т  того  крика
бежать подальше.  Обиделся опоссум,  скорчил рожу злобную, потому как песней
той думал он зверье подтянуть  поближе ко  рту. Видит, бестия, плохо дело, и
заткнулся.  Видит,  одними  песнями  сыт  по  горло не  будешь, а  руки-ноги
вытянешь,  и  принюхался,  осмотрелся...  Кругом кедры,  на кедрах  шишки  с
ананас, в шишках орехи питательные. Да как достать?  Кедр-то в два  обхвата,
не повалишь,  не встряхнешь. Заурчал опоссум  с голоду, зафыркал; за щеками,
что  припас  намедни,  доел напрочь.  Сунулся  покушать травки,  грибков  да
ягодок, и глазам  своим  еле поверил:  идут  мимо  букан  подходящий  и  жук
прохожий. Только опоссуму  они -- червячка заморить.  Вот он и мушку-пчелку,
слепня-овода высмотрел,  и,  хотя не  жрет  мушек  да  слепней, а туда их, в
живот, чтобы не урчали кишки, не  жаловались. Бабочка  безвкусная пролетала,
опоссум бабочку хвать! Стрекоза диетическая на цветок присела, с цветком ee!
Полевка пробегала, шмыг-шмыг-шмыг, куснул ее опоссум, заглотнул, а хвостиком
плюнул. И уже бьет в нос дух барсучий, аж пофыркивает опоссум. Скорей  нашел
нору, выгнал барсука и слопал живьем. Еще пищит барсук, ползет по пищеводу к
месту  казни,  а опоссум  уже землю  роет, кротов ищет, не милует  ни их, ни
кротят.  Все мало прожорливому, все не сыт, никак живот не набьет, не держит
живот добро. Вот от ежа еще лапы валяются, а опоссум уже иголками какает. Он
такой зверь,  опоссум-то, не гурман-сибарит. Положи ему на  пути черт  знает
что,  чего и гноим именем не всегда  назовешь. -- сожрет с удовольствием, не
побрезгует и не подавится.
     Шныряет по лесам, по лугам, по бережкам, крушит все на  пути, питается.
Глотает без числа червячков  да  улиточек,  закусывает  квакушками да ужами,
лезет  на  дерево,  объедает   почки-листики,  ветками  хрумкает,  из  гнезд
птенчиков цапает,  лапой бьет, лопает, а  яйца  колет, пьет.  Порхает вокруг
пичуга, пищит-кричит,  горло  в  горе  надсаживает, да недолго:  ап! --  нет
птички,  --  и скорей  на  солнце  рычать-пугать.  Улепетывает от  всеядного
солнышко во  всю  прыть, хоронится за  горку.  "Скорей! Скорей!"  -- торопит
опоссум. Пора  уже летучих  мышек  да  жуков  майских  губить, комариков  да
светляков гробить.  Видит,  сова зайчаток потрошит. И сову,  и  зайчаток,  и
землю  с  кровью  --  лишь  бы брюхо набить  дополна.  Ест  и  клянет  сову,
обижается,  что  зайчиху без него  растеребила.  Не  понять  бессовестному с
голода  -- у  совы она  в  животе,  давно разделанная, дожидается.  Но обиду
держал  недолго: лось  в  кустах зашевелился...  Бегом  туда!  Медленно лося
глотает, шутка ли, такого сохатого через глотку протолкнуть, но глотает,  не
сдается,  не ленится... А  как  рога  в кусочки  изгрыз, вперед  пошел:  там
медведя  лапой  пришиб, тут волка задрал, здесь от  лисы-алисы один обглодыш
оставил. Всех уже  в лесу объел опоссум, ото всех куснул,  а нет как нет ему
сытой  радости.  Лезет  к  берегу  хоть  водой  утробу  залить,  хоть  горло
ополоснуть, а  из воды зверь рожи  строит -- тоже, видать, голодный  и злой.
