йной ночи" и оставив Иннес
завершать интервью. Люси нашла, что Мэри привлекательна и очень
умна, но что-то в ее поведении чуть-чуть смущало. Она не давала
себе труда улыбаться, если ей не было весело, и хотя  настроена
она  была  дружески и спокойно, не делала никаких усилий, чтобы
развлекать гостью.  В  академических  и  литературных  кружках,
которые  в последнее время часто посещала Люси, это осталось бы
незамеченным,  но  в  веселом  оживленном  мире  колледжа   это
выглядело  почти как отпор. Почти. Конечно же, не было и намека
на отпор в интересе, который проявила Иннес  к  ее,  мисс  Пим,
книге -- Книге -- и к ней самой.
     Теперь,  сидя в тени кедра и глядя на Иннес, Люси думала о
том, были ли у Мэри Иннес  основания  сомневаться  в  том,  что
жизнь  --  очень  веселая  штука.  Люси  давно  гордилась своей
способностью определять характер человека по чертам его лица  и
теперь  готова  была  держать  любое пари, что не ошибется. Ей,
например, никогда  не  приходилось  встречать  человека,  брови
которого  начинались  бы  у самой переносицы и взлетали вверх к
вискам,  и  не  обнаружить,  что  он  отличается  несговорчивым
характером  и  склонен  к  интригам.  А  кто-то -- кажется, Иан
Гордон? -- заметил, что в толпе, собравшейся вокруг  оратора  в
парке,  слушать  его  оставались  люди  с  длинными носами, а с
короткими -- уходили. Поэтому теперь, глядя на низкие  брови  и
решительно сжатые губы Мэри Иннес, Люси размышляла, не пришлось
ли  их  хозяйке  отказаться  от всякого намека на улыбку в виде
компенсации за сконцентрированность на достижении  поставленной
цели.  Это  было вообще чем-то не современное лицо. Это было --
что это было?
     Иллюстрация  в  книге  по  истории?  Портрет  в  картинной
галерее?   Во   всяком   случае,   не   лицо  преподавательницы
физкультуры в женской школе. Определенно -- нет. Именно  вокруг
таких лиц, как у Мэри Иннес, создавалась история.
     Из всех девушек, которые постоянно обращались к Люси и тут
же отворачивались,  продолжая  болтать  и  подшучивать друг над
другом, только две не вызывали симпатии с первого  же  взгляда.
Первым  было  лицо  Кэмпбелл,  слишком  податливое,  со слишком
мягким ртом, выражавшее готовность сделать все для всех. Второе
принадлежало девушке по фамилии Роуз; веснушчатое,  со  сжатыми
губами и наблюдательными глазами.
     Роуз  опоздала  к  чаепитию,  и  в  момент  ее прихода все
почему-то  замолчали.  Люси  это  напомнило  внезапную  тишину,
которая  наступает  среди  стаи  щебечущих птиц, когда над ними
начинает кружить ястреб. Однако  в  молчании  девушек  не  было
никакой   нарочитости,   никакой  злобы.  Как  будто  паузой  в
разговоре они отметили ее прибытие, только никто из них не стал
приглашать ее присоединиться к той или иной группе.
     -- Боюсь, я опоздала, -- проговорила Роуз. И в наступившей
на миг  тишине  Люси  уловила   чей-то   краткий   комментарий:
"Зубрила!",  из  чего  сделала  вывод,  что мисс Роуз была не в
состоянии оторваться от учебников.  Нэш  представила  ее,  Роуз
опустилась  на  траву  рядом  с  остальными,  и  беседа потекла
дальше.  Люси,  всегда  сочувствовавшая  тому,  кто  оказывался
лишним, поймала себя на том, что ей жаль новоприбывшую. Однако,
внимательнее присмотревшись к чертам лица мисс Роуз -- уроженки
Севера,  Люси  пришла к убеждению, что тем самым тратит впустую
добрые чувства. Если Кэмпбелл, розовая и хорошенькая, выглядела
слишком уступчивой, чтобы  казаться  привлекательной,  то  Роуз
была  ее  противоположностью.  Только  бульдозер, почувствовала
мисс Пим, мог бы сдвинуть с места мисс Роуз.
     -- Мисс Пим, вы не попробовали  моего  торта,  --  заявила
Дэйкерс,  которая  без  всякого  смущения  присвоила себе право
обращаться с Люси, как со старой  знакомой,  и  теперь  сидела,
прислонившись  спиной  к ее стулу и вытянув перед собой прямые,
как у куклы, ноги.
