делаешь? Не она первая, не она последняя. Авось попадется хороший парень в
зятья, рыбачить вместе станут, выпьют когда на пару.

     Какая дивная-а па-агода ды-ы-ы
     Распростерла-а-ася-а-а в лу-уга-ах...

     Пел и  думал Командор  все, что ему  в голову приходило или  что ветром
надувало, и в то же время  по тетиве самолова перебирался, крючки от шахтары
и  мусора  освобождал.  На струе,  на  стрежи  на  самолов  чего  только  не
нацепляется:  тряпье, собачьи намордники, сапоги, туристские панамы и трусы.
А то было  - ужас  вспомнить - зажали разбойники  инспектора  рыбачишек - ни
дыхнуть,  ни  охнуть. Ночью  с  фонариком приходилось ловушки  проверять.  В
августе  темнынь - глаз пальцем коли - не видно,  а стерлядь, стерлядь прет!
Азарт,  конечно.  Вдруг что-то грузное поволоклось,  заплавало на  самолове.
Осетр! Умаялся,  упехтался, дергает слабо. Сердце послабело, руки послабели,
едва  тетиву держат. Перевел дух рыбак, осилился, повел добычу  - слаб, слаб
осетр,  но с таким ловчее  управляться.  Неуторканный, он те  задаст  такого
шороху! Совсем перестало дергать, тяжело  по-прежнему, но не дергает. Вот  и
всплыло  что-то,  но не трепещется.  "Запоролся осетер! Уснул.  Сдох. Ах ты,
переахты!.." - Командор  осветил  фонариком:  ба-а-атюшки-святы! Утопленник!
Зубы  оскалил, глазницы  пусты,  носу  нет  -  рыбой,  выдрой  иль  ондатрой
выедено... Ладно, нервы  в порядке - с  перепугу запросто  мог вывалиться из
лодки - в потемках, среди реки, один! Вот как она, рыбка, достается! Вот он,
фарт добытчика! Зажмурясь, отцепил Командор малого -  и поплыл тот снова "за
могилой  и крестом". Неловко все же покойника  покойником именовать, да  еще
утопшего. Малым  назовешь,  вроде  бы и  хоронить  не обязательно, вроде  бы
шуткой  все  обернулось  -  нечаянно встретились, непринужденно  расстались.
Однако  малый-то  уплыл,   но  смута  на   душе  осталась  -   нехорошо,  не
по-христиански он с ним обошелся. Земле надо было предать. Неловкость еще  и
оттого,  что  поверье вспомнилось:  "Плывет  если  по реке утопленник ногами
вперед  -  пару  ищет!" А как он  плыл  - головой? Ногами? Увидь в потемках!
Теперь  чуть чего  тяжелое заслышится  на  самолове  -  в сердце колотье,  в
коленях слабо - опять малый?..

     Хы-хмуриться не надо, Лада!
     Хы-хмуриться не надо, Лада!
     Ды-для меня твой смех - отрада...

