иженным,  голову  имел  невероятно огромную (влюбленная  парочка смогла бы
исполнить на ней  медленный  танец),  в  которой мозгов было, как  у  слона.
Только  использовал майор  свои  мозги, как слон. Внешность  его  тоже таила
изюминку,  но вот --  не для женщин. Лишь один проезжий антрополог  попрыгал
вокруг  Сплю,  поплескал руками, слазил в рот,  поахал, поохал, сказал,  что
Клавдий Иванович похож сразу и на питекантропа,  и на  австролопитека, и  на
гейдельбергского человека, спросил  о прививках  в детстве,  да и  укатил  в
столицу.  Но бог  с ней,  с внешностью  -- Сплю  все  равно не знал, как  он
выглядит.  Жизнь не подсовывала  ему  зеркало, потому  что  Клавдий Иванович
постоянно смотрел в книгу...
     Он учился читать десять лет,  учился упорно, до  самоистязания буквами,
до темноты в глазах, учился без каникул и праздников, и ежедневно  -- до тех
пор, пока не бился лбом об  стол. Упорство Сплю питалось тем,  что он считал
себя таким же, как все вокруг, даже чуть-чуть  получше...  К  концу десятого
года от  взгляда  Сплю  на страницах  "Букваря" протерлись дыры величиной  с
кулак, и Клавдий Иванович понял: эта книга отдалась ему целиком. Ведь он уже
сносно читал  по слогам  и даже говорить стал  по слогам -- следствие долгих
упражнений с "Букварем".
     Тогда он исключил сам себя из третьего класса и, обменяв футбольный мяч
на  справку, что  он  -- сын полка, поступил  в военное  училище. Оттуда его
пнули  в военную  часть, которой Сплю служил  верой  и правдой двадцать пять
лет.  "Отец солдатам", -- думал он о  себе и  окружал  заботой тех, кого ему
доверили  не подумавши. Поскольку  забота  была  очень назойлива  и заведомо
исходила от дурака,  солдаты  ее не принимали. То,  как относились  к  Сплю,
можно проиллюстрировать таким случаем. Однажды майор упал в пруд, и никто не
полез его  спасать, потому что некий сержант, стоявший  вблизи, сказал  "Сам
всплывет через месяц -- такие не тонут". Действительно, месяц спустя Клавдий
Иванович  всплыл и  появился в казарме.  Он пришел  мокрый,  весь в  тине, с
неразлучным "Букварем" под  мышкой,  попросил  дневального  открыть тридцать
седьмую страницу и сказал: "Ма-ма-мы-ла-ра-му". Дневальный сунул нос в книгу
и ответил: "Правильно"...
     Карьера военного оборвалась для Сплю неожиданно, как песня без припева.
На  пирушке  командный  состав  части   вместо   медицинского  спирта  попил
авиационного. Кое-кто наглотался  до смерти, но майор, закаленный в  ученье,
отделался  легким  поносом.  Историю  огласили,  ибо  время попалось  такое.
Клавдия  Ивановича откомандировали в  отставку:  "Вы  расформировываетесь  в
Сворск с  постоянной  пропиской, и считайте  это  не наказаньем, а милостью,
товарищ отставной  майор".  И вот он оказался  в  Сворске,  беспомощный, как
ребенок,   потерявший  посреди   пустой   улицы   маму,  но  полный  желания
общественной деятельности в ближайшей песочнице.
     Однажды  мимо одной из таких песочниц  проходила Чертоватая и  увидела,
как ловко майор командует детьми и пенсионерами,  и  те, послушные его ноле,
строят  шеренгой  куличи,  роют  окопчики  лопатками, пускают  паровозик  по
кругу...  "Оригинальный дурак,  --  подумала  Любка, --  и денег  у  него  ,
наверное, куры не клюют".
     -- Ты на свои пьешь, полководец? -- спросила она.
     -- Нет, -- ответил майор.
     -- Куришь?
     -- Нет.
