, Иннес прошла к окну, и все затихло.
     Как  ей  хотелось  пойти  в  соседнюю комнату, сейчас, сию
минуту, и все выложить. Показать Иннес козыри, которыми она  не
собиралась   играть.  Может  быть,  вместе  они  бы  что-нибудь
придумали.
     Вместе? Вместе с девушкой, которая вытащила  штырь  из-под
бума?
     Нет.   С   девушкой,  с  которой  она  в  прошлую  субботу
разговаривала в коридоре, такой сияющей, такой разумной, полной
такого достоинства. С девушкой, которая в  эту  ночь  не  могла
спать. С дочерью ее матери.
     Что  бы  она  не  совершила,  даже  если  она  заранее все
обдумала, результат оказался иным. Она не могла предвидеть его.
Результат оказался катастрофой для нее.
     А кто был первопричиной этой катастрофы?
     Генриетта.   Упрямая,   как   мул,   Генриетта,   отдавшая
предпочтение своей любимице.
     Интересно, бодрствует ли Генриетта? Генриетта, вернувшаяся
из Ларборо  такой  постаревшей,  такой  странно похудевшей. Как
будто сломался каркас внутри нее и набивка осела. Как  у  плохо
набитой игрушки, которой целый месяц играли дети. Так выглядела
Генриетта.
     Люси  было  искренне  жаль  подругу,  лишившуюся человека,
которого она -- любила?  Да,  наверно,  любила.  Только  любовь
могла  ослепить  ее  настолько,  что  она не видела недостатков
Роуз. Лишившуюся любимицы;  испугавшуюся  за  свой  драгоценный
Лейс.  Люси  была  искренне  тронута  бедами, выпавшими на долю
Генриетты. Но она не могла отделаться от мысли, что если не ее,
Генриетты,  собственные  поступки,  ничего  бы   подобного   не
произошло.
     Побудительной   причиной  была  уязвимость  Иннес.  Однако
кнопку,  которая  привела  в  действие  всю  трагедию,   нажала
Генриетта.
     А  теперь  она,  Люси,  собиралась  нажать  другую кнопку,
которая  приведет  в  движение  еще  более  чудовищную  машину.
Машину,  которая  охватит  своими  клешнями,  искалечит и убьет
всех, невиновных вместе с виновными. Генриетта, быть  может,  и
заслужила  наказание,  но  что  сделали  Иннесы,  чтобы  на них
обрушился этот ужас? Ужас, которому нет названия.
     Или они тоже внесли свою долю? Насколько воспитание  Иннес
виновато  в  отсутствии  у нее гибкости? Даже если она родилась
"без смазки на перьях", пытались ли родители подготовить  ее  к
будущей   жизни?   Кто   может   сказать,   в  чем  заключается
первопричина?
     В  конце  концов,  быть   может,   это   Всевышний   решил
воспользоваться   посредством   Закона.  Христианин,  очевидно,
должен принять все как данность. Обычно считается аксиомой, что
все случившееся имеет  свои  причины.  Что  всякий,  кто  будет
испытывать  муки  во  время  суда  над  Иннес  по  обвинению  в
убийстве, так или иначе заслужил свое наказание. Это была очень
удобная, успокоительная теория, и Люси хотелось бы принять  ее.
Однако,   оказывается,   ей   трудно  согласиться  с  тем,  что
следствием какого-то упущения со стороны таких ответственных  и
таких   любящих   родителей,   как  Иннесы,  окажется  страшная
трагедия, которая обрушится на их голову.
      Или быть может...
     Люси села в постели, обдумывая новую мысль.
     Если все решает Бог -- а в конце концов,  несомненно,  так
оно  и  есть  --  тогда, быть может, его решение уже действует.
Начало действовать, когда не кто-то другой, а именно она, Люси,
нашла  маленькую  розетку.  Ее  нашла  не  энергичная  женщина,
которая  отправилась  бы  к  Генриетте  сразу  же,  как  только
заподозрила недоброе, и привела бы в движение  машину  законов,
созданных  человеком.  Нет. Ее нашла колеблющаяся душа, которая
любой вопрос рассматривает по крайней мере с трех сторон. Может
быть, в этом и заключается смысл.
