однявшего тяжести, и,  чтобы  успокоить  себя,
Новиков подумал: "Ну что ж... Что доказал бы я, побив морду этому  мерзавцу?
Вышла бы только мерзкая драка... Да и не стоило рук марать!"
     Но  чувство  неудовлетворенной  ревности  и  противного   бессилия   не
проходило, и в глубокой тоске Новиков пришел домой, лег лицом  в  подушку  и
так пролежал почти весь день, мучаясь тем, что  ничего  другого  сделать  не
может...
     - Хотите в макао? - спрашивал Малиновский.
     - Вали! - согласился Иванов.
     Денщик расставил ломберный столик, и зеленое сукно весело засмеялись  в
глаза. Сосредоточенное оживление охватило всех, и Малиновский, твердо стукая
короткими волосатыми пальцами, стал метать. Пестрые карты ловко, правильными
кругами разлетались по зеленому  с  голику,  серебряные  рубли  со  звенящим
стуком раскатывались с табло на табло и, как жадные пауки, заходили  во  все
стороны пальцы,  подбирающие  деньги.  Слышались  только  короткие  слова  и
однообразные восклицания как бы заученной досады и удовольствия. Зарудину не
повезло. Он упрямо ставил на круг по пятнадцати рублей  и  каждый  раз  били
комплект. На его  красивом  лице  выступили  зловещие  пятна  беспредметного
раздражения. В течение последнего месяца он проиграл уже  семьсот  рублей  и
теперь не хотел даже проверять своего проигрыша. Настроение его сообщилось и
другим. Фон Дейц и Малиновский обменялись резкостями.
     - Я ставил на крылья, - раздраженно, но  сдержанно  говорил  фон  Дейц,
искренно удивляясь, что пьяный и грубый Малиновский  смеет  спорить  с  ним,
умным и порядочным фон Дейцем.
     - Что вы мне толкуете! - грубо крикнул Малиновский. - Кой черт!.. Когда
я бью, говорят на крылья, а когда даю...
     - То есть, позвольте! - дурно выговаривая по-русски, как всегда,  когда
волновался, закипятился фон Дейц.
     - Ничего не позволю... Возьмите обратно... Да нет, возьмите!..
     - А я вам говорю! - тоненьким голосом закричал фон Дейц.
     - Господа! Это черт знает что такое!  вдруг  вспыхнул  Зарудин,  швыряя
карты.
     Но он сейчас же испугался и своего резкого крика, и пьяных растерзанных
людей, и карт, и бутылок всей обстановки грубого армейского  кутежа,  потому
что в дверях увидел новое лицо.
     Высокий, тонкий господин, в просторном белом костюме  и  очень  высоких
тугих воротничках с удивлением  остановился  на  пороге,  глазами  отыскивая
Зарудина.
     - Ах, Павел Львович!.. Какими  судьбами!  -  весь  красный,  воскликнул
Зарудин, поспешно вставая навстречу.
     Господин нерешительно вступил в комнату и  прежде  всего  все  невольно
заметили его совершенно белые ботинки, шагнувшие в болото пивных луж, пробок
и растоптанных окурков. И весь он был такой белый, чистенький и  надушенный,
что среди облаков табачного дыма и пьяных красных людей походил бы на  лилию
в болоте, если бы не был так беспомощно тонок, издерганно ловок и если бы  у
него не было маленького, с дурными зубками и тонкими усиками лица.
     - Откуда вы?.. Давно из Питера? - с  излишней  суетливостью  и  пугливо
соображая, ничего ли, что он сказал "Питер", говорил Зарудин, крепко пожимая
его руку.
     - Вчера только приехал, - ответил наконец белый  господин,  и  голос  у
него был самоуверенный, но жидкий, как придушенный петуший крик.
     - Мои сослуживцы,  -  представил  Зарудин,  -  фон  Дейц,  Малиновский,
Танаров, Санин, Иванов... Господа, Павел  Львович  Волошин.  Волошин  слегка
кланялся.
     - Будем знать, - к ужасу Зарудина, ответил пьяный Иванов.
     - Сюда, Павел Львович... Хотите вина или, может быть, пива?
     Волошин осторожно уселся в кресло и томно  забелел  на  его  клеенчатой
грубой обивке.
     - Я на одну секунду... не беспокойтесь! - с брезгливым холодком ответил
он, оглядывая компанию.
     - Нет, как же можно... Я велю подать белого... Вы, кажется, любите...
     Зарудин выскочил в переднюю.
