онации.
Анахроничный хлам, нелепая условность, которая у нас попрежнему
в ходу, потому что  мы  унаследовали  привязанность  к  ней  от
предков. Позолоченный реликт.
     Чайник вскипел, и мисс Люкс налила кипяток в заварку.
     -- Предложите мисс Пим что-нибудь поесть, Тедди.
     Тон  совсем  как  у  няни,  подумала Люси, беря с тарелки,
которую ей  протянул  Эйдриан,  слегка  обветрившийся  сэндвич.
Может  быть,  именно  это  и привлекало его? Может быть, это --
ностальгия по миру, где его не считали никем  особенным?  Долго
наслаждаться  таким миром он бы, несомненно, не смог, но весьма
вероятно, что временами он уставал от того, что его жизнь  была
похожа  на  жизнь  золотой  рыбки в аквариуме, и искал отдыха в
компании когонибудь, для кого он был просто  Тэдди,  который  в
школьные годы приезжал погостить на каникулах.
     Люси  повернулась к Эйдриану, чтобы что-то сказать, и была
поражена  выражением  его  лица,  когда   Кэтрин   презрительно
отвергла  предложенную  ей  пищу.  Улыбка, любовь, зажегшиеся в
этих глазах, могли быть и братскими, но  было  что-то  еще.  Не
безнадежность  ли?  Похоже  на  то. Во всяком случае что-то, не
имеющее никакого отношения к братским чувствам;  очень  странно
было  видеть,  что  так  смотрит  Великая  Звезда на некрасивую
ироничную преподавательницу теории в Лейсе.
     Люси перевела взгляд  на  невозмутимую  Кэтрин  и  впервые
увидела  ее  такой,  какой  ее видел Эдвард Эйдриан. Женщиной с
задатками  belle  laide  [Belle  laide  --   красавица-дурнушка
(франц.)].  В  школьном  мире,  в  котором  она жила, ее манеру
"хорошо" одеваться, ее  простую  прическу,  отсутствие  макияжа
воспринимали  как  должное,  а  красивую фигуру и гибкую осанку
считали  само  собой  разумеющимся.  Она  была   просто   умная
некрасивая  мисс  Люкс.  А  в  мире  театра  она  выглядела  бы
совершенно иначе! Большой подвижный рот, высокие скулы с ямками
под ними, прямой короткий нос, красивый овал лица, --  все  это
громко  взывало,  требуя  грима. С обыденно точки зрения у мисс
Люкс было лицо, от которого, по  словам  мальчишки-рассыльного,
"часы останавливаются", однако, с любой другой точки зрения это
лицо  могло  заставить посетителей "Айрис" перестать есть, если
бы во время  ленча  она  вошла  туда,  соответствующим  образом
одетая и умело подкрашенная.
     Сочетание того, что она была belle laide и знала его очень
давно,   могло   иметь   для   Эйдриана   весьма   значительную
притягательность. Весь остаток времени за чаем мысли Люси  были
заняты пересмотром своих прошлых представлений.
     Как  только  позволили приличия, она удалилась, оставив их
tete-atete [Tete-a-tete -- наедине (франц.)], чего Эйдриан  так
явно  желал;  tete-a-tete,  в  котором  мисс  Люкс всеми силами
старалась отказать ему. Он еще и  еще  умолял  их  принять  его
приглашение  на  вечер пятницы. Его машину будет ждать, к шести
часам Показательные выступления  закончатся,  ужин  в  колледже
будет  лишь  спадом  напряжения  после  дня волнений, и пусть в
"Ричарде III" много чепухи, но смотреть спектакль приятно,  это
он  им  обещает, и кормят в "Мидлэнде" действительно чудесно, с
тех пор, как они переманили шеф-повара от "Боно" на Дувр-стрит,
и он так давно не видел Кэтрин и даже наполовину не наговорился
с умницей мисс Пим, которая написала эту замечательную книгу, и
кроме того, ему до смерти  надоели  компании  актеров,  которые
только  и  говорят о театре и о гольфе, и они могли бы поехать,
просто чтобы доставить ему удовольствие -- и еще много всякого,
и все это с обаянием опытного актера, искренне желающего, чтобы
они сказали "да". В конце концов договорились,  что  вечером  в
пятницу  они  отправятся  вместе  в Ларборо, посмотрят "Ричарда
III", за что будут вознаграждены хорошим  ужином,  а  затем  их
отвезут на машине домой.
     Однако  Люси,  идя  в  свое  крыло,  пребывала в некотором
унынии. Она еще раз оказалась неправа -- в отношении мисс Люкс.
