет. Нам до  смерти  хотелось  посмотреть  новый
фильм  с  Ирмой  Айрлэнд  --  "Пылающие  барьеры". Звучит очень
знойно, но  в  действительности  это  просто  настоящий  лесной
пожар.  Только  мои  родители считают, что праздничный вечер --
это театр и коробка шоколада для  антрактов.  Нам  не  хотелось
разочаровывать дорогих старичков.
     -- А им понравилось?
     --  Они  были  в  восторге.  За  ужином  только  об этом и
говорили.
     -- И  вы  осмеливаетесь  называть  кого-то  язычником,  --
заметила Люси.
     -- Приходите сегодня пить чай со Старшими, -- сказала Бо.
     Люси поспешила ответить, что уже приглашена к чаю.
     Бо посмотрела на ее виноватое лицо, чуть-чуть улыбнувшись,
но Иннес вежливо сказала:
     --  Нам следовало пригласить вас раньше. Вы ведь не уедете
до Показа, правда?
     -- Не уеду, если ничего не случится.
     -- Тогда вы придете к чаю в следующее воскресенье?
     -- Благодарю вас. Если я буду здесь -- с удовольствием.
     -- Это мне -- урок хороших манер, -- сказала Бо.
     Они стояли на посыпанной гравием  дорожке,  подняв  к  ней
лица, улыбаясь. Такими она и запомнила их навсегда. Освещенными
лучами  солнца, спокойными, изящными, уверенными друг в друге и
в том, что мир справедлив.  Никакое  сомнение  не  омрачало  их
души.  Они считали само собой разумеющимся, что теплый гравий у
них под ногами -- твердая почва, а не край  пропасти,  грозящей
катастрофой.
     Колокол  "за  пять минут до гонга" встряхнул их. Когда они
убежали, в гостиную вошла мисс Люкс; такой мрачной Люси ее  еще
никогда не видела.
     --  Не  могу понять, почему я не ушла, -- проговорила она.
-- Если бы я вовремя сообразила, не пришлось бы  участвовать  в
этом гнусном фарсе.
     Люси ответила, что сама думала о том же.
     -- Полагаю, нет никаких признаков, что намерения мисс Ходж
изменились?
     -- Насколько я знаю, нет. Боюсь, это маловероятно.
     --  Как жаль, что мы все не ушли куда-нибудь. Если бы мисс
Ходж пришлось назвать фамилию Роуз перед совсем пустым  столом,
колледж понял бы, по крайней мере, что мы не желаем участвовать
в этом пародийном представлении.
     --  Если  бы  не  нужно  было  отмечаться  в  табеле,  что
"уходишь" до одиннадцати часов, я бы удрала сейчас, но  у  меня
не хватает мужества.
     --   Ладно,   может,   нам  удастся  придать  лицам  такое
выражение, что все поймут:  мы  считаем,  что  это  дело  дурно
пахнет.
     Люси  подумала: мисс Люкс не желает присутствовать, потому
что это может быть  расценено  как  моральная  поддержка,  а  я
просто  как  ребенок хочу убежать от неприятностей. Не в первый
раз Люси захотелось, чтобы у нее был характер, более  достойный
восхищения.
     Вплыла   мадам   Лефевр;   на   ней  был  шелковый  костюм
темношоколадного цвета,  на  ярком  свету  отсвечивающий  синим
металлическим  блеском  и  делавший  ее  больше, чем когда-либо
похожей на экзотическую стрекозу. Отчасти в этом были  виноваты
,  конечно,  ее огромные, как фонари, глаза. Как на фотографиях
насекомого, сделанных крупным планом, из каких-нибудь рассказов
о природе -- глаза и хрупкое коричневое тело, такое угловатое и
такое  изящное.  Мадам,   кажется,   справилась   с   приступом
нахлынувшей    было    ярости    и   вновь   обрела   привычный
отстраненно-презрительный взгляд на  род  людской;  теперь  она
смотрела на происходящее со злым, хоть и слегка развлекающим ее
отвращением.
     --  Никогда  не  присутствовала  на  поминках,  -- заявила
мадам. -- С интересом жду сегодняшнего представления.
     -- Вы вампир, -- сказала Люкс  без  всякого  чувства,  как
будто  у  нее уже не было сил, чтобы реагировать. -- Сделали вы
хоть что-нибудь, чтобы заставить ее изменить свое решение?
     -- О да, я боролась с Темными Силами.  Боролась  изо  всех
сил.  Старалась  быть убедительной, смею сказать. С примерами и
ссылками. Кто это был  осужден  вечно  катить  камень  в  гору?
Удивительно,  как  эти  мифологические  выдумки  приложимы  и к
сегодняшнему  дню.  Интересно,   можно   ли   поставить   балет
"Наказание"?  Чистка  конюшен  и тому подобное. На музыку Баха,
быть может. Хотя Бах и  не  очень  вдохновляющий  композитор  в
смысле  хореографии.  И  слишком  многие возмутятся и проклянут
того, кто на это осмелится.