     Но как бы ей хотелось, чтобы Всевышний избрал себе  другое
орудие.   Она   всегда  старалась  не  брать  на  себя  никакой
ответственности, а уж такая... С ней вообще не справиться.  Как
бы ей хотелось выбросить эту маленькую розетку -- кинуть сейчас
в  окно  и  сделать вид, что никогда ее не видела. Но, конечно,
она не может так поступить. Как бы труслива и  нерешительна  по
природе  она  ни была, всегда оставалась другая половина ее "я"
-- та половина, которую звали "Летиция" и которая наблюдала  за
всеми действиями Люси критическим оком. Ей никогда не удавалось
уйти  от этого своего второго "я". Оно посылало ее в бой, когда
у нее дрожали колени, оно  заставляло  ее  говорить,  когда  ей
хотелось попридержать язык, оно не позволяло ей лечь, когда она
бывала так утомлена, что не могла стоять. Оно удержит ее сейчас
от того, чтобы умыть руки.
     Люси  встала и, наклонившись над подоконником, выглянула в
ночь, где хлестал дождь. На полу под окном  натекла  лужа.  Она
ступила в нее, и резкий холод, ударивший по ее босым ногам, был
даже  приятен.  Физический  дискомфорт  -- это было, по крайней
мере, что-то вполне понятное. Хорошо хоть, что не надо вытирать
лужу или беспокоиться о ковре. Стихиям позволялось проникать  в
дом, когда им это было угодно, и все принимали это как должное.
Одно  из  редких замечаний Иннес: "Как славно проснуться утро и
обнаружить, что на подушке лежит снег". Так  было  только  один
раз,  сказала девушка, но всегда можно определить время года по
тому, что находишь утром у себя на подушке: осенью паутину, а в
июне семена сикоморы.
     Люси так долго стояла у окна, давая остыть своей  пылающей
голове,  что у нее замерзли ноги, и когда она забралась обратно
в постель, ей пришлось закутать их шерстяным шарфом, чтобы  они
согрелись. Вот чем все кончилось -- замерзшими ногами, морально
и физически. Бедная ты, бедная, Люси Пим.
     Около  трех  часов  утра  она  стала  засыпать,  как вдруг
вздрогнула, и сон опять слетел с нее:  она  осознала,  что  она
хотела  сделать.  Она  совершенно  серьезно  собиралась  скрыть
вещественное доказательство  преступления.  Стать  соучастницей
преступления. Преступницей.
     Она, респектабельная, законопослушная Люси Пим.
     Как дошла она до этого? О чем думала?
     Ну конечно, выбора у нее не было. Кто решает или не решает
-- не  ее  дело.  Это  дело  официального  расследования, а она
должна выполнить свой  долг.  Долг  перед  цивилизацией,  перед
государством,  перед  самой собой. Ее личные чувства не имеют к
этому никакого отношения. Как бы плох ни был Закон, как  бы  он
ни    заблуждался,    она    не   может   скрыть   вещественное
доказательство.
     Как могла она  обезуметь  до  такой  степени,  чтобы  даже
помыслить о подобном поступке?
     Рик  был  прав:  она  сделает  то,  что правильно, и пусть
решает Господь Бог.
     Около половины пятого она, наконец, заснула.

     XXI

     Утро было туманным и сырым, и Люси  посмотрела  в  окно  с
отвращением. Колокол прозвонил, как обычно, в половине шестого,
хотя  в день после Показательных выступлений до завтрака уроков
не было. Колледж мог пойти на уступки, однако, правил своих  не
менял.  Люси  попробовала  снова уснуть, но со светом дня к ней
вернулось ощущение действительности, и то, что  в  темные  часы
ночи было лишь лихорадочным теоретизированием, теперь предстало
как  холодная  реальность.  Через  час или два она должна будет
нажать эту кнопку и  непредсказуемо  изменить  жизни  людей,  о
существовании  которых  она  доже  не  знает. Сердце Люси снова
начал отчаянно биться.
     О, Господи, зачем только она вообще приехала сюда!
     Когда она уже была одета и втыкала в соответствующие места
своей прически заколки-"невидимки", она поняла,  что  не  может
пойти  к  Генриетте  рассказать  про  розетку  прежде,  чем  не
поговорит с Иннес. Люси  не  могла  бы  сказать,  было  ли  это
отголоском  детского  представления  о  том, что такое "честная
игра", или просто попыткой найти способ решения  проблемы,  при
котором с нее снялась бы хоть малая толика ответственности.
     Подойдя  к  двери  в  комнату Иннес, Люси быстро, чтобы не
испарилась решимость, постучала.  До  этого  она  слышала,  как
Иннес  вернулась  из  ванной,  и  считала, что та, наверно, уже
успела одеться.