Мисс Люкс не была никому не нужной некрасивой женщиной, которая
находила утешение в том, что посвятила  себя  красивой  младшей
сестре.  Мисс Люкс была потенциально очень привлекательна и так
мало нуждалась в утешении, что отказывалась  принимать  его  от
одного из самых преуспевающих и интересных современных мужчин.
     Она  очень ошибалась относительно мисс Люкс. Как психолог,
Люси начала подозревать, что была  очень  хорошей  учительницей
французского языка.

     XV

     Единственным  человеком,  которого  взволновало  вторжение
Эдварда Эйдриана в мир колледжа, была  мадам  Лефевр.  Мадам  в
качестве  представительницы  театрального  мира в колледже явно
считала, что она могла бы внести большую лепту  в  этот  визит.
Она  дала  понять  мисс Люкс, что та, во-первых, не имела права
быть знакомой с Эдвардом Эйдрианом, а, во-вторых, если уж она с
ним знакома, не имела права держать его для себя  одной.  Мадам
немного  утешилась,  узнав,  что  она  увидит  Эйдриана лично и
сможет поговорить с ним на его собственном, так сказать, языке.
Он,   наверно,   почувствует   себя   совершенно   растерянным,
оказавшись  среди  аборигенов колледжа физического воспитания в
Лейсе.
     Люси, слушая эти вкрадчивые  колкости  во  время  ленча  в
четверг,  в  душе  надеялась,  что  мадам  не  удастся снискать
расположение Эйдриана настолько,  что  он  пригласит  ее  в  их
компанию  на  ужин.  Люси  предвкушала удовольствие от вечера в
пятницу, но, конечно, никакого  удовольствия  она  не  получит,
если  мадам  весь вечер будет наблюдать за ней своими огромными
глазами. Может быть, мисс Люкс вовремя сумеет  сунуть  палки  в
колеса.  Не  в  обычае  мисс  Люкс  мириться  с  тем, что ее не
устраивает.
     Продолжая думать о мадам, мисс Люкс и  завтрашнем  вечере,
Люси  рассеянно  перевела  взгляд  на  студенток и увидела лицо
Иннес. Сердце ее остановилось.
     Прошло, наверно, три дня с тех пор, как  она  мельком,  на
ходу  встретилась  с Иннес, но разве могло за три дня произойти
такой с лицом молодой девушки?  Люси  пристально  вглядывалась,
пытаясь  понять,  в  чем  заключается перемена. Иннес похудела,
конечно, и была очень бледна, но дела было не в этом. Дело было
даже и не в тенях под глазами и ямках на висках. И  даже  не  в
выражении  лица;  Иннес ела, спокойно глядя в тарелку. И все же
ее лицо потрясло Люси. "Интересно, -- подумала она, --  неужели
никто  больше  не  видит  и почему никто ничего не сказал". Это
было одновременно неуловимо и явно, как  улыбка  на  лице  Моны
Лизы,  так  же  не поддавалось определению и так же бросалось в
глаза.
     Так вот  что  значит  "сгорать  изнутри",  подумала  Люси.
"Плохо,   когда  человек  сгорает  изнутри",  как  сказала  Бо.
Действительно плохо, если это может  настолько  изменить  лицо.
Как может лицо оставаться спокойным и при этом -- выглядеть вот
так?  Если  уж на то пошло, как можно терпеть, что орел терзает
твои внутренности, и внешне оставаться спокойной?
     Люси посмотрела на Бо, сидевшую во главе ближайшего стола,
и поймала беспокойный взгляд, который та бросила на Иннес.
     -- Надеюсь, вы вручили  мистеру  Эйдриану  пригласительный
билет? -- обратилась мисс Ходж к Люкс.
     --  Нет,  --  ответила  Люкс,  которой  до  смерти надоели
разговоры об Эйдриане.
     -- И, надеюсь, вы предупредили мисс Джалифф, что  за  чаем
будет на одного человека больше.
     --  Он  ничего  не  ест  за  чаем,  так  что  я  не  стала
беспокоиться.
     Ох, хотелось закричать Люси, перестаньте нести мелкую чушь
и посмотрите на Иннес. Что  происходит  с  ней?  Посмотрите  на
девушку, которая в прошлую субботу была само сияние. Посмотрите
на нее. Что она напоминает вам? Когда сидит вот так, спокойная,
красивая  и совершенно больная внутри. Что она напоминает? Одно
из тех удивительных деревьев в лесу, не так  ли?  Одно  из  тех
внешне  прекрасных деревьев, которые при малейшем прикосновении
рассыпаются в прах, потому что они пустые внутри.