     - Придумают же! - покрутил головой Командор.  - Ладу какую-то? -  Но ни
песня, ни бодрость духа уже не справлялись с  угнетением, наплывающим всякий
раз  при мыслях  о  "малом". "Может, выпить для  успокоения  и полной услады
сердца? Краснуха же прокисает!"
     Как ни зырила, как ни шарила по карманам жена, он все  же  трояк от нее
утаил.  "Стро-о-огая баба, зараза!  У ей шибко не разгуляешься.  Но  с нашим
братом иначе и нельзя!  Вон  в поселке  одном, сказывают, мужик с бабой  как
взялися, так все и пропили: и дом, и корову, и лодку с мотором, ребятишек по
миру  пустили. Мужик  мешок  картошек на  семена за десятку  купил,  баба за
пятерку его загнала, бутылку принесла. Вместе выпили - мужик бабу бить. Бьет
и  плачет! Бьет и плачет! Потом  они вместе  плакали.  Картина! Потом  они в
алкоголичку подались. Моя туда  же, алкоголичкой  стращает. Люта баба, люта!
Ну да ведь и мужичок ей достался! Олютеешь с ним!.. Х-хы-хмуриться не  надо,
Лада! Лы-лучше  "Солнцедару" жахнем!.." -  Командор  захлестнул  на уключину
тетиву, подался на нос лодки, к багажнику, распинывая на стороны рыб, банки,
барахло всякое. "Солнцедар" лил в рот прямо из горлышка. Есть кружка, котел,
ложка - все есть, он рыбак основательный, но из горла как-то удалее  пьется,
может, и похабнее? Вино без задержки катилось по кишкам, током пробивало все
члены и спутанные провода жил.
     Выпил - и опять за  дело, бодрее на душе стало, работа  спорится.  Оно,
вино-то, хоть  и зараза, конечно, однако ж  сила в ем содержится  могучая. А
кругом благодать! Берега по  ту и по другую сторону реки  зелены, вода вся в
солнечных  крошках,  пароход или костерок вдали дымится,  чайки летают.  Вот
она,  радость.  Вот  она, жизнь! Нет,  не  понимал  он  и никогда не  поймет
городскую рвань: живи от гудка до гудка, харч казенный, за все плати...
     Стоп! Что такое?!
     Командор  обеспокоенно  вытянул   шею.  Ну  точно,  лодка   катит,  нос
приподнят,  волна крутая по  берегу валит. За мысами кроется лодка, жмется к
приплескам, в тень от лесов. Значит, отремонтировал рыбинспектор технику, на
службу  вышел!  "У-у,  зар-раза!  Все,  все  как  есть  вокруг  создано  для
удовольствия жизни, так на тебе: то комар, то мошка,  то рыбнадзор - чтоб не
забывался человечишка, помнил о каре божьей!.."
     Командор наклонил голову, будто поддеть кого на кумпол собирался, круче
обозначилась  на его  лице всякая  кость. Глаза, и без того холодные,  вовсе
остыли,  зубы до хруста стиснулись. Недопитую бутылку  он  ткнул в багажник,
давай скорее работу делать.  Настроение покоя, благодушие,  остатки  его еще
крутились внутри, но вечная тревога, беспокойство и злость спешно занимали в
душе свои привычные места, теснились во тьме ее. Однако Командор перебирался
по хребтовине  самолова без паники, хотя и спешно. Середину самолова прошел,
крючки  не  очень забиты,  пожалуй,  успеет ловушку  досмотреть и обиходить.
Работает Командор и в то же время следит за лодкой рыбнадзора, мощности свои
учитывает, запас  горючего: бачок полон,  мотор новый, в лодке  один, а тех,
халеев-то - так  по-хантыйски рыбачьих разбойников зовут  - в  самое место -
двое: рыбинспектор Семен всегда с сынишкой на поиск выходит. Натаскивает иль
боится? Натаскивает! Не шибко пугливый Семен, иначе давно б уж помер.