     -- А который ваш? -- спросила Люси, рассматривая коробки с
разнообразными сладостями, выделявшиеся на фоне  приготовленных
в  колледже  бутербродов  и  "воскресных" булочек с изюмом, как
костюмы от Крида на деревенской ярмарке.
     Вкладом   Дэйкерс,   как   оказалось,   был   многослойный
шоколадный  торт  с  сахарной глазурью. Люси решила, что во имя
дружбы (а также  чуть-чуть  из  чревоугодия)  на  сей  раз  она
забудет про свой вес.
     -- Вы всегда сами покупаете сласти к воскресному чаю?
     -- О нет, это в вашу честь.
     Нэш, сидевшая по другую сторону Люси, засмеялась.
     --  Вы видите перед собой, мисс Пим, все скелеты из шкафов
[Скелет  из   шкафа   (skeleton-in-the-cupboard)   (англ.)   --
фамильные   тайны,   секрет,   о  котором  нельзя  рассказывать
посторонним.]. Нет ни одной  студентки-физкультурницы,  которая
не была бы Тайным Едоком.
     --  За  все  время  пребывания в колледже, дорогие мои, не
было ни одной минуты, чтобы я не умирала от голода. Только стыд
заставляет меня перестать есть за завтраком, а через полчаса  я
уже так голодна, что готова съесть коня в гимнастическом зале.
     --  Поэтому  наше единственное преступление и состоит в...
-- начала Роуз, но Стюарт ткнула ее в спину так сильно, что  та
почти упала лицом в траву.
     --  Мы  выложили  вам  под  ноги  свои мечты, -- со смехом
сказала Нэш, как бы сглаживая недоконченную фразу  Роуз.  --  И
уверяю вас, это славный толстый ковер из углеводов.
     --  Наш  конклав  собирался еще по одному очень серьезному
поводу -- надо ли нам одеться ради вас, -- проговорила Дэйкерс,
нарезая шоколадный торт и не подозревая,  что  опять  допустила
оплошность.  --  Но  мы  решили,  что для вас это вряд ли имеет
большое  значение.  --  И  поскольку  раздался  смех,  поспешно
добавила:  -- В самом лучшем смысле, я хочу сказать. Мы решили,
что вы примете нас такими, какие мы есть.
     На  девушках  была  самая  разнообразная   одежда   --   в
соответствии  со  вкусом  каждой и требованием момента. Кое-кто
был в шортах, кое-кто в голубой полотняной тунике  для  игр,  а
кое-кто  в тонких шелковых платьях пастельных тонов, подходящих
к  случаю.  Шелков  в  цветах  не  было.  Детерро  пила  чай  с
монахинями монастыря в Ларборо.
     --  Кроме  того,  -- заявила Гэйдж, похожая на голландскую
куклу  и  оказавшаяся  той   темноволосой   головкой,   которая
появилась  в окне, выходившем во двор, вчера в половине шестого
утра, просила бросить чем-нибудь в Томас и тем  положить  конец
воплям  Дэйкерс,  --  кроме  того,  как  бы сильно мы не хотели
оказать вам честь, мисс Пим, у нас на счету каждая минута; ведь
выпускные  экзамены  ужасно  близко.  Даже  такому  моментально
меняющему  костюмы  артисту,  как  П.Т.Старший, требуется целых
пять минут, чтобы переодеться в воскресное парадное платье; так
что принимая нас в наших лохмотьях, вы  внесли  вклад,  --  она
приостановилась  на минуту, подсчитывая что-то в уме, -- внесли
вклад в сумму знаний о человеке  в  количестве  одного  часа  и
двадцати минут.
     --  Можешь  вычесть  оттуда  мои  пять  минут, дорогая, --
объявила  Дэйкерс,  ловко  подбирая  языком  потекшую  сахарную
глазурь  (чтобы  она  не  упала),  -- я всю вторую половину дня
провела, стараясь выучить кору головного мозга, и  единственный
результат   --   твердое   убеждение,  что  у  меня  лично  она
отсутствует.
     -- У  тебя  обязательно  есть  кора  головного  мозга,  --
произнесла     Кэмпбелл,    буквалистка-шотландка,    протяжным
глазговским говором,  похожим  на  густой  сироп,  стекающий  с
ложки.  Никто,  однако,  не обратил внимания на эту констатацию
факта.
     -- Лично я думаю, что самое отвратительное в физиологии --
это villi [ ], -- сказала О'Доннел. --  Подумайте  только,  что
надо  нарисовать  сечение  чего-то,  что  имеет  в  высоту одну
двадцатую дюйма и состоит из семи отдельных частей!