     -- Жилплощадью владеешь?
     -- Вла-де-ю-ком-на-той.
     Это была комната в коммунальной квартире, где жило  столько  людей, что
не все  соседи знали друг  друга  в лицо и знакомились  на  производстве. Но
судьбу  майора уже решили,  тем более он  и  сам ничего против не  имел.  Он
полюбил Любку первого  взгляда, ведь каждая грудь Чертоватой была больше его
головы,   и  через   месяц  Марина   вручила  Любке   и   Клавдию  Ивановичу
"Свидетельство  о браке". После этого  шага  жизнь отставного  майора  пошла
наперекосяк. Еще не помня себя от  счастья, в первый вечер он приблизился  к
жене, открыл объятия и состроил  такую  дебильную исстрадавшуюся физиономию,
что Любка расхохоталась:
     -- Ты что губы раскатал, дядя?
     -- Люб-лю, -- прогундосил Сплю.
     --  Ха-ха-ха, --  сказала  Любка.  -- Уж не думаешь ли  ты, дурак,  что
будешь спать со мной, как только  у тебя в одном месте зачешется? Моя  такса
-- сто рублей, причем в пенсию эта сумма не входит. Деньги на стол, и лезь в
постель. Нет -- найдешь  себе дерюгу в коридоре, -- и  Любка треснула майора
феном по голове, чтобы до него побыстрее дошла суть ее слов.
     С  каждым последующим днем жизнь  Сплю стала закручиваться все крепче и
туже в тисках бытового  рабства. Блаженно-юродивые времена, когда он получал
деньги  за  то,  что отдавал  всем  подряд  честь,  Клавдий  Иванович теперь
вспоминал г тихой грустью. А Любка, не замечая  мужниной скорби, отнимала  у
него пенсию до рубля и сама расписывалась в ведомости.
     -- Зачем тебе? -- удивлялась она, если муж осмеливался попросить денег.
     -- Ко-пить-бу-ду, -- отвечал отставной майор.
     -- На что?
     --    Те-бе-от-дам-как-сто-руб-лей-на-коп-лю,   --    объяснял    Сплю,
предварительно  набрав  в легкие  побольше  воздуха,  так как эта фраза была
очень длинной и сложной для произнесения по слогам.
     --  Устрою-ка я тебя ночным сторожем к себе на склад, -- сказала Любка.
-- Убью сразу двух зайцев: во-первых, по вечерам не  буду видеть  твою рожу;
во-вторых, лишние семьдесят рублей в дом принесешь. А то как трахаться -- ты
первый в очереди, а как деньги зарабатывать -- тебя ищи-свищи.
     Сплю  загорюнился, но промолчал. "Как же можно меня обижать"? --  думал
он, напрягая голову. Ведь я не  могу дать сдачи своими короткими руками". Он
был согласен  на любую эксплуатацию,  лишь бы  Чертоватая подпустила  его  к
своим прелестям, то есть стала бы полноценной женой, а  не по паспорту. Но с
Любкиной  полноценностью  дело  не двигалось, и  почти случайно  Сплю  нашел
временный выход страсти, обменяв Столику кирзовые сапоги на порнографическую
объемную открытку. Поворотом кисти пикантно одетая женщина, изображенная  на
открытке,  оказывалась  голой.  Но  Клавдию  Ивановичу  нравилось  не  спеша
выгибать    открытку,   тогда    и    женщина    раздевалась    не    спеша.
"Ка-ка-я-по-слуш-ни-ца!"  --  думал он  и  разрешал ей  сохранить то  рукава
блузки, то -- подол юбки, то -- туфельки.