     -- Иннес не очень хорошо выглядит, --  сдержанно-осторожно
заметила Люси, когда они с Люкс шли наверх.
     -- Она выглядит совсем больной, -- грубовато сказала Люкс.
-- А что в этом удивительного?
     -- Неужели ничего нельзя сделать? -- спросила Люси.
     -- Можно найти для нее место, которого она заслуживает, --
сухо ответила  Люкс. -- Но поскольку никаких мест вообще больше
нет, это, скорее всего неосуществимо.
     -- Вы хотите  сказать,  что  ей  надо  начинать  рассылать
заявления?
     --  Да. До конца семестра осталось только две недели, и не
похоже,  чтобы  у  мисс  Ходж   оставались   незанятые   места.
Большинство мест на будущий учебный год заполняются сейчас. Это
ужасная  насмешка  судьбы,  правда?  То, что самая блестящая за
последние      годы      студентка       вынуждена       писать
заявления-от-руки-с-просьбой-оработе-в-пяти-экземплярах-"рекомендации-не-возвращаются".
     "Черт побери, -- подумала Люси. -- Это просто ужасно".
     --  Ей  было  предложено  место, так что ответственность с
мисс Ходж снимается.
     -- Но это место в больнице,  а  она  не  хочет  заниматься
медициной, -- возразила Люси.
     --  Да,  да! Не надо обращать меня в свою веру. Я и так на
вашей стороне.
     Люси подумала  о  том,  как  завтра  приедут  родители,  и
сияющие   дочери   будут   показывать  им  Лейс,  переполненные
воспоминаниями о проведенных здесь годах и надеждами на  успехи
в будущем. С каким, должно быть, нетерпением ждала этого Иннес,
ждала момента, когда увидит отца и мать, двух людей, любящих ее
так  сильно,  сумевших,  отказывая  себе  во  всем,  дать ей то
образование, к которому она стремилась; ждала, чтобы порадовать
их известием об Арлингхерсте.
     Оказаться выпускницей без места было  достаточно  скверно,
но   это   горе   можно   поправить.   А  вот  несправедливость
происшедшего не поправить никогда.  Несправедливость  перенести
тяжелее,  чем  любую  другую  беду,  таково было твердое мнение
Люси. Она до сих пор помнила  уязвленность,  беспомощный  гнев,
отчаяние,  которые  терзали  ее, когда в юности она становилась
жертвой несправедливости. Хуже всего  --  чувство  беспомощного
гнева,  оно  сжигало,  как  на  медленном огне. Выхода не было,
потому что с этим ничего не поделать.  Действительно  гибельное
чувство.  Люси  подумалось, что тогда ей, как Иннес, не хватало
чувства  юмора.  Однако  разве  когда-нибудь  молодые  обладали
способностью  посмотреть  со  стороны на свои горести и разумно
оценить их? Конечно, нет. Не сорокалетние шли к себе  наверх  и
вешались,  потому  что  кто-то  в  неподходящий  момент  сказал
неподходящее слово, а четырнадцатилетние подростки.
     Люси казалось, что она понимает, какая  неистовая  ярость,
разочарование, ненависть снедают Иннес; к ее чести, она приняла
удар,  сохранив  внешнее достоинство. Другая на ее месте рыдала
бы  перед  всеми  без  исключения  и  собирала   бы   выражения
сочувствия,  как  уличный певец собирает монеты в шляпу. Только
не Иннес. Может быть, ей и не хватало чувства юмора --  жировой
смазки  на  перьях,  как  называла Бо, но муки, которые она при
этом  испытывала,  оставались  только  ее  делом,  и   она   не
собиралась  выставлять  их  напоказ  ни перед кем, меньше всего
перед теми, кого она бессознательно называла "они".
     Люси   не   удалось   придумать    какого-нибудь    милого
ненавязчивого  способа  выразить  Иннес свое сочувствие; цветы,
сладости и прочие обычные знаки дружеских чувств не годились, а
замены им она не нашла; а теперь она ругала себя  за  то,  что,
хоть  Иннес и находилась рядом с ней каждую ночь, ее горе стало
отходить для Люси на задний план. Она вспоминала о  нем  каждый
раз,  когда  Иннес  с  колоколом "по спальням" входила к себе в
комнату,  помнила,  пока   доносившийся   оттуда   легкий   шум
свидетельствовал,  что  хозяйка  --  дома.  Люси  думала о ней,
беспокоилась, но вскоре засыпала. Однако днем, когда  постоянно
было полно разнообразных дел, она почти забывала об Иннес.