Куснул  его опоссум на пробу -- не вышло. Только "буль-буль" сделал да морду
вымочил.  Отфыркался,  отсиделся,  зверя  лапой  потрогал -- мокрый, значит,
рыба,  прикинул  опоссум,  и  прыг  на  него!  бултых!  хвать!  хрум!  хлюп!
Захлебывается, дна не  чует и жрет-жрет-жрет пескариков да ершиков, окуньков
да щучек, никому пощады не делает, всех за пищу считает. Высунулся, наконец,
на  берег -- зверь сидит, как новенький,  ничего не отъел от него опоссум. С
горя  стал  биться головой  о камни, все  камни,  точно  орехи, переколотил.
Закидал ими речного зверя, но тот и из-под  камней рожи  строит, не сдается,
не  лезет  на сушу, не  ложится и  удобной для его же поедания  позе.  Тогда
дерево сломал,  дубину сострогал,  бил-бил по воде, пока пот не прошиб -- не
убил. Живой в реке зверь сидит, точно вкопанный. Запалил костер, решил огнем
зверя выгнать. Не выгнал --  только лес впустую  пожег  и  сам  едва спасся.
Возвел крепость по всем правилам, осадил  ее  и взял,  а зверь и не чешется.
Сидит все  в воде и злобствует. Тут зима  подоспела.  Опоссум,  чтобы  врага
лицезреть, прорубил  дырку во льду,  взялся на хвост зверя  ловить, но зверь
хвост откусил и опять сидит, ухмыляется. Полезла весной  у опоссума шерсть с
голода,  но  он  весной  танки и бомбы изобрел, в ход  пустил  -- без толку,
только берег ямами испоганил. Почуял к лету, как от бесконечной борьбы мозги
его развились  неимоверно.  Тогда дом соорудил  у реки и обзавелся семьей. С
тех пор выходит он каждое  угри к  водичке на  задних  лапах,  побьет  врага
своего, просто так побьет,  для души,  а  иногда и со злости бьет,  колотит,
ругается, пока жена в дом не загонит...
     ...Любка вернулась  к себе.  --  Ну? -- спросил  Саша. -- Ивана нет,  я
говорила с Сусаниным.
     -- Что он ответил? -- спросил Подряников.
     -- Обещал завтра после обеда принести двести рублей.
     -- Почему двести?
     -- Чтобы в следующий раз с книжки не снимать...
     ...Уже за  полночь первому  секретарю подали  дневной отчет  в постель.
Вечный  огонь зажжен;  медведь издох  в  огороде;  внука  Примерова увезли в
Москву перекрашивать  в  естественный  цвет,  а  бандит Галимджанов  покинул
Сворск на попутке.
        "VI"
        "ИГРА „НАЙДИ КАМЕНЬ""

     Глубина воды -- по  пояс. Ребята заранее готовят камешки, завязав их по
одному  в цветные  тряпочки, и затем  разбрасывают  в воде  на  определенном
участке. По команде вожатого все бегут в воду, собирают камешки и складывают
на  берегу в установленном месте. Кто наберет меньше  всех камней  --  сушит
тряпочки

     В понедельник утром на автобусной остановке редактор Куриляпов исполнял
нехитрый танец опаздывающего. Ежесекундно,  топая правой ногой, он  подносил
левую  руку  к глазам я,  взглянув  на  часы, клацал  зубами,  словно  хотел
откусить стрелки. Потом смотрел на дорогу, прыгавшую по холмам, как заяц. Но
нет, не скакал автобус спасать редактора сворской газеты.
     Когда  ушла  последняя  минута  надежды  на  транспорт,  Куриляпов  сам
поскакал задворками догонять время, напрямик в редакцию. Он бежал с завидной
для  его возраста лихостью, прижимая к груди  портфель, и  даже  обогнал  на
светофоре мотоцикл, хотя  сам в то же время  утирал нос. Случайные прохожие,
которые из-за малой  величины Сворска имели лица старых друзей, подбадривали
Куриляпова свистом и криками, обычными на спортивных трибунах и рынке.