     -- Ох, перестаньте, -- проговорила Люкс. -- Мы  собираемся
потворствовать   совершению   мерзости,   а  вы  рассуждаете  о
хореографии.
     -- Моя добрая, хоть и слишком серьезная Кэтрин, вы  должны
научиться  принимать жизнь такой, какая она есть, и сторониться
того, что вы не можете изменить. Совершенно правильно  советуют
китайцы:  если насилия не избежать, расслабьтесь и постарайтесь
получить  удовольствие.  Мы  потворствуем  мерзости,   как   вы
исключительно  точно  определили.  Однако  как разумные люди мы
интересуемся  и  побочными   продуктами   процесса.   Любопытно
посмотреть, например, как отреагирует маленькая Иннес. Окажется
удар  смертельным,  побудит  ее  к  каким-нибудь  поступкам или
бросит в пучину диких мук бессмысленных действий?
     -- Идите к черту с вашими метафорами. Вы городите чепуху и
знаете это. Нас вынуждают морально одобрить насилие над  другим
человеком и, насколько я знаю, ни в истории, ни в философии, ни
в китайской, ни в какой-либо другой, подобного примера нет.
     --  Насилие?  --  произнесла  фрекен,  входя  в  комнату в
сопровождении матери. -- Кого собираются насиловать?
     -- Иннес, -- ответила Люкс сухо.
     -- О-о. -- Искорка в  глазах  фрекен  погасла,  они  опять
стали   холодными   и  бледными.  --  Да,  --  проговорила  она
задумчиво. -- Да.
     Крупно лицо фру  Густавсен,  похожее  на  лицо  жены  Ноя,
выглядело   озабоченным.   Она   переводила   взгляд   с  одной
преподавательницы на другую как будто желая найти хоть какой-то
проблеск надежды, хоть намек на то,  что  проблема  может  быть
решена.  Она подошла к окну, возле которого сидела Люси, быстро
кивнула, что должно было означать  короткое  пожелание  доброго
утра, и заговорила по-немецки:
     --  Вы  знаете, что собирается делать директриса? Моя дочь
очень сердится. Очень сердится моя дочь. С самого ее детства  я
не  видела,  чтобы  она так сердилась. Это очень плохо, то, что
происходит? Вы тоже так думаете?
     -- Да, к сожалению, я тоже так думаю.
     -- Мисс Ходж очень хорошая женщина. Я  восхищаюсь  ею.  Но
когда  хорошая  женщина  делает  ошибку,  это  может  оказаться
гораздо хуже, чем ошибка плохой женщины. Неизмеримо хуже. Жаль.
     Очень жаль, согласилась Люси.
     Дверь  открылась  и  вошла  Генриетта,  в  ее   кильватере
двигалась  взволнованная  Рагг.  Генриетта  казалась спокойной,
разве только немного более величественной, чем обычно (или  чем
того  требовали обстоятельства), а Рагг посылала всем умоляющие
улыбки, как бы призывая: "девочки,  будем  держаться  вместе  и
видеть  все  в розовом свете". Возникший в среде коллег крайний
антагонизм пугал ее, и она бросала призывные взгляды на  мадам,
за  которой  обычно  следовала по пятам. Однако мадам с широкой
сардонической улыбкой смотрела только на Генриетту.
     Генриетта пожелала всем доброго утра (она  позавтракала  в
своей  комнате);  она  рассчитала  время  своего  появления так
точно,  что  прежде  чем  она  успела  договорить  приветствие,
отдаленный  гул  гонга возвестил, что настало время действий, а
не слов.
     -- Пожалуй, пора идти вниз, -- сказала Генриетта и  первой
направилась к двери.
     Мадам,  скосив  глаза  в  сторону Люкс, выразила этим свое
восхищение столь "генеральским"  поведением  и  последовала  за
Генриеттой.
     --  И  правда, поминки, -- заметила Люкс, когда они с Люси
спускались по лестнице. -- Напоминает Фотерингой [Фотерингой --
замок, где казнили Марию Стюарт.].
     Разгоряченному воображению Люси  показалось,  что  тишина,
встретившая  их в столовой, была лишь внешней данью скромности,
что она полна ожидания; и действительно в тот день колледж  был
возбужден,  как  никогда,  так  что  Генриетта в перерыве между
мясным блюдом и пудингом  послала  Рагг  передать  Бо  просьбу,
чтобы студентки вели себя сдержаннее.
     Ненадолго они примолкли, но скоро все забыли, и снова смех
и болтовня неслись отовсюду.
     --  Они  так возбуждены, потому что экзаменационная неделя
позади, --  как  бы  извиняя  студенток,  сказала  Генриетта  и
оставила их в покое.
