кого? - радостно и недоверчиво вскрикнула старуха.
     - За Новикова... конечно...
     - А... а как же...
     - Да ну его к черту! - с внезапным раздражением вскрикнул Санин.  -  Не
все ли вам равно... Что вы чужую душу сторожить собираетесь?
     - Нет, я  только  не  понимаю,  Володя...  -  смущенно  и  нерешительно
оправдывалась старуха, сердце которой запело непонятно почему радостную  для
нее песню: "Лида замуж выходит, Лида замуж выходит!.."
     Санин сурово пожал плечами.
     - Чего ж тут не понимать... Любила  одного,  полюбила  другого,  завтра
полюбит третьего... Ну и Бог с ней.
     - Что ты говоришь! - с негодованием вскрикнула Марья Ивановна.
     Санин встал спиной к столу и скрестил руки.
     - А вы разве всю жизнь одного любили? - спросил он сердито.
     Марья Ивановна  поднялась,  и  на  ее  неумном  старом  лице  выступила
каменно-холодная гордость.
     - Так с матерью не говорят! - резко выговорила она.
     - Кто?
     - Что кто?
     - Кто не говорит? - глядя исподлобья, спросил Санин.
     Он смотрел на мать и в первый раз  сознательно  заметил,  какое  у  нее
тупое и ничтожное выражение глаз и как нелепо торчит на голове  всхохленная,
как куриный гребень, наколка.
     - Никто не говорит! - тупо, каким-то неживым голосом сказала она.
     - Ну, а я говорю. Только и всего... - вдруг  успокаиваясь  и  впадая  в
свое обычное настроение, возразил Санин, отвернулся и сел.
     Вы свое от жизни взяли, а потому никакого права не имеете душить  Лиду,
- довольно равнодушно проговорил он, не оборачиваясь и принимаясь писать.
     Марья Ивановна молчала и смотрела на Санина во  все  глаза,  а  куриный
гребень еще  нелепее  хохлился  у  нее  на  голове.  Мгновенно  затирая  все
воспоминания и о минувшей жизни, с ее молодыми сладострастными  ночами,  она
закрыла себе глаза одной фразой: "Как он смеет так говорить с матерью!" -  и
не знала, что ей делать дальше. Но прежде,  чем  она  решила,  успокоившийся
Санин повернулся, взял ее за руку и ласково сказал:
     - Оставьте вы все это... А Зарудина гоните вон, а то  он  действительно
каких-нибудь пакостей наделает...
     Мягкая волна прошла по сердцу Марьи Ивановны.
     - Ну, Бог с тобой, - произнесла она.  -  Я  рада...  Мне  Саша  Новиков
всегда нравился...  А  Зарудина,  конечно,  принимать  нельзя,  хотя  бы  из
уважения к Саше.
     - Хотя бы из уважения к  Саше,  -  смеясь  одними  глазами,  согласился
Санин.
     - А где Лида? - уже со спокойной радостью спросила Марья Ивановна.
     - В своей комнате.
     - А Саша? - с нежностью выговаривая имя Новикова, прибавила мать.
     - Не знаю, право... пошел... - начал Санин, но в  это  время  в  дверях
появилась Дунька и сказала:
     - Там Виктор Сергеевич пришли... с чужим барином.
     - А... Гони ты их в шею, - посоветовал Санин.
     Дунька застенчиво хихикнула.
     - Что вы, барин, разве можно!
     - Конечно, можно... На кой черт они нам сдались!
     Дунька закрылась рукавом и ушла.
     Марья Ивановна выпрямилась и стала как бы моложе, но глаза ее приобрели
еще более тупое и животное выражение. В душе ее моментально, с  удивительной
легкостью и чистотой, точно она ловко передернула  карту,  произошла  полная
перемена: насколько теплело ее сердце к Зарудину раньше, когда  она  думала,
что офицер женится  на  Лиде,  настолько  оно  стало  неприязненно  холодным
теперь, когда выяснилось, что мужем Лиды будет другой мужчина,  а  этот  мог
быть только ее любовником.
     Когда мать повернулась к выходу, Санин  посмотрел  на  ее  каменный,  с
серым недоброжелательным глазом, профиль и подумал: "Вот животное!"
     Потом  сложил  бумагу  и  пошел  за  ней.  Ему  было  очень   любопытно
посмотреть, как сложится и разовьется новое запутанное и трудное  положение,
в которое поставили себя люди.