     Пока  Сплю   развлекался  и  перемигивался   с   заморской  красавицей,
контрабандно  путешествующей  по  стране,  ярмо  мужа все сильнее  и  жестче
сдавливало майорскую шею. Уже через месяц после свадьбы можно было наблюдать
такую картину:  молодожены  выходили  из магазина, Сплю нагибался, как будто
хотел подобрать что-то  с  земли, а Любка забиралась к нему  на плечи. Майор
нес ее домой. На шее у него висела сумка, из которой торчали пачки вермишели
и пакеты картошки, сумка качалась из стороны в сторону и больно била Клавдия
Ивановича  под дых. Держась одной рукой за кадык мужа, Любка грызла яблоко и
говорила всем знакомым: "Здравствуйте!"
     Когда майор возроптал первый раз, Чертоватая утащила с работы небольшое
кресло и  приделала к спинке лямки. Потом, собираясь в магазин, она надевала
кресло на плечи майора, как  рюкзак, и запрыгивала сама. Теперь при поездках
она лузгала  семечки  и болтала ногами.  Один  раз  в  кресле  прокатился  и
Подряников, а Любка сидела у него на коленях и опять говорила всем знакомым:
"Здравствуйте!"  Но  в  другой  раз  бесстыжие  мальчишки  обкидали  Клавдия
Ивановича снежками с гиканьем и улюлюканьем...
     Неугомонная натура Сплю опять возроптала.
     --  "На тебя, дядя, не угодишь", --  сказала Любка и разрешила до весны
катать  себя  на  санках.  Сплю  укутывал  ей  ноги  стареньким  тулупом  и,
впрягшись, волок санки в нужном Любке направлении.
     И в третий раз восстал майор, и пригрозил учинить над женой сексуальную
революцию, и обещал изменить ей с какой-нибудь подъездной бабкой, но Любка и
теперь успокоила его обещаниями:
     -- Милый дядя, ну что тебе стоит! Ну накопи ты эти треклятые сто рублей
-- и я твоя... Так просто: денюжка к денюжке...
     На досуге  Чертоватая много  размышляла  о перманентных домогательствах
супруга и однажды объявила ему:
     --  У  тебя  такие мысли бродят  оттого, что ты  много жрешь. Посмотри,
какой ты толстый, какой ты безобразный! Тебя можно ударить кулаком  в живот,
и ты даже не почувствуешь боли.
     После этого заявления Клавдий Иванович был лишен и радости есть досыта.
Отныне  стоило бедолаге уединиться на кухне,  как из комнаты кричали:  "Уйди
оттуда, а то сожрешь  чего-нибудь!" И единственное место в квартире,  где он
до  поры до  времени  чувствовал себя  свободным, было  в сортире. Но  и там
однажды вездесущая Чертоватая подкараулила Сплю, отвыкшего на военной службе
от задвижек и защелок,  распахнула  дверь  по  своей нужде и  увидела  такую
картину: сидит муж на унитазе, кусает от батона и запивает молоком.
     --  Ах  ты,  говнюшка!  -- закричала  она.  -- Нашелся  теленок  молоко
хлебать!.. Треснуть бы  тебя чем-нибудь так!..  -- она  отняла и  молоко,  и
хлеб, ушла на кухню и взяла сковороду.
     -- Иди  сюда! -- приказала Любка и,  когда  муж подошел, невинно хлопая
глазками, треснула его сковородой по голове.
     -- Нечего  дома штаны  просиживать,  --  сказала  она, потушив ярость в
ударе. -- Сходи вниз и послушай, что обо мне бабки сплетничают.
     Идти  вниз для этого  не стоило, потому что бабки стояли на  лестничной
клетке, прислонившись ушами к замочным  скважинам. Сплю открыл дверь, закрыл
и доложил жене:
     -- Го-во-рят-что-ты-ме-ня-бьешь-а-я-ду-рак-тер-плю...