     Минуя  горсовет, Куриляпов услышал, как в уличном  репродукторе куранты
далекой  Москвы  ударили  восемь  раз.  В глазах  редактора стемнело, сердце
ответило   курантам  барабанной  дробью.   "Время  обогнало  меня   по  вине
транспорта, я опоздал!" -- ужаснулся Куриляпов.
     Другой человек, на  менее  ответственной должности, после такого  ужаса
остановился бы, перестал пыхтеть, как паровоз на холостом ходу, и спокойный,
с  утра  умеренный  в завтрашнем дне, побрел бы навстречу неприятностям.  Но
Куриляпов был не другой, Куриляпов  видел наметки завтрашнего  дня во  всем,
кроме себя, и еще чаще стал перебирать ногами...
     Шедший мимо Сусанин проводил редактора грустным взглядом. "Вот человек,
-- подумал Адам, -- который  пунктуальность  ставит  выше  здоровья, а  ведь
вчера, болтают, он так накачался пивом, что на его рубашке расстегнулись все
пуговицы". Куриляпов же вспомнил, что на прошлой неделе директор  типографии
подписал  приказ,  по  которому  работник, произносивший  более ста  слов за
смену,  лишался премии, и  хотел было отругать Сусанина  и выдавить из  него
признание в ошибках, но безжалостное время погнало редактора к цели...
     Шагавший впереди Подряников  спиной  почуял  недоброе и успел нырнуть в
дверь  редакции.  Куриляпов прямо посреди  улицы застонал  от  невозможности
схватить Сашу за  шиворот с  поличным. Несколько прохожих бросились было  на
помощь Куриляпову, но  Куриляпов  постонал,  подергался и скорей, скорей  за
Подряниковым.
     Выскочивший из  подворотни Сплю подхватил куриляповскую  рысь.  Вровень
пришли  они  к  крыльцу, на котором Сплю,  выбившийся  из  сил,  поспел-таки
распахнуть любимому начальнику дверь...
     Рухнув  в кресло, Куриляпов сразу бросился  думать,  что ему сделают за
опоздание?  Накажут или помилуют?  "Надо каяться!  Стоять на коленях! Биться
лбом об пол!" -- решил он и схватил лист бумаги.
     В дверь кабинета постучали сотрудники газеты, собравшиеся  на  утреннюю
"летучку".
     -- Я жашят! Жшите мешя! -- крикнул-свистнул Куриляпов. Он всегда шипел,
когда  срывался на крик:  так  хитро  росли у  него  зубы и ворочался  язык,
превращая глотку в свисток.
     После крика он написал под копирку такой документ:

     Редактору т. Куриляпову
     от редактора т. Куриляпова
     Копия: первому секретарю
     райкома КПСС
     Копия: в Комитет народного
     контроля.

     ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ ЗАПИСКА

     3   апреля   я   опоздал   на  работу   на   5   (пять)   минут   из-за
неудовлетворительной  работы автотранспорта. Прошу  наказать  меня  по  всей
строгости демократического  централизма и  административной  линии, а  также
поверить, что в истекающей борьбой пятилетке опоздания названы в моих личных
планах "нетерпимым фактом".
     03.04 с.г.
     Куриляпов.

     Теперь надо дать ход записке, двинуть ее по инстанциям, проверить факты
на всех  уровнях, собрать резолюции,  объявить выговоры... "Работы  на целую
неделю,  --  подумал  Куриляпов. А  надо  быстрее, быстрее, жизнь  не  ждет,
лозунги  торопят!"  И  редактор  написал   в  левом  верхнем  углу  записки:
"Представьте оправдательные документы из автопредприятия о движении маршрута
No 4 в этот день и в данное время. Куриляпов".