     -- А вы должны так подробно знать  строение  человека?  --
спросила Люси.
     --  Во  вторник  утром  должны, -- ответила соня Томас. --
Потом мы можем забыть это на всю жизнь.
     Люси, вспомнив, что в понедельник утром она хотела пойти в
гимнастический   зал,   поинтересовалась,    прекращаются    ли
тренировки  на  ту  неделю, что идут выпускные экзамены. О нет,
заверили ее. Не прекращаются, потому что Показ состоится  через
две  недели.  Показательные выступления по рангу занимают место
сразу после выпускных экзаменов.
     --  Все  наши  родители  приедут,  --  сказала   одна   из
Апостолов, -- и...
     --  Родители  всех,  хочет  она  сказать,  -- поправила ее
Второй Апостол, -- и из соперничающих с нами колледжей,  и  все
---------------------------------------------------------------------------

     --  Все  сливки  из  Ларборо,  -- вставила третья. Похоже,
когда одна из Апостолов разражалась речью, другие автоматически
следовали ее примеру.
     -- И все "шишки" из округа, -- заключила четвертая.
     -- Убийство, -- подвела за всех итог первая.
     -- Мне нравится показ, -- сказала Роуз.  И  снова  ответом
было странное молчание.
     Не  враждебное. Просто отстраняющее. Без всякого выражения
все   посмотрели   на   Роуз   и   отвели   глаза.   Никто   не
прокомментировал то, что она сказала. Их безразличие превращало
ее как бы в человека на необитаемом острове.
     --  Мне  кажется,  это  приятно  -- показать людям, что мы
умеем делать, -- добавила Роуз, как будто оправдываясь.
     Они  и  это  пропустили  мимо  ушей.  Никогда  раньше   не
встречалась  Люси  с этим английским молчанием-отрицанием в его
чистом виде, во всей  его  жестокости.  Она  вся  съежилась  от
испытываемого  сочувствия к Роуз. Но Роуз была толстокожей. Она
осмотрела тарелки, стоявшие  перед  ней,  и  протянула  руку  к
ближайшей.
     -- А чая не осталось? -- спросила она.
     Нэш  нагнулась  к  большому  коричневому чайнику, а Стюарт
подхватила нить разговора, там, где ее оставили Апостолы.
     -- Вот что действительно убийство -- так это ждать, что ты
вытащишь из лотереи мест.
     -- Мест? -- переспросила Люси. -- Вы имеете в виду работу?
Но почему лотерея? Вы ведь уже знаете, куда вы  обращались,  не
так ли?
     --  Мало  кому  из  нас  приходится  давать объявления, --
пояснила Нэш, наливая очень крепкий чай. -- Обычно бывает очень
много  запросов.  Школы,  где  и  раньше  работали  учительницы
гимнастики,  окончившие  Лейс, когда у них появляется вакансия,
просто пишут мисс Ходж и просят ее  рекомендовать  кого-нибудь.
Если случается, что это очень высокий и ответственный пост, она
может  предложить  его  кому-нибудь  из бывших выпускников, кто
хочет  сменить  место.  Но  как  правило  вакансии  заполняются
оканчивающими студентками.
     --  И  они  получают очень выгодного работника, -- сказала
одна из Апостолов.
     -- Никто не работает так много,  как  тот,  для  кого  это
первое место.
     -- И за меньшие деньги, -- добавила третья.
     -- Или с большей отдачей, -- заключила четвертая.
     --   Так   что,   видите,  --  сказала  Стюарт,  --  самый
мучительный момент за все время обучения -- когда тебя вызывают
в кабинет мисс Ходж и говорят, какова будет твоя судьба.
     -- Или когда твой поезд отходит от Ларборо, а тебя  вообще
никуда  не  послали! -- произнесла Томас, перед глазами которой
явно мелькало видение, как она, оставшись без работы, вынуждена
будет вернуться жить в свои родные горы.
     Нэш откинулась на пятки и улыбнулась Люси.
     -- Все совсем не так  уж  мрачно.  Некоторые  из  нас  уже
обеспечены  местами,  так  что вообще выбывают из соревнования.
Хэсселт, например, возвращается в Южную Африку и будет работать
там. А Апостолы en masse [En  masse  --  все  вместе  (франц.)]
выбрали медицинскую работу.
     --   Мы   собираемся  открыть  клинику  в  Манчестере,  --
объяснила первая.
     -- Очень сырое место. Там люди часто болеют ревматизмом.
     -- Там полно калек.