     На следующий  день  майор,  науськанный  старушками, завел  разговор  о
равноправии супругов, а Любка  в ответ притащила со склада рулон  китайского
линолеума. Линолеум,  если его развернуть и посмотреть сверху,  был похож на
аквариум,  в  котором   плавают  морские  драконы.  Увидев   его,  начальник
райпищеторга товарищ  Примеров  чуть  не  умер  от зависти. Любка  постелила
линолеум  в кухне  и  вообще закрыла  мужу  дорогу к  холодильнику. Сама она
ходила  по  драконам босиком и  предварительно вымыв ноги.  Чтобы супруг мог
как-то питать тело, Любка протянула через кухню стальной  трос  с крюком. На
этот крюк она подвешивала за шиворот мужа и отвозила к столу.  Сплю падал на
табуретку, складывал ноги по-турецки и ел.
     Было у крюка еще  одно преимущество: если майор сильно  надоедал, Любка
отвозила его  в  дальний угол кухни, и  там Клавдий  Иванович висел вместе с
постиранным бельем, никому не мешая...
     От жизненных утеснений Сплю  счал чахнуть  и  морщиться. Он слонялся по
улицам и плевался  во все стороны. Когда ветер дул ему  в  лицо, майор ходил
весь оплеванный.  Он  уже решил  сбежать  в свою собственную  комнату, опять
накинуть  шинель  и  пойти  покомандовать на  коммунальную  кухню, но Любка,
словно  догадавшись,  сдала ее  внаем  подружке,  которая  приехала в Сворск
искать сожителя из чинуш, карабкающихся по служебной лестнице.
     Тогда Сплю сам себе  приказал и храбро  кинулся  в  атаку.  Он  упросил
Столика  написать   жалобу  на  Чертоватую,  потому  что   сам  умел  только
подписываться. Столик  с  алчным блеском  в  глазах  откликнулся  на просьбу
друга, но не  сдержал  себя  ч  тотчас  раззвонил по  всему городу. И  когда
Клавдий Иванович подошел с кляузой к редакции газеты, два бугая, посмеиваясь
и балагуря,  вынули  из его кармана сочинение Столика и  слегка помяли  Сплю
бока.   Крики:  "Ка-ра-ул!   Ме-ня-бан-ди-ты-у-би-ва-ют!"   --  не   спасли.
Проходившие  вблизи  граждане  испугались  и  криком  Сплю, и  писчебумажных
рэкетиров.
     Но  майор пошел напролом, он  вообще не умел останавливаться. Вспомнил,
что такой же, как все, даже чуть-чуть получше, и пошел, кинулся Куриляпову в
ноги, стал бубнить жалобные слова, пока не разревелся.
     Хотя редактор больше любил перегрызать людям  горло, чем помогать им  в
беде,  к делу майора он отнесся сочувственно, потому что ненавидел Любку: на
многократные  виляния хвостом и просьбы  кормить  его  продуктами с базы она
неизменно складывала  из  пальцев фигульку.  Куриляпов  послал к  Чертоватой
корреспондента и велел хорошенько припугнуть.
     С этой  встречи завязалась дружба  Куриляпова и Сплю.  У  них оказалось
очень много общего, даже размер противогаза совпал. Оба могли ночь  напролет
резаться  в карточную  игру "пьяница"  или  пить  спирт, разбавленный пивом.
Некоторое время они не могли даже жить  друг без друга и ходили по городу  в
обнимку.  Тогда-то редактор и пристроил Клавдия  Ивановича  на  полставки  в
отдел писем. Отдать ставку целиком Куриляпов не решился:  кто-то ведь должен
работать в отделе.
     Отгремели громы несчастий, отполыхали молнии в глазах Чертоватой, и над
головой Сплю повисла радуга  общественного признания. Но Сплю  хотел нимба и
не только вокруг головы, вокруг тела -- тоже. Он жаждал, чтобы люди, завидев
его  издали, хлопали в ладоши, поэтому  поклялся публично  посвятить остаток
жизни Домсовету и был выбран председателем. Общественной работе  майор  стал
отдавать больше чем  мог. Вечерами он падал без сил на тюфяк в коридоре и не
обращал внимания  на раздевающуюся жену.  Он  даже порнографическую открытку
потерял в подвале. Правда, пользы от его усердных стараний не было  никакой,
но Клавдия  Ивановича  польза  занимала  в  последнюю  очередь. Главное,  он
крутился  в центре, как приводной  винт  юлы, а все крутились вокруг  него и
признавали за "чуть-чуть получше". Тем же, кто в упор не хотел это замечать,
Сплю делал гадости и поневоле заставлял обращать на себя внимание...