     "Надо же было этой сволочи именно  сегодня  притесаться!  -  с  досадой
подумал он, приказывая денщику  сходить  за  винцом.  -  Этот  Волошин  всем
знакомым в Питере такого наговорит, что в порядочный дом не пустят потом!
     Между тем Волошин, не  скрываясь,  точно  он  чувствовал  себя  слишком
неизмеримо  выше  всех,  продолжал  рассматривать   компанию.   Взгляд   его
стеклянно-серых глазок был откровенно любопытен, как  будто  ему  показывали
каких-то странных зверьков. Рост, явная сила костистых плеч и костюм  Санина
привлекли его внимание.
     "Интересный тип... сила, должно быть!"  -  с  искренним  расположением,
которое все маленькие и слабые люди испытывают к большим и сильным,  подумал
он и хотел заговорить.
     Но Санин, опершись грудью на подоконник, смотрел в сад.
     Волошин  поперхнулся  начатым   словом   и   жидкий   оборванный   звук
собственного голоса оскорбил его.
     "Хулиганы какие-то!" - подумал он.
     В это время вернулся Зарудин.
     Он уселся рядом с Волошиным и стал расспрашивать  его  о  Петербурге  и
заводе Волошина, чтобы дать понять окружающим, какой богатый и  значительный
человек этот гость. И на  его  красивом  лице  большого  сильного  животного
отразилось выражение маленького странного самодовольства.
     - Все по-прежнему, как видите, -  небрежно  говорил  Волошин.  -  А  вы
как?..
     - Что ж я!.. Прозябаю! - сказал Зарудин и грустно вздохнул.
     Волошин молчал и презрительно смотрел на потолок, по которому  неслышно
ходили зеленые отсветы сада.
     - У нас тут одно  развлечение  всегда!  -  продолжал  Зарудин,  широким
жестом ловко захватывая в одно и бутылки, и карты, и своих гостей.
     - Да-а... - неопределенно протянул  Волошин,  и  в  его  тоне  Зарудину
послышалось: "Сам-то ты что!"
     - Ну, однако, мне пора... Я остановился здесь в гостинице на  бульваре.
Мы, конечно, еще увидимся? - заговорил Волошин, меняя тон и вставая.
     Как раз в эту минуту вошел денщик, вяло установился во фронт и сказал:
     - Вашбродь, барышня пришли...
     - Что? - вздрогнув, переспросил Зарудин.
     - Так точно.
     - Ах да... я знаю...  -  быстро  и  неловко  бегая  глазами,  заговорил
Зарудин, чувствуя, как мгновенное предчувствие чего-то дурного кольнуло  его
в сердце.
     "Неужели Лидка?" с изумлением подумал он.
     Глаза Волошина вспыхнули жадным и любопытным огоньком, и его  тщедушное
тело все задвигалось под белым просторным костюмом.
     - Да... Ну, до свиданья! - осклабляя рот, выразительно заговорил он.  -
А вы все тот же!..
     Зарудин криво и самодовольно, и озабоченно улыбнулся.
     Провожаемый  Зарудиным,  Волошин  быстро  вышел  вон,   мелкая   белыми
ботинками и острым оком выглядывая вокруг.
     Зарудин вернулся.
     - Ну, господа... Как же карты?..  Танаров,  закладывай  за  меня,  а  я
сейчас... - торопливо и все мелькая глазами, заговорил он.
     - Вре!.. - отозвался уже совершенно пьяный, быкообразный Малиновский. -
- Мы еще поглядим, какая там барышня!
     Но Танаров взял его  за  плечи  и  силой  посадил  за  стол.  Остальные
поспешно рассаживались, почему-то стараясь не смотреть  на  Зарудина.  Санин
тоже сел, серьезно посмеиваясь.
     Он догадался, что к Зарудину пришла Лида, и  смутное  чувство  ревнивой
жалости к красивой и теперь уже, очевидно, несчастной сестре возникло в нем.

XVII

     На кровати Зарудина  как-то  боком  сидела  Лида  Санина  и  растерянно
дергала и мяла платок.
     Даже Зарудина поразила происшедшая в ней перемена: от гордой, изящной и
сильной девушки не осталось и следа, перед ним сидела сутулая, растерянная и
болезненно слабая женщина. Лицо ее осунулось,  побледнело,  и  темные  глаза
тревожно бегали по сторонам.
     Когда  вошел  Зарудин,  темные  глаза  быстро  поднялись  на   него   и
опустились,  и  инстинктивно  Зарудин  почувствовал,  что  она  боится  его.
Совершенно неожиданно злоба и раздражение до судорог  поднялись  в  нем.  Он
крепко запер дверь и совсем не так, как прежде, грубо и прямо подошел к ней.