     Й-ехали на тройке - хрен догонишь!
     А вдали мелькало - хрен поймашь! -

     рычал себе под нос Командор со злорадной  дрожью, не позволяя,  однако,
особо отвлекаться: допусти оплошность - изувечишься, руку насквозь просадишь
крючком  -  Семен  больничные  оплачивай!  Лодки сближались. Рыбнадзоровская
дюралька шла наискосок от берега.  Мотор на ней поношен,  стар, но пел нынче
ровно,  бодро, струил серенький дымок за кормою. Перебрали мотор,  подлатали
рыбхалеи. Командор озабеспокоился - не близко ль надзорную власть подпустил?
"А-а,  знай  наших!  Счас  оне   увидят  фокус-мокус!  Счас   я   им  покажу
землевращенье!.."
     Бутылка, которая недопитой  осталась  за  сегодняшний  день,  - третья.
Утром с соседом пол-литра  белой выпили,  закрасив  ее крепкой заваркой. Так
вот за столом сидели чинно-важно, попивали "чаек". Баба пришла, носом повела
-  нос  у ей, что  у сибирской лайки-бельчатницы - верхом берет! "Че-то рожи
красны?" Тут что главное? Скорей кати на нее бочку, ошеломляй! "Ты поработай
с мое  на воде,  на  ветру, дак  у тя не токо рожа красна будет!.." Когда за
дровами  ходил,  из  поленницы  вынул  утаенный  на  всякий  пожарный случай
"Вермут", и его "уговорили" до капли, наголо. Не пробрало. Пожрать ладом так
и не пожрал,  чего-то хватанул на ходу, картошек  холодных вроде, прихмелел,
вот и  охватило удальство, захотелось Командору  на глазах рыбхалеев  допить
"Солнцедар"!  Запрокинуть голову и, побулькивая горлом, выпятив тощее брюхо,
изобразить артиста. Однако ж тут не  театр, тут тебе такой аплодисмент дадут
-  не  прочихаешься. Нынешний браконьеришко что сапер  на  войне.  Только  и
разницы меж сапером и браконьером, что тому медаль дадут, а этому штраф либо
срок.
     Шлеп стерлядку за борт - снулая, в  слизи  уж вся  на  последнем крючке
болталась,  прыг  на  корму,  цап  за  шнур и...  "Выр-ручай,  отечественная
техника!  Уноси!  Рыбхалеи  рядом!" С  первого  рывка  мотор  сыто уркнул  и
забормотал под кормой. "Все-таки и мы, когда захочем, умеем кой-что делать",
- мельком  отметил Командор. Мысль была приятная, утешающая, она начала было
развиваться  в  том направлении, что если-де нам  мобилизоваться внутренне и
внешне,  не  филонить,   работать  всем  дружно,  то,  пожалуй,  этих  самых
капиталистов-империалистов  не  только  по  количеству,  но  и  по  качеству
уделаем,  как  мелких.   Однако  завершить  глубокоматериалистическую  мысль
недостало  времени - Семен привстал с беседки, рукой  движения делает такие,
будто огонек гасит иль паута ловит - велит глушить мотор.
     "Игровитый ты  мужичок, Семен,  игровитый!  Ну-к  че  ж,  поиграем!"  -
Командор вертанул ручку газа, мотор взревел,  лодка вздрогнула, понеслась не
по воде, по гладкому стеклу-зеркалу и, казалось, вот-вот раскатится так, что
оторвется от воды и взмоет  в  небо. Будто специально для  браконьеров мотор
"Вихрь" изобретен! Названо - что влито!
     Увеличились  скорости, сократилось  время. Подумать только: совсем ведь
недавно  на шестах  да  на  лопашнах  скреблись.  Теперь  накоротке  вечером
выскочишь на реку, тихоходных промысловиков обойдешь, под  носом у них рыбку
выгребешь  и  быстренько смотаешься.  На душе праздник,  в кармане звон,  не
жизнь -  малина!  Спасибо за такой мотор умному человеку! Не зря на инженера
обучался. Выпить бы с ним, ведро выставил бы - не жалко.

     Й-ехали на тройке, та-та-та-та.
     А вдали мелькало, тир-тар-рр-рам!..