     И вот теперь -- все коту под хвост. Теперь, если Подряников выживет его
из  редакции, как  Сусанин  выжил из  Домсовета, жена  не оставит  от майора
мокрого места. Она повесит его в углу на крюке, заткнет рот тряпкой, которой
смахивает крошки  со стола,  и Сплю высохнет.  Она  -- такая, и никто  ее не
остановит.
     Что же ему сделать? Как спастись от  неминуемого  высыхания? Чья голова
дальше поведет майора по жизни?.. А может  быть, жены? В конце  концов, если
его выставят из редакции, Любка лишится семидесяти рублей. И очень медленно,
рассуждая вслух, потому что  про себя он думать  не умел, Сплю  выбрал такое
решение: "Пора отдать Чертоватой сто рублей,  с таким трудом  накопленные за
два  года". Это  были  гонорары  от  статей,  которые  написала  добродушная
Кавелька  по просьбе  майора  и  под  его  фамилией, и  деньги,  бессовестно
украденные из копилки Домсовета пополам  со Столиком Если майор  отдаст жене
сбережения, то об  этом  узнает Подряников и  тоже  захочет,  чтобы  Клавдий
Иванович  дал ему сто рублей, а Клавдий Иванович  будет  долго-долго  копить
следующую сотню и нее это время работать, работать, работать в газете, и так
спасется...
     Горькие  воспоминания  и  мучительные  помыслы   Сплю   прервали   часы
двенадцатью ударами: рабочий день отставного майора кончился. Он взял пустой
портфель, накинул плащ-палатку и надел фуражку, от которой хулиганы оторвали
кокарду. Тут же вошел Саша и сказал:
     -- Есть  дело. Если вы его выполните, я отдам вам ставку курьера. Оклад
грошовый,  но расстраиваться из-за  таких пустяков не стоит -- разницу Любка
наворует на складе. Так вот, остались у вас знакомые в военкомате?
     Сплю кивнул, поймав на лету фуражку и вернув ее на голову.
     -- Тогда дуйте в  учетный стол и узнайте, почему Ивану, который живет с
Мариной,  до сих  пор не забрили  лоб.  Сделайте  так,  чтобы его  убрали из
Сворска  в  этот  призыв  и  чтобы  медицинская комиссия  не  нашла  никаких
отклонений: он  здоров как бык. Действуйте, майор.  О результатах доложите в
письменном  виде, ха-ха!.. Слушайте, а почему я говорю  вам "вы"? Я  же  вас
полноценным не считаю. Все, Сплю, теперь я буду "тыкать", а ты ко мне будешь
обращаться уважительно: Александр Николаевич. Понял?
     Сплю кивнул.
     -- Что ты раскивался, как болванчик? Язык отсох?
     --  Все-по-нял-А-лек-сандр-Ни-ко-ла-ев-ич,  -- сказал Сплю и  все равно
кивнул, сняв фуражку.
     -- Тогда -- кругом и шагом марш!
     ...В военкомате Сплю  ждал  битый час, пока  разыскивали "дело"  Ивана.
Начальник учетного стола успокоил майора:
     -- Заберем непременно. Завтра же возьму  его повесткой.  От  священного
долга не убежишь.  Никуда голубчик  не  денется. Сделаем из него  настоящего
воина-интернационалиста.
     Успокоенный,  даже  обрадованный  Сплю  пошел  домой.   Там  он  застал
Подряникова и жену, они одевались. Любка сказала мужу:
     -- Отвернись, бесстыдник. Не видишь, что ли, что я без юбки.