     Роуз не проявляла намерений устроить в субботу вечеринку в
честь  получения  места,  однако  никто  не  знал,  было ли это
продиктовано тактом, пониманием того,  как  к  этому  относится
колледж,  или  присущей  ей  экономностью. Об общей вечеринке в
честь Иннес, которую так радостно планировали, не могло быть  и
речи,  а  общую  вечеринку в честь Роуз явно никто не собирался
устраивать.
     Даже если учесть тот факт, что Люси не  было  в  Лейбсе  в
момент  наибольшего возбуждения, когда, как легко предположить,
все  выговорились,  как  могли;  казалось  странным,  что   все
студентки  хранили  абсолютное  молчание  по этому поводу. Даже
маленькая мисс Моррис,  которая  болтала,  не  умолкая,  каждое
утро,  когда приносила поднос с завтраком, никогда не упоминала
об этой истории. С позиции студенток  Люси  в  этом  деле  была
"преподавателем",  аутсайдером,  может быть, даже соучастницей.
Ей это очень не нравилось.
     Но что ей нравилось меньше всего и от мыслей о чем она  не
могла  отделаться,  так  это  неопределенность  будущего Иннес.
Будущего, ради которого девушка  изо  всех  сил  трудилась  эти
годы,  будущего,  которое  должно было стать триумфальным. Люси
безумно хотелось найти для Иннес место немедленно, сию  минуту,
чтобы  завтра,  когда  усталая  счастливая  женщина  с сияющими
глазами увидит, наконец, свою дочь, она не обнаружила  бы,  что
та осталась с пустыми руками.
     Однако  ведь  не станешь обходить все колледжи физического
воспитания один за другим как  торговец-разносчик,  не  станешь
предлагать девушку друзьям, как неудачно сшитое платье. Желания
помочь   было   недостаточно.  А  Люси  кроме  желания  помочь,
оказывается, не располагала ничем.
     Ладно, она употребит свое желание помочь и посмотрит, куда
оно приведет. Когда  все  остальные  отправились  наверх,  Люси
последовала за мисс Ходж в ее кабинет и сказала:
     --  Генриетта,  а  мы  не  можем  изобрести место для мисс
Иннес? Недопустимо, чтобы она осталась без работы.
     -- Мисс Иннес долго не будет без работы. А кроме  того,  я
не  могу  себе  представить, чтобы воображаемое место оказалось
утешением.
     -- Я  не  сказала  "вообразить",  я  сказала  "изобрести":
сотворить. Наверняка во всей стране имеется дюжина вакансий. Не
могли   бы   мы   соединить  Иннес  и  работу,  избавив  ее  от
томительного  ожидания  ответов  на  поданные  объявления.  Это
ожидание,   Генриетта.   Ты  помнишь,  каково  это?  Написанные
красивым  почерком  объявления  и  рекомендации,   которые   не
возвращают.
     --  Я  предлагала  мисс  Иннес  место, и она отказалась от
него. Не вижу, что еще  я  могу  сделать.  У  меня  больше  нет
вакансий.
     --  Да,  но  ты  могла бы связаться с каким-нибудь бюро по
найму и поговорить о ней, не правда ли?
     --  Я?  Это  значило  бы  нарушить  все  правила.  И   это
совершенно  не  нужно.  Когда она будет давать объявление, она,
естественно, сошлется на меня, и если бы я не хотела давать  ей
рекомендации...
     --  Но  ты  могла  бы  --  о, ты могла бы попросить место,
поскольку у тебя есть выдающаяся студентка...
     -- Люси, ты говоришь абсурдные вещи.
     -- Знаю, но мне бы хотелось,  чтобы  Иннес  "где-то  очень
ждали сегодня в пять часов".
     Мисс  Ходж, которая не читала Киплинга -- точнее, не знала
о его существовании -- пристально посмотрела на Люси.
     -- Для женщины, написавшей такую достопримечательную книгу
-- профессор  Биток  с  похвалой  отозвался  вчера  за  чаем  в
колледже   университета   --   ты   рассуждаешь   необыкновенно
импульсивно и легкомысленно.
     Эта сентенция окончательно разрушила надежды Люси, которая
хорошо отдавала себе отчет в собственных талантах. Почувствовав
себя уязвленной, она  встала  и  посмотрела  на  широкую  спину
Генриетты, смотревшей в окно.