     - Ты удивительная особа, -  едва  владея  собой  и  почему-то  чувствуя
жгучее желание ее ударить, заговорил он, - у меня полные  комнаты  народу...
брат твой тут... Точно нельзя было выбрать другого времени... Это черт...
     Темные глаза поднялись  со  странным  вспыхнувшим  выражением,  и,  как
всегда, Зарудин испугался своей резкости, угодливо  показал  белые  зубы  и,
взяв Лиду за руку, сел рядом.
     - Ну да, впрочем,  все  равно,  я  ведь  за  тебя  боюсь...  я  рад,  я
соскучился за тобой...
     Зарудин поднял и выше перчатки поцеловал ее слегка  влажную  и  горячую
руку с тонким и изящным заопахом.
     - Это правда? - с непонятным ему выражением  произнесла  Лида  и  опять
подняла на него глаза, говорившие: правда ли, что ты любишь меня? Ты видишь,
какая я теперь бедная, несчастная... совсем не такая, как прежде... я  боюсь
тебя и угадываю весь  ужас  своего  унижения,  но  больше  мне  не  на  кого
опереться...
     - А ты сомневаешься? - неуверенно возразил Зарудин,  и  легкая  струйка
холода, тяжелая для него самого, потянула от этих слов. Он опять  поднял  ее
руку и поцеловал.
     Странная и сложная путаница чувств и мыслей была в  нем.  Еще  два  дня
тому назад, на этой самой белой подушке были разметаны темные  волосы  Лиды,
извивалось в припадке страсти ее гибкое, горячее и упругое тело, горели губы
и обладали все его существо темным  огнем  невыносимого  наслаждения.  В  то
мгновение весь мир, тысячи женщин, все наслаждения и вся  жизнь  соединялись
для него в том, чтобы сладострастнее, нежнее и грубее, бесстыднее и  жесточе
истязать именно это горящее и  требовательное,  и  покорное  тело,  и  вдруг
теперь он  почувствовал,  что  она  ему  противна,  что  ему  хочется  уйти,
оттолкнуть ее, не видеть и  не  слышать.  Желание  это  было  так  велико  и
непримиримо, что даже сидеть здесь стало пыткой. Но в то  же  время  темный,
извивающийся и туда и сюда страх перед нею лишал его воли  и  придавливал  к
месту. Всем существом своим он сознавал, что ничем не связан, что обладал ею
по ее согласию, ничего не обещая, дав ей то же, что получил, но вместе с тем
ему казалось, что он бессильно и  глубоко  влип  в  какую-то  вязкую  цепкую
массу, против которой не может бороться. Он ждал, что Лида чего-то потребует
от него и он должен будет или согласиться, или сделает нечто гадкое, трудное
и грязное. Зарудин почувствовал себя совершенно бессильным, точно из  рук  и
ног его вынули все кости, а во рту вместо языка привесили мокрую тряпку. Это
было обидно и возмущало. Хотелось крикнуть и сказать раз и навсегда, что она
не имеет права ничего от него требовать, но вместо того у Зарудина  трусливо
замерло сердце, и он сказал глупость, явную для него самого,  неожиданную  и
вовсе не идущую к моменту:
     - О женщины, женщины, как сказал Шекспир...
     Лида с испугом взглянула на  него.  И  вдруг  ее  голову  озарил  яркий
беспощадный свет. В один момент она поняла, что пропала: то огромное, чистое
и великое, что  она  могла  дать,  было  отдано  ею  человеку,  которого  не
существовало. Прекрасная жизнь, невозвратимая чистота и смелая гордость были
брошены под ноги  гаденькому  и  трусливому  зверьку,  не  принявшему  их  с
благодарностью за радость и наслаждение, а просто опакостившему их  в  актах
темной тупой похоти. Был один миг, когда взрыв отчаяния едва не бросил ее на
пол с бессильным  рыданием  и  ломанием  рук,  но  с  болезненной  быстротой
отчаяние сменилось приливом мстительной острой злобы.
     - Неужели вы не понимаете,  как  вы  глупы!  -  резко  и  тихо,  сквозь
сдавленные зубы, выговорила она, вся вытягиваясь к его лицу.
     Эти грубые слова и горящий злобный взгляд так были неожиданны в изящной
и женственной Лиде, что Зарудин даже  отодвинулся.  Но  он  не  понял  всего
значения этого взгляда и попытался свести все на шутку.
     - Что за выражения? - удивленно и оскорбленно сказал он, делая  большие
глаза и высоко поднимая плечи.
     - Мне не до выражений! - горько возразила Лида  и  беспомощно  заломила
руки.