     Зарудин и Волошин встали навстречу с утрированной любезностью, лишенной
той свободы, которой пользовался Зарудин в  доме  Саниных  прежде.  Волошину
было несколько неловко, потому что он пришел с известной мыслью о Лиде и эту
мысль приходилось скрывать. Но неловкость эта только  еще  больше  волновала
его.
     А на лице Зарудина, сквозь напускные  развязность  и  нахальство,  ясно
выступала робкая тоска. Он сам чувствовал, что не надо было  приходить:  ему
было стыдно и страшно; он не мог представить себе, как встретится с Лидой, и
в то же время ни за что на свете не выдал  бы  этих  чувств  Волошину  и  не
отказался бы от привычного  самоуверенного,  ничем  не  дорожащего  мужчины,
который может сделать с женщиной что угодно. Временами  он  прямо  ненавидел
Волошина, но шел  за  ним,  как  прикованный,  не  имея  сил  показать  свою
настоящую душу.
     - Дорогая Марья Ивановна, - неестественно показывая белые зубы,  сказал
Зарудин. - Позвольте вам представить моего хорошего приятеля, Павла Львовича
Волошина...
     При этом он угодливо,  с  неуловимо  подмигивающей  черточкой  в  самых
уголках глаз и губ, улыбнулся Волошину.
     Волошин поклонился, ответив Зарудину тою же улыбкой, но более заметно и
почти нагло.
     - Очень приятно, - холодно сказала Марья Ивановна.
     Скрытая неприязнь  холодком  скользнула  из  ее  глаз  на  Зарудина,  и
осторожно-чуткий офицер сейчас же это заметил. Мгновенно  исчезла  последняя
его самоуверенность и поступок их, окончательно потеряв игривую  забавность,
стал казаться ему невозможным и нелепым.
     "Эх, не надо было приходить!" - подумал он и тут впервые ясно  вспомнил
то, о чем забывал, возбужденный обществом для него недосягаемо великолепного
Волошина: ведь сейчас войдет Лида!.. Ведь это та самая Лида, которая была  с
ним в связи, беременна от него,  мать  его  собственного  будущего  ребенка,
который так или иначе, а ведь родится же когда-нибудь! И что же он ей скажет
и как посмотрит на нее?.. Сердце Зарудина  робко  сжалось  и  тяжелым  комом
надавило куда-то вниз.
     "А вдруг она уже знает!" - с ужасом подумал он, уже не  смея  взглянуть
на Марью Ивановну, и  весь  стал  ерзать,  шевелиться,  закуривая  папиросу,
двигая плечами и ногами и бегая глазами по сторонам.
     "Эх, не надо было идти!"
     - Надолго к нам? - величаво-холодно спрашивала Марья Ивановна Волошина.
     - О нет, - развязно и насмешливо глядя на провинциальную даму,  отвечал
Волошин и, вывернув ладонь, ловко вставил в угол  сигару,  дым  которой  шел
прямо в лицо старухи.
     - Скучно вам у нас покажется... после Питера...
     -  Нет,  отчего  же...  Мне  тут   очень   нравится,   такой,   знаете,
патриархальный городок...
     - Вот вы за город съездите, у нас места есть великолепные... И купанье,
и катанье...
     - О, непременно-с!  -  насмешливо  подчеркивая  "с",  но  уже  скучливо
воскликнул Волошин.
     Разговор не вязался и был тяжел  и  нелеп,  как  улыбающаяся  картонная
маска, из-под которой смотрят  враждебные  и  скучные  глаза.  Волошин  стал
поглядывать на Зарудина, и смысл его взглядов был понятен не только офицеру,
но и Санину, внимательно наблюдавшем) за ними из угла.
     Мысль,  что  Волошин  перестанет  думать   о   нем,   как   о   ловком,
остроумно-нахальном человеке, способном на  все,  оказалась  сильнее  тайной
боязни Зарудина.
     - А где же Лидия Петровна? -  с  самоотверженным  усилием  спросил  он,
опять без нужды весь приходя в движение.
     Марья Ивановна посмотрела на него с удивленной неприязнью.
     "А тебе какое дело, раз не ты на ней женишься!" - сказали ее глаза.
     - Не знаю... У себя, должно быть, - холодно ответила она.
     Волошин опять выразительно посмотрел на Зарудина.
     "Нельзя ли как-нибудь вытребовать Лидку эту поскорее, а то  старушенция
мало занимательна!" - мысленно сказал он.
     Зарудин раскрыл рот и беспомощно шевельнул усами.
     - Я так много лестного слышал о вашей дочери, - осклабляя гнилые зубки,
любезно нагибаясь всем корпусом вперед и  потирая  руки,  заговорил  Волошин
сам, - что надеюсь иметь честь быть ей представленным.