     Еще не бросив ручку, редактор позвонил директору ПАТП:
     --  Почему у тебя  сегодня с семи тридцати  до восьми десяти  не  ходил
автобус No 4 по московскому времени? Не надо передо мной извиняться и других
обвинять не  надо, извиняйся и обвиняй других  перед советским народом! А то
домой тебя возить автобус есть, а честных граждан на работу -- автобуса нет!
Читай о себе очередной фельетон в стихах...
     "Я  сам  напишу этот фельетон, я  не  доверю  его  Кавельке,  ее  рифма
беззуба,  а язык  туп, --  подумал  Куриляпов. -- Беспощадным пером сатиры я
высмею себя и автотранспорт, нам станет стыдно, и мы исправимся..."
     ...В это  же время на другом конце города водители, вооруженные мокрыми
тряпками,  мечтали убить  Куриляпова за то, что ночью идеологический  сектор
комсомола с подачи редактора  заклеил все  стекла  автобусов требовательными
плакатами: "Курящая мать!  Тебя ждет синюшность губ!", "Воров и  разгильдяев
--  в стенгазету!"  и подобными.  В поиске  новых форм агитации райкомовская
молодежь залепила даже лобовые стекла, и шофер, севший утром за руль, вместо
дороги, увидел рожу, призывающую бросить пить и вернуться в семью...
     В дверь опять постучали, и Куриляпов решил, что не стоит  долго держать
подчиненных в коридоре: стороннему  наблюдателю  может  показаться,  будто в
редакции нет рабоче-деловой обстановки, одни сплетники шушукаются в кулуарах
под дверью начальства. Поэтому он с грустью отложил объяснительную записку и
крикнул-свистнул:
     -- Шойшите, тошашищи! -- а сам выбежал, придерживая руками живот.
     "Товарищи" сели за длинный стол, повоевали локтями за место для бумаг и
стали ломать голову, какую придумать себе работу, чтобы Вонючка отвязался.
     Не прошло и минуты, как в кабинет ворвался редактор, оставив на дверной
ручке  карман пиджака и  раскидав попавшиеся на пути стулья. Вид у  него был
очумелый.  Казалось, сейчас он прыгнет на кого-нибудь и укусит или, не сходя
с места, плюнет ядом. Куриляпов свистел, как Соловей-разбойник; и размахивал
пучком газет. Усы  его топорщились от  гнева, в  волосах  стреляли маленькие
молнии, а лицо перекосилось так, что уголок губ столкнулся с ухом.
     --  Што?!  -- завопил  Куриляпов,  глядя  в  глаза первому  попавшемуся
подчиненному
     -- Не я, -- на всякий случай ответил подчиненный.
     -- Што?.. Што?.. -- продолжал редактор, обходя сотрудников, сталкиваясь
с каждым носом, заглядывая каждому в глаза и брызгая на каждого слюной.
     -- Не я... Не-я... -- говорили подчиненные, как молитву.
     -- А што?! -- завопил он так призывно, что из носа выскочила козявка, а
с головы посыпались седые волосы.
     Прошлись по второму кругу: "А кто?" -- "Не я".
     --  Што ж  тожша! --  завизжал редактор,  затряс кулаками  и, засвистев
что-то  совсем  неразборчивое, грохнулся  об пол.  Сердце  его  стучало  так
громко, что заглушило ход стенных часов.
     "Товарищи" полили Куриляпова водой из графина и спросили:
     -- А что "што"?
     -- Святое, -- членораздельно прохрипел  редактор, не открывая глаз и до
хруста  костей  сжимая  в  кулаке  газеты, -- наше общее святое... кто?.  на
гвоздь... в отхожем... прибил... душу  свою... и  мою, --  сказав  все  это,
Куриляпов на секунду затих. И попросил: -- Попа бы мне... батюшку.
     -- Как вам не стыдно! -- возмутился ответственный секретарь. -- Хотите,
мы отнесем вас в профком?