     -- И военных, -- добавили остальные три автоматически.
     Нэш подарила их благосклонной улыбкой.
     -- А я вернусь в свою старую школу тренером по  спортивным
играм. А Нат -- а Детерро, конечно, не нужна работа. Так что не
очень многим придется подыскивать места.
     -- А я вообще не получу диплом, если не вернусь к изучению
печени, -- сказала Томас, и ее карие глаза-бусинки сверкнули на
солнце. -- Что за способ проводить летние вечера.
     Все  лениво  пошевелились, как бы выражая протест, и снова
стали болтать. Однако  напоминание  о  близком  будущем  задело
всех,  они  начали собирать свои вещи и одна за другой медленно
уходить по залитой солнцем траве, похожие на безутешных  детей.
И  в  какой-то  момент  Люси обнаружила, что осталась наедине с
запахом роз, жужжанием насекомых  и  горячим  мерцающим  светом
солнца, заливающим сад.
     Около   получаса   сидела  она,  наслаждаясь  этой  дивной
картиной, наблюдая за тем, как тень от дерева медленно сползает
с ее ног. Потом вернулась из Ларборо Детерро; она медленно  шла
по  подъездной аллее, сама воплощенная элегантность с Rue de la
Paix [Rue de la Paix -- (Рю де ля Пэ) -- улица  в  Париже,  где
расположены  фешенебельные  магазины.]; она являла собой резкий
контраст обществу кувыркающейся  на  траве  и  распивающей  чай
молодежи,  среди которой Люси провела этот час. Детерро увидела
мисс Пим и, свернув, подошла к ней.
     -- Ну как, -- спросила она, -- вы провели время с пользой?
     -- Я не искала пользы, -- ответила Люси немного резко.  --
Это был один из самых счастливых дней в моей жизни.
     Нат Тарт стояла, рассматривая ее.
     --  Мне  кажется, вы очень хороший человек, -- сказала она
совсем не к месту и ушла, не спеша, по направлению к дому.
     А Люси неожиданно почувствовала себя совсем девочкой, и ей
совсем не понравилось это ощущение. Как смеет  этот  ребенок  в
цветастом  платье  заставлять  ее  чувствовать себя неопытной и
глупой!
     Она решительно встала  и  пошла  искать  Генриетту,  пошла
напомнить  себе,  что  она -- Люси Пим, которая написала Книгу,
читала лекции в ученых обществах, что ее имя есть в  "Кто  есть
кто"  и что она признанный авторитет в том, что касается работы
человеческого сознания.

     V

     -- Что в колледже является преступлением? -- спросила мисс
Пим Генриетту,  когда  они  после  ужина  поднимались   наверх.
Остановившись  на лестничной площадке у большого окна в эркере,
чтобы посмотреть вниз, на маленький четырехугольник двора,  они
пропустили   вперед   остальных,   направлявшихся   в  гостиную
преподавателей.
     -- Пользоваться гимнастическим залом, чтобы срезать путь к
беговой дорожке, -- не раздумывая, ответила Генриетта.
     -- Нет, я имею в виду настоящее преступление.
     Генриетта пристально посмотрела на мисс Пим. Через  минуту
она сказала:
     -- Моя дорогая Люси, когда человек работает как каторжный,
как работают  эти  девушки,  у  него  нет  времени  придумывать
преступление и нет сил осуществить его. А что  заставляет  тебя
думать на такую тему?
     --  Кое-что сказанное сегодня за чаем. Об их "единственном
преступлении".   Что-то   имеющее   отношение    к    постоянно
испытываемому голоду.
     --  Ах,  это!  -- выражение лица Генриетты прояснилось. --
Кража пищи. Да, время от времени  мы  сталкиваемся  с  этим.  В
любом  обществе,  вроде  нашего,  всегда найдется кто-нибудь, у
кого недостанет сил противостоять искушению.
     -- Ты имеешь в виду пищу из кухни?
     -- Нет, из комнат студенток. Такое преступление  совершают
Младшие и обычно все это проходит само собой. Понимаешь, это --
не признак порочности. Просто слабая воля. Студентка, которой и
в голову не придет взять деньги или какую-нибудь безделушку, не
может устоять перед куском пирога. Особенно если это -- сладкий
пирог.  Они  расходуют  так  много  энергии, что их тело просто
кричит, прося сахару;  и  хотя  их  никто  не  ограничивает  за
столом, они всегда голодны.
     --  Да,  они  очень  много  работают. А скажи, пожалуйста,
какая часть из принятых заканчивает курс?