     Открывшая  дверь  Иннес  выглядела  усталой,  глаза   были
опухшими,  но  девушка  казалась  спокойной.  Теперь, когда она
очутилась с ней лицом к лицу, Люси трудно было отождествить  ее
с Иннес из ее тревожных ночных раздумий.
     --  Вы  не зайдете на минуту ко мне в комнату? -- спросила
Люси. Иннес секунду поколебалась,  в  ней  мелькнула  некоторая
неуверенность, но она тут же взяла себя в руки.
     -- Да, конечно, -- ответила она и пошла за Люси.
     -- Ну и дождь был ночью, -- сказала она веселым тоном.
     Делать  замечания  о  погоде было так непохоже на Иннес. И
абсолютно непохоже на Иннес -- быть веселой.
     Люси вынула из ящика маленькую серебристую  розетку  и  на
ладони протянула ее Иннес.
     -- Вы знаете, что это такое?
     В  ту  же  секунду  веселость  исчезла с лица Иннес, и оно
стало жестким и настороженным.
     -- Откуда она у вас? -- почти грубо спросила она.
     Только в тот момент Люси осознала, что в глубине  души,  в
самой  глубокой  ее  части, она рассчитывала, что реакция Иннес
будет другой. Не отдавая себе  отчета,  она  ждала,  что  Иннес
скажет: "Это похоже на бляшку с лакированных туфель для танцев,
такие  у  многих  из  нас есть". Сердце Люси перестало биться и
опустилось в желудок.
     -- Я нашла ее на полу в  гимнастическом  зале  вчера  рано
утром, -- проговорила она.
     Жесткая настороженность медленно уступила место отчаянию.
     --  А  почему  вы  показываете  ее  мне? -- глухо спросила
Иннес.
     -- Потому что, как я поняла, в колледже есть  только  одна
пара этих старомодных лакированных туфель.
     Наступило молчание. Люси положила вещицу на стол и ждала.
     -- Я ошибаюсь? -- спросила она наконец.
     -- Нет.
     Снова молчание.
     --  Вы  не понимаете, мисс Пим, -- внезапно сказала Иннес,
-- это не было рассчитано на... Я знаю,  вы  подумаете,  что  я
пытаюсь  оправдать  этот поступок, но никто не хотел, чтобы все
произошло именно так. Это потому, что  я  просто  заболела,  не
получив  Арлингхерст  --  я  просто  на какое-то время потеряла
разум от этого -- я вела себя как  ненормальная.  Я  просто  не
могла  думать  ни  о  чем другом, кроме Арлингхерста. А это был
способ... попытаться снова дать мне шанс. Только это ни в  коем
случае не больше. Вы должны поверить мне. Вы должны!
     --  Конечно, я вам верю. Если бы не верила, я бы, наверно,
не поделилась с вами  тем,  что  знаю.  --  И  она  указала  на
розетку.
     Через минуту Иннес спросила:
     -- Что вы будете делать?
     --  О,  Господи,  не  знаю, -- беспомощно вздохнула бедная
Люси, оказавшись лицом к лицу с действительностью. Она знала  о
преступлениях из детективных романов, где героиня, даже если на
нее   сначала   падало   подозрение,   обязательно  оказывалась
невиновной; либо ее сведения  были  почерпнуты  из  полицейских
отчетов,   где   говорилось   о  преступлениях  уже  раскрытых,
наказанных и остававшихся только  предметом  изучения.  У  всех
замешанных   в  преступления  людей,  о  которых  сообщалось  в
отчетах,  были  друзья  и  родные,  ошеломленные   происшедшим,
отказывавшиеся  верить;  их чувства, наверно, были очень похожи
на ее, Люси, собственные ощущения, но это не успокаивало  и  не
могло  указать  правильный  путь.  Это было то, что случалось с
другими людьми, случалось ежедневно, если верить прессе, но  не
могло произойти с тобой.
     Как  можно  поверить,  что  кто-то,  с  кем  ты  смеялся и
разговаривал, кого любил и кем  восхищался,  с  кем  жил  общей
жизнью, повинен в смерти другого человека?
     Люси  вдруг  обнаружила,  что  рассказывает  Иннес о своей
бессонной ночи, о своих теориях относительно  "решает  Бог",  о
своем   нежелании   разрушить   жизнь  пол-дюжины  людей  из-за
преступления, совершенного одним человеком.  Она  была  слишком
погружена  в  собственные  проблемы, чтобы заметить, как начала
загораться надежда в глазах Иннес. Только  когда  она  услышала
свои  слова:  "Конечно,  нельзя  позволить,  чтобы  вы извлекли
пользу из смерти Роуз", она поняла, как далеко зашла по дороге,
по которой вовсе не собиралась идти.