     --  Я очень боюсь, -- проговорила Генриетта, -- что погода
испортится.  Сегодняшний  утренний  прогноз   был   отнюдь   не
обнадеживающим,  да  и чудесные летние дни держались так долго,
что пора ждать перемены. Если она произойдет завтра, это  будет
трагедия.
     Трагедия,  вот  как!  Господи,  глупая,  никому  не нужная
толстуха, это ты рассуждаешь легкомысленно. Может быть, у  меня
коэффициент   интеллекта   С3  и  детские  порывы,  но  я  умею
распознать трагедию, когда вижу  ее,  и  она  не  имеет  ничего
общего  с  тем, когда толпа людей убегает, спасая от дождя свои
нарядные туалеты или сэндвичи с огурцами. Честное слово, это --
не трагедия.
     -- Да,  не  хотелось  бы  этого,  Генриетта,  --  медленно
проговорила Люси, вышла и отправилась наверх.
     Она  немного постояла у окна на лестничной площадке, глядя
на плотные черные тучи, собирающиеся на горизонте,  и  злорадно
желая,  чтобы  завтра  они,  как  Ниагара, обрушились на Лейс и
затопили его, так, чтобы над всем колледжем, как  в  прачечной,
подымался  пар  от  сохнущей  одежды.  Однако  Люси почти сразу
осознала, сколь ужасны подобные мысли, и поспешно изменила свое
пожелание. Завтра --  великий  день;  Господи,  благослови  их;
день,   ради   которого   они   трудилась   до  седьмого  пота,
зарабатывали  шрамы,  терпели  саркастические  замечания,  ради
которого  их  били,  ломали,  вытягивали,  день, которого они с
надеждой ждали,  проливая  слезы,  ради  которого  жили.  Будет
только справедливо, если завтра ради них будет светить солнце.
     А  кроме  того,  наверняка,  у мисс Иннес есть только одна
пара нарядных туфель.

     XVI

     За время своего пребывания в Лейсе Люси  каждый  следующий
день  все легче просыпалась по утрам. Когда дикий звон колокола
в 5.30 впервые взорвался и разбудил  ее,  она,  как  только  он
стих,  повернулась  на  другой  бок  и  снова  заснула.  Однако
постепенно привычка начала вырабатываться. Теперь она не только
не засыпала после ранней побудки, но  в  последние  день-два  в
каких-то   еще   дремлющих  глубинах  души  появилось  ощущение
момента,  когда  этот  звонок   должен   прозвенеть.   А   утро
Показательного  выступления  вообще можно назвать историческим,
потому что она проснулась до reveille [reveille -- пробуждение,
зд. побудка (франц.)].
     Ее разбудил легкий холодок под ложечкой, чувство, которого
она не испытывала с самого детства. Оно было связано  с  днями,
когда   в   школе   выдавали   награды.  Люси  всегда  получала
какую-нибудь награду. Никогда ничего выдающегося, увы -- вторая
по французскому, третья по рисованию, третья по  пению,  однако
ее   обязательно  как-то  отмечали.  Иногда  ей  приходилось  и
выступать -- сыграть, например,  прелюд  Рахманинова.  Не  тот,
который  "да, да, да а да-де-де-де"; для "де-де-де" требовалась
необыкновенная сосредоточенность -- и новое  платье.  Отсюда  и
холодок  внутри. И вдруг сегодня, столько лет спустя, она снова
испытала это ощущение. Долгие годы любая дрожь в  этой  области
тела появлялась только как результат несварения желудка, если к
несварению  можно  отнести слово "только". Теперь же, поскольку
она разделяла эмоции, испытываемые окружавшей ее молодежью, она
разделяла с ними и волнения, и ожидания.
     Люси села в постели  и  посмотрела  в  окно.  Погода  была
пасмурной, серой, лежал холодный туман, но позже он поднимется,
и  день может оказаться великолепным. Стояла абсолютная тишина.
Все застыло в предрассветном  сумраке,  только  школьная  кошка
осторожно   переступала   по   мокрым  от  росы  камням,  тряся
попеременно лапками, как бы протестуя. Трава отяжелела от росы,
и Люси, которая почему-то любила мокрую  траву,  посмотрела  на
нее с удовольствием.
     Тишину  разорвал  звон колокола. Кошка, как будто внезапно
вспомнив о безотлагательном деле, подпрыгнула и умчалась прочь.
Гравий  проскрипел  под  ногами   Джидди,   направлявшегося   в
гимнастический зал, и вот уже послышался жалобный вой пылесоса,
как  будто где-то вдали завыла сирена. Стоны, зевки и вопросы о