     --  Или в  красный  уголок?  --  спросил замредактора.  --  Там,  среди
вымпелов и грамот...
     Но Куриляпов, не  дослушав, закатил глаза. Подряников встал на колени и
приложил ухо к груди редактора.
     -- Умер, -- сообщил он коллегам.
     --  Пойду  некролог  писать,  --  сказал  замредактора  и  снял  трубку
телефона:  -- Алло,  типография?.. Не набирайте последнюю полосу завтрашнего
номера... Через час срочный материал принесут.
     После того  как Куриляпова увезла "скорая", в редакции начался  рабочий
день.
     Замредактора оккупировал кресло начальника,  и, вызвав секретаршу, стал
диктовать некролог:
     -- ...А теперь перечеркнем, а напишем вот что, --  говорил он, выставив
на  девушку  указательный  палец пистолетом.  -- Напишем:  "Трудный  путь  в
журналистику   Куриляпов  начал   с  того,  что  окончил  заочные  курсы   в
полиграфическом ПТУ по профилю "Настенное редактирование  "молний"  и других
непечатных форм"...
     За стеной  стоял  у окна ответственный секретарь.  Он  нервничал,  грыз
ногти и шепотом ругался матом...
     В  лаборатории  рыдал, обняв  увеличитель,  фотокорреспондент:  это  он
повесил газеты на гвоздь...
     Заперев  дверь  на ключ и  раздевшись  до  трусов,  заведующая  отделом
сельского   хозяйства  делала  производственную  гимнастику   и  сама   себе
командовала: "Раз-два-три! Оп-ля!.. Разд-два-три-четыре! С поворотом!.."
     А  заведующий  отделом  промышленности  ушел пить  пиво,  захватив  для
компании все подчиненные единицы...
     В отделе писем Саша издевался над Сплю:
     -- Что  вы  ждете,  Клавдий Иванович? Собирайте монатки и проваливайте!
Последний  покровитель  помер!  Кто  теперь  будет  прикрывать  ваш  зад  от
пинков?.. Я? -- не буду, а больше некому.
     -- Ме-ня-нель-зя-у-во-лить-без-при-чи-ны, -- сказал Сплю.
     -- Причину найдем, положитесь на меня. Например, начальник отдела писем
не умеет писать, а читает по слогам.
     -- Я-фрон-то-вик, -- сказал Сплю.
     -- Вы, по-моему, решили податься в ученики к Сусанину. Зачем вы воруете
его  фантазии?  Это  ведь он придумал, что вы фронтовик, что до войны  у вас
была фамилия Сплюев, но в бою, когда  враг целился в вашу необъятную голову,
вы подпрыгнули,  пуля пробила нагрудный карман,  из  всех  документов  исчез
клочок бумаги, на котором  было написано "ев". --  Саша положил ноги на стол
начальника и улыбнулся, как  любимой девушке:  -- Не  тяните резину, Клавдий
Иванович, пишитe заявление. Или хотите, я напишу, а  вы крест поставите? Мне
не  терпится  присоединить  ваши семьдесят  рублей  к  своим. В  самом деле,
сколько можно работать вдвоем на одной ставке! Мы же не сиамские близнецы!..
     Наконец ответственный секретарь  оторвал  взор от городского пейзажа за
стеклом, решительным шагом двинулся в кабинет редактора и, войдя без стука и
раздумий,  спросил   у   зам-редактора,  который  собирался   пить   чай  из
куриляповской кружки:
     -- Ответь мне  как  журналист журналисту и как этот... как  его?... как
этому... ну, как его?.. Есть у тебя совесть или нет?
     -- Есть, -- ответил замредактора, сербая и щелкая языком. -- Видишь, мы
скорбим по Куриляпову не в пример тебе.
     Действительно, замредактора перетянул локоть  черно-красной повязкой, а
секретарша показала ответственному секретарю траурные рамки под ногтями.
     -- Все равно вернись к себе, а этот кабинет мы опечатаем.