     Марья Ивановна скользнула  взглядом  по  неуловимо  изменившемуся  лицу
Зарудина и инстинктивно поняла, что именно мог слышать  этот  гнилообразный,
наглый человечек о ее кристально чистой и нежно-святой Лиде. Мысль эта  была
так остра, что мгновенно приблизила к ней страшное предчувствие падения Лиды
и обняла беспомощным ужасом. Она растерялась, и глаза ее стали в  это  время
человечнее и мягче.
     "Если их не прогнать отсюда, - подумал в эту минуту  Санин,  -  то  они
причинят еще много горя и Лиде, и Новикову..."
     - Я слышал, что вы уезжаете? - вдруг спросил он, задумчиво глядя в пол.
     Зарудин удивился, как не пришла ему самому в  голову  такая  простая  и
удобная мысль.
     "А!.. Взять отпуск месяца на два..." - мелькнуло  у  него  в  мозгу,  и
Зарудин поспешно ответил:
     -  Да,  собираюсь...  Надо  бы  отдохнуть,  проветриться...   знаете...
Заплесневеешь на одном месте!
     Санин вдруг засмеялся. Весь этот разговор, в котором ни одно  слово  не
выражало того, что чувствовали и думали люди, вся его никого не обманывающая
ложность и то, что все, явно видя, что никто не верит, продолжали обманывать
друг друга, рассмешили его. И решительное, веселое чувство свободной  волной
прихлынуло к его душе.
     - Скатертью дорога, - сказал он первое, что пришло ему в голову.
     И как будто  со  всех  слетел  строгий,  крахмальный  костюм,  все  три
человека мгновенно изменились. Марья Ивановна побледнела и стала  меньше,  в
глазах Волошина мелькнуло  трусливо-животное  чувство,  превратившее  его  в
насторожившегося зверька, а Зарудин тихо и  неуверенно  поднялся  со  своего
места. Живое движение прошло по комнате.
     - Что? - подавленным голосом спросил  Зарудин,  и  голос  его  был  тот
самый, который не мог быть ему несвойствен в эту минуту.
     Волошин  испуганно  и  мелко  засмеялся,  острыми  пугливыми   глазками
отыскивая свою шляпу. Санин, не отвечая Зарудину, с веселым  и  злым  лицом,
нашел шляпу Волошина и подал ему. Волошин  раскрыл  рот,  и  из  него  вышел
тоненький придавленный звук, похожий на жалобный писк.
     - Как это понять? -  с  отчаянием  крикнул  Зарудин,  совершенно  теряя
почву. "Скандал!" пронеслось в его помертвелом мозгу.
     - Так и понимайте, - сказал Санин, - вы тут совершенно не  нужны  и  вы
доставите всем большое удовольствие, если уберетесь отсюда.
     Зарудин шагнул вперед. Лицо его стало страшно, и белые зубы  оскалились
зловеще и зверино.
     - А-а... вот как... - проговорил он, судорожно задыхаясь.
     - Пошел вон, - с презрением, коротко и твердо ответил Санин.
     И в голосе его  послышалась  такая  стальная  и  страшная  угроза,  что
Зарудин отступил и замолчал, нелепо и дико вращая зрачками.
     - Это черт знает что такое... - негромко пробормотал Волошин и поспешно
направился к дверям, пряча голову в плечи.
     Но в дверях показалась Лида.
     Никогда, ни прежде, ни после, она не чувствовала себя такой  униженной,
точно голая рабыня, из-за которой  на  рынке  разодрались  самцы.  В  первую
минуту, когда она узнала о приходе Зарудина с Волошиным и  отчетливо  поняла
смысл этого прихода, чувство физического унижения было так велико,  что  она
нервно зарыдала и убежала  в  сад,  к  реке,  с  вновь  возникшей  мыслью  о
самоубийстве.
     Да что же это?.. Неужели этому еще  не  конец!..  Неужели  я  совершила
такое ужасное преступление, что оно никогда не простится  и  всегда,  всякий
будет иметь право... - чуть не закричала она, заломив над головой руки.
     Но в саду было так ясно и светло, так мирно жили там яркие цветы, пчелы
и птицы, так голубело небо, так блестела у  осоки  вода  и  так  обрадовался
фокстерьер Милль тому, что она побежала,  что  Лида  опомнилась.  Она  вдруг
инстинктивно вспомнила, что и всегда так же охотно и  жадно  бегали  за  ней
мужчины, вспомнила  свое  оживление,  которое  напрягало  все  ее  тело  под
взглядами этих мужчин, и потом совсем сознательно в ней пробудилось  чувство
гордости и правоты.