     Несется Командор по речному простору, с  ветерком несется,  душа  поет,
удалью  полнится, тело, слитое с мотором, спружинено,  энергией переполнено,
кровь  кипит  от напряжения,  нутро  будоражится  -  смущает  его  недопитый
"Солнцедар". "Ну ничего, ничего. Потом в честь победы его заглотаем!"
     Ревут натуженно два мотора на реке, прут лодки в  кильватер, со стороны
посмотреть - лихачи вперегонки гоняют. Чушанцы обожают этакую забаву.  Тонут
иной раз, но какое соревнование без риску.
     Никаких  знаков отличия нет на рыбинспекторской лодке, лишь  номер,  да
еще вмятина на  правой  скуле и бордовая  полоса вдоль бортов - у пожарников
выпросил  краски  начальничек,  самому-то ничего  не  выдают, кроме  грозных
распоряжений, квитанций на  штрафы да  зарплатишку, какую Командор при удаче
за  один улов  берет. А вот поди  ж  ты,  сколько  лет не сходит с должности
Семен! Борьба его захватила, чо ли? Может, что  другое? Может, смысл жизни у
него в том, чтоб беречь речку, блюсти закон, заражать - тьфу, слово-то какое
поганое! а его,  такое слово,  по радио говорят, -  заражать,  значит, своим
примером  ребятишек!  Им ведь  дальше  жить, ребятишкам-то.  Н-да-а-а,  свой
человек  Семен, но непостижимый. На берегу человек как  человек,  поговорит,
поспорит когда. Выпить, правда, не соглашается - резонно, конечно: выпивка -
покупка на корню. Но нету въедливей, прицепистей, настырней типа, как Семен,
на реке. Тут он  со  всеми темными  добытчиками  нарастотур.  Своего  родича
Кузьму  Куклина,  царство ему  небесное,  однова  защучил у  Золотой  карги.
Старичок  улыбается,  десенки дитячьи  приветно  оголяет,  шебаршит беззубо:
"Шурин,  шурин...",  папиросочку  из  пачки  услужливо  вытряхивает: "Шурин,
шурин..." Семен  папироску обратно в пачку ногтем защелкнул  да ка-ак врезал
Куклину на всю полусотскую! Закачался  Куклин:  "Курва ты, -  говорит,  - не
шурин!.." ...