     -- Я занял его на основании служебного регламента.
     -- Но Куриляпов, когда уходил и отпуск или болел, оставлял заместителем
меня!
     -- Куриляпов  никогда  не  был  в отпуске  и  даже больной приходил  на
работу.  Я только  что  написал об этом  в некрологе. Но, может быть, ты  не
веришь печатному слову советской газеты? Сознайся. В конце концов, сейчас не
тридцать седьмой год, -- сказал замредактора -- Впрочем, раз ты настаиваешь,
пусть нас рассудит первый секретарь, -- и замредактора позвонил в райком..
     Не  добавляя  скорби  в голос  и не  утруждая голову  раздумьем, первый
секретарь  временно возложил  обязанности  на  замредактора.  А ведь позвони
ответственный секретарь --  командовать бы ему.  Сообразив,  как незатейливо
его обвели вокруг пальца, ответственный секретарь нешуточно разозлился:
     --  Ты,  видимо, забыл о  партийном выговоре, который  тебе влепили два
месяца назад за прогул?
     -- Нет-нет, я помню!
     -- Ты сейчас должен работать над исправлением ошибок, над  разгильдяем,
который  внутри тебя свил уютное гнездо,  ты должен  сидеть ниже травы, тише
воды!..
     -- Но я уже все осознал и больше не повторю...
     -- Интересно, если позвонить еще раз  первому секретарю и напомнить про
твой выговор?.
     -- А он не вспомнит!  -- обрадовался  замредактора. -- Он  что вчера-то
было не вспомнит.
     Они смотрели друг на друга, как два мартовских кота перед дракой. Между
ними стояла секретарша и ковыряла шариковой ручкой в носу.
     Наконец ответственный секретарь бросил как перчатку.
     -- Скоро ты узнаешь, какой размер обуви я ношу, -- повернулся и ушел за
дверь.
     -- Я буду  топтать его обеими ногами! -- мечтал ответственный секретарь
на  пути в отдел  писем.  -- Вот так! Вот так! А  потом  -- вот эдак!  -- Он
остановился, и доски пола затряслись, затрещали под ударами его каблуков. --
Я плюну ему в рот, как только он зазевается! Вот так: плюв! плюв! плюв!
     Распахнув дверь отдела писем, ответственный секретарь сказал Саше через
порог:
     -- Пойдем ко мне -- дело есть... Ты должен  выполнить несколько  важных
поручений и убрать  с  дороги  людей, до  которых  я не доберусь  или  -- не
справлюсь. От их нейтрализации зависит твоя карьера.
     -- Постараюсь, --  ответил Подряников, -- но некоторых я тоже  не  могу
убрать.
     -- Нам бы только несколько дней продержаться, -- стиснув кулаки и зубы,
подмигнув Саше, добавил  ответственный секретарь,  -- и все рухнет. А уж там
посоревнуемся, кто быстрей на  руинах власти отстроится... Как этого старого
пердунчика  угораздило коньки  отбросить! Пожил бы  еще пару дней -- его б и
так сняли.
     Брошенный один  в отделе, Сплю заплакал: до того ему себя стало  жалко.
Вчера  Сусанин,  как хулиган из подворотни,  одним  махом отнял  у  него все
игрушки Домсовета, а  сегодня Куриляпов скомандовал долго жить  -- и  бросил
Клавдия Ивановича  горькой  сиротой,  бросил  в пустыне средь  гадюк с одной
майорской  пенсией  в  Любкином  кармане.  Хоть  иди  теперь  по  вагонам  с
протянутой  фуражкой:   "Подайте   инвалиду  умственного   труда",   --  как
посоветовал когда-то майору Адам.
     --     Что-же-я-та-кой-не-ве-зу-чий?     --     скулил     Сплю.     --
Что-же-мне-не-ве-зет? -- и вытирал манжетами нос.
     Это  была  правда.  Майор  родился  человеком  горемычным  и  'природой
об