     "Ну что ж, - подумала она, - какое мне дело... он так он... ну, любила,
теперь разошлись... И никто, никогда не смеет меня презирать!"
     Она круто повернулась к дому и пошла.
     В дверях Лида появилась не такою, какою привыкли видеть ее чужие  люди.
Не как всегда, вместо обычной модной и вычурной  прически  у  нее  на  спине
мягко спускалась толстая и пышная коса, вместо изящного изощренного  туалета
на груди и плечах легко и просто была легкая кофточка,  наивно  показывавшая
освобожденное прекрасное тело, и вся она, в этом  милом,  простом,  домашнем
виде была как-то неожиданно прекрасна и обаятельна.
     Странно улыбаясь, улыбкой, делавшей ее похожей на брата, Лида как будто
спокойно перешагнула порог и сказала звучным и красивым голосом, с  особенно
милыми девичьими нотками:
     - Вот и я... Куда же вы?.. Виктор Сергеевич, бросьте фуражку!..
     Санин замолчал и с любопытным восторгом, широко открыв глаза, глядел на
сестру,
     "Это еще что!" - подумал он.
     Какая-то внутренняя сила,  и  грозная,  и  милая,  и  непреоборимая,  и
женственно-нежная, вошла в комнату.  Точно  укротительница  вошла  в  клетку
разодравшихся диких зверей. Мужчины вдруг стали мягки и покорны. Видите  ли,
Лидия Петровна, - с замешательством проговорил Зарудин.
     И  как  только  он  заговорил,   мило-жалкое,   беспомощное   выражение
скользнуло по лицу Лиды. Она быстро взглянула  на  него  и  вдруг  ей  стало
невыносимо больно. Болезненно  чувствительный  оттенок  физической  нежности
проснулся в ней и мучительно захотелось на что-то надеяться. Но это  желание
мгновенно же сменилось острой  животной  необходимостью  доказать  ему,  как
много он сам потерял и как  она  все-таки  прекрасна,  несмотря  на  горе  и
унижение, которое он причинил ей.
     - Ничего я не хочу видеть! - и в самом деле,  почти  закрывая  красивые
глаза властно и несколько театрально произнесла Лида.
     С Волошиным сделалось что-то странное: эта прелестная  теплота,  шедшая
от едва прикрытого, нежного женского тела, открывшегося в неожиданной  милой
домашней красоте,  разварила  все  его  существо.  Острый  язычок  мгновенно
облизал его пересохшие губы, глазки сузились  и  все  тело,  под  просторным
светлым костюмом, отекло в бессильном физическом восторге.
     - Представьте же... - сказала Лида,  через  плечо  поворачивая  к  нему
большие девичьи глаза, мягко и своевольно оттененные ресницами.
     - Волошин... Павел Львович... - пробормотал Зарудин.
     "И такая красавица была моей любовницей!" - и с искренним восторгом,  и
с  хвастливым  чувством  перед  Волошиным,  и  с  легким   уколом   сознания
невозвратимой потери мелькнуло в нем.
     Лида медленно повернулась к матери.
     - Мама, вас там спрашивают... сказала она.
     - Мне не до... - начала Марья Ивановна.
     - Я говорю... - перебила Лида,  и  в  голосе  ее  неожиданно  зазвучали
слезы.
     Марья Ивановна торопливо встала. Санин смотрел на Лиду,  и  ноздри  его
раздувались широко и сильно.
     - Господа, пойдемте в сад... Тут жарко! - сказала Лида и,  как  прежде,
не глядя, идут ли за ней, пошла на балкон.
     Мужчины, как загипнотизированные, двинулись за ней и было похоже, точно
она опутала их своей  косой  и  насильно  ведет,  куда  хочет.  Волошин  шел
впереди, восхищенный и обостренный, позабыв все на свете, кроме нее.
     Лида села под липой в  качалку  и  вытянула  маленькие  ноги  в  желтых
туфельках на просвечивающихся черных  чулках.  В  ней  как  будто  было  два
существа: одно томилось от стыда, обиды и  тоски,  другое  упрямо  принимало
сознательно возбуждающие позы, одну красивее и  гибче  другой.  И  первое  с
омерзением смотрело и на себя, и на мужчин, и на всю жизнь.
     - Ну, Павел Львович... какое впечатление производит на вас наша  глушь?
- щуря глаза, спрашивала Лида.
     Волошин быстро скрестил и потер пальцы.