     Да-а, криво  не право. Напились тогда, базланили, и, конечно, пуще всех
Куклин: "Убить йюду,  сничтожить!" Но  проспались, пораскинули умом: нет, не
стоит.  Во-первых: все  привычки  Семена, всю его, так сказать,  нутренность
насквозь  изучили.  Нового   же   инспектора   пришлют   -   изучай   снова,
приноравливайся  к  нему, а вдруг  он еще лютей  окажется? Семен  прижимает,
конечно, штрафует, невзирая  на лица и ранги, однако сам живет и другим, как
говорится, жить дает - то у него лодочный мотор забарахлит, то в собственной
груди  мотор  гайки  посрывает, либо раненая башка заболит. Глядишь, сенокос
приспел, там  в  огороде убирать  надо,  опять  же заседает  в  поссовете  -
депутат; иль на совещание районное,  когда  и на краевое укатит, решая,  как
кого ловить.
     Словом, ничего мужик, хоть и зараза.
     Во-вторых:  Семен верток,  бесстрашен, стреляет  куда тебе с добром, на
дармовую  выпивку не идет -  голыми руками его не возьмешь, но и он изнемог,
взвыл однажды на собранье: "На фронте так не измаялся, не устал, как с вами!
Будь он, этот прощелыжный люд, проклятый!.."
     Да-а, конечно, тут, в мизгиревом  гнезде, не дремай,  тут война денно и
нощно идет, палец в рот положишь - руку отхватят!
     В-третьих: вот в-третьих-то и весь гвоздь -  за убийство  рыбинспектора
могут  и  к  стенке  прислонить,  либо  такой  срок  отвалят,  что  мертвому
завидовать станешь...
     "Ой, в лодке-то, кажись, не сын Семена? Нет, не сын! Тот еще тонок шеей
и хоть волосенки тоже по моде, как дьякон, отпустил, да парень все еще в  ем
не  окуклился". Командор  приподнялся с  беседки,  сощурился, будто  целясь,
заострил зрение - за  мотором, подавшись распахнутой грудью вперед, сидел  в
синем выцветшем кителе слишком уж непреклонный с  виду мужчина. Ближе к носу
лодки, на скамье Семен в шапке горбился. Хоть летом, хоть зимой всегда он  в
шапке  -  голова  контужена и  пробита,  от пластинки,  вставленной  в  нее,
мерзнет. "Значит, отвоевался Семен! Сменщика с участком знакомит. Я на глаза
попался ненароком. - Тень сочувствия или жалости тронула сердце Командора: -
Семен, Семен! Че ты  заработал? Каку награду? Гонялся дни и ночи по реке  за
такими вот, как я, ухарями, головой рисковал, здоровьишко последнее ухлопал,
нервы в  клочья испластал. Глянь, по всему поселку  дома  понастроены, лодки
"Вихрями" звенят, молодцы-удальцы вино попивают, песни  попевают, а ты сдашь
казенную лодку и на  реку не на чем выехать,  чебаков закидушками таскать  с
ребятишками станешь.  Умная голова твоя, Семен,  да  дураку досталась. И-эх,
повеселить тебя, что ли, на прощанье?"
     Командор прибавил газу, зажал  под  мышкой  ручку мотора,  прикурил  от
пучка спичек и обернулся, уверенный,  что рыбинспекторская дюралька осталась
за  горбиной  густолесого  острова и  можно,  обогнув  его, выключить мотор,
сплыть протокой и  спрятаться в Заливе либо мотануть в поселок.  Но  лодка с
бордовой полосой  по jбносу,  не слышная из-за  гудящего за  спиной "Вихря",
тянулась вослед,  отбрасывая на стороны прозрачные заволоки, оставляя легкую
тень за кормой.  Командор прикинул расстояние, на остров глянул, и сигаретка
выпала изо рта. Он ее попытался поймать, но только  подшиб рукой - его гонят
километров  тридцать! У него и горючее в  бачке скоро кончится,  а  запасная
канистра  в багажнике, да и бензина  в ней литров пять. Надеялся к самоловам
"сбегать", пока самоходка  тесом  загружается.  "Возни  Семену с мотором  не
день,  не  два",  -  талдычили  знатоки,  а  у  него  помощник объявился!  -
"Преемник! Мать-расперемать!.." Рекой  да  еще вверх по течению  не уйти.  К
берегу прибиваться, в лес бежать? А мотор? А лодка? А  стерлядь? А недопитый
"Солнцедар"? Да  и узнают  по лодке, докопаются,  с самоходки спишут,  штаны
спустят... Н-ну-у не-е-эт! Не  зря  его  дочка Командором нарекла! Командор,
если он  воистину  Командор,  изловить себя не  даст, крушения не  допустит!
Хищно наклонившись клювом носа  встречь лесному ветерку,  Командор развернул
лодку, заложив такой вираж, что дюралька легла на борт. Оставив позади будто
мелом  очерченный полукруг,  Командор  устремился  вниз  по  течению.  Лодка
прыгнула на круглой волне, ахнула обвально  носом, раскрошила бель  полосы в
сыпучие брызги. Командор жадно облизнул  с губ мокро и, нахально скаля зубы,
пошел прямо на дюральку рыбинспекторов. Он пронесся так близко, что различил
недоумение на лицах преследователей.  "Ничего сменщик у Семена, ладно скроен
и  крепко,  как говорится, сшит!  Черен,  цыганист,  лешачьи глазищи  в туго
налитых  мешках  глазниц. Да-а,  это тебе  не  хроменький  Семен  с пробитой
черепушкой! С этим врукопашную придется, может, и стреляться не миновать..."
     И только так подумал Командор, сзади бухнуло, нет, сперва воду вспороло
рядом с лодкой,  потом  уж бухнуло.  "Стреляют!" - Командор  утянул голову в
плечи, тоска, не  боязнь, не страх, а вот именно тоска охватила  его,  сжала
чего-то  там, внутри, непривычной болью  иль тошнотой - вот  когда резиновую
камеру  надуваешь и  она фуганет  обратно  - точно  так  же противно  бывает
внутри,  тошно,  вроде  бы  резиновая пыль там все  облепит  и  не смывается
слюной. На Обском водохранилище, сказывал один отпускник, побывавший в Чуши,
рыбинспекция не церемонится - хлопнет по корпусу лодки, пробьет ее - и шабаш
- вынает за шкирку  браконьеришку из воды, как цуцика. "Неуж еще  вдарят?" -
Командор свел лопатки на спине - спина-то дверь, не промажешь! - безо всяких
уже смешочков  обернулся  и возликовал - заглох  мотор у рыбхалеев! Они тоже
заложили лихой вираж, а моторчик-то и скиксовал!..
     Командор хукнул, кашлянул и грянул на всю реку:

     М-мы пой-едем, мы пом-чимся
     В надлежа-ащую зар-рю-у-у-у!..
     Я те Север подар-рю-у-у-у!..