     Однако Иннес ухватилась за это.
     -- О, я и не думала, мисс Пим. И это не зависит  от  того,
что  вы  нашли это украшеньице. Вчера вечером, услышав, что она
умерла,  я  поняла,  что  не  могу  поехать  в  Арлингхерст.  Я
собиралась  сегодня  утром  пойти  к  мисс Ходж и сказать ей об
этом. Я тоже не спала всю ночь. Думала о многом.  Не  только  о
моей  вине  в  смерти  Роуз,  о  моей  неспособности переносить
неудачи и тому подобное. Еще и -- о, об очень многом,  что  вам
будет  неинтересно.  -- Она помолчала минуту, глядя на Люси. --
Мисс Пим, послушайте, если я пообещаю всю свою жизнь  посвятить
искуплению  того,  что случилось вчера утром, может быть, вы...
-- Она не могла облечь свое  бесстыдное  предложение  в  слова,
даже после рассуждений Люси о справедливости.
     -- И стану соучастницей происшедшего?
     Холодная официальность фразы обескуражила Иннес.
     --  Не.  Это  слишком,  я  ни  от  кого  не  могу  ожидать
подобного.  Но  я  искуплю,  понимаете.  Это  не  будет  что-то
половинчатое. Это будет моя жизнь -- за ее. Я с радостью сделаю
это.
     -- Конечно, я верю вам. А как вы собираетесь искупать?
     --  Я  думала  об  этом  прошлой  ночью.  Начала с колонии
прокаженных и тому подобных вещей, но это, пожалуй, нереально и
не имеет особого смысла после обучения  в  Лейсе.  Я  придумала
нечто  лучшее.  Я решила, что буду работать рядом с отцом. Я не
собиралась  заниматься  медициной,  но  у   меня   это   хорошо
получается, а в моем родном городке нет ортопедической клиники.
     --  Звучит  прекрасно,  --  сказала  Люси,  --  но  в  чем
наказание?
     -- Моим единственным стремлением с самого раннего  детства
было  уехать,  бежать  из маленького провинциального городишки;
поступление в Лейс было моим пропуском на свободу.
     -- Понимаю.
     -- Поверьте, мисс Пим, это будет  сильным  наказанием.  Но
оно  не  будет бесплодным. Это не будет просто самобичевание. Я
буду жить, принося пользу, и это будет... будет хорошей платой.
     -- Да, понимаю.
     Снова наступило долгое молчание.
     Прозвенел колокол, но впервые с тех пор, как она  приехала
в Лейс, Люси не обратила на него внимания.
     -- Конечно, я могу только дать вам слово...
     -- Я принимаю ваше слово.
     -- Благодарю вас.
     Не  слишком  ли  легкий  выход,  подумала Люси. Если Иннес
должна быть наказана, то скучная, хоть и  полезная  для  других
жизнь не является достаточной карой. Конечно, она отказалась от
Арлингхерста,  и  это  стоило ей немало. Но достаточно ли этого
как платы за смерть?
     А чем вообще можно заплатить за смерть? Если не смертью?
     Иннес  же  предлагала  то,  что,  по  ее  понятиям,   было
прижизненной смертью. Может быть, это не такая уж малая плата.
     Люси   оказалась   сейчас   перед   фактом,   что  все  ее
размышления, разговоры с самой собой, сопоставление  доводов  в
данный  момент  сплавились в единственный простой вопрос: может
ли она осудить на смерть девушку, которая стоит перед ней?
     В конце концов  все  обстояло  просто.  Если  она  отнесет
сейчас  эту  розетку  Генриетте, Иннес умрет раньше, чем первые
студентки осенью вернутся в Лейс. Если  она  не  умрет,  у  нее
впереди   будут   двадцать  лет  прижизненной  смерти,  которые
действительно будут "бесплодными".
     Пусть же она проведет эти  годы  в  тюрьме,  которую  сама
выбрала, где она сможет быть полезной другим.
     Да,  она,  Люси  Пим, действительно совершенно не годилась
для вынесения Иннес обвинительного приговора.
     Вот так.
     -- Я полностью в  ваших  руках,  --  медленно  проговорила
Люси,  обращаясь  к  Иннес, -- потому что я не способна послать
человека на виселицу. Я знаю, в чем  мой  долг,  и  я  не  могу
выполнить его. -- Как странно, подумала она, что я оказываюсь в
ее власти, а не она в моей.