     -- Из этого набора, -- Генриетта кивком указала вниз,  где
группа  Старших  брела  через  двор  к  лужайке, -- заканчивают
процентов восемьдесят. Это  примерно  средняя  цифра.  Те,  кто
отсеиваются,  отсеиваются  в  первом  семестре,  ну,  может, во
втором.
     -- Но ведь не все, правда же? В такой  жизни  ,  как  эта,
бывают, наверно, несчастные случаи?
     --   О   да,   несчастные   случаи  бывают.  --  Генриетта
отвернулась от окна и стала дальше подниматься по лестнице.
     -- Эта девушка, место которой заняла Тереза Детерро, с ней
произошел несчастный случай?
     -- Нет, -- ответила Генриетта коротко, -- у нее был упадок
сил.
     Люси, подымаясь по ступеням в кильватере за широкой спиной
своей подруги, узнала этот тон. Таким тоном  Генриетта-староста
обычно  заявляла:  "И смотрите, не сметь бросать галоши посреди
раздевалки." Дальнейшее обсуждение не допускалось.
     Генриетте, как следовало понимать, не хотелось, чтобы о ее
любимом колледже думали как  о  Молохе.  Колледж  был  широкими
вратами  в  будущее  для  молодежи, заслуживающей этого; а если
один или два человека видят в этих вратах скорее опасность, чем
открывающуюся перспективу, -- жаль, конечно, но  на  строителях
врат это никак не отразится.
     "Как  в  монастыре", сказала Нэш вчера утром. "Нет времени
подумать  о  внешнем  мире".  И  это  было  правдой.  Мисс  Пим
наблюдала  распорядок их дня. А накануне вечером, когда все шли
на  ужин,  она  видела,  что  обе  дневные  газеты  лежали   на
студенческом  столе  нераскрытыми. Но ведь женский монастырь --
это  мирок  не  только  узкий,  но  и  очень   спокойный.   Без
соперничества. Уравновешенный. А в этой сверх-беспокойной, дико
напряженной  жизни  не  было  ничего от монастыря. Разве только
погруженность в собственный мир, узость.
     Да и был ли так уж узок  этот  мир,  думала  мисс  Пим,  с
интересом  глядя  на  собравшихся  в  гостиной. Если бы это был
колледж иного  типа,  собрание  было  бы  более  однородным.  В
научном  колледже оно состояло бы из ученых; в теологическом --
из богословов.  А  в  этой  длинной  прелестной  комнате  с  ее
красивыми  "вещицами",  мебелью,  обитой  вощеным  ситцем, с ее
высокими распахнутыми окнами, из которых лился вечерний воздух,
наполненный запахами травы и роз, в  этой  комнате  встретилось
много миров. Мадам Лефевр, элегантно откинувшаяся на софе стиля
ампир   и   курившая   желтую  сигарету  в  зеленом  мундштуке,
представляла  театральный   мир,   мир   грима,   искусства   и
искусственности.  Мисс  Люкс,  прямо сидевшая на жестком стуле,
представляла академический мир, мир университетов, учебников  и
дискуссий.  Юная  мисс Рагг, разливавшая кофе, являла собой мир
спорта, где занимаются физической работой, соревнованиями и  не
очень-то  размышляют. А вечерняя гостья, доктор Энид Найт, одна
из "приглашаемых", была из медицинского мира.  Иностранный  мир
не  присутствовал: Сигрид Густавсен вместе со своей матерью, не
говорившей по-английски, удалились к себе,  где  они  могли  бы
поболтать по-шведски.
     Все  эти  миры собрались, чтобы сотворить нечто цельное --
Окончившую Студентку; так что курс обучения никак  нельзя  было
назвать узким.
     --  Что  вы  думаете о наших студентках, мисс Пим, теперь,
когда вы провели с ними целый день? -- спросила  мадам  Лефевр,
наводя батарею своих огромных темных глаз на Люси.
     Чертовски  глупый  вопрос,  подумала  Люси; интересно, как
удалось респектабельной паре добрых англичан произвести на свет
создание, столь похожее на змею, как мадам Лефевр.
     --  Я  думаю,  --  произнесла  она  вслух,  радуясь,  что,
отвечая,  может  быть  абсолютно честной, -- любая из них может
послужить рекламой для Лейса. -- И она  увидела,  как  радостно
вспыхнуло  лицо  Генриетты.  Колледж  был  миром Генриетты. Она
жила, двигалась, дышала только  делами  Лейса;  он  заменял  ей
отца, мать, возлюбленного, дитя.
     --  Они  все  очен