     Песню  эту  новую  он  слышал  от дочки Тайки, она по  радио; востроуха
девка, ох востроуха!  Только  песня-то уж... Глупая, право, глупая! Как  это
Север  подарю? Он что,  поллитра?  Рубаха? Консерва? У Командора всегда так:
чуть успокоится, начинает думать на отвлеченные темы. Иначе тут  с ума сойти
можно при  такой жизни. С  одной стороны,  работа  ответственная,  с  другой
стороны,  баба преследует,  выпить  не  дает, с  третьей - эти вот, рыбхалеи
всякие.
     Командор летел вниз по течению, в распахнутые врата реки, к тому самому
Северу,  который всем  охотно  дарили  и  в песнях, и  в  кино, и  наяву, за
подъемные деньги, да  мало кто его брал.  Наоборот, людишки,  даже  местные,
коренные  снимались  с  насиженной  земли, уезжали в тепло, к морю Черному и
Азовскому,  в Крым,  в  Молдавию, к вину  дешевому, к телевизору поближе, от
морозов, от  рыбнадзоров, от ахового снабжения,  от  бродяг-головорезов,  от
рвачей  подальше.  Берите  Север,  берите,  если  надо!  Мы тут  намерзлись,
наплакались,  наскучались.  "Вот  вырастет  дочка,  выучится,  определится к
месту, я денег накоплю и тоже к ней уеду,  - вдруг порешил Командор, - пусть
другого дурака гоняют и стреляют..."
     Между  тем  лодка  рыбинспекторов  снова  вклеилась   в  след  дюральки
Командора, бежит тебе терпеливо, и  хотя мотор на ней старый, двое мужиков в
лодке, но когда придет пора  заправляться  горючим, тут и выявится их  верх,
тут они  его и защучат. Им что? Они, не глуша мотора, бачок дополнят горючим
и достанут его.  Командор пихнул носком резинового сапога бачок - тяжел, еще
поживем!  Показался  крутой  мыс,  весь  в  мелком  камешнике. Над  ним  яр,
издырявленный береговушками. В яру ямины выбуханы - человек залезет. Местные
собачонки  навострились  рыть  землю,  выцарапывать  из норок яйца и птенцов
береговушек. "Что в  народе, то и  в природе,  - покачал головой Командор, -
обратно борьба!.."
     Птички  густым  комарьем  клубились над рекой  и  заплесками.  На  мысу
ребятня закидушки сторожит  - язь  пошел.  Костры горят,  картошки  в  углях
пекутся.  Парнишки  в  нарядных  плавках,  все справные,  веселые,  загореть
когда-то  успели, будто в саже, чертенята! Крепкие парнишки, вольные, гоняют
друг  дружку, горя  не  зная,  камни  в  воду  бросают,  за лески  закидушек
держатся, рыбеху подсекают. И  щипнула сердце  Командора тихая зависть: "Вот
бы  всегда парнишкой  быть! Ни тебе горя, ни печали, рыбачил бы,  из рогатки
пташку выцеливал, картошку печеную жрал..."
     Заныло в  брюхе.  Проклятая  житуха!  Не помнит,  когда  летами вовремя
ложился, когда нормально  жрал, в кино  ходил,  жену в  утеху  обнимал. Ноги
простужены,  мозжат   ночами,  изжога  мучает,  из  глаз  метляки  летят,  и
пожаловаться  некому.  Бодрясь,  хохму,  от  ухорезов  слышанную, повторяет:
"Живешь  -  колотишься,  грешишь  - торопишься, ешь - давишься - хрен  когда
поправишься!.." Оно и правда. Вином спасается. А что оно, вино-то? Бормотуха
кислая, какое-то плодово-?выгодное",  "Солнцедар" и вовсе вредный - его бичи