     Когда Саша ушел,  дружелюбно похлопав Клавдия Ивановича по спине, майор
приподнял в  коридоре плитку паркета, вытянул из тайника, который  выскреб в
бетоне с упорством Дантеса, заветные сто рублей и подошел  к жене, красившей
у зеркала ресницы.
     -- Вот!
     -- Что? -- спросила Любка.
     -- День-ги.
     -- Где взял? Украл, мерзавец?
     -- Да! -- сознался Сплю.
     --  Молодец, -- похвалила  Любка, --  но больше не  воруй. А  то  тебя,
дурака,  посадят  с конфискацией моего  имущества, -- и она  кинула деньги в
сумку вместе с тушью.
     Сплю не отходил.
     -- Чего стоишь истуканом? -- спросила Чертоватая.
     -- Как-же? -- удивился Сплю. -- У-го-вор?..
     -- Надоел ты мне, -- сказала Любка. -- У меня обед давно кончился, а  я
с тобой нянчусь. Некогда, отстань.
     -- У-го-вор, -- повторил Сплю и насупился.
     -- Да что я вам, девочка! Каждую секунду одеваться-раздеваться!..
     У Сплю помутилось в глазах от такой явной подлости.
     -- У-го-вор! И-ли-у-у-бью-ю! -- закричал он.
     -- Ладно, -- смирилась Любка. -- Только побыстрей, по-десантному...
     Через три  минуты  она  уже стояла одетая и гладила супруга в спущенных
штанах по лысой голове.
     --  Кобелек ты, кобелек,  -- приговорила Любка. -- Ты, оказывается,  не
отставной  майор, а  прямо-таки сила быстрого  реагирования... Впрочем, весь
ваш брат скор в атаку на этом фронте. На-ка тебе мелочь, попей пивка...
     В глазах мужа читалась собачья преданность.
     --  ...А сто рублей  отнеси  Сусанину  и  скажи,  что  Подряников велел
вернуть. Ну, целуй мне руку, я побежала, мужики уже на базе заждались...
     "Надо же, -- подумала она на улице, -- Сусанин стал моим сутенером".
     Сплю подтянул штаны и побежал в типографию. Но Сусанин  встретил его по
дороге. Клавдий Иванович протянул деньги:
     -- По-дря-ни-ков-ве-лел-пе-ре-дать.
     -- Мне? -- удивился Адам. -- Вы не путаете? Это я  ему как бы должен...
Впрочем, он, наверное, пронюхал,  что  первый  секретарь предложил мне место
редактора,  и  теперь  всовывает взятку. Я  как раз иду в  редакцию,  сейчас
выясним... Кстати, майор, вас можно  поздравить? Вы, говорят, сегодня  стали
мужчиной?
     -- Да! -- гордо выдохнул Сплю.
     -- Долго  же вы ходили  в  цветущих  юношах! -- поразился  Сусанин.  --
Лезьте в кусты, найдите там рояль и исполните "Танец с саблями".
     -- Я-не-у-ме-ю-на-ро-я-ле, -- признался Сплю.
     -- Сыграйте на губах, -- посоветовал Адам. -- Дайте выход эмоциям.
     -- Бум-бум-бу-рум-бум, -- сыграл из кустов Сплю..
     Когда  они пришли, сотрудники сидели  в кабинете редактора на столах  и
подоконниках,  грызли  ногти,  копались  в  волосах, барабанили  пальцами по
коленкам  в  ожидании  нового  руководителя.  Слух  о  возможном  назначении
Сусанина уже достиг их, потому что секретарша первого секретаря была частным
осведомителем всех желающих.
     Сусанин прошел через кабинет, плюхнулся в  куриляповское кресло, согнав
замредактора, и вытянул под столом ноги, сладко потянувшись, как будто хотел
показать, что новое кресло вполне пришлось по его заду.
     --  Почему  никто не работает?..  --  спросил Адам. -- В публичном доме
санитарный день?
     -- У нас траур, -- ответил заведующий отделом промышленности.
     --