     -  Такое,  какое,  вероятно,  испытывает   человек   в   глухом   лесу,
наткнувшийся на роскошный цветок! - ответил он.
     И между ними начался легкий,  пустой  и  насквозь  лживый  разговор,  в
котором все то, что произносилось  вслух,  было  ложью,  а  все  то,  о  чем
умалчивали, было правдой. Санин молчал и  слушал  именно  тот  молчаливый  и
настоящий разговор, который без слов скользил по лицам, по рукам и ногам, по
звукам  голоса  и  его  дрожи.   Лида   страдала.   Волошин   мучительно   и
неудовлетворенно наслаждался ее красотой и запахом. А Зарудин уже  ненавидел
и ее, и Санина, и Волошина, и весь  мир,  хотел  уйти  и  не  уходил,  хотел
сделать что-то грубое и курил папиросу за папиросой. И почему-то нестерпимая
потребность,  чтобы  Лида  открыто  предстала  всем   как   его   любовница,
беспросветно-зло надавила его мозг.
     - Итак, вам нравится у нас, вы не жалеете, что  покинули  Петербург?  -
спрашивала Лида.
     Быть может, эта пытка была мучительнее всего  ей  и  ей  самой  странно
было, что она не встает, не уходит.
     - Mais  au  contraire!  {Нет,  напротив  (фр.).}  -  возражал  Волошин,
кокетливо разводя руками и наводя глаз на грудь Лиды.
     - Без фраз! - с кокетливо-повелительным жестом сказала Лида, и опять  в
ней боролись два существа: одно вызывало краску на лице, другое еще выпуклее
и неуловимо бесстыднее выставило грудь навстречу обнажающему взгляду.
     "Ты думаешь, что я очень несчастна... что я убита! Так на  же,  смотри!
Вы таковы, так и я буду такой! - с внутренними слезами мысленно говорила она
Зарудину.
     - О, Лидия Петровна! - с ненавистью отозвался Зарудин, - какие  уж  тут
фразы!
     - Вы, кажется, что-то сказали? - холодно спросила Лида и, быстро  меняя
тон, опять обернулась к Волошину.
     - Расскажите мне о петербургской  жизни...  У  нас  ведь  не  жизнь,  а
прозябание!
     Зарудин почувствовал, что Волошин слегка усмехнулся  в  его  сторону  и
подумал, что Волошин уже не верит в то, что Лида была его любовницей.
     "Ага, ага... так... хорошо!" - с невероятной злобой сказал он себе.
     - Наша жизнь? О, эта знаменитая "петербургская жизнь"!...
     Волошин легко  и  быстро  болтал  и  производил  впечатление  маленькой
глупенькой обезьянки, что-то лопочущей на своем пустом малопонятном языке.
     "Кто знает!" - думал он с затаенной надеждой, глядя на  лицо,  грудь  и
широкие бедра Лиды.
     - Могу вам дать честное слово, Лидия Петровна,  что  наша  жизнь  очень
бледна и скучна... До сегодняшнего дня, впрочем, я думал, что и всякая жизнь
скучна, независимо от того, где живет человек в столице или в деревне...
     - Будто? - полузакрыла глаза Лида.
     - Что дает жизнь, так это  -  прекрасная  женщина!  А  женщина  больших
городов, ах, если бы вы их видели!.. А  знаете,  я  убежден,  что  если  что
когда-либо спасет мир, то это красота! - неожиданно,  но  считая  это  очень
уместным, понятным и остроумным прибавил Волошин.
     На его лице установилось бессмысленно  разгоряченное  выражение,  и  он
болтал срывающимся голосом, беспрестанно возвращаясь к одному и тому  же,  к
женщине, о которой он говорил  так,  точно  тайком  непрестанно  раздевал  и
насиловал ее. И Зарудин, подмечая это выражение, вдруг почувствовал  смутную
ревность.
     Он краснел и бледнел и не  мог  стоять  на  месте,  неровно  и  странно
переходя с места на место посредине аллеи.
     - Наши женщины так похожи одна  на  другую,  они  так  исковеркались  и
ошаблонились!..   Найти   что-нибудь   способное   вызвать    действительное
преклонение перед  красотой...  не  то,  знаете,  специфическое  чувство,  а
действительно чистое, искреннее поклонение, какое испытываешь перед статуей,
в больших городах невозможно!.. Для этого надо пуститься именно в глушь, где
жизнь еще - нетронутая почва, способная давать пышные цветы!
     Санин невольно почесал затылок и переложил ногу на ногу.
     - А к чему им здесь и расцветать, когда их рвать  некому!  -  возразила
Лида.
     "Ага! -