     - Ну, зачем столько трагизма! -  поморщившись,  возразил  Зарудин  и  с
внезапно пробудившимся возбуждением  бессознательно  следил  за  выгибом  ее
круглых точеных рук и покатых плеч.
     Этот жест отчаяния и  беспомощности  опять  поднял  в  нем  уверенность
собственного превосходства.
     Было похоже, как будто они стояли на весах,  и  когда  опускался  один,
сейчас же поднимался другой. И Зарудин с острым удовольствием  почувствовал,
что эта девушка, которую  он  бессознательно  считал  выше  себя  и  которую
инстинктивно боялся даже в минуты сладострастных ласк, играет теперь, по его
понятию, жалкую и позорную роль. Это чувство было  ему  приятно  и  смягчило
его. Зарудин нежно взял ее за опущенные безвольные руки и чуть-чуть  потянул
к себе, уже возбуждаясь и начиная горячее дышать.
     - Ну, полно... ничего ужасного не случилось!
     - Вы думаете? - в иронии  приобретая  силу  и  глядя  на  него  странно
пристальным взглядом, спросила Лида.
     - Ну,  конечно!  -  ответил  Зарудин  и  попытался  ее  обнять  особым,
возбуждающе бесстыдным объятием, силу которого он знал.
     Но от нее повеяло холодом и руки его ослабели.
     - Ну, будет... чего разгневалась, моя кошечка!  -  с  нежной  укоризной
проговорил он.
     - Отстаньте от  меня...  Тут  я...  Отстаньте  же!  Злым  усилием  Лида
вывернулась из его рук.
     Зарудин физически обиделся за то, что порыв страсти его пропал даром.
     "Черт знает! - подумал он, - свяжись с ними!.."
     - Да что с тобой? - раздраженно спросил он. И красные пятна выступили у
него на скулах.
     И как будто этот вопрос что-то уяснил  Лиде,  она  вдруг  закрыла  лицо
руками и совершенно неожиданно для Зарудина залилась  слезами.  Она  плакала
совсем так, как плачут деревенские  бабы:  закрываясь  руками,  наклонившись
всем телом вперед и протяжно всхлипывая. Длинные космы волос  повисли  вдоль
мокро! о лица, и стала она совсем некрасивой. Зарудин растерялся. Улыбаясь и
боясь обидеть ее этой улыбкой, он попытался отнять ее руки от лица, но  Лида
упорно и упрямо удерживала их и все плакала.
     -  Ах  ты,  Господи!  вырвалось  у  Зарудина.  Опять   ему   захотелось
прикрикнуть на нее, дернуть за руку, сказать что-нибудь грубое.
     - Да чего ты, собственно, ревешь?.. Ну,  сошлась  со  мной...  ну?  Вот
горе! Да почему именно сейчас, что такое? Да перестань же! визгливо  крикнул
он и дернул за руку.
     Голова Лиды с мокрым лицом  и  распустившимися  волосами  дернулась  от
толчка, и она внезапно замолчала, опустив руки, сжавшись и с детским страхом
глядя на него снизу вверх. Сумасшедшая мысль о том, что теперь всякий  может
ее бить, вдруг мелькнула  у  нее  в  голове.  Но  Зарудин  снова  ослабел  и
заговорил вкрадчиво и неуверенно:
     - Ну, Лидочка... будет! Ты сама виновата... К чему эти сцены... Ну,  ты
много потеряла, но зато и счастья было много... Никогда нам не забыть эти...
     Лида опять заплакала.
     - Да перестань же-е! - прокричал Зарудин.
     Он прошелся по комнате, подергивая усы над вздрагивающими губами.
     Было тихо, и за окном качались, должно  быть,  тронутые  птицей  тонкие
зеленые ветки. Зарудин с трудом овладел собой, подошел к  Лиде  и  осторожно
обнял ее. Но  она  сейчас  же  вырвалась  и,  угловато  выворачивая  локоть,
нечаянно так ударила его в подбородок, что зубы отчетливо ляскнули.
     - А, черт! - воскликнул Зарудин, обозлившись и от боли, и еще больше от
того, что лясканье было очень неожиданно и смешно.
     Хотя Лида не заметила этого  лясканья,  но  инстинктивно  почувствовала
Зарудина смешным и с женской жестокостью воспользовалась этим:
     - Что за выражения! - передразнила она.
     - Да ведь это хоть кого выведет из себя!  -  с  трусливым  негодованием
возразил Зарудин. - Хоть бы, наконец, узнать в чем дело!
     - А вы не знаете? - с той же иронией протянула Лида.