     Это  был  ее единственный вклад в беседу -- она никогда не
разговаривала за едой -- однако  Рагг  регулярно  с  храбростью
произносила  маленькие банальности, обводя взглядом хмурые лица
сидящих за столом -- как терьер, который принес кость  к  ногам
своего  хозяина.  Рагг  была  ни в чем не повинным инструментом
казни, пассивным ножом гильотины, она осознавала  свою  роль  и
молча просила у всех прощения за это. О, пожалуйста, ради всего
святого, казалось, говорила она, я только младший преподаватель
гимнастики  в  этом  заведении,  это не моя вина, что я обязана
вечно таскаться за ней; что вы  хотите  от  меня?  чтобы  я  ей
сказала -- пусть объявит эту проклятую новость сама?
     Люси  было  жаль  мисс  Рагг,  несмотря  на  то, что от ее
банальностей она готова была закричать.  Успокойтесь,  хотелось
ей  сказать,  пожалуйста,  успокойтесь,  в такой ситуации лучше
всего помолчать.
     Наконец, Генриетта сложила свою салфетку,  оглядела  стол,
дабы  убедиться, что весь штат ее преподавателей кончил есть, и
поднялась.  Преподаватели  поднялись  вслед  за  ней,   и   все
студентки  тоже  встали  -- с редким рвением и единодушием. Они
явно ждали этого момента. Против своей воли Люси  обернулась  и
посмотрела  на  девушек, на ряды открытых, полных ожидания лиц,
не способных подавить улыбку; ее отнюдь не успокоило то, что  у
них  был  такой вид, как будто достаточно малейшего повода -- и
они разразятся приветственными криками.
     Когда  Генриетта  повернулась   и   пошла   к   двери,   а
преподаватели  последовали  за  ней, Рагг посмотрела на веселую
толпу девушек и произнесла  слова,  которые  ей  было  поручено
произнести:
     --  Мисс  Ходж  желает  видеть мисс Роуз у себя в кабинете
после ленча.

     XIII

     Лиц Люси видеть не могла, но почувствовала,  как  внезапно
тишина  стала  пустой.  Пустой  и мертвой. Такова разница между
летней тишиной, наполненной  щебетом  птиц,  шелестом  листьев,
шорохом ветра в траве, и застывшей тишиной арктической пустыни.
А  потом  как  раз  в  тот  момент, как преподаватели подошли к
дверям, сквозь мертвую пустоту донесся первый слабый  свистящий
шопот -- они повторяли фамилию.
     "Роуз!" говорили они. "Роуз!"
     И  Люси,  выйдя  на  теплый воздух, на солнце, вздрогнула.
Звук их голосов напомнил ей шуршание крошечных льдинок, которые
злой ветер гнал по ровному снегу. Она даже вспомнила,  где  она
видела  такие льдинки и слышала их шорох: эту Пасху она провела
в Спейсайде; они опоздали  на  автобус  в  Грэнтаун,  оказались
далеко  от  дома  и им пришлось долго идти пешком под свинцовым
небом и злым ветром сквозь ледяной мир. Вот и сейчас, идя через
залитый солнцем двор, Люси почувствовала себя очень  далеко  от
дома, и небо показалось ей таким же свинцовым, как в мартовскую
бурю  в  горах Шотландии. На какой-то момент ей захотелось быть
дома, в своей маленькой  гостиной  с  ее  ничем  не  нарушенным
миром, которого не касаются человеческие проблемы и не задевают
человеческие   горести.   Она   подумала,   не   изобрести   ли
какой-нибудь предлог, который позволит ей уехать,  после  того,
как  она  получит  завтрашнюю  почту  и появится возможность на
что-нибудь  сослаться.  Однако   она,   как   ребенок,   хотела
посмотреть в пятницу Показательные выступления и у нее появился
личный  интерес  к  тому,  что  поначалу  являлось просто новым
зрелищем.  Она   знала   всех   Старших   и   многих   Младших,
расспрашивала   их   о   Показе,  делила  с  ними  предвкушение
праздника, отчасти смешанное со страхом, даже помогала шить  им
костюмы.  Показ  должен  был  быть  вершиной,  ликующей песней,
точкой, к которой они шли все время обучения в колледже, и Люси
не могла уехать, не увидев его, не приняв участия в нем.
     Преподаватели, направлявшиеся к фасаду дома, ушли  вперед,
а  Рагг  задержалась,  чтобы  приколоть  какое-то  объявление к
доске; она с откровенным  облегчением  вытерла  пот  со  лба  и
сказала:
     --  Слава  Богу, все. Наверно, это худшее из того, что мне
приходилось делать. Как только начинала думать  об  этом,  даже
есть не могла.
     Люси вспомнила, что, действительно, видела на тарелке мисс
Рагг недоеденным большой кусок пирога.
     Такова  жизнь,  да.  Перед  лицом Иннес захлопнули райские
врата, а Рагг не могла доесть пудинг!
     Из столовой еще никто не вышел -- аппетит у студенток  был
гораздо  лучше, чем у преподавателей, и обычно они кончали есть
на десять-пятнадцать минут позже, так что,  когда  Люси  шла  в
свою  комн