, нашел на столе письмо: "Сынок, приехал бы ты поскорей.
Мы  совсем плохие  стали,  еле ходим...  А  дочь  совсем невеста стала,  еле
держим..."
     С  тех пор писала одна Фрикаделина и  в  каждом послании  сообщала, что
могила и дом в  порядке, и  в  каждом послании спрашивала, за кого  выходить
замуж.
     Вручив  диплом филолога-классика,  Сусанина  распределили  в  Сворск  в
среднюю школу учителем литературы и русского языка. Адам был очень недоволен
назначеньем, но все  его попытки закрепиться  в  аспирантуре  и еще три года
валять  дурака  оказались  с  отрицательным  результатом.  И   через   месяц
щеголеватый  молодой человек в  брюках "труба" покорил пассажиров  Сворского
вокзала  блеском своей неуемной фантазии.  Молодой человек прибыл не в одних
брюках. С  ним был чемодан, доверху набитый  деньгами  за  проданное родовое
гнездо,  и дикая девушка немецко-тюркского происхождения,  Фрика  Аделиновна
Эйман, которую Адам  нежно обнимал за талию. Гораздо нежнее и  бережнее, чем
чемодан под мышкой.
     Сусанин  терпел  среднюю школу  семь лет.  Первое время  он  еще  делал
попытки удержать себя на волне студенческого уровня, поэтому по ночам зубрил
учебники  древних  языков  и  из  Ленинграда  выписывал  научные  журналы  и
монографии, расходуя на книги половину зарплаты. Он надеялся, что жизнь, как
подброшенная на ладони монета, повернется к нему аверсом и подарит случай, и
этот момент, по его мнению, надо встретить во всеоружии знаний и всего того,
что необходимо  человеку,  который собирается  занять  научную  должность  в
исследовательском  институте. Он посылал  статьи в межвузовские  сборники  и
пытался  через  областные  инстанции  оформить  себе  заочную аспирантуру  в
Ленинградском  университете.  Одно  время  он  даже носил  на уроки чемодан,
который привез с собой; он был готов в любой момент сбежать из Сворска.
     Статьи иногда печатали, с аспирантурой дело  не  склеилось.  Предложили
заочную  в  областном  пединституте,  но  предупредили,  чтобы  на  место  в
преподавательском  составе Адам  не  рассчитывал --  там не хватало  штатных
единиц даже для блатных. Сусанин  согласился было и на это безрыбье,  но ему
не смогли подобрать научного руководителя.  По его специальности их вообще в
области не существовало...
     С  годами  рассеивались связи  в  научном  мире  и  шансы  вернуться  в
Ленинград, никто  уже  не  посылал Адаму  приглашения  на конференции, а  из
вузовских редакций спрашивали, какое  научное учреждение  представляет  А.П.
Сусанин. И  Адам понял, что в крышку  его  сворского гроба вбивают последний
гвоздь, что как ученый он погиб и будет аккуратно похоронен в каком-то очень
скучном месте, вроде садика больницы для умалишенных.
     Время этой страшной  депрессии, когда Адам целыми днями сидел на дереве
возле железной дороги, считал  ползавшие тудa-сюда  вагоны и  мылил веревку,
тяжело было пережить ещe и потому, что Сусанина оставили как бы без работы.
     В отдел  культуры  Сворского  района  пришла  из  центра  директива  об
учреждении службы по озеленению медных  и бронзовых памятников. Заместителем
начальника этой службы поставили Адама. Но во всем Сворске не было ни одного
металлического  памятника,  если не считать латунного квадра перед домом,  в
котором  провозгласили новую власть. Поэтому  через  год  службу со штатом в
тридцать  человек,  со служебными машинами, рассадником  зелени и банковским
счетом пришлось  ликвидировать,  а  гербовую  печать  и  официальные  бланки
припрятать на тот  вполне реальный  случай, когда поступит директива ставить
на  всех  улицах памятники из меди и бронзы. Теперь  Сусанин оказался не как
бы, а просто на улице.
     -- Иди обратно в школу, -- советовали ему.
     -- Я лучше застрелюсь, -- отвечал Адам и, приставляя указательный палец
к виску, добавлял знакомое с детства "Бджж!" -- после чего садился на стул и
проклинал белый свет...
     Вдруг его сделали директором.  Это произошло неожиданнее, чем в сказке,
где, кажется, все  возможно, но где дальнейший ход  событий  угадывается  по
логике повествования и финал очевиден: хорошим людям  -- быть царями, плохим
-- гнить в болоте.  В Сворске, когда туда прибывает новый первый  секретарь,
никакой  ход событий не предскажешь, нет  даже уверенности, что вообще будет
какой-то  ход, хоть  на  месте.  Зато финиш  все знают: "Никто  не вечен под
луной".