     Наступило молчание. Лида упорно смотрела на него, и лицо ее  горело.  И
вдруг Зарудин стал бледнеть быстро и ровно, точно серый налет извне покрывал
его лицо.
     - Ну, что же вы?.. Что же вы молчите? Говорите что-нибудь, утешайте!  -
заговорила Лида, и голос ее  перешел  в  истерический  крик,  испугавший  ее
самое.
     - Я... - проговорил Зарудин, и нижняя губа его задрожала.
     - Да, никто другой! К сожалению, вы! - почти прокричала Лида, задыхаясь
от злых и отчаянных слез.
     И с него и с нее как бы сползал какой-то покров  изящности,  красоты  и
мягкости, и дикий растерзанный зверь все ярче выступал под ним.
     Ряд комбинаций с быстротой молнии замелькал в  голове  Зарудина,  точно
стая  юрких  мышей  набежала  туда.  И  первая  была  та,  чтобы  немедленно
развязаться с Лидой, дать ей денег, чтобы она устроила выкидыш, и  покончить
историю. Но хотя он считал это лучшим для себя  и  необходимым,  Зарудин  не
сказал этого Лиде.
     - Я, право, не ожидал... - пробормотал он.
     - Не ожидал, - дико выкрикнула Лида, - а как смели не ожидать этого?
     - Лида... я ведь ничего не... - проговорил  Зарудин,  боясь  того,  что
хотел сказать, и чувствуя, что скажет.
     И без слов Лида поняла его. Ужас отчаяния исказил ее красивое лицо. Она
беспомощно опустила руки и села на кровать.
     - Так что ж мне делать, - со странной задумчивостью проговорила она как
бы сама себе. - Утопиться, что ли?
     - Н-ну... зачем же так...
     - А знаете, Виктор Сергеевич, - вдруг проникновенно и пристально  глядя
ему в глаза, медленно произнесла Лида, - ведь вы  даже  и  очень  не  прочь,
чтобы я утопилась!
     И в ее глазах и подергиваниях красивого рта было что-то такое печальное
и страшное, что Зарудин невольно отвел глаза.
     Лида встала. Вдруг ей стало страшно и противно, что она могла думать  о
нем, как о спасителе,  о  том,  чтобы  жить  с  ним  всегда.  Ей  захотелось
почему-то  потрясти  рукой,  высказать  ему  свое  презрение,  отомстить  за
унижение, но она почувствовала, что если заговорит, то заплачет и еще больше
унизит себя. Последняя гордость, остаток красивой и  сильной  прежней  Лиды,
удержала ее, и вместо того она сдавленно, но ясно и выразительно, неожиданно
и для себя и для Зарудина проговорила: Ско-тина!
     И бросилась к двери, зацепившись и  разорвав  кружево  рукава  о  ручку
замка.
     Вся кровь прилила в голову Зарудина.  Если  бы  она  крикнула  "подлец,
негодяй", он бы снес это совершенно спокойно, но слово  "скотина"  было  так
некрасиво и так противоречило тому  представлению,  которое  создал  о  себе
Зарудин, что он потерялся. Покраснели даже белки его красивых выпуклых глаз.
Он растерянно улыбнулся, пожал плечами, застегнул и распахнул опять китель и
почувствовал себя искренно несчастным.
     Но одновременно где-то внутри его тела начало расти чувство  свободы  и
радости, что так или иначе - все кончилось. Трусливая мысль подсказала  ему,
что такая женщина, как Лида, больше никогда не придет.
     На секунду ему стало досадно, что потеряна  такая  красивая  и  вкусная
любовница, но он махнул рукой.
     - А черт с ней... мало ли их!
     Он поправил китель, еще дрожащими губами  закурил  папиросу  и,  удачно
вызвав на лице беззаботное выражение, вышел к гостям.

XVIII

     Из игроков никто, кроме пьяного Малиновского, не занялся игрой.
     Всем было остро любопытно, какая женщина и  зачем  пришла  к  Зарудину.
Тем, которые догадывались, что это Лида Санина, бессознательно было завидно,
и воображение их  мешало  играть,  рисуя  ее  невиданную  ими  наготу  и  ее
сближение с Зарудиным.
     Санин недолго посидел за картами, встал и сказал: Не  хочу  больше.  До
свиданья.
     - Постой, друг, куда ты? - спросил Иванов.
     - Пойду посмотрю, что там делается, - ответил Санин,  ткнув  пальцем  в
запертую дверь. Все засмеялись его словам, как шутке.
     - Будет паясничать! Садись выпьем! сказал Иванов.
     - Сам ты - паяц! - равнодушно возразил Санин и ушел.