     Иннес недоверчиво посмотрела на нее.
     --  Значит, -- она облизала пересохшие губы, -- значит, вы
не скажете про розетку?
     -- Нет. Я никогда никому не скажу.
     Внезапно Иннес побелела.
     Побелела так, что Люси поняла: это именно то,  о  чем  она
читала,  но чего никогда не видела. "Стала белой, кок полотно",
говорят в таких случаях. Ну, быть может, как небеленое полотно,
но это именно означало "побелеть".
     Девушка схватилась рукой за стул,  стоявший  у  туалетного
столика,   и   резким  движением  опустилась  на  него.  Увидев
обеспокоенное выражение на лице Люси, она сказала:
     -- Все в порядке. Я не упаду в обморок. Я ни разу в  жизни
не падала в обморок. Через минуту я буду в порядке.
     Люси,  которая испытывала неприятное чувство к Иннес из-за
ее самообладания, ее  готовности  к  заключению  сделки  --  ей
казалось,  что  Иннес  слишком  прямо  говорит обо всем -- была
схвачена чемто вроде  угрызений  совести.  Налицо  была  старая
история  о  загнанных в глубину чувствах, которые, найдя выход,
мстили за себя.
     -- Хотите воды? -- спросила Люси, направляясь к раковине.
     -- Нет, спасибо, со мной все в порядке. Это  просто  из-за
того, что последние двадцать четыре часа я была так испугана, а
потом  увидела  эту  серебряную вещицу у вас на ладони -- и это
было последней  соломинкой,  а  тут  вдруг  все  кончилось,  вы
разрешаете мне купить смену приговора, и... и...
     Спазмы  подступили  у  нее  к  горлу  и  прервали ее речь.
Сильные, раздирающие все тело всхлипы  без  единой  слезы.  Она
прижала руки ко рту, чтобы остановить спазмы, но они прорвались
--  и  она закрыла руками лицо, пытаясь справиться с приступом.
Бесполезно. Она уронила на стол вытянутые руки, между  ними  --
голову -- и разрыдалась.
     А Люси, глядя на нее, подумала: другая бы девушка начала с
этого.  Использовала  бы слезы как оружие, как способ пробудить
во мне сочувствие. Но не Иннес. Иннес пришла, вся самообладание
и отрешенность, и предложила себя  в  заложники.  То,  что  она
сейчас   сорвалась,   показывает   только,  какие  мучения  она
испытывала все это время.
     В медленном крещендо начали нарастать тихие раскаты гонга.
     Иннес услышала его и поднялась.
     -- Пожалуйста,  извините  меня,  --  сказала  она.  --  Я,
пожалуй,  пойду  и  плесну  на  себя  холодной воды. Это должно
помочь.
     А  Люси  подумала,  как   характерно:   девушка,   которую
сотрясали  такие рыдания, что она не могла говорить, совершенно
бесстрастно прописала себе лекарство, как будто она была другим
человеком, а не той истеричкой, которая внезапно  взяла  в  ней
верх и устроила этот спектакль.
     -- Да, пойдите, -- проговорила Люси.
     Взявшись   за   ручку   двери,   Иннес   остановилась.  --
Когда-нибудь  я  смогу  поблагодарить  вас  по-настоящему,   --
сказала она и убежала.
     Люси  спустила  маленькую  серебристую  розетку в карман и
пошла вниз завтракать.

     XXII

     Это был ужасный уик-энд.
     Дождь лил, не переставая. Генриетта ходила  с  видом,  как
будто  она  перенесла  серьезную  операцию,  которая окончилась
неудачно. Мадам находилась в отвратительном  настроении,  и  от
нее не было никакой пользы, ни в действиях, ни в словах. Фрекен
была  в ярости, что такое случилось в "ее" гимнастическом зале.
Рагг выступала в роли Кассандры, изрекающей унылые банальности.
Люкс выглядела спокойной и утомленной.
     Люкс вернулась  из  Ларборо,  принеся  с  собой  маленькую
розовую свечку, завернутую в тонкую бледнозеленую бумагу.
     --  Тедди  сказал,  чтобы я отдала это вам, -- проговорила
она. -- Почему -- не знаю.
     -- О? С пирога?
     -- Да. Скоро мой день рождения.
     -- Как мило, что он помнит.
     -- О, у него есть книжка, где записаны дни  рождения.  Это
входит  в  рекламу.  Его  секретарь  обязан посылать телеграммы
всем, кому следует, тогда, когда следует.
     -- Вы н