     Новоявленный  первый  секретарь  тоже  окончил  один  из  университетов
страны, и гордость университетским образованием распирала  его грудь. Только
взращенные там орлы годны для  власти, считал  он. Выяснив, что в доверенном
ему  районе  лишь  два  человека  имеют  схожий  диплом, одного  из  них  он
рекомендовал  директором бани, а другого  -- типографии, но сначала подержал
обоих  при  себе  на  должности  референта --  так  ему понравилось в  кругу
"орлов".
     "Нам   нужны   на   руководящих  постах   не  просто   грамотные",   но
высокообразованные  кадры, -- докладывал он  на  партбюро,  -- и я  не  хочу
терпеть заведующим районо человека,  который  не знает, сколько лет  длилась
Семилетняя война".
     Казалось,  Сворск с таким руководством в кратчайшие  сроки совершит еще
одну научно-техническую революцию и утрет  сопли японской промышленности, на
худой  конец, расцветет садом Академа, в котором  философов вырастет больше,
чем таксистов и отставных  военных вместе взятых.  Но ничего, даже отдаленно
подобного, не произошло: НТР благополучно завершилась тем,  что на химзаводе
вместо удобрений стали  делать расчески для собак, как и  при предпредыдущем
секретаре,  а культурная  революция  и  вовсе  локализовалась  в  бане, весь
персонал которой, включая  гардеробщика, имел или получил в  процессе работы
высшее  образование; и заведующий  районо  продолжал  посапывать  в  кресле,
оставаясь в полном неведении о длительности Семилетней войны
     Сворск мирно спал, убаюканный призывами и уверенный в  завтрашнем  дне.
От перемены секретаря  он просто перевернулся  на  другой  бок, и лишь Адам,
оказавшись вблизи власти,  вдруг стал мечтать о  том, чтобы  встряхнуть  его
хорошенько.  Сворску на это  было наплевать:  пусть  мечтает.  Но  Адаму все
представлялось в фантастическом виде.
     Люди тянутся ко  мне, как ржавые железки на свалке к электромагниту, --
думал  он. -- А что их может тянуть, кроме моих  фантазий? Значит, не совсем
еще убита мечта, значит,  есть смысл действовать. Я поставлю своричей на уши
и одежной щеткой отряхну  с  их  ног обывательщину.  Чудотворной силой  моей
неистощимой фантазии я превращу  их  в списанные машины и, обвязав веревкой,
скопом откачу в  домну прошлого, в древний мир лириков, героев и олимпийских
богов.  Я  отключу  ток --  и они рухнут,  и из домны  через минуту  потечет
дамасская сталь античного великолепия. Она  разольется в приготовленные мной
формы Ахилла  и Патрокла, Андромахи и Клеопатры, Перикла и Диогена,  Сафо  и
Аспасии, Аристофана и Эсхила... Да, вперед идти некуда, впереди -- пропасть,
и я буду тысячу раз прав,  если отдам Сворск в переплавку, если сделаю  этот
город  четвертым Римом,  если спасу  его от  самоубийства, как спас когда-то
Вечный  город  мой  предок Кальпурний  Вульгат Сусан!  Из  этих несчастных я
сделаю гениев прошлого, и все мне скажут "спасибо"!..
     Надо сказать, что такие мысли Адама бредом не назовешь. Со студенческой
скамьи античность стала для  него роковой женщиной,  за  которой он бегал по
пятам,  ухаживал, восхищался, заламывая руки,  советовал восхищаться другим,
ради  которой  снес  бы униженье, позор,  но на  которую никогда  не смог бы
взглянуть с плотским, материальным интересом.  И с  годами эта неразделенная
любовь только  крепла, потому что, как ни сравнивал Адам древний мир с любым
другим,  хоть  с тем, в котором  жил сам,  везде  видел только деградацию --
умственную, нравственную, политическую и социально-экономическую. Но  в свою
правоту он  уверовал лишь после того,  как взял энциклопедию и выписал имена
людей,  которые,  по  его мнению,  сделали  что-нибудь новое  и полезное для
человечества, выписал и  сам удивился: половину списка заняли древние греки.
Помех своей затее в Сворске он не видел, а мнение, будто в истории отдельные
явления  то  зарождаются,  то   умирают  навсегда,   считал  ошибочным.  Раз
возникнув,  думал  он,  явление  будет  преследовать  человечество  до конца
человечества. Ведь процесс исторического развития -- это кастрюля, в которой
варится  куриный суп, а  явления  суть пятна жира, выплавившегося из курицы.
Они то расплываются по поверхности,  заставляя другие  сжиматься в точку, то
уходят  на дно,  чтобы побулькать  с картошкой,  набраться  сил и вынырнуть,
отвоевывая с пылу, с жару место под крышкой.
     Потакая  своим  фантазиям,  Сусанин  от  размышлений  решил  перейти  к
поступкам и для разминки кинуть пару пробных камней в сворский застой. Начну
с Домсовета, решил Адам, перестрою его  в античный самоуправляющийся полис и
со второй попытки,  наконец, добьюсь  того, чего  не дотянул в типографии, и
отпраздную первую победу. Правда,  дело  это трудное  --  вон, какие могучие
плечи  у  Сплю  и пенсионеров, вон  как  крепко держат  они  Домсовет  -- не
ухватишься. Но  ведь  и я приду отнимать его не одиноким Гераклом. Я  окружу
себя преданными  сподвижниками и учениками, которые, может, и  мало  знают о
красоте античности, зато нынешние уродства у них перед глазами.
     "Да, помощники  мне  нужны, --  еще  раз  подумал Сусанин, --  иначе  я
застряну   на  полпути,   как  в  прошлый   раз"..  И  в  сподвижники  занес
скрывающегося от тюрьмы  ван дер Югина; сворского оракула, а в  миру сторожа
типографии  Семенова;  районную поэтессу Соню Кавелькину,  которую Куриляпов
заставлял  печататься  в  "Зеркале"  под  псевдонимом  Кавельки  Сониной;  и
погибавшего прямо  на глазах  режиссера  Миши Путаника, а из учеников выбрал
Марину  и  Ивана, но  после  некоторых  раздумий  добавил  Бутылки  и  Любку
Чертоватую. Обоих -- под вопросом.
     Для  задуманного  переворота  друзья Сусанина  годились только в  общих
чертах, потому что по одному выставляли неудобные  черты характера. Семенов,
например,  который, по  замыслу  Адама,  должен  был  устранять субъективные
препятствия  на  пути  превращения жизни  в  сказку, предпочитал  обещать  и
беседовать  с массами, но  не  действовать.  Югин, наоборот, с тех пор,  как
отрастил  молочные зубы, вооружился и  готов был без лишних  слов пульнуть в
кого угодно.  Кавелька же воспитала  себя так, что рассуждала только о шести
цветах любви, да еще могла доставать языком  до носа. Путаник всем показывал
седину  в  висках  и заплатки  на  коленях, хотя  его сверстникам жены давно
штопали  брюки  на заду. Достоинствами Любки были  наглость и влюбчивость, а
недостатком  --  высокий  уровень жизни.  Иван  был  озлоблен,  Марина  была
ребенком, а  Бутылки -- алкашом. Но  Ивана извиняла внутренняя порядочность,
Марину  --  доброта, а слесаря -- редкая трезвость, сопряженная с ущемленным
чувством вины перед обществом.
     Дабы  заразить  сподвижников  и  кандидатов в  ученики  своей  верой  и
составить заговор, Сусанин пригласил  их  в пятницу  после работы на  кружку
пива. Ужасным  показалось ему такое совпадение с рождением фашизма, но ничем
другим, подходящим, Сворск не располагал.
     Пивная "Незабудка" занимала нижний этаж бывшего  дома  градоначальника.
Выше располагалось общество собаководов-любителей,  которое  узнал бы каждый
по плакату, висевшему между окон:

     НЕ ПОКУПАЙТЕ У ЧАСТНЫХ ЛИЦ
     ЗАВЕДОМО НЕПОЛНОЦЕННЫХ СОБАК!

     Тут же  имелся и рисунок такой заведомо неполноценной псины, похожей на
крысу и перечеркнутой двумя траурными полосами. Плакат символизировал победу
собачьей аристократии над бездомным демосом.
     Фасад  градоначальнического дома был  сделан  на манер древнегреческого
храма и потому  имел подобие  портика, в котором колонны заменяли обнаженные
коры. Чтобы не смущать эстетические чувства граждан новой страны, во времена
"культурной революции девушек  заложили по  самую шею кирпичом, и они  стали
похожи на переодевающихся купальщиц, каждая в своей  кабинке, которым  вдруг
скомандовали:  "Руки вверх!"  Сходство  усугублялось  тем, что через  ладонь
второй  слева коры  какой-то ухарь с обезьяньими хватками  перекинул шефские
трусы в  синий  горошек.  На  одной  из  "кабинок" была  процарапана гвоздем
надпись: "Здесь стоит голая  баба". Имелись  и другие надписи, по-спартански
--  краткие,  по-абдерски  --  идиотские.  Под  портиком  паслась бабушка  и
торговала мировыми  листами.  Она  делала  из  них  букетики  и  полоскала в
лежавшей у ног луже,  добиваясь свежести товара: "Мужчины, купите хозяйкам".
Случалось,  она  мастерила  и  венки  по  спецзаказу  Сусанина,  когда  Адам
устраивал в пивной пивные  игры  (кто с  двадцати  шагов  закинет пятачок  в
кружку) и победителя увенчивал лавром.
     Внутри пивная была разделена  широкой мраморной  лестницей с бронзовыми
набалдашниками львиных голов. Тот, кто поднимался по ней, попадал в  сортир.
Слева от лестницы разливали пиво, справа -- толпились дяди с кружками.
     Безраздельной хозяйкой  пивной была женщина по  имени  Незабудка. У нее
был  круп, по которому любили хлопать  ладонью  стосковавшиеся по деревне  и
лошадям мужики, и была грива,  скрытая под высоким воротником водолазки. Еще
у  Незабудки  была  железная палка, которой она прекращала все  перебранки в
пивной и выпроваживала застоявшихся посетителей.
     В  гордыне своей  Незабудка не знала  обуздания.  Она нарекла заведение
своим  именем,  а в  райпищеторге  сторговала  право закрывать  точку  не  в
определенный инструкцией  час, но  когда кончалось пиво.  Нужно ли говорить,
что авторитет ее и доходы после этого выросли втрое против прежнего?
     Как  матери четырех детей, государство оказывало ей поддержку в размере
четырех ежемесячных  рублей.  Это  были огромные  деньги. На них  можно было
каждый день выпивать по тринадцать  стаканов газированной  воды без  сиропа,
можно было  купить четыреста спичечных коробков, или сорок килограммов соли,
или четыре метра уцененной ткани,  или курицу без ног, или рукав от рубашки.
Но глупая Незабудка не видела материального счастья  своей семьи. "Зачем мне
столько спичек, если я не курю?" -- спрашивала она...
     К назначенному Адамом часу не опоздала одна Марина. Она  вошла в пивную
и, не заметив знакомых, остановилась перед мраморной лестницей. Через минуту
к ней подошел мужик и спросил:
     -- Потерялась? Или этажом ошиблась?
     -- Я сама не знаю, -- улыбнулась Марина.
     -- Пойдешь со мной за трояк?
     -- За трояк? -- улыбнулась Марина.
     Пьяница смутился:
     -- Ну... портвейна еще плесну.
     -- А тебе очень надо, чтобы я пошла?
     Тут подбежал сантехник Бутылки и попросил:
     -- Марина, погладь меня по голове, -- но пьяница дал ему пинка.
     Потом  пришла Любка  Чертоватая,  а за  ней -- Кавелька  Сонина. Мужики
Кавельку узнали и зашушукались, решив, что поэтесса пришла собирать материал
для  очередного  детектива.  Но  Кавелька  пришла  по  просьбе  Сусанина,  и
очередной  детектив, который  поручил написать  Куриляпов, был  вовсе  не  о
пивной --  о  комсомольцах  из  угрозыска.  Сюжет редактор  подсказал такой:
дворник украл бревно,  распилил  и  сжег,  а  комсомольцы его ищут,  бревно,
конечно, не дворника.  Чего дворника  искать?  Вон  он  сидит понурый  и  не
сознается.  Ищите,  говорит, доказывайте  мою вину перед  страной,  а я  вам
помогать отказываюсь. Такой я плохой дворник.
     -- Козел он, твой Куриляпов, -- сказала Любка.
     -- Я и сама знаю, -- ответили Кавелька.
     Вообще-то, она писала лирику, но редактор ее не печатал и соглашался на
одни детективы в стихах. Поэтесса уже настрочила два и вошли  я золотой фонд
сворской  литературы,  где,  кроме  нее,  сидел  одинокий  Гоголь,   однажды
проехавший через Сворск. Первый детектив  сообщал  о Вове Сидорове,  который
тайком проник  в  пионерскую  комнату,  исполнил  на барабане заячью  дробь,
никого  не  спросив и  оскорбив Идею  своим  поступком, и  был таков.  Очень
страшный  получился  детектив:  с вызовом родителей  в  школу, с  монологами
пионервожатой и т. д. А второй разодрал своричам душу от состраданья: как  в
пионерском лагере старшие ребята издевались над новичком, заставляя спать на
левом  боку.  А новичок  попался из робкого десятка и  не показывал на своих
обидчиков пальцем, а те только этому и радовались до последней главы. "Зачем
ты подписываешься, Кавелька? У твоих историй нет хозяина. Их может  сочинить
любой",  --  говорил  Сусанин, но Кавелька улыбалась  ответно и на  гонорары
покупала колготки...
     --  Мы здесь  стоим  как  три дуры,--  сказала Любка, потому  что  весь
мужской состав пивной не сводил с них глаз.
     --  Девчонки, идите с  нами  дружить! --  позвал  какой-то  подвыпивший
работяга.
     -- Сейчас пойдем! Сейчас!  -- ответила Чертоватая. -- Незабудка,  ну-ка
дай твою палку!
     Наконец потянулись мужчины: Иван, Путаник, Семенов...
     -- Где же Сусанин? -- спросил Миша. -- Всех позвал, все пришли, все его
ждут...
     Тут  к  ним  неожиданно  присоединился  Саша  Подряников и  перецеловал
женщинам  ладони,  словно  за щекой у  него был кошелек и он  раздавал  ртом
милостыню.
     -- А я иду мимо,  смотрю, вы стоите, -- сказал Подряников. -- Что это у
вас за компания такая странная?
     -- Чем наша компания странная? -- спросил Иван.
     -- Вы стоите посреди пивной и не пьете пиво.
     -- Мы ждем Сусанина, -- ответила поэтесса.
     -- Он нас позвал, -- улыбнулась Марина.
     -- И мы пришли, -- сказала Чертоватая.
     -- А правда! -- удивился Путаник. -- Почему бы не выпить пива?
     -- Сусанин наверняка опоздает,  потому что  в  типографии  скандал,  --
сообщил  оракул  Семенов.  -- У  нас в  день зарплаты все работники, завидев
инкассаторскую  машину, выбегают  на  улицу  и  несут  кассира  на  руках до
бухгалтерии. А сегодня кассир прямо из машины кидала в  толпу пачки денег  и
кричала: "Жрите! Подавитесь!.." Десяти тысяч потом не досчитались.
     -- Ее можно понять, -- сказала Кавелька. -- Ведь она девушка молодая, а
каждый раз, когда ее поднимают над головами, юбка задирается до подбородка.
     --  Ее  можно  понять,  --  оказала  Чертоватая.  -- Ведь  она  девушка
стеснительная. Даже в туалет она ходит, погасив свет, потому что боится, как
бы ее не сфотографировали из какой-нибудь дырочки.
     --  Ее  можно  понять,  --  улыбнулась  Марина.  --  Ведь  она  девушка
трудолюбивая, и так устает, что, когда ее берут на руки, она засыпает.
     Пришел Миша и принес каждому по кружке.
     -- Пиво пахнет фиалками, -- улыбнулась Марина.
     -- В самом деле? -- спросил Подряников и закричал: -- Эй, Незабудка, ты
чем сегодня разбавляла пиво?
     --  Сегодня  не  разбавляла,  --  ответила  Незабудка, -- я сегодня  не
доливаю.
     -- Тогда я требую долива! -- объявил Подряников.
     Все пьяницы посмотрели на него, как  на сумасшедшего, я даже  Незабудка
посоветовала:
     -- А ты сходи в туалет к умывальнику и долей себе из-под крана.
     -- Знаете, о чем я подумал у стойки? -- спросил Миша Путаник: -- Может,
мне собрать всех вас в труппу и  попробовать еще  раз поставить какой-нибудь
спектакль.
     --  А  я  вас не знаю,  --  сказал  посрамленный,  но  не павший  духом
Подряников. -- Кто вы такой? Где вы работаете?
     --  А вам и не надо его знать! --  сказала Кавелька.  --  Кто вы такой,
чтобы его знать?
     Она готовила  себя в невесты  Путанику  и  от  всех  скрывала,  что  он
неудачник. Хотя чего в Сворске утаишь? Да и Миша  был не бич какой-нибудь, а
штатный режиссер Дома культуры при заводе резиновых металлоизделий  имени VI
областной конференции (кто там собирался -- народная  память стерла). Но  за
десять  лет титанического  труда  Путанику  не удалось